Текст книги "Исполнитель желаний (СИ)"

Автор книги: Анастасия Баталова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Рабочие нехотя побросали окурки и начали медленно разбредаться по участку. Аннака со вздохом раскрыла папку, собираясь делать опись имеющихся на площадке строительных материалов. «Любовная мигрень» всё ещё мучила могущественную колдунью, она потерла виски пальцами. Новый всплеск боли, точно удар волны в плотину, заставил её страдальчески сморщиться. О, Великий Источник! Сколько раз уже она подумывала о том, чтобы сдаться, послать всё куда подальше, найти Крайста и обречённо порхнуть в его распростертые объятия! Никогда прежде голова у Аннаки не болела так долго, обычно она отделывалась двумя-тремя днями недомогания, нынешний же приступ длился уже вторую неделю… Магистр Песчаной Розы склонилась, и, подняв с земли одну из оставленных рабочими бутылок, хлебнула из горла. От горьковатой, пенистой, почти горячей с привкусом мыла жидкости её передёрнуло.

– Ну и дрянь же это отечественное пиво! Сварила бы пивоваров в их же котлах, – проворчала она, сердито хватив бутылкой об стоящий неподалёку березовый чурбан.

Однако, несколько минут спустя ей странным образом полегчало. Она подняла голову от папки и с благодарностью взглянула в знойное небо.

– Погорячилась я маленько. Может, на вкус зелье и не очень, но обладает превосходными лечебными свойствами…

Застегнув папку на кнопку, ещё несколько минут Аннака удовлетворённо понаблюдала за возобновлённой её усилиями суетой рабочих, а потом тихонько выскользнула за калитку – ясное дело, эти лодыри сразу сбавят обороты, как только заметят, что с них снят неусыпный надзор начальственного ока, потому исчезнуть надо как можно незаметнее.

Проковыляв полсотни метров вдоль пыльной дороги строящегося дачного сектора, она издалека заметила стоящего на обочине парня в синей полу-распахнутой рубашке. Аннака остановилась. Узнать его в облаке серовато-жёлтой пыли, взметнувшейся из-под колёс проехавшей бетономешалки, ей помогло не столько зрение, сколько сердце, замершее вдруг так неописуемо сладостно и жутко, а затем ускорившее свой бег…

Крайст!

Аннака застыла посреди дороги, не зная, что предпринять: развернуться ли ей сейчас и побежать обратно, это, скорее всего ничего не даст, на таких каблуках далеко не убежишь, взлетать нельзя – свидетелей море, ринуться ли ему навстречу или продолжать стоять вот так безвольно, ждать, пока…

Он подошёл и буквально ослепил её своей улыбкой. Ярко синее небо, ярко синяя рубашка, ярко синие глаза в роскошном обрамлении тёмных ресниц… Преодолев последние несколько шагов, что разделяли их, Билл подхватил Аннаку на руки и закружил. Потом поставил на землю, прижал к себе крепко по всей её стройной алой длине; осторожно приподняв на лоб солнцезащитные очки, заглянул ей в глаза и спросил так коротко и так ясно:

– Ну что, моя?

– Да… – пролепетала она на выдохе, и, горестно шмыгнув носом, покорно уткнулась ему в грудь. Хрупкая и чуточку забавная. Одна из самых страшных ведьм планеты притихла в объятиях лейтенанта Билла Крайста как школьница на первом свидании. Он гладил её по волосам и, едва касаясь, целовал виски.

– Ничего, Ани, ничего, – шептал он. – Даже если бы мы могли быть вместе, я бы всё равно рано или поздно умер... Либо от старости, либо Магистр какой-нибудь извёл бы меня на компот. Поэтому нет никакой разницы, Ани, дни мы с тобой провели вдвоём или годы... Никакой.

Она прижалась к нему сильнее – её медно-каштановая макушка тонко и сладко пахла луговыми цветами. Он несколько раз поцеловал пробор в волосах Аннаки.

Она подняла глаза. Их двухсотлетняя глубина вдруг открылась перед ним так, как будто он таинственным образом очутился внутри её сознания: Билл увидел извилистую тропинку в солнечном сосновом лесу, на которой спящими змеями лежали узловатые корни; маленький домик с соломенной крышей; девочку, которая кормила с ладони коня; потом он увидел горы, их островерхие пики терялись в облаках; каменистую дорогу; колесо повозки, неуклюже взбирающееся на очередной булыжник – перед ним прошла за несколько мгновений вся длинная жизнь могущественной колдуньи – точно они прожили её вместе. Он побывал везде, где бывала она, и прочувствовал всё то, что она чувствовала.

Билл ощутил внезапное прикосновение к своему сознанию мудрости. Окружающие предметы как будто стали чётче, резче, яснее. Многие события его собственной жизни предстали в совершенно ином свете. И та Вселенская боль, которую он неизменно ощущал затылком, сталкиваясь с человеческими привязанностями, с чувствами, с любовью обрела неожиданно новый оттенок – Билл почувствовал просачивающуюся сквозь неё радость. Радость, неотделимую от боли, размешанную в ней. Радость, которая не имела бы смысла, не будь этой боли. Радость, этой болью рождённую.

– Я влюблен в тебя, Ани. И ты первая, кому я это говорю...

– Неужели? – спросила она, лукаво приподнимая безупречно подведённую бровь.

– Клянусь… Ни разу в жизни я не произносил ничего подобного... И, более того, наивно полагал, что минует меня чаша сия… – перед его внутренним взором на миг возникло бледное страдающее личико Магдалены, снизу вверх глядящей на Эдвина в тот акварельно пасмурный день, когда он видел их вместе, – Правда, я прожил всего только двадцать два года... Это ведь ничтожная малость, не так ли?

Аннака улыбнулась.

Тогда Билл внезапным озорным движением сгрёб её в охапку и понёс. Она смеялась, махала в воздухе ногами, рискуя потерять алую востроносую туфельку на шпильке.

Лица случайных прохожих, невольных свидетелей этой сцены, озарялись улыбками. На душе у этих людей становилось легко, спокойно. И пенсионеру с рюкзаком на тележке, и пацаненку на детском велосипеде, и водителю проехавшего мимо грузовика с песком – всем им мир показался в эту секунду лучше, красивее, добрее от того, что в нём возможно такое счастье; от того, что он способен запросто вместить в себе столько ликования и не сломаться, не обрушиться, не лопнуть. Они ведь не ведали о той боли, которой это мгновение абсолютного счастья было уравновешено, о той цене, за которую оно было куплено у судьбы.

– Моя! Моя! – Шептал Билл, стискивая Аннаку сильными руками так, словно боялся, что её отберут. – Я отнесу тебя сейчас в какой-нибудь уютный мотель и сделаю с тобой то, чего никто ещё не делал за все твои двести лет...

– Вряд ли это возможно! – рассмеялась она.

– Вот увидишь! – нежно пробурчал Билл, обдав её шею тёплым дыханием.

– А ты, оказывается, хвастун... – ласково пожурила его Аннака. Прислушавшись к томительному предвкушению, тяжело и мощно всколыхнувшемуся в глубине её живота, она была почти готова ему поверить…

Билл так и нёс на руках шальную свою добычу, своё бесценное алое сокровище; нёс без напряжения, упиваясь контрастом между тем, какое оно маленькое, лёгкое, его сокровище, и тем, как много оно для него значит.

– Как же твоя служба? – вдруг спросила она, словно опомнившись. – Тебе же это запрещено...

– Пустяки! – легкомысленно отмахнулся Крайст, покачивая её как ребёнка, – Моя! Моя!

– Нет… Нет! Я не могу... – вполголоса воскликнула Аннака, тёмные очки её подняты были на лоб, устремлённый на Билла взгляд выражал печальную решимость, – Не жалей ни о чём! Всё правильно в том виде, в каком оно существует. Прощай...

В лицо Билла вдруг ударил резкий порыв горячего ветра – точно дунул кто-то очень большой. От неожиданности он выронил Аннаку. Она тут же отпрыгнула от него метров на десять, словно пролетев немного по воздуху над дорогой.

Случайный прохожий воззрился на Билла, выпучив глаза.

– У вас вроде бы только что была на руках девушка!?

– Вам показалось. – угрюмо отрезал Билл.

Когда он обернулся, Аннака уже исчезла.

4

Билл Крайст был весьма симпатичен генералу Россу – настолько, насколько это позволяло прописанное в Своде Правил не предвзятое отношение одного офицера Особого Подразделения к другому… Ну, может быть чуть больше. Человеческие симпатии возникают сами собой и, кажется, из ниоткуда – мало кому удаётся безупречно их контролировать. По возрасту Билл как раз годился генералу в сыновья. Росс видел в нём возможного достойного преемника.

Получив от Билла мгновенное сообщение с просьбой как можно скорее его принять, генерал решил, что случилось что-то серьёзное – Крайст же не Айна; полковник Мерроуз, конечно, честно и самоотверженно служила всю свою жизнь, не раз награждалась орденами и медалями, но, нельзя не признать, что она склонна слишком часто тревожить вышестоящее начальство по пустякам… Генерал Росс вздохнул. Всё-таки ему всегда было приятно видеть Айну – с каким бы очередным пустяком (по большей части полковник Мерроуз с лёгкостью могла разрешить их сама) она к нему ни обратилась.

Получив сообщение о том, что он будет принят, Билл поспешил явиться в кабинет генерала. Росс протянул ему руку для приветствия и с отеческой улыбкой поинтересовался:

– Что же заставило вас так незамедлительно ко мне примчаться? Садитесь, лейтенант Крайст. – Несмотря на своё высокое положение этот величественный седой человек обращался ко всем без исключения, даже к осуждённым, неизменно доброжелательно и только на «вы».

– Я пришёл просить наказания, генерал.

Росс заинтересованно поднял брови. Он был практически уверен в том, что Крайст не станет ни на кого доносить, совершенно не тот тип, но на всякий случай спросил:

– Кто провинился, лейтенант?

– Я... – выдохнул, понурив голову, Билл.

– Вот как. И что же вы натворили? – генерал сделал вид, что ему срочно понадобилось что-то среди бумаг, и раскрыл первую попавшуюся из лежащих на столе папок. Он не был уверен, что ему удастся сохранить строгое и серьёзное лицо при виде устремлённых на него ясных раскаивающихся глаз Крайста. Интуитивно генерал чувствовал уже, что, скорее всего, исповедальные речи сидящего напротив молодого человека не будут иметь такого огромного значения, какое сам молодой человек, судя по церемонности его поведения, им предавал. Но выслушать его было нужно не только для поддержания собственной репутации чуткого и добросовестного руководителя, но ещё и потому, что всякая большая беда начинается с маленькой неприятности.  Генерал всегда вспоминал притчу про мышь и водовоза, рассказанную ему старшим товарищем в те времена, когда он сам был ещё лейтенантом. Генерал находился в хорошем расположении духа, и Билл был ему приятен. – Я слушаю вас.

– Я едва не нарушил Правило Одной Ночи. Я был на волосок от этого. Точнее, мысленно я уже нарушил Правило...и если бы не благоразумие ТОЙ… женщины... Она спасла меня, генерал.

– Спасла? – переспросил Росс, заинтересованно поднимая взгляд от папки, – Это благородно. Каким же образом?

– Она сбежала... – тихо сознался Билл.

– Как? Прямо из ваших страстных объятий? –  генерал смотрел на Крайста уже не пытаясь сдерживать улыбку. Как же нравился ему этот парень!

– Так точно, генерал, – синеглазый искуситель ведьм сидел, не поднимая взгляда, точно провинившийся старшеклассник перед директором.

– Это была жертва с её стороны! – весело заметил Росс.

Признавшись в своей провинности, Билл не ощущал уже той тяжести, с которой пришёл. Шутливое настроение генерала постепенно расслабило его; он почувствовал себя так, словно принёс в этот кабинет не свою проблему, а коробку конфет, половину которых генерал Росс уже с удовольствием уплёл. Выслушать без осуждения, но с пониманием – редкий дар; чувствуя исходящее от генерала ровное сияние мудрой и спокойной отеческой силы, Билл радовался ей точно росток солнцу.

– Получается, она знала о том, что это значит для вас, лейтенант Крайст?

Билл кивнул.

– Колдунья?

– Магистр Песчаной Розы, – с неуловимой нежностью в голосе произнёс Билл. Ему вспомнилась рыжая головка доверчиво прильнувшей к нему Аннаки, шелковистый цветок её макушки у него под подбородком.

– Ничего себе...– генерал Росс с уважительным удивлением приподнял седые брови и иронично заметил – Какие девочки у вас, лейтенант…

– Я до сих пор думаю о ней. Накажите меня. – Билл поднял глаза. – Я заслужил это.

– Вы полагаете?

– Да. Я потерян для Службы. Я необъективен. Ведь если бы вдруг Аннака... то есть Магистр Песчаной Розы… Если бы вдруг она совершила преступление, то я…  – Биллу представилась в этот момент сцена гипотетического задержания Аннаки. Перед его внутренним взором промелькнула хрупкая кисть её руки, тонкое запястье, которое целовать, целовать, а не сковывать холодной сталью наручников... В лёгком тумане воображения моментально обозначились сочные вишнёвые губы Аннаки, белая шея, мочка небольшого уха... И нужно было бы говорить с ней как с чужой, смотреть на неё как на чужую, шаблонно помочь ей сесть в служебную машину и бесстрастным тоном сообщить о её правах, так, словно ему никогда не приходилось ощущать себя частью её, малой частью… Когда Билл был с Аннакой, ему казалось, будто он крохотная капелька, зажатая в огромном тёплом ласковом кулаке океана…  Будто бы не кисти её лёгких рук ложились ему на спину, а накрывало волной; и пространство глотало его, и он растворялся в нём, как соль, как дым, и продолжал существовать лишь как смутное воспоминание о самом себе…

– Я бы не смог соблюсти закон, – сказал он генералу.

– Вы думаете я никогда не был двадцатидвухлетним мальчишкой? Был. И всё прекрасно понимаю. Знаете, всего один человек за всё время существования Особого Подразделения умудрился не нарушить ни одного правила…

– Полковник Санта-Ремо, генерал, – скороговоркой выпалил Билл, – и я во всем стремлюсь быть похожим на него.

Бирюзовые глаза генерала, такие ослепительные на фоне его снежной седины, светились отеческой гордостью. Какой парень, однако!

– Знаете, что меня всегда поражало в вас, лейтенант Крайст? Эта ваша способность видеть свои слабости и беспощадность к ним – внутренний суд над самим собой.  Ваша прямота радует меня, а ваше доверие делает мне честь, Билл. Спасибо. Я расскажу вам ту притчу, которую вспомнил в связи с вашим приходом. Водовоз возвращался с колодца с полной бочкой воды. На возу у него сидела мышь. Она заметила в бочке маленькую трещину и говорит водовозу: «Водовоз, водовоз, оглянись, вода уходит по капле». Водовоз не обратил внимания: мышь маленькая, трещина – и того меньше, поехал дальше. Телега наехала на ухаб, бочку тряхнуло, трещина сделалась шире. Мышь увидела это и говорить водовозу: «Водовоз, водовоз, оглянись, вода струйкой уходит… Водовоз снова не обратил внимания, что мышь слушать, трещина не такая уж и большая, поехал дальше. Новый ухаб. Трещина ещё сильнее раздалась. Опять мышь водовоза предупреждает: «Водовоз, водовоз, ручейком вода пошла…» И на этот раз махнул рукой водовоз, поехал дальше. Наехал на ухаб, развалилась бочка, хлынула вода потоком… Вы бдите себя, лейтенант Крайст, неусыпно бдите, и в этом ваша сила. А что касается необъективности… Не бойтесь… Вы скорее не совершите ошибку там, где допускаете вероятность её совершить. Большинство ошибок совершают, будучи абсолютно уверенными в собственной правоте. Офицер не потерян для службы, пока готов в любой момент поставить под сомнение самого себя со всем своим внутренним содержанием, со всеми принципами и опытом…

Генерал встал, прошёлся по кабинету, постоял у окна, затем снова взглянул на Билла:

– Можете идти.

– Как? А наказание?

В глазах у генерала вспыхнул добрый солнечный смех. Выражение его лица при этом почти не изменилось.

– Ну раз уж вы так просите… Наказание будет.

5

Лекция кончилась. Айна Мерроуз, собрав листы со своими преподавательскими заметками, вышла из аудитории. Кто-то открыл окно.

Запахло дождём, свежей листвой и совсем немного – табачным дымом. Ветерок потрогал страницы Кирочкного конспекта. Она недовольно поглядела, захлопнула и убрала тетрадь в сумку. Аль-Мара тоже начала собираться. Все слушатели поднялись с мест и зашумели, предвкушая, как выйдут из душного помещения в яркий, блестящий, только что крещённый июльским ливнем город.

– Почему ты всё время ходишь только с рюкзаком? – спросила Кирочка подругу.

– Не люблю сумки – суетно с ними как-то, руки всё время заняты, вечно ищешь куда поставить, чтоб не в грязь и чтоб не увели... То ли дело рюкзак: и руки свободные, и спине тепло, и ощущение, что кто-то тебя обнимает сзади – близкий, родной... – Аль-Мара закинула лямку на плечо, – Ну давай, пошли скорее…

Проходя по коридору, они заметили Крайста, представленного в весьма необычном качестве: с пирамидальным колпаком из газеты на голове, в заляпанном малярном комбинезоне, громыхая жестяным ведром с краской, он усердно белил одну из стен.

– Какая встреча!

Девушки остановились возле стены, окинув взглядом уже сотворённое Биллом ровное светлое пятно.

– Молодец!

– ...Кажется, белить стены должны были мы с Марой и ещё кто-то из нашей группы, – вспомнила Кирочка.

– Радуйтесь, вы избавлены от этого, – сказал Крайст, рисуя валиком на сероватой поверхности новую ослепительно белую полосу.

– Принести тебе мороженого? – сочувственно спросила его Аль-Мара, – или сэндвич?

– Спасибо, я не голоден, – ответил он, макая валик в ведро, в котором, казалось, так аппетитно покачивалась, плескаясь, стекая по стенкам густыми белыми струйками, вовсе не белая краска, а нежная свежая сметана.

– Как хочешь…

Некоторое время Билл смотрел вслед уходящим девушкам; сочная фигура Аль-Мары в пёстром красно-коричневом сарафане грациозно уплывала в бело-голубую даль коридора, рядом, словно аист, шла, покачиваясь на своих затянутых в синюю джинсу длиннущих ногах Кирочка; Билл так долго смотрел на белую краску, что цвета вдруг показались ему непривычными; он отвернулся и, окунув валик в ведро, прочертил по стене ещё одну мокрую глянцевую совершенно белую полосу. Краска безжалостно поглотила какие-то мелкие царапины, сколы, робкие карандашные надписи; стена будто получила вторую жизнь, начинающуюся с самого начала, без единого воспоминания, с абсолютно чистой совестью…

Билл вздохнул и снова окунул валик в краску.

К концу дня он добрался до противоположного конца коридора. Сквозь распахнутое окно до него долетал призывный шум летней улицы.

Поставив почти опустевшее ведро на пол, Билл сел на широкий подоконник. Большое дерево, растущее во дворе, так лихо раскинуло свои ветви, что казалось, вот-вот дотронется ими до рамы. Его густая листва бросала сетчатую тень на асфальт, на стену здания, на сидящую фигуру Билла. «Говорят, колдуны всегда чувствуют, когда о них кто-то думает… Впрочем, люди тоже чувствуют это. Только почему-то никогда не верят себе…»

– Сочкуем? – размышления Билла прервал тот самый старший офицер, который просил его справиться насчёт бани.

Билл неопределённо пожал плечами; сейчас ему не хотелось ни с кем разговаривать.

– Мои родители, кстати, вчера уже парились.

– Очень хорошо, – сказал Билл, не пытаясь демонстрировать, что ему есть хоть какое-то дело до предмета разговора.

За окном было солнечно; на горизонте над домами круглились мягкие облака – словно головки зрелых одуванчиков.

Вдруг вместе с сильным порывом ветра в окно влетела роза. Настоящая, белая роза. На длинном черенке, с большой нежной головкой. Она на миг зависла в воздухе, а потом осторожно опустилась на подоконник рядом с сидящим Биллом.

Старший офицер от неожиданности вздрогнул и инстинктивно прижал к груди папку, которую держал в руках. В его глазах отразилось изумление, граничащее с испугом.

– Какой ветер! – как ни в чём не бывало, словно так и должно быть, чтобы срезанные розы прыгали сами на четвёртый этаж, весело пожаловался Билл, – Ужас какой-то! Скоро утюги будут летать. Надо бы закрыть окно…

Офицер пятящимися шагами направился восвояси.

Билл бережно взял розу за ножку, с удовольствием понюхал её и улыбнулся, мысленно благодаря Аннаку за летающий привет.

ГЛАВА 9. Изобретатель.

1

Что такое идея? Какова её природа? Откуда берутся идеи? Происходят они из человеческого сознания или содержатся во внешнем мире? Мика Орели задавался подобными вопросами с раннего детства.

Отец мальчика был архитектором. Как-то раз во время прогулки он с гордостью показывал пятилетнему сыну растущие день ото дня небоскребы центра:

– Взгляни, сынок, какие великолепные дома строятся. В них вложен труд огромного числа людей. Сначала создается проект; он включает в себя чертежи, планы, схемы, говоря более понятным тебе языком – рисунки дома. Любой дом сначала создают на бумаге, и только потом – в городе.

– А деревья? – Спросил, удивлённо озираясь, мальчик, – Кто чертит деревья?

Долгое время Мика считал, что любую идею порождает наблюдение. Лет двенадцати от роду он подолгу наблюдал за круглыми камнями, которые пускал катиться с горы, и сделал вывод, что в своё время изобретатель колеса увидел нечто подобное – то есть всякая человеческая мысль обязана своим возникновением явлениям внешнего мира. Это убеждение крепло в нём день ото дня. Действительно: самолёт похож на птицу, вертолёт – на стрекозу, реактивные ракеты – на выпрыгивающие из костра угольки... Технический прогресс – следствие векового созерцания природы.

Но тогда кто или что является источником этих идей, не имеющих отношения к человеческому сознанию? Каким образом возникли все те объективные законы, согласно которым мир существовал задолго до появления в нём человека? Термоядерный синтез в звёздах, небесная механика, состав атмосферной среды, конфигурация птичьего крыла, цвета и формы соцветий и лепестков... Мика ни капли не сомневался в том, что всё это – тоже чьи-то идеи.

В двенадцать лет будущий изобретатель прочел книгу, посвящённую материалистической концепции мироустройства, согласно которой материя есть изначальное, несотворённое, бесконечное в пространстве и во времени – вечное – и непрерывное изменяющееся нечто, а сознание – это лишь одна из форм существования материи, и обладает им только человек.

Мику не давал покоя вопрос: откуда всё-таки материя, не имеющая сознания, берёт идеи для своих непрерывных и неисчерпаемых трансформаций? Он приходил с этим вопросом ко многим людям, которые, как ему казалось, могли дать ему ответ, и каждый из них говорил разное.

– Не сомневайся в божественности природы Вселенной, – изрёк дядя, служитель Храма Истинной Веры.

– Случайные флуктуации, приводящие к устойчивым состояниям, становятся закономерностями, – пощипывая бородку, сказал сосед, физик-теоретик.

– А хрен его знает... – задумчиво закатив глаза, отозвался дядя Витя, интеллигентный алкоголик, известный всему двору непревзойдённым мастерством чинить любые вещи, какие только можно сломать.

– Мне кажется, всё вокруг живое, и в каком-то смысле разумное, даже камень, просто мы не можем эту жизнь понять, – мечтательно пробормотала мама.

– Оставь отвлечённые рассуждения, лучше учи уроки, – строго пресёк все философствования отец.

В конечном итоге Мика пришёл к выводу, что ни материя, ни идея не способны существовать сами по себе, и ничто из них не может быть Первоначалом, ибо объективная реальность в том виде, в котором он наблюдал её – с цветами, облаками, звездами – есть результат их непрерывного взаимодействия, синтеза, что материя и идея – это две переходящих друг в друга противоположности, неотделимые одна от другой.

В седьмом классе Мика изобрёл аппарат для изготовления лимонада, и успешно пользовался им до тех пор, пока изобретение не конфисковал директор по причине ухудшения дисциплины: на переменах к Мике выстраивалась целая очередь за «халявной» газировкой. Поговаривали, будто директор поставил Микину машину у себя в кабинете, пил лимонад сам, усы облизывал, да ещё и потчевал тем лимонадом чиновников из РОНО.

Учителя считали Мику гением. Сам же он так не думал, и нисколько не зазнавался, но не из скромности, происходящей от характера, а скорее от своего ума, который позволил ему однажды понять, что идея не может принадлежать какому-то отдельно взятому сознанию; она всегда представляет собою синтез многих сложноорганизованных частей. Сознание способно породить идею, лишь переработав огромное количество разнородной информации; и часто случается так, что новая идея – это всего лишь более ранняя идея, дополненная небольшой, но существенной деталью. Настолько существенной, что прежняя идея, принявшая в себя эту недостающую деталь словно последнюю каплю, мгновенно обретает цельность и сразу возводится в ранг великого открытия.

В двадцать лет Мика экстерном закончил университет и поступил инженером на Большой Завод Секретного Назначения.

Изобретатель заимел привычку задерживаться на работе допоздна, до тех самых пор, пока охранник не запирал внешние ворота, а вахтёрша на проходной не заваривала себе травяной чай и, отвалившись на спинку кресла не выдыхала: “Ну, вот и ещё один день прошёл. Слава Богу…”

Покончив с основной работой, Мика разворачивал СВОИ чертежи. Он держал их запертыми в столе и извлекал только по вечерам, когда все сотрудники расходились.

С раннего детства Мика мечтал изобрести универсальный «уничтожитель зла». В мусорную корзину полетела уже не одна тонна бумаги с чертежами, эскизами или просто рисунками этого экзотического прибора. Маленький Мика чертил схемы «уничтожителя» непрерывно – к моменту поступления в школу он до того натренировал руки, что мог провести совершенно прямую линию без линейки и нарисовать идеальную окружность без циркуля. С возрастом количество чертежей стало постепенно снижаться – Мика мало-помалу переставал верить в успех своей затеи, и теперь оценивал своё стремление делать эти загадочные эскизы как некую странность, вероятно, болезненную, а потому он стал стесняться перед посторонними и никогда никому чертежи не показывал, сжигал их или надежно прятал.

Работал изобретатель всегда лихорадочно – не щадя себя, жалея времени на сон и перекусы – нередко он, сильно измучившись, засыпал прямо в малюсеньком кабинетике, отведённом ему дирекцией Завода, положив голову на стол.

Работы было хоть отбавляй, новые поручения высылались сплошным потоком, времени оставалось у Мики совсем мало, но это его не останавливало. С невиданным упорством вырывал он у безжалостно проносящихся суток час-другой на свои тайные труды. Видно, какая-то часть души изобретателя, загадочным образом избежав тлетворного веяния аналитических рассуждений, всё ещё продолжала верить в успех.

И успех пришёл. Сначала Мика даже сам себе не поверил, когда, собрав по чертежам небольшую установку, заставил бесследно исчезнуть почти год уже стоявший на окне фикус. Он решил, что фикус ему приснился. Когда долгое время спишь по три-четыре часа в сутки внезапно исчезающие и так же внезапно возникающие предметы не такая уж редкость. Но когда заводская уборщица, с трудом протиснув свой необъятный зад в каморку молодого изобретателя, осведомилась о судьбе фикуса, Мике пришлось всё-таки признать верной гипотезу о его существовании.

Фикус, конечно, не есть великое зло, но какой прибор-уничтожитель способен сам по себе отделить добро от зла? Да, к несчастью, и не всякой рукой, нажимающей кнопку на панели такого уничтожителя, руководит разум, наделённый этой способностью в полной мере...

Мика назвал своё изобретение гордо – Отправляющий В Забвение (ОВЗ). Принцип действия этой адской машины упрощённо можно было бы описать примерно так: когда излучение генератора ОВЗ воздействовало на любой материальный объект, все составляющие его элементарные частицы одномоментно изменяли свои характеристики таким образом, что становились симметричными самим себе. Проще говоря, под воздействием импульса вещество превращалось в антивещество, в антиматерию, которая не могла существовать больше среди обыкновенной, неизмененной материи и вытеснялась ею – в том месте, где существовал предмет, на миг возникала точечная сингулярность пространства, микроскопическая чёрная дыра, и она засасывала в себя не только сам предмет, но и всю информацию о нём, поскольку её появление разрушало нормальную конфигурацию пространства-времени и, следовательно, причинно-следственные связи между событиями, когда-либо имевшими место в данной точке пространства. Степень искажения континуума – то есть максимальная давность информации об объекте, которую можно было стереть – зависела от интенсивности излучения. Мика проводил эксперименты с различными сувенирными безделушками, которых у каждого в доме пропасть, ни на что другое они все равно не годились, непонятно, зачем их вообще несут мешками к каждому празднику многочисленные родственники и знакомые. Молодой изобретатель заметил, что если, например, установить генератор на минимальную мощность и направить излучение на какой-нибудь сувенир, он исчезнет в ту же секунду, но будет казаться, что его нет на месте, допустим, со вчерашнего дня, а если немного увеличить мощность, то покажется, будто исчезнувший предмет отсутствовал уже неделю. Мика сделал вывод о том, что чем дольше существует объект, тем большая мощность потребуется для его полного уничтожения, поскольку в процессе своего существования предметы непрерывно создают информацию, люди на них смотрят, их трогают, запоминают, просто ходят мимо, замечая краем глаза; каждый предмет оставляет след в сознании, и это в некотором смысле “скрепляет” его со Вселенной, удерживает в мире. Пока Мике удавалось добиваться максимум двух-трех недельного забвения в зависимости от величины предмета – крупные забывались труднее мелких. Но если получалось довести срок забвения какого-нибудь мелкого сувенира до даты его изготовления, он истреблялся окончательно, на уровне идеи, и Мика сам забывал, что такой сувенир у него когда-то был и мог восстановить всю информацию о нём только по записям в блокноте, в котором описывал свои опыты.

Прибор он прятал на работе в платяном шкафу. И этим однажды навёл на себя подозрения.

– Отчего вы вешаете свои вещи на стену? Они же пылятся... – спросила уборщица.

– В шкафу живёт моль, – быстро нашёлся Мика.

– Ууу! Напасть! – загудела уборщица, – Сейчас мы её! Где у меня тут универсальный бытовой яд?

В руках у неё появился баллончик с распылителем; угрожающе направив его на шкаф она ринулась вперёд.

– Нет, – возопил Мика, преграждая ей путь, паника в глазах выдала его с головой, – Там моль не простая! Специально выведенная для секретных испытаний...

Уборщица хоть и с неохотой, но опустила своё оружие. «Уж не женщину ли ты там спрятал?» – говорили её маленькие прищуренные глазки. Несколько дней спустя после этого случая, неизвестно уж, при содействии уборщицы, или сам по себе в кабинетик Мики явился директор. И случилось это в самом конце рабочего дня, когда все нормальные сотрудники уже спешили покинуть территорию завода через проходную, а Мика, развернув чертежи своего «универсального уничтожителя зла», решил в них кое-что подправить... Но он, к несчастью, не рассчитал своих сил и вскоре засопел, сложив голову прямо на развернутые листы со схемами и формулами.