Текст книги "Свет и тени (ЛП)"

Автор книги: Ананд Кумарасвами

Соавторы: Рене Генон,Фритьоф Шуон,Юлиус Эвола
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Всюду видеть Бога по сути означает видеть, что мы не существуем, что существует только Он один. Если, с определённой точки зрения, покорность можно счесть величайшим достоинством, то лишь потому, что она в крайнем своём воплощении подразумевает отказ от эго. Немного изменив свой взгляд, можно сказать то же самое о всяком фундаментальном достоинстве: совершенное милосердие означает потерю себя ради Бога, ибо невозможно раствориться в Боге, не отдав себя при этом другим. Если на строго человеческом плане фундаментальна любовь к ближнему своему, то не только потому, что ближний в итоге, подобно нам самим, тождественен «Самости», но и потому, что это человеческое милосердие – или эта его проекция на «другого» – является единственным возможным для большинства людей средством отделиться от «я». Перенести своё эго на «другого» проще, чем потерять его ради Бога, хоть эти явления и неразрывно связаны.

Нашей формой является эго: эта таинственная неспособность не быть собой и, в то же самое время, быть полностью собой, а не «не-Самостью». Однако наша реальность не оставляет нам выбора, заставляя нас «стать тем, чем мы являемся» или оставаться тем, чем мы не являемся. Эго с эмпирической точки зрения является сном, в котором мы сами себе снимся. Содержимое этого сна, срисованное с нашего окружения, по сути дела является лишь поводом, ибо эго желает лишь собственной жизни: что бы нам ни снилось, наш сон всегда остаётся лишь символом эго, желающего самоутвердиться, зеркалом, которое мы держим перед «я» и которое всевозможными способами отражает его жизнь. Этот сон стал нашей второй природой: он соткан из образов и стремлений, статичных и движущихся элементов в неисчислимом множестве комбинаций. Эти образы приходят снаружи и вплетаются в нашу сущность; стремления являются нашим ответом окружающему миру: овеществляясь, мы создаём мир в образе нашего сна, и воплотившийся таким образом сон возвращается к нам. Так происходит снова и снова, пока мы полностью не оборачиваемся в порой неразрывную ткань овеществлённых или материализованных снов и материализаций, проникнувших внутрь нас. Эго подобно водяной мельнице, чьё колесо по воле течения – мира и жизни – неустанно вращается в череде образов, всегда различных, но всегда подобных друг другу.

Мир подобен «сознательной сущности» Самости, разделившейся на множество частей и порождающей бесчисленное множество случайностей и недостатков. Строго говоря, эго является неведением, колеблющимся в объективных видах неведения – таких, как пространство и время. Что такое время, если не неведение того, что будет «после», и что такое пространство, если не неведение избегающего наших органов чувств? Если бы мы, подобно Самости, были «чистым сознанием», то были бы «всегда» и «всюду» – то есть были бы уже не «я», в своей эмпирической реальности являющимся исключительно творением пространства и времени. Эго есть неведение «иного», и всё наше бытие соткано из неведения. Мы подобны Самости, которая была заморожена, брошена на землю и разбита на тысячу осколков. Мы видим окружающие нас границы и делаем вывод, что являемся осколками сознания и бытия. Материя хватает нас как паралич, делает нас тяжёлыми подобно минералам и делает нас уязвимыми для невзгод, исходящих из нечистоты и бренности. Форма определяет нас согласно некоей модели, опускает на нас некую маску и отсекает нас от всего, к чему мы, тем не менее, привязаны – хотя в смерти и позволяет нам упасть, как дерево позволяет упасть плоду. Наконец, число повторяет нас – как внутри, так и снаружи; и, повторяя, оно делает нас разными, ибо две вещи никогда не бывают абсолютно одинаковы. Число будто по волшебству повторяет форму, а форма разнообразит число и, следовательно, должна вновь и вновь создавать себя, потому что Всевозможность бесконечна и должна проявлять свою бесконечность. Однако эго не только множественно внешне, во множестве различных душ – оно также разделено и внутри, во множестве различных стремлений и мыслей, и это не последняя из наших бед, ибо «тесны врата»[59]59
  Мф. 7: 14 – прим. перев.


[Закрыть] и «трудно богатому войти в Царство Небесное».

Мы обречены на вечное бытие, ибо мы – не что иное, как Самость. Вечность ожидает нас – именно поэтому мы должны вновь найти Центр, где вечность дарует блаженство. Ад – это ответ периферии, выставляющей себя Центром, и множественности, отбирающей славу единства. Это ответ реальности эго, желающему быть абсолютным, и обречённому быть им, не будучи на это способным... Центр – это «освобождённая» Самость, или, скорее, Самость, не прекращавшая быть свободной – свободная вечно.

Фритьоф Шуон. ЗАМЕТКИ О НЕКОТОРЫХ КОРОЛЯХ ФРАНЦИИ

При умножении трёх на четыре получится двенадцать – не одиннадцать и не тринадцать, а точное выражение сопряжённых множимого и множителя. В переносном смысле именно так христианская религия при умножении её на западные народы породила Средневековье – не эпоху завоеваний варваров и не эпоху Возрождения. Когда живой организм достигает максимальной величины, он становится тем, чем должен стать; он не должен останавливаться на подростковой стадии или расти неопределённо долго. Нормально не бесконечное увеличение, а точно отмеренный предел развития. То же справедливо и для цивилизаций.

Если сравнить Людовика Святого[60]60
  Людовик Святой (Людовик IX, 1214–1270) – король Франции в 1226–1270 гг., сын Людовика VIII и Бланки Кастильской, руководитель VII и VIII крестовых походов. – прим. перев.


[Закрыть] и Людовика XIV[61]61
  * Людовик XIV (1638–1715) – король Франции в 1643–1715 гг., сын Людовика XIII и Анны Австрийской. Яркий представитель абсолютизма, был известен как «Король-Солнце». – прим. перев.


[Закрыть]*, мы, конечно, можем ограничиться равно банальным и ошибочным утверждением, что они принадлежат к разным эпохам. Банальным будет утверждение, что каждому отведено собственное время, и ошибкой будет провозгласить, что различия между этими французскими королями и породившими их мирами сводятся лишь к разнице во времени. Истинное отличие состоит в том, что Людовик Святой представляет западное христианство в полном развитии своих практических и теоретических возможностей, а Людовик XIV представляет нечто совершенно иное, а именно то замещение религии (или христианского мира), которое называется «цивилизацией». Конечно, христианство по-прежнему является составной частью этой цивилизации, но на первый план в ней вышел титанический светский гуманизм, необыкновенно враждебный девственной природе, в чём можно убедиться на примере Древнего Рима[62]62
  Употребляемое в отношении Людовика IX прилагательное «Святой» неотделимо от его имени – мы бы и помыслить не могли об их разделении, но в имени Людовика «Великого» (как называли Людовика XIV) такая связка слов неубедительна, и это выражение так и не получило безоговорочного и бесспорного признания.


[Закрыть].

В этом отношении мерилом являются внешние формы. Неверно или недостаточно верно утверждать, что Людовик Святой носил одежду своего времени, а Людовик XIV, mutatis mutandis[63]63
  ** С соответствующими изменениями (лат.) – прим. перев.


[Закрыть]** – своего. На самом деле Людовик Святой одевался, как подобает западному христианскому королю, а Людовик XIV – как монарху скорее «цивилизованному», а не христианскому. Это слово относится, конечно, к «цивилизаторству», а не «цивилизации» в общем смысле. Внешность Людовика Святого подобна зрелой идее, она отмечает не некоторый этап развития, но его завершение – вещь стала именно тем, чем должна была стать[64]64
  Облик Хлодвига или Карла Великого может соответствовать совершенному германскому типу или типу совершенного монарха, но не может характеризовать западный христианский мир в ту эпоху, когда его составляющие элементы ещё не были окончательного совмещены и не проникли друг в друга.


[Закрыть]. Внешность Людовика XIV подобна не завершённой вещи, а этапу – и даже не этапу, а весьма своеобразному эпизоду. Хоть нам не составит труда серьёзно отнестись к облику не только Людовика Святого, но также фараона, китайского императора или, если на то пошло, вождя краснокожих, избежать ощущения нелепости при взгляде на знаменитые портреты Людовика XIV и Людовика XV[65]65
  Людовик XV (1710–1774) – король Франции в 1715–1774 гг., правнук Людовика XIV.– прим. перев.


[Закрыть] решительно невозможно[66]66
  Их автором был Риго, сочетавший изобилие манеры Рубенса с некоторой театральной холодностью.


[Закрыть]. Эти портреты – скорее, даже сами позы и одежда королей, столь прямолинейно и безжалостно зафиксированные художниками – должны были сочетать все возможные грани величия, несмотря на то, что некоторые из них совместить просто невозможно. Священную и будто бы бестелесную благодать христианского императора невозможно скрепить с нагим эдемским великолепием античного героя.

Людовик Святой или любой иной христианский государь тех времён мог бы встать в ряд статуй королей и королев Шартрского собора. Франциска I[67]67
  * Франциск I (1494–1547) – король Франции в 1515–1547 гг., сын графа Карла Ангулемского, двоюродного брата короля Людовика XII, и Луизы Савойской. Представитель абсолютизма. – прим. перев.


[Закрыть]* или Людовика XIV в виде священных статуй представить никак нельзя: нарочитая суетность первого и тщеславная мания величия второго совершенно противоположны сакральному стилю[68]68
  Статуи Шартра, подобно иконостасу, являются мерилом формальной ортодоксальности: среди них нет места выражениям индивидуализма или профанности.


[Закрыть]. Мы не утверждаем, что все средневековые государи превосходили государей эпохи Возрождения и более поздних лет – дело не в этом. Дело состоит исключительно в поведении и наряде, соответствующих религиозным и этническим нормам, а значит, и идеалу, связывающему божественное с человеческим. Король благодаря своему центральному положению подобен понтифику, являясь не только должностным лицом, но и объектом созерцания, в смысле санскритского термина даршан. Испытать благо даршана святого означает испытать влияние всех неопределимых граней его облика, а, возможно, также и символики его облачения, что особенно важно в данном случае. Людовик Святой принадлежит к государям, которые духовно воплощают идеал, представляемый ими, так сказать, литургически. В то же время большая часть прочих средневековых государей воплощала его иным образом – что, повторимся, немаловажно с точки зрения понимания царской функции, обладающей земными и небесными смыслами.

Говоря об этом, мы прекрасно сознаём, что визуальные критерии лишены значения для «человека нашего времени», тем не менее являющегося визуалом из-за любопытства и неспособности думать или недостатка воображения вкупе с пассивностью. Другими словами, он является визуалом фактически, но не по праву. Современный мир, безнадёжно скатывающийся в неисправимое уродство, с яростью уничтожил понятие красоты и критерии форм. С нашей точки зрения это ещё один довод в пользу нашего аргумента, подобного дополняющему внешнему полюсу метафизической ортодоксии, ибо, как мы уже упоминали в другом месте, «противоположности сходятся». Для нас невозможна мысль о редукции культурных форм или форм как таковых объективно до случайностей, а субъективно до вкусов. «Красота – это блеск истины» – такова объективная реальность, которую можно осознавать или не осознавать[69]69
  В православной церкви достойно восхищения то, что во всех формах – от иконостаса до облачения священников – немедленно угадывается присутствие Христа и апостолов, в то время как в «пост-готической католической церкви», назовём её так, слишком многие формы выражают сомнительные идеи «цивилизаторства» или несут на себе его отпечаток – то есть отпечаток своего рода параллельной псевдорелигии «Цивилизации» с большой буквы. Присутствие Христа в таких условиях становится во многом абстрактным. Аргумент, гласящий «важен лишь дух», смехотворен, ибо не случайно христианский священник облачён не в тогу сиамского бонзы и не в набедренную повязку аскета-индуиста. Без сомнения, «не одежда делает монаха», однако она выражает, проявляет и утверждает его!


[Закрыть].

Наполеон однажды сказал, что Людовик XVI[70]70
  Людовик XVI (1754–1793) – король Франции в 1774–1793 гг., внук Людовика XV. Низложен и казнён в ходе Великой французской революции. – прим. перев.


[Закрыть] победил бы, если бы показался на коне. В этом сокрыта глубокая истина, однако можно пойти дальше и сказать, что если бы король дошёл босиком до собора Парижской Богоматери, читая молитвы, всё можно было бы спасти. С одной стороны, Людовик XVI пал невинной жертвой Людовика XIV: не испытывая личной мании величия и не ведя распутный образ жизни, он всё же оказался пленником форм, бывших как бы ярлыками этих пороков и затмевавших всё прочее. Он был скромным и чистым человеком, наряженным в пустую и упадочную роскошь, в гордящуюся своим неверием суетность. Сам этот стиль, в определённом смысле, уже буржуазен. Необходимо было развернуться и пойти назад по своим следам, вновь надев расшитую геральдическими лилиями мантию Людовика Святого, и вынести религию на улицы. Подле Людовика Святого стоял св. Фома Аквинский, подле Людовика XIV – Боссюэ[71]71
  * Жак Бенинь Боссюэ (1627–1704) – знаменитый французский проповедник, богослов и писатель. – прим. перев.


[Закрыть]*. С одной стороны мы видим достигшего вершин интеллектуальности монаха, с другой – «цивилизованного» буйного оратора, охотно пользовавшимся предлогом квиетизма[72]72
  ** Квиетизм – религиозное учение, доводящее идеал пассивного подчинения воле Бога до требования быть безразличным к собственному спасению. – прим. перев.


[Закрыть]** ради уничтожения спокойствия.

Можно лишь предполагать, чем стало бы латинское христианство, если бы его не убило Возрождение. Без сомнения, оно пошло бы путём восточных цивилизаций: уснуло бы на своих сокровищах, отчасти испортившись, но отчасти и сохранившись в целости и сохранности. Оно бы породило не «реформаторов» в обычном смысле слова – что нам по меньшей мере неинтересно, – но «обновителей» в образе немногих великих мудрецов и великих святых. Кроме того, старение цивилизаций – это человеческое явление: полагать его дефектом означает обнаружить дефект в самом человеке.

Что касается современного мира, он представляет собой возможность выхода из состояния равновесия, не упустившую шанса проявиться, когда настало время. Метафизическая неизбежность явления не должна мешать нам называть вещи своими именами, но не должна и позволять принимать вещи за то, чем они не являются – особенно потому, что истина по определению действенна, прямо или косвенно. Даже кажущаяся совершенно бессмысленной истина, пусть неспособная изменить мир, всегда так или иначе поможет нам сохраниться или стать тем, кем мы должны быть перед лицом Бога.

Ананда Кумарасвами. ВОСТОК И ЗАПАД

Противопоставление Восток–Запад означает скорее культурную, нежели географическую противоположность: это противопоставление традиционного или обычного образа жизни, сохраняющегося на Востоке, современному и необычному образу жизни, ныне господствующему на Западе. Именно потому, что такое противопоставление не могло чувствоваться до Возрождения, мы говорим, что эта проблема только случайно представляется в географических терминах; это в гораздо большей степени вопрос времени, а не места. Ибо если мы оставим «модернистские» и индивидуальные философии наших дней и рассмотрим лишь великую традицию благородных философов, чья философия была также и религией, которой нужно было жить, чтобы её понять, то вскоре обнаружится, что различия культур Востока и Запада, или, если на то пошло, Севера и Юга, сравнимы лишь с различиями диалектов; все они говорят на одном и том же духовном языке, используя разные слова, но выражая одинаковые мысли, и очень часто посредством тождественных идиом. Иными словами, существует универсально постигаемый язык, не только вербальный, но также и визуальный, – язык фундаментальных идей, на которых основывались различные цивилизации.

Таким образом, в этой в большинстве случаев приемлемой аксиологии или корпусе первопринципов существует общая вселенная дискурса; и это обеспечивает нас необходимой основой для общения, понимания и согласия, а также для плодотворного сотрудничества в практическом приложении совместно признаваемых духовных ценностей во имя решения возможных проблем организации и поведения. Однако ясно, что такое понимание и согласие может быть достигнуто и подтверждено лишь философами и учёными, которые являются больше чем филологами и для которых их знание великой традиции является жизненным и преобразующим опытом – если таких можно найти. Эпигонские и упадочнические цивилизации наших дней могли бы «обновиться в познании»[73]73
  Колосс. 3: 10. – прим. перев.


[Закрыть]. Я цитирую св. Павла, говоря «в познании», ссылаясь не на познание «научных фактов» или любую власть, направленную на «завоевание природы», а на познание нашей Самости, что подлинные философы Востока и Запада всегда рассматривали как sine qua non[74]74
  * Обязательное, непременное условие (лат.) – прим. перев.


[Закрыть]* мудрости. И так как это вопрос не чьей-то «неграмотности» или невежества в отношении «фактов», а восстановления смысла или ценности мира «вырождающейся реальности», Восток и Запад противостоят друг другу только потому, что Запад детерминирован[75]75
  ** В оригинале игра слов: слово determined означает как «полный решимости», так и «детерминированный, обусловленный». – прим. перев.


[Закрыть]**, то есть в одно и то же время и одержим решимостью, и обречён по экономическим причинам продолжать двигаться неизвестно куда, и называет это путешествие без руля «прогрессом».

Конечно же, действуя как посредники, наши идеальные философы и учёные простым фактом своего присутствия, действуя как своего рода катализатор, могли бы сделать гораздо больше, чем тем или иным способом вмешиваясь в политическую или экономическую деятельность; им не нужно было бы голосовать, и у них не было бы желания «представлять» свои нации в Женеве; и, оставаясь невидимыми, они не могли бы вызвать к жизни никакую оппозицию. На данный момент я могу думать только о двух или трёх людях такого рода: это Рене Генон, Фритьоф Шуон и Марко Паллис. К ним нельзя причислять тех, кто знает только Запад или Восток, пусть даже очень хорошо.

С другой стороны, только лишь доброй воли или филантропии здесь недостаточно; и хотя верно, что верные решения обязательно будут хорошими, из этого ни в коем случае не вытекает, что то, что кажется хорошим альтруисту, является верным. Здесь не будет уместной вербовка каких-нибудь «идеалистов». Выражение «век простого человека»[76]76
  The century of the common man, название знаменитой речи вице-президента США Г. Уоллеса (1942). – прим. перев.


[Закрыть] на самом деле обозначает, что это век экономического человека, экономически обусловленного человека, чьи лучшие и худшие черты в равной степени не основаны ни на каких принципах – такой человек слишком прост для наших целей. Интересно, многие ли из наших «коммунистов» понимают, что выражение «простой человек», communis homo, изначально обозначало не человека на улице как такового, а имманентное божество, Человека в каждом человеке! В то же время «свободное предпринимательство» означает следующее: «рука обычного человека в нашем смысле – против руки каждого, и наоборот»: и здесь лежит всхожее зерно будущих войн. Мы требуем иного, нежели количественный жизненный стандарт; форму общества, в которой, говоря словами св. Августина, «у каждого есть своё место согласно божественной воле, и своя уверенность, и своя честь, и довольство; и никто не завидует ни имуществу, ни сану, ни счастью другого; где Бога ищут и находят и восхваляют во всём», в котором, по словам Пия XII, «вся работа имеет врождённое достоинство и в то же время тесную связь с совершенствованием личности» – почти что дословное изложение подлинной философии работы в том виде, как она была предложена Платоном и изложена в Бхагавад-Гите. Мне неизвестна ни одна форма общества, в которой такое условие было бы более чётко осуществлено, чем в индийском, о котором покойный сэр Джордж Бёрдвуд[77]77
  * Сэр Джордж Бёрдвуд (George Birdwood, 1832–1917) – англо-индийский чиновник, натуралист, писатель. – прим. перев.


[Закрыть]*, сам убеждённый и примерный христианин, сказал, что «такой идеальный порядок мы считали невозможным, но то, что он продолжает существовать [пусть непрочно], предоставляет нам в ещё живых результатах своего ежедневного применения в Индии доказательство превосходства иерархической цивилизации древности над секулярной, безрадостной, бессодержательной и саморазрушительной цивилизацией Запада, демонстрируемое в столь великом разнообразии не вызывающих сомнений аспектов».

Мы должны считаться с фактом, что почти все западные нации вызывают или страх, или ненависть у почти всех восточных народов. Нужно спросить себя, почему это так, и являются ли жители Запада людьми, которые неизменно кажутся повсюду разрушителями; создателями пустынь, которые они сами называют миром. Ещё в 1761 г. Уильям Ло[78]78
  Уильям Ло (William Law, 1686–1761) – английский священник и теолог. – прим. перев.


[Закрыть] призывал «посмотреть на всё европейское христианство, плавающее по миру с огнём и мечом и всяким убийственным искусством войны, чтобы захватить владения и убить обитателей обеих Индий. Какое естественное человеческое право, какая сверхъестественная добродетель, которую Христос принёс с небес, не повергнута под их ноги? Всё, что вы когда-либо читали или слышали о языческом варварстве, переплюнуто христианскими завоевателями. И до сего дня войны христиан против христиан … – это жалкая доля останков разграбленного языческого мира». Написанные сразу же после года британского военного триумфа «во всех частях света», эти слова, как и слова заключительных частей «Путешествий Гулливера», могли бы быть написаны и двадцать лет назад, когда впервые просочились новости о бойне в Амритсаре[79]79
  * 13 апреля 1919 г. британские колониальные войска расстреляли митинг протеста в г. Амтрисар (Индия), число жертв достигло 1000 человек. – прим. перев.


[Закрыть]*, или сегодня, когда официально признано, что с начала нынешней войны британские солдаты неоднократно стреляли по безоружным толпам, когда телесные наказания за политические преступления являются обычным делом, а тысячи избранных представителей и других «политических преступников» (большинство из них привержены использованию только «ненасильственных» средств) долго сидят в тюрьме без обвинения или суда, и никто не знает, когда его могут арестовать и бросить в одиночную камеру таким же образом. И всё это потому, что «потеря Индии довела бы до конца падение Британской империи», и британское правительство – «Хват» (Намучи[80]80
  ** Демон из древнеиндийской мифологии. – прим. перев.


[Закрыть]** – индийский Фафнир, или «Фараон», описанный Иезекилем в 29:3) наших дней – намерен сохранить добытые нечестным путём приобретения во имя «моральной ответственности» перед народами, которые, возможно, разделены между собой (divide et impera), но, определённо, не разделены в желании освободиться, чтобы решать свои проблемы. Отсюда не вызывает удивления ярость язычников; её причиной служит не их «слепота», а то, что они слишком хорошо видят, что империя – это коммерчески-финансовое учреждение, чьей итоговой целью является воровство[81]81
  «Весьма характерно, что в Англии большая часть продукции земли должна поддерживать определённые семьи в достатке, производить сенаторов, мудрецов и героев для службы и защиты государства … но в Индии этот заносчивый дух, независимость и глубокая мысль, которую иногда даёт обладание большим богатством, должны быть подавлены. Они непосредственно враждебны нашей политической власти». (Skeen Commission Report, H. M. Stationery Office, London; и London Times, August, 1927, p. 9) – курсив мой.
  Такой откровенный цинизм бесконечно лучше сентиментальности тех, кто удивляется, почему индийцы не «благодарны» за всех блага, которые британское правление им даровало. Британский чиновник, оплачиваемый индийскими деньгами, не имеет права посвящать себя чему-либо другому, кроме блага Индии; он может быть или не быть лично приятен, но его работа – это его долг, который при условии его хорошего выполнения заслуживает уважения, но едва ли благодарности. Но «иностранное правление – это ужасное проклятье, и несущественные блага, которые оно может принести, никогда не могут компенсировать духовную деградацию, которую оно влечёт за собой» (Hindustan Times, 25 ноября, 1945).


[Закрыть].

Но политика и экономика, хотя их и нельзя игнорировать, являются наиболее внешней и самой малой частью нашей проблемы; понимание и согласие может быть достигнуто вовсе не при их помощи – наоборот, политические и экономические проблемы могут быть решены при помощи понимания. Первой духовной проблемой, в решении которой необходимо сотрудничество (если мы думаем о чём-то лучшем, чем простое навязывание наших собственных манер и обычаев другим народам), и по отношению к которой применяется общая теория, – это проблема устранения мотива прибыли, который господствует ныне в капитале и в труде и в равной степени сдерживает их. Другими словами, проблема заключается в восстановлении понятия призвания не как дела произвольного «выбора», или пассивной обусловленности нуждой или социальными амбициями, но как занятия, к которому человек властно направляется собственной природой и в котором, соответственно, каждый человек может совершенствовать в одно и то же время плоды своего труда и свою жизненную силу (энтелехию). Ибо неизбежно, что таким образом, как говорит Платон, «будет сделано больше, лучше и легче, нежели по-другому»; и по отношению к этому утверждению заповедь «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его»[82]82
  Мф. 6:33 – прим. перев.


[Закрыть] (δικαιοσύνη = дхарма), и обещание, что «и это всё приложится вам»[83]83
  * Там же. – прим. перев.


[Закрыть]*, являются почти что буквальной парафразой.

В порядке, основанном на призвании, предполагается, что каждое дело (то есть «тропа» жизни) кому-то присуще и совместимо с человеческим достоинством. В итоге это означает, что если какие-то занятия несовместимы с человеческим достоинством, или какие-то вещи по своей сути бесполезны, подобные занятия и производства должны быть оставлены обществом, учитывающим достоинство его членов. Такова проблема использования машин и злоупотребления ими. При разумном использовании инструмент позволяет рабочему делать хорошо то, что необходимо, и в этом процессе он может испытывать удовольствие. При злоупотреблении же инструмент, в котором какая-то иная сторона имеет интерес, противоположный интересу рабочего, сам управляет видом и качеством продукции. Здесь инструмент (каким бы сложным он ни был) помогает человеку делать вещи, которые он хочет делать, а машину (сколько угодно простую) человек должен обслуживать, и получается, что машина управляет человеком. Эту проблему нужно решить, если мир необходимо сделать «безопасным для демократии» и свободным от эксплуатации; и она может быть решена соглашением, только когда будут поняты намерения традиционной «кастовой» системы, и будет осознано в полной мере, что эти намерения никогда не смогут быть выполнены в системе капиталистической промышленности, какой бы «демократической» она ни была; что они могут быть выполнены лишь там, где производство осуществляется в первую очередь «на благо». Этот вопрос также не стоит рассматривать только с точки зрения производителя: с точки зрения потребителя тоже существуют ценности, а кто же не является потребителем? Нужно признать (доказательства легко можно найти в любом музее), что машины, как определено выше, являются не эквивалентом инструментов, а их заменителями, и что всё, что делается такими машинами непосредственно для человеческого использования, имеет качественно низший характер по сравнению с тем, что может быть сделано с использованием инструментов. Мне довелось видеть стационарную рекламу торговца подержанными коврами: до 50 долларов предлагается за «американские» и до 500 долларов за «восточные» ковры. Конечно, только потребителю решать, хочет ли он жить на уровне 50 или 500 долларов; и ни от какого общества, организованного на основе «закона акул», нельзя ожидать второго. Сочетание качества с количеством – это химера, как служба одновременно Богу и Мамоне, и таким же образом невозможно. Мы не сможем согласиться с образом мысли, согласно которому «богатство» или «высокие жизненные стандарты» могут быть измерены количеством и конкурентным ценообразованием.

При неспособности понять и прийти к согласию на высших уровнях мы сталкиваемся с неизбежной опасностью того, что рождение великолепного нового мира, в котором все люди станут братьями (если это даже произойдёт), выльется в не более чем то, что они смогут есть, пить и вместе веселиться в промежутках так называемого мира, иногда прерываемого войнами ради завоеваний, умиротворения и образования. Работа «миссионеров» – конкретной религии, научного гуманизма или индустриализации – является уравнивающей, а не поднимающей силой, в своей основе несовместимой ни с чем, кроме приведения культур в мире к их наименьшему общему знаменателю – «Отче! прости им, ибо не знают, что делают!»[84]84
  Лк. 23: 34. – прим. перев.


[Закрыть]. Только лишь основывать повсюду реплики современных учреждений, в которые Запад по большей части всё ещё верит, хотя это как раз те самые вещи, которые уже вызвали катастрофу; только лишь мечтать о смешении масла «экономической справедливости» с кислотой конкурентной «мировой торговли» – всего этого ещё недостаточно для процветания. Отсталый Восток, насколько он всё ещё «отсталый», намного счастливее, спокойнее и меньше боится жизни и смерти, чем «продвинутый» Запад в прошлом или будущем. «Завоёвывать» природу, считать неудовлетворённость «божественной», почитать открывателей «новых нужд»[85]85
  «Специфика всей ситуации сосредоточена в тех простых фактах, что в любой конкретный период материальные требования индивида весьма ограничены, а любая попытка расширить их искусственно является вмешательством в очевидную эволюционную тенденцию, то есть подчинение материального умственной и психологической необходимости; и что импульс, стоящий за необузданной индустриализацией, не прогрессивен, а реакционен» (Douglas, Economic Democracy, 1918, цит. по Lionel Birch, The Waggoner on the Footplate, 1933, p. 130). «Лучше добродетели нации почти всегда начинает исчезать, когда взаимные обязательства превращаются в денежные ценности, потому что смысл партнёрства и обязательства теряется в хаосе правовых соглашений, потерявших моральный аспект. Весьма справедливо сказать, что крепостной Средних веков был свободнее, а в его статусе было больше уверенности и достоинства по сравнению с полностью зависящим от зарплаты наёмным работником сегодняшнего дня. Историки-виги, искренне верящие в великолепие laissez-faire и в духовные красоты принципа «своя рубашка ближе к телу», игнорировали и отрицали этот аспект» (Earl of Portsmouth, Alternative to Death, 1944, p. 87).


[Закрыть], приносить естественность в жертву понятию неизбежного «прогресса»[86]86
  «В Индии всякое занятие является священным … профессиональные занятия нельзя точно отличить от обрядов, и cанскритское слово карма, 'действие', 'произведение', прилагается к обоим… можно выгнать наёмника, но не наследственного слугу. Таким образом, чтобы получить безмятежность и хорошую службу, надо пользоваться тактом и хорошими манерами. Наследственная служба несовместима с нынешним индустриализмом, поэтому её и рисуют чёрными красками». (A. M. Hocart, Les castes, 1938, pp. 27, 28, 238). «Однако самым мощным фактором [в иллюзии, называемой прогрессом] был триумф Мамоны в промышленной революции, дезорганизовавший Церковь, создавший новый феодализм и сведший сына человеческого вновь к неволе, в этот раз от машины и закона, ею созданного. Следствие этой последней фазы иллюстрировано той важностью, которую XIX в. придал пунктуальности как добродетели – не как предмета рассмотрения во имя удобства других, а потому что от работодателя нельзя ожидать, что он будет держать машину, которая будет ждать какого-либо «сына человеческого». Он стал шестерёнкой в большой машине, в то время как для промышленника Духом Святым, чью божественность он признал, стал пар... И сохранила ли Церковь во всех превратностях судьбы достаточно от учения Господа нашего и достаточно своего триумфа, чтобы вернуть «сына человеческого» на причитающееся ему место – по правую руку от власти? (F. W. Buckler, The Epiphany of the Cross, 1938, pp. 64, 69).


[Закрыть] – ни об одном из этих положений «общественного Евангелия» Восток никогда не думал как о ведущих к счастью.

Из вышесказанного ясно, что движение к восстановлению дружественных отношений должно зародиться на Западе – хотя бы только потому, что именно современный Запад первым оставил когда-то общие нормы, в то время как выживший Восток, всё ещё находящийся в большинстве, сколь угодно истощающийся и ослабленный, всё ещё их придерживается. Верно, что есть и другой, осовремененный, лишённый корней Восток, с которым Запад может конкурировать: но сотрудничать он может только с выжившим, «суеверным» Востоком – Востоком Ганди, который никогда не пытался жить хлебом единым. Кто знает такой Восток? Мы имеем право ожидать такого знания от наших философов, учёных и теологов; и вообще-то, в первую очередь на наших западных университетах и церквях, наших «наставниках», лежит ответственность за будущее международных отношений, какую бы малую роль сегодня в реальности они ни могли сыграть в «рассеивании облаков невежества, которые скрывают Восток от Запада». Нам нужны учёные (на кафедрах, в аудиториях и «в эфире»), для которых не только латынь и греческий, но также и арабский или персидский, санскрит или тамильский, китайский или тибетский всё ещё живые языки в том смысле, что нужно найти формулировки принципов, подходящие для жизни всех людей. Нам нужны переводчики, помнящие о том, что чтобы перевести без предательства, нужно иметь опыт работы с содержанием, которое должно быть «перенесено на ту сторону». Нам нужны теологи, которые могут мыслить, используя термины не только христианской, но и в равной степени и исламской, индуистской или даосской теологии, и которые осознали лично, что, как сказал Филон, все люди, «греки или варвары», на самом деле признают и служат одному и тому же Богу, под любыми именами, или, если предпочитаете, одному и тому же «Сыну Человеческому» – тому Сыну, о котором говорил Мейстер Экхарт, когда он сказал, что «тот, кто видит меня, видит моего сына». Нам нужны антропологи калибра Ричарда Ст. Барба Бейкера, Карла фон Шписса, отца В. Шмидта и Норы К. Чедвик, а также такие фольклористы, как покойный Дж. Ф. Кэмпбелл и Александр Карминкель. Ценность таких людей, как покойный проф. А. А. Макдоннел и сэр Дж. Г. Фрэзер, состоит только в том, что они оказались рубящими дрова и черпающими воду[87]87
  Иисус Навин, 9:21. – прим. перев.


[Закрыть] для тех, кто «понимает их материал».

Нам нужны посредники, для которых общая вселенная дискурса всё ещё является реальностью. Люди такого сорта редко выходят из государственных школ или современных университетов; и это означает, что проблемой номер один является переучивание западных образованных людей[88]88
  «И если наши бессознательные националистические предрассудки, таким образом, не дали развиться какой-либо значительному философскому сотрудничеству в этой ограниченной области [то есть Европе], наш комплекс превосходства по отношению к Востоку (который, очевидно, господствует над философами, как и над другими людьми) ещё в большей степени заблокировал какое-либо подлинное сотрудничество между западными и восточными мыслителями. Мы просто предполагаем как нечто само собой разумеющееся, что все решения всех реальных проблем могут быть найдены или будут найдены в Западной традиции.
  Эта ограниченность и фарисейское самодовольство является одной из причин войны. Этот фактор действует и в других сферах. И ответственность за устранение этого несут в первую очередь философы. Они могут устранить всё это, только приобретя глубокий и устойчивый интерес к другим философским перспективам, особенно в Латинской Америке, России, Китае и Индии. Такой интерес выразится в расширении отделений философии, чтобы они включали преподавателей этих предметов; в увеличении числа путешествий философов, чему поможет учреждение совершающих визиты товариществ и профессорств по обмену, и в более широком овладении необходимыми лингвистическими инструментами» (E. A. Burtt, The Journal of Philosophy, 42, 1945, p. 490).


[Закрыть]. Не один человек говорил мне, что у него заняло десять лет перерасти даже гарвардское образование; я не представляю, сколько времени может занять перерасти образование миссионерского колледжа или оправиться от курса лекций по сравнительному религиоведению, читаемому кальвинистом. Нам нужны «реакционеры», способные заново начать с нуля – с in principio скорее в логическом, нежели во временном смысле, и, конечно же, не только в смысле ante quo bellum[89]89
  Как до войны (лат.) – прим. перев.


[Закрыть], – точке, где начинается образование «обычного человека», страдающего амнезией. Под «реакционерами» я понимаю людей, которые при достижении тупика не побоятся услышать «мы не можем повернуть назад стрелки часов» или «нам никуда не деться от машин». Реальным намерением моих реакционеров, для которых нет такой вещи, как «мёртвое прошлое», является повернуть стрелки часов не назад, а вперёд – к следующему полудню. Нам нужны люди, не боящиеся услышать, что «человеческую природу не изменить»: это достаточно верно в правильном смысле этого выражения, но это неверно, если мы ошибочно считаем, что человеческая природа имеет только экономический характер. Что бы мы подумали о человеке, который потерялся и достиг края пропасти (а разве не «с крутизны в море»[90]90
  * Мк. 5:13. – прим. перев.


[Закрыть]* европейская цивилизация, из-за своих, возможно, добрых намерений, сейчас скользит?) и слишком глуп или слишком горд, чтобы возвращаться по своим следам? Кто, действительно, сейчас не вернулся бы по своим следам, если бы мы только знали, как! Доказательство этого можно видеть во множестве текущих «планов» создания лучшего мира, которые люди преследуют, вечно забывая, что только «одно только нужно»[91]91
  ** Лк. 10:42. – прим. перев.


[Закрыть]**. Современный Запад должен «обновиться в познании».

Опять же, мы должны остерегаться, ибо возможны два, и весьма различных, последствия культурного контакта Востока и Запада. Можно, как Джавахарлал Неру, выражаясь его же словами, «стать странной смесью Востока и Запада, чужим везде, дома нигде», или же, оставаясь собой, можно научиться находить себя «на своём месте» где угодно, и «дома» везде – гражданином мира в глубочайшем смысле этого выражения.

Эта проблема является «образовательной», или, другими словами, проблемой «воспоминания»; и когда она будет решена, когда Запад вновь обретёт себя – Самость всех других людей, – проблема понимания «таинственного» Востока будет сразу же решена, и останется только практическая задача воплощения того, что было вспомнено. Альтернативой является сведение всего мира к нынешнему состоянию Европы. В итоге выбор лежит между сознательно направляемым движением к предвиденной цели или «судьбе» (destiny), и пассивному подчинению безжалостному прогрессу или «року» (fate); между ценным и важным и не имеющим ценности и бессмысленным образом жизни.