Текст книги "Погадай на дальнюю дорогу"
Автор книги: Анастасия Дробина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)
Как раз в это время Маргитка шагнула было со ступенек, но парень вытянул руку, останавливая ее. Протяжно, сквозь зубы сказал:
– А ты меня не учи. Сеня Паровоз – сам себе царь и бог. Пожалаю – приду.
– Ну, приходи, коль соображения нет, – зло сказала Маргитка. Илья видел, как побледнело ее лицо и как сдвинулись к переносью брови. – Да только я к тебе не выйду.
– Отец велит – и выйдешь.
Маргитка вспыхнула было, но тут же справившись с собой, издевательски усмехнулась.
– Оно, конечно, верно... Отец велит – выйду. Вот через отца теперь со мной и разговаривай! – Она отбросила задерживающую ее руку и сбежала со ступенек.
– А ну стой! – рявкнул парень.
Илья почувствовал, что пора вмешаться. Быстро подойдя к магазину, он взял стоящую к нему спиной Маргитку за руку. Та вздрогнула, дернулась было в сторону, но, обернувшись, растерянно улыбнулась:
– Илья? Что ты здесь делаешь?
– Совсем стыд потеряла? – спросил по-цыгански Илья. Не дожидаясь ответа, хмуро посмотрел на парня: – Оставьте девочку, господин хороший, душой прошу.
– Это еще кто? – удивился тот. Черные глаза его сузились. С некоторым беспокойством Илья подумал: вот только драки ему и не хватало.
– Дядька это мой, дурак, – выручила Маргитка. – За мной пришел. Все, Сеня, дорогой, прощай навек. Не поминай лихом, все-таки тебе со мной не скучно было. Гуляй, соколик, с ветерком да без пыли! С богом, до свидания!
Она молола чепуху с улыбкой, но Сеньке явно было не до смеха, а Илье – тем более. «Что же такое получается? Он ей кто? Неужели...»
Сеньке наконец надоели издевательства девчонки. Процедив сквозь зубы: «Попомнишь еще, зараза...» – он легко сбежал со ступенек и исчез в толпе. В ту же минуту Маргитка тряхнула рукой, освобождая запястье.
– Пусти, Илья. Чего вцепился?
– Не боишься? – спросил он.
– Чего это?
– Что отцу расскажу.
С минуту Маргитка молчала, закусив губу. Затем недобро усмехнулась:
– Не боюсь. Трепи языком, раз баба, а не цыган.
– Дура! – Илья едва удержался, чтобы не залепить нахалке оплеуху. – Кто он тебе? Ты с ним была, что ли?
– Тебе какое дело? Сватать собрался?
– Ах ты!.. – Не выдержав, Илья замахнулся.
Но Маргитка ловко увернулась, вскочила на ступеньки. Без улыбки, враждебно сказала:
– Тронешь – загрызу.
Ее широкие ноздри, раздувшись, задрожали, зубы оскалились, и Илья невольно отшатнулся. Справиться-то он с ней, конечно, сумеет, но без глаза его эта ведьма вполне может оставить. А стоит ли она того, шалава?
– Отец знает?
– Нет. – Маргитка, остывая, исподлобья взглянула на него. – Зачем ему знать?
– А как ты замуж собираешься?
– Никак. Очень надо! – Маргитка в упор посмотрела на Илью и вдруг залилась смехом. – Господи, морэ, а ты-то что беспокоишься? Смотрите вы, он волнуется, как я замуж пойду! Да что там, замужем, хорошего? Сосунков сопливых плодить? Мужнину рожу пьяную наблюдать? Из-под кулака у него не вылазить? А меня трогать нельзя, если меня кто зацепит – убить могу! Я – бешеная!
Илья озадаченно молчал. В который раз его ставило в тупик поведение Маргитки, которая, казалось, и в грош его не ставила, хотя он этой пигалице точно в отцы годился. Дать бы ей пару затрещин, в самом деле, чтобы хоть уважение имела... Но как же Митро ее так из узды выпустил?
Маргитка, казалось, угадала его мысли. Перестав смеяться, серьезно сказала:
– Не думай, отцу все равно. Я же ему не родная. Какая разница, с кем падчерица пойдет?
– Ерунду говоришь, девочка.
– Не ерунду, а правду. Думаешь, чего он меня замуж не гонит? Позориться не хочет, знает, что я... ну, в невесты уже не гожусь. И с Сенькой Паровозом у меня когда еще все было... – Зеленые глазищи придвинулись совсем близко, и Илья невольно отстранился.
– Ты... зачем мне это говоришь, чайори?
– Затем, что спрашиваешь, – пожала плечами Маргитка.
Илья давно отпустил ее руку, но она пошла рядом с ним сама. Солнце светило им в спину. Почему-то Илье было неловко смотреть на девчонку, и он разглядывал ее тень, бегущую впереди.
– А если б не я спросил, а другой кто? – наконец поинтересовался он. – Тоже б все рассказала?
– На других мне плевать. – Маргитка вертела в руках шляпу. – Проводишь меня домой?
– Сама не доберешься, что ли?
– Ну, Илья... Совсем ты ничего не понимаешь? Разве должна красивая цыганка одна домой идти? Я ведь красивая, Илья? Красивая? Как моя мама? Посмотри на меня!
Маргитка ускорила шаг, зашла впереди него, резко повернулась. Теперь солнце било ей в лицо. В скуластое смуглое лицо с сощуренными зелеными глазами, с неласковой усмешкой. Зубы влажно блестели в улыбке. Смеясь, Маргитка просунула между ними розовый острый кончик языка, и это окончательно вывело Илью из себя.
– Мать твоя сроду такой шлюхой не была! – резко сказал он и, не оборачиваясь, быстро пошел вниз по Панкратьевскому переулку.
Маргитка смотрела ему вслед, закусив губы. В уголках ее глаз дрожали слезы.
Домой Илья вернулся в сумерках и, едва свернув на Живодерку, понял: во дворе Большого дома что-то происходит. Казалось, там собралась вся улица: старая ветла была облеплена мальчишками, народ сидел на заборах и крышах, у калитки стояла целая толпа. Илье едва удалось протолкаться к дому. Подойдя, он услышал восхищенные крики:
– Давай-давай, работай!
– Живей, курчавая!
– Уже двадцать минут есть!
– Что такое? – недоуменно спросил Илья у Митро, который стоял у забора.
– Где Кузьма? – мрачно поинтересовался тот вместо ответа.
Илья смущенно развел руками:
– Убег. Чуть только отворотился...
– Так и знал. Да ладно, ты ни при чем. Он у меня-то сбегал тыщу раз. Теперь раньше Петрова дня не дождемся. Тьфу, холера на мою жизнь!
– Что там случилось-то? – снова кивнул Илья на двор.
Митро неожиданно усмехнулся:
– А... Протолкайся, взгляни. Девки перепляс устроили. Моя Маргитка уже двадцать минут без перерыва выкомыривает.
– Двадцать?! – поразился Илья, хорошо знавший, что такое пляска даже в течение пяти минут.
– Даже больше уже. А спор был – на полчаса. И, кажется, еще не повторилась ни разу.
Илья присвистнул и с удвоенной силой раздвинул локтями толпу.
Двор был полон цыган. У крыльца стайкой сбились молодые парни и девчонки, на ступеньках сидели те, кто постарше. На столе под огромной старой вишней дымился самовар, и вокруг него сидели цыганки с кружками чая. Среди них Илья увидел и Настю. Посреди двора лежала огромная деревянная крышка от бочки, и на этой крышке растрепанная, тяжело дышащая, но все-таки улыбающаяся Маргитка отплясывала «венгерку». Увидев Илью, она улыбнулась еще шире, блеснув зубами, – как ни в чем не бывало. На ней было то же малиновое ситцевое платье, косы почти расплелись, прыгая по спине и груди, и черные курчавые волосы вставали над головой плясуньи буйным нимбом. Серьги-полумесяцы метались из стороны в сторону, каблучки выбивали мерный четкий ритм «венгерки». Чуть поодаль стояли девчонки-танцовщицы, переговариваясь восхищенно и завистливо. Аккомпанировал Маргитке Яшка, который едва касался гитарных струн, лишь задавая ритм. Рядом с ним на крыльце сидела Дашка. Илья еще не успел подойти, а дочь уже подняла голову и протянула руку:
– Отец?
Он сел рядом.
– Что это у вас делается?
Дашка рассказала. Началось все с того, что «лютая врагиня» Маргитки Катька Трофимова похвасталась, что на крестинах у цыган из Таганки плясала десять минут без перерыва. Маргитка тут же заявила, что десять минут – это сущая ерунда и она сама берется проплясать, не останавливаясь и не повторяясь, полчаса. Тут же кликнули Яшку с гитарой, притащили из-за дома крышку от бочки, позвали свидетелей, чтобы все было честно, – и перепляс начался. Попробовать свои силы захотели и другие плясуньи, но через пять-семь минут все до одной, включая Катьку, сошли с круга. Осталась Маргитка, которая плясала как заведенная и даже не думала останавливаться. Уже весь Большой дом высыпал во двор, уже старые цыганки отвлеклись от чаепития, уже цыгане помоложе охрипли от восторженных воплей, уже Катька разревелась от досады, а Маргитка все плясала и плясала.
– И ни разу не повторилась, – улыбаясь, закончила Дашка. – Я слушала, у нее все чечетки новые.
«Трак!» – вдруг раздался треск. Маргитка охнула, качнулась. Ее лицо стало озадаченным.
– Все! – торжествующе выпалила Катька, нагнувшись и хватая отлетевший в сторону каблук Маргитки.
Яшка опустил гитару.
– Играй, черт!!! – завопила Маргитка. Продолжая приплясывать, сбросила туфлю, на ходу расстегнула и скинула вторую – и пошла выбивать по гулко гудящей крышке босиком. – Еще! Еще! Еще!
Молодые цыгане заорали от восторга. Илья вполголоса спросил у подошедшего Митро:
– Слушай, что это она сейчас пляшет? Это уже не «венгерка»...
– Это она у своей котлярской родни нахваталась. Ловко выделывает, да? А я-то всю жизнь думал, что котляры плясать не умеют.
Илья промолчал, потому что и сам так думал. Ему приходилось видеть таборные пляски болгар: это было похоже на обычное топтание и притопывание на месте и рядом не могло стоять с плясками русских цыган, с городскими «полькой» и «венгеркой». А Маргитка... Откуда она только взяла эти переплетенные руки, это припадание согнутым локтем почти к земле, это покачивание на скрещенных ступнях? Прав Митро, по-котлярски – а красиво.
Неизвестно, чем бы закончилась эта пляска на спор, если бы во втором этаже не распахнулось окно и оттуда не выставилась бы борода Якова Васильева.
– Сдурели, черти?! Маргитка, хватит, слышишь? Собьешь ноги, безголовая, завтра в ресторане шагу ступить не сможешь! Авэла, [24]я сказал!
Маргитка остановилась. Схватившись за грудь, едва дыша, хрипло спросила:
– Есть полчаса? Кто следил?
– Полчаса и полминуты даже! – смущенно сказал Гришка, повернув к свету серебряные часы.
Маргитка быстро подошла, вырвала часы у него из рук, всмотрелась в стрелки, не замечая жадного взгляда парня. Торжествующе вскрикнув, повернулась к Катьке:
– Ну, брильянтовая моя?
– На! – дрожащим от слез и ненависти голосом сказала та, вынимая из ушей золотые серьги с аметистами. – Подавись!
Маргитка выхватила у нее серьги, разглядела, небрежно подбросила на ладони:
– Камешки-то треснутые... Сама носи! – И, кинув серьги чуть не в лицо Катьке, быстрым шагом пошла за дом, в темноту.
Оглядевшись, Илья увидел, что и во дворе уже совсем стемнело. Керосинка на столе освещала медный бок самовара и лица цыганок. Над лампой тучей вились мотыльки. Настя пыталась отогнать их, но они все летели и летели на желтый огонек. Когда Илья подошел к столу, жена повернула к нему улыбающееся лицо:
– Ты тоже смотрел? Ну что за девочка! Никогда в жизни я такого не видала!
Сидящая рядом Илона гордо улыбалась.
– Присядешь с нами, морэ? Хочешь пряников?
Илья отказался. Сел на сырое от росы бревно рядом со столом, запрокинул голову, глядя в засыпанное звездами небо. Из-за черных ветвей яблонь поднимался молодой месяц. В Большом доме зажглись окна, в одном из них заиграла гитара, низкий голос запел «Ай, доля мири...», и Илья узнал Дашку. Заволновался было: «С кем это она там?» – но, посмотрев на спокойно сидящую и прихлебывающую чай Настю, успокоился. Достал трубку, раскурил ее от лампы, начал следить за тем, как постепенно пустеет двор. Матери загнали домой детей, молодежь собралась наверху, в комнате, где пела Дашка. Цыганки допили чай и, собрав посуду, тоже ушли в дом. Настя, поднимая пустой самовар, спросила:
– Ты идешь?
– Ступай, я скоро, – откликнулся Илья.
Ему не хотелось идти в душный дом, где полно народу. Кивнув, Настя ушла, и во дворе никого не осталось. Илья облегченно вздохнул; тут же лег прямо в мокрую траву, закинул руки за голову. Небо, казалось, приблизилось, заискрилось в вырезе яблоневых ветвей прямо над головой. Из соседнего сада купцов Щукиных тянуло запахом душистого табака и мяты. Где-то совсем рядом протопал еж, шмыгнула тенью кошка. Соловей в кустах смородины заливался во всю мочь. Несмотря на росу, было тепло, земля еще не остыла от дневного жара. Лежа в траве, Илья уже начал было подремывать, когда услышал вдруг тихое, чуть слышное:
– Морэ...
Он поднял голову, осмотрелся. Темнота. Никого.
– Илья...
Он встал. Двор был пуст, в доме горело лишь одно окно. На траве лежали голубые полосы лунного света.
– Кто зовет? – недоумевающе спросил он.
У темной стены дома шевельнулась чья-то тень.
– Илья... Сюда.
Он пожал плечами и пошел на голос.
Возле угла дома, полускрытая кустами сирени, чернела вкопанная в землю бочка для дождевой воды. Водяная поверхность блестела в свете месяца. Тонкая фигурка склонилась над ней. Илья подошел вплотную. Удивленно спросил:
– Это ты?
– Я. – Маргитка повернулась к нему. Распущенные волосы падали ей на глаза, из-за спутанных прядей в лунном свете ярко блестели белки.
– Чего ты, девочка?
– Ничего. Дай руку.
Он машинально протянул ладонь. Маргитка ухватилась за нее и, прежде чем Илья успел что-то сообразить, задрала юбку выше колен и опустила одну босую ногу в бочку с водой.
– Ой, хорошо-о-о... Ноги горят, как по углям плясала. Вовремя Яков Васильич нас разогнал, а то через минуту бы кровь пошла. – И она разбила отражение месяца, заболтав ногой, смутно белеющей в воде. Стоя рядом, Илья не отрываясь смотрел на эту обнаженную девичью ногу. По спине поползли горячие мурашки. – Стой... Теперь вторую. – Маргитка крепче сжала его руку, вытянула ступню из бочки, от чего юбка задралась до бедра, начала поднимать другую ногу.
Но тут Илья пришел в себя и резко оттолкнул девчонку. Охнув, она взмахнула руками, повалилась в траву. Тишина. Месяц закачался в потревоженной воде, превращаясь в россыпь серебряных бликов. Соловей в смородине продолжал орать.
– Эй... – через минуту молчания озадаченно позвал Илья.
Из темноты донесся приглушенный смех:
– Что «эй»? У меня имя есть!
– Бросила бы ты это дело, девочка, – помолчав, сказал Илья. – Ни к чему это. Ни тебе, ни мне.
– За меня не говори, – прозвучало в ответ.
Маргитка встала. Голубоватый свет упал на ее лицо – спокойное, серьезное. Присев на влажно блестящий край бочки, она запустила ноги в траву. Илья стоял рядом, смотрел на отражение месяца в воде и не мог понять, почему он не уходит. С минуты на минуту из дома мог кто-то выйти, увидеть их – и тогда неприятностей не оберешься. Что это девчонке в голову взбрело? А хороша ведь, зараза... Не выдержав, он осторожно посмотрел на Маргитку и увидел, что та, отбросив за спину перепутавшиеся волосы, сражается с пуговицами на груди.
– Спасибо тебе, Илья, – сказала она, не отрываясь от своего дела.
– За что?
– Что отцу не сказал.
– А ты так уж испугалась? – Маргитка не ответила, и Илья добавил: – Мне-то что... Мое дело сторона, а вот тебе из-под Паровоза замуж выходить...
– Про «замуж» я тебе уже говорила.
Маргитка наконец закончила свою возню с пуговицами и распустила ворот платья. В вырезе мелькнула грудь. Встретившись глазами с ошалелым взглядом Ильи, Маргитка тихо рассмеялась, запрокинула голову... и вдруг, словно дожидаясь этого, со стороны дома запела скрипка.
Они одновременно обернулись. Во втором этаже Большого дома горело окно, и темный силуэт Гришки со скрипкой отчетливо вырисовался на нем. Тихие звуки поплыли по саду, сливаясь с соловьиным щелканьем. Мелодии, которую играл сын, Илья еще ни разу не слышал. Она была похожа на те, что он слышал у венгерских цыган: протяжная, рыдающая, с тревожными высокими нотами. Илья ждал, что вот-вот послышатся недовольные голоса разбуженных цыган, и действительно, окна в доме начали вспыхивать одно за другим, но не раздалось ни одного сердитого возгласа. Из окон высовывались встрепанные головы, смотрели наверх. Цыганский дом слушал песню.
– Твой сын хорошо играет, – нарушила молчание Маргитка.
– Для тебя старается, – не поворачивая головы, сказал Илья.
Маргитка без улыбки кивнула. Сунув руку в расстегнутый вырез платья, вдруг чуть слышно ойкнула:
– Господи... Кусает кто-то! Илья, достань! Прошу тебя, достань, жук бежит!
– Где, дура?
– Да там... На спине...
Понимая – врет девчонка, чувствуя – добром это не кончится, Илья сделал шаг к ней. Маргитка тут же повернулась к нему лицом, поймала за руку, притянула его ладонь к своей груди. Ее глаза, казавшиеся в темноте черными, оказались совсем близко, Илью обожгло дыханием.
– Послушай... Чего тебе бояться? Я ведь порченая. С тебя спроса не будет. Чем я тебе не хороша? Я лучше, чем Настька твоя, моложе... Я...
– Пошла прочь! – Илье наконец удалось вырвать руку.
Не оборачиваясь, он зашагал по седой от росы траве к дому. В голове был полный кавардак. Страшно хотелось оглянуться, перед глазами стояла обнаженная до бедра нога, пропадающая в темной воде, молодая грудь в вырезе платья... В доме заливалась скрипка; в спину как сумасшедший щелкал соловей, и в этом щелканье Илье отчетливо слышался смех Маргитки.
Глава 5
Гроза собиралась с самого утра. Над Москвой висело душное желтое марево, листья деревьев застыли от духоты, горячий воздух дрожал между домами, и стоило выйти на улицу, как спина немедленно покрывалась потом, а в висках начинало гудеть. То и дело небо темнело, из-за башен Кремля выползала синяя туча, москвичи с надеждой задирали головы, но тучу всякий раз неумолимо уносило за Москву-реку, и над городом снова повисала жара. Единственным разумным делом в эту погоду было сидение дома в обнимку с корчагой мятного кваса. По крайней мере так казалось Илье, бредущему в слепящий полдень по безлюдному Цветному бульвару. Однако вернуться домой он не мог – как не мог это сделать весь мужской состав хора, попавшийся сегодня утром под руку Митро.
Сам Илья считал, что сходить с ума вовсе незачем. Ну, нет Кузьмы третью неделю дома, ну так что ж теперь... Не баба небось и не сопляк, нагуляется – явится. Но Митро явно думал иначе, потому что, спустившись сегодня утром вниз, где ошалевшие от жары цыгане передавали друг другу теплый жбан кваса, сразу же сказал:
– Сегодня Кузьму ищем. Ну-ка, ромалэ, встали все – и на улицу. Ж-ж-живо у меня!
При этом выражение лица Митро было таким, что возразить не решился никто. Ворча и поминая недобрыми словами самого Кузьму и его родителей, цыгане начали подниматься. На улице, с тоской глядя на выцветшее от жары небо, стали решать, кому куда податься. Молодые парни под предводительством Яшки отправились на Сухаревку, не унывающую даже в эту адскую жару. Двое братьев Конаковых взяли на себя публичные дома на Грачевке, где у них имелось множество знакомств, третий брат, Ванька, двинулся на ипподром. В кабаки Рогожской заставы пошли Ефим и Петька Дмитриевы. Илье Митро поручил заведение на Цветном бульваре, где днем и ночью шла крупная игра.
– Зайдешь к Сукову, скажешь «прикуп наш». Если спросят – от кого, говори: «Цыган Митро послал». Я сам по Хитровке покручусь.
– Не ходил бы, морэ, а? – попытался остеречь его Илья. – Там такие жиганы, зарежут в одночасье...
– Ничего не будет, меня там уже знают, – хмуро сказал Митро. – Вот ей-богу, найду паршивца – убью! Шкуру спущу, не посмотрю, что четвертый десяток меняет! Эх, ну надо же было твоей Варьке уехать! С ним, кроме нее, и справиться никто не может.
Илья молчал, сам отчаянно жалея, что Варьки нет в Москве. Но сестра уехала с табором на Полтавщину, и раньше осени ждать ее было бесполезно.
Дом Сукова, в котором помещалось нужное Илье «заведение», нависал над пустым Цветным бульваром бесформенной громадой. Он был таким же тихим, как и улица вокруг: постороннему человеку и в голову не могло бы прийти, что здесь с утра до ночи мечут карты, делят краденое и торгуют водкой. Стоя напротив, Илья неуверенно поглядывал на суковский дом. Он пытался разбудить свою совесть мыслями о Митро, который в эту самую минуту бродит по куда более страшным местам на Хитровке, но совесть стояла насмерть, призвав себе в помощь страх и здравый смысл: чужим в доме на Цветном было не место. «И ножа не взял...» – пожалел Илья, в сотый раз поглядывая на грязный, обшарпанный фасад «заведения», на котором, хоть смотри в упор, не было видно ни двери, ни даже хоть какой-нибудь дыры для входа. И куда тут залезать-то?.. Через крышу, что ли, мазурики шастают?
Сомнения Ильи разрешились через несколько минут. На его глазах прямо из залитой солнцем стены возникла растрепанная баба со свертком, в котором легко угадывалась бутылка. Не глядя на вытаращившего глаза Илью, баба деловой походкой двинулась вниз по Цветному. Он проводил ее изумленным взглядом, подошел к гладкой стене – и, к своему облегчению, увидел ступеньки, спускающиеся под тротуар, к подвальной двери. Теперь отступать было некуда. Вздохнув и пообещав себе, что, найдя Кузьму, он не станет дожидаться Митро, а лично покажет ему где раки зимуют, Илья начал спускаться по скользким, заплеванным ступенькам.
Дверь, к его удивлению, не была заперта. Илья вошел, и первым его желанием было покрепче зажать нос: в подвале можно было свободно вешать топор. Запахи кислых тряпок, перегара, немытого тела и тухлой еды смешались в немилосердную вонь, от которой сводило скулы. С трудом переведя дыхание, Илья на всякий случай скинул картуз, огляделся по сторонам, ища хозяев.
В большой подвальной комнате стоял полумрак, к которому глаза Ильи привыкли лишь через несколько минут. Тогда он сумел разглядеть сырые, покрытые каплями воды стены, вдоль которых тянулись длинные ряды нар. На нарах было горами свалено какое-то тряпье, над которым истошными голосами ругались каторжного вида личности в отрепьях. На стоящего у дверей Илью они не обратили никакого внимания. Тот снова растерянно осмотрелся. Услышав возню и бурчание совсем рядом с собой, шарахнулся в сторону и с испугом уставился на рваную занавеску, за которой что-то шевелилось. Подумав, Илья заглянул за занавеску – и тут же, залившись краской, отпрянул, осыпаемый визгливой женской бранью:
– И тута уже покою нету, окаянные! Любовь у меня, любовь, и все, имею я права какие-нибудь?! В череду становись, кобелище, после этого залазий!
«Залазить в череду» у Ильи не было никакого желания, и он быстро пошел через зал к едва заметной двери, из-за которой выбивалась полоса света и слышались трезвые голоса. Он уже взялся за ручку, когда чей-то кулак ткнул его в грудь:
– Куды прешься, господин хороший? Слово знаешь? От кого будешь?
– «Прикуп наш», – вспомнил Илья. – Я от Митро-цыгана.
– Проходь.
Дверь открылась. Илья вошел, осмотрелся.
Это была комната без окон, единственной мебелью в которой был большой круглый стол. Над столом свисала с потолка лампа, бросая тусклый свет на лица собравшихся вокруг него. Их было человек десять. Из-за стола доносилось: «бит валет», «десятка ваша», «тузы на руках», – и Илья понял, что здесь идет большая игра.
– Ты уж обожди, мил человек, – прогундосили за спиной Ильи, и, обернувшись, он увидел низенького мужичонку, единственной одеждой которого была залатанная женская сорочка и один разодранный лапоть. – Навроцкий банкует, так лучше покеда не мешаться.
«Навроцкий... Навроцкий... Кто таков?» Эта фамилия показалась Илье смутно знакомой. Усиленно напрягая память, он вспомнил: так звали любовника Данки. Несколько минут Илья медлил, но желание посмотреть на теперешнего Данкиного хозяина пересилило осторожность, и он, оттолкнув руку мужика в сорочке, подошел к столу. Никто не обратил на него внимания. Голову подняла лишь толстая баба, сидевшая в углу комнаты на табуретке и мирно вязавшая чулок. Она смерила Илью внимательным взглядом, зевнула, отхлебнула из жестяной кружки и снова взялась за спицы. Игроки же не обернулись даже тогда, когда Илья подошел вплотную и уставился на банкомета.
Навроцкий был не стар: Илья не дал бы ему больше тридцати. По тонким благородным чертам безошибочно можно было определить польскую кровь. Красоту этого лица портили изящно изогнутые брови, сделавшие бы честь звезде кафешантана, но на мужской физиономии смотревшиеся слишком манерно. Черные волосы Навроцкого блестели от брильянтина, нездоровый, пергаментный цвет кожи был заметен даже в полумгле. Глаза его, следящие за разлетающимися по столу картами (Навроцкий сдавал), не моргали, как у мертвеца. Сходство с покойником усиливалось от света лампы, падающего сверху, от чего на лицо шулера ложились тени. Хорошо освещены были лишь его руки – тонкие, с длинными пальцами и тщательно отполированными ногтями, – которые привычно бросали карты на столешницу. Илья заметил, что по сравнению с окружившими стол игроками Навроцкий прекрасно одет: на нем был темный костюм с белоснежной сорочкой, в рукавах поблескивали яхонтовые запонки. Подивившись – что такой король делает в босяцком заведении? – Илья взглянул на визави Навроцкого и едва сдержал негодующий возглас.
Напротив шулера с веером карт в руках сидел молодой князь Львов, студент Московского университета, веселый и красивый мальчик, частый гость цыганского дома, отчаянно влюбленный в дочь Митро Иринку. Илья знал, что еще год назад Миша Львов появлялся в Большом доме не один, а с отцом – князем Иваном Васильевичем, страстным цыганером, знатоком хорового пения, которого боготворила вся Живодерка. Отец и сын Львовы приходили в гости к цыганам запросто, приносили гостинцы молоденьким певицам, неизменно щедро платили за песни и пользовались уважением даже Якова Васильева. Львовы были богаты – им принадлежали два доходных дома в Москве, «родовое гнездо» на Пречистенке, несколько имений в Тульской губернии и знаменитое собрание картин. Но этой зимой скончалась княгиня Мария Афанасьевна, и Иван Васильевич, очень любивший жену, сразу сдал. Он перестал появляться в Дворянском собрании, на приемах у нового генерал-губернатора Москвы, на балах знати и все больше пропадал в своем тульском имении, занимаясь хозяйством и читая книги. К цыганам он теперь и вовсе не заглядывал, о чем те искренне жалели, но тем не менее входили в положение, понимали – не до них ему теперь. Сына-студента князь ни в чем не ограничивал, без счета снабжал его деньгами и не особенно интересовался, куда эти деньги уходят. Юноша, подолгу остававшийся один в Москве и предоставленный самому себе, начал входить во вкус веселой жизни.
Илья всегда был уверен, что свободное воспитание до добра не доводит, и теперь, глядя на Львова, убедился в этом окончательно. Скажите на милость, разве место желторотому мальчишке в подобном заведении? Да отца бы удар хватил, узнай он о его посещениях игорного дома! И Навроцкий хорош... Связался черт с младенцем, нашел кого «работать». Не зная, как ему поступить, Илья машинально следил за действиями поляка.
То ли слава Навроцкого как первого в Москве шулера была сильно преувеличена, то ли он не хотел тратить мастерство на зеленого юнца, но вскоре Илья убедился, что жуликует тот совсем грубо и ведет известную всем игру под названием «четыре туза в каждом рукаве». По крайней мере за те полчаса, что Илья стоял у стола, мимо него промелькнуло две козырные дамы и три десятки. Как этого не замечал молодой князь, было уму непостижимо. Поглядывая на него, Илья видел, что юноша по уши захвачен игрой, его карие глаза лихорадочно блестели, пальцы нервно вздрагивали при каждой карте, сброшенной Навроцким. Судя по количеству ассигнаций на столе, игра шла давно и явно не в пользу молодого человека. Илья все еще колебался – вмешиваться или не стоит, – когда Львов вдруг наморщил лоб.
– Позвольте, господа, – вдруг удивленно сказал он. – Я отлично помню, что козырной король вышел. Ну как же, он убил мою даму... Разумеется, вышел!
– Что пан хочет этим сказать? – высокомерно спросил Навроцкий. Его красивое лицо приобрело оскорбленное выражение. – Пан находится в порядочном обществе. Здесь не принято бросаться подобными выражениями.
– Я никого не хотел обидеть... – растерялся юноша. – Но, право же, король... Может, это ошибка? Проверим карты?
«Порядочное общество» вокруг стола взорвалось возмущенными голосами. Львов вздрогнул, осмотрелся, словно лишь сейчас сообразив, где находится. На его мальчишеском лице явно выразился испуг.
– Продолжаем игру! – отрывисто сказал Навроцкий.
Губы Львова дрогнули. Тихо, но твердо он сказал:
– Не буду. Вы передергиваете.
– Что? – Красивая бровь Навроцкого вздернулась вверх, он нехорошо улыбнулся.
Илья понял, что пора вмешаться, и, проклиная про себя последними словами Митро, Кузьму и свою дурную голову, шагнул к молодому князю.
– Ну-ка, Михаил Иваныч, идемте-ка отсюда. Вас папаша уже с фонарями обыскавшись. Третьего дня из имения приехали, вся полиция на ушах стоит, по городу носятся.
Львов вздрогнул, повернул голову. С его лица еще не сошло испуганное выражение, когда он выговорил:
– Илья, это ты?
– Ну, место ли вам здесь? – как можно суровее сказал Илья. – Идемте, говорю, да поживее.
Молодой князь неловко поднялся. Навроцкий встал тоже. Илья посмотрел на него, оглянулся по сторонам и понял, что их отсюда просто так не выпустят.
– Послушай-ка, приятель... – В голосе Навроцкого сильнее обозначился польский акцент: он начинал выходить из себя. – Ты здесь откуда? Сюда легко войти, дверь не заперта, а вот выйти... Матка боска, [25]у тебя могут быть неприятности!
– Как бы я тебе неприятностев не налепил, – как можно спокойнее сказал Илья, хотя у него уже тряслись все поджилки. Он не сомневался, что справится с Навроцким, но вот со всей его шайкой...
– Прошу по-доброму: уходи! – вполголоса сказал Навроцкий, и Илья понял, что это последнее предупреждение.
– Илья, оставь, ступай... Это мои заботы, – дрожащим голосом вмешался мальчик.
– Пан говорит дело, – усмехнулся Навроцкий.
Краем глаза Илья заметил, что их уже обступили. А посему не стал терять времени и молча «закатал» Навроцкому в челюсть. Тот кубарем отлетел к стене, вскочил с перекошенным лицом, кинулся на обидчика. Илья чудом успел перевернуть стол, карты и деньги посыпались на пол, диким голосом взвыл сбитый им походя с ног оборванец, но на Илью уже навалились трое. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы с места, отбросив носок, не вскочила толстая баба, про которую Илья совсем забыл. В тусклом свете лампы он увидел широкое курносое лицо.
– Молча-а-ать! – гаркнула вдруг она хорошо поставленным голосом пристава.
К изумлению Ильи, оборванцы, державшие его, тут же вскочили на ноги и чуть ли не вытянулись, как рекруты на плацу. Баба, кряхтя, нагнулась за своей жестяной кружкой. Деловито сказала: «Рвите когти, зеленые ноги» – и запустила кружкой в лампу. Раздался звон, стало темно, послышались вопли и проклятия. Илья на ощупь подобрал с пола несколько ассигнаций, схватил за руку молодого князя и рванулся к двери. У выхода их попытались схватить, но тут уже и Львов пришел в себя и дал нападавшему сдачи. Тот завыл, дверь распахнулась – и Илья с князем вылетели на залитый солнцем Цветной бульвар...
