Текст книги "Легионы идут за Дунай"

Автор книги: Амур Бакиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)

КУШАНСКОЕ ЦАРСТВО, ГОД 106-й

Слон болезненно тряс головой и стонал. Всякий раз, когда пальцы погонщика касались раны, серый гигант предостерегающе трогал хоботом плечо человека. Темный, почти черный индус успокоительно свистел и ласково поглаживал серую тушу друга. Слон взревел. Поводырь плеснул в порез чашу остуженного дубового отвара. Мутные капли сбегали по морщинистой, поросшей редкими волосами коже. Из горшочка на земле индус достал костяной лопаточкой мазь. Резко запахло горным гиндукушским мумие[196]196
  Мумие – лекарство, вязкий природный экстракт, образующийся в виде натеков на скалах, высоко в горах. Обладает очень мощным заживляющим действием. Раны, смазанные вечером, к утру уже срастаются.


[Закрыть]. Наложив состав на порез, вожатый залепил рану чистым банановым листом. Боль постепенно стихала. Слон благодарно погладил хоботом хозяина и громко затрубил. В соседних загонах оглушающим хором отозвались другие слоны.

Канишка на секунду прикрыл уши пальцами. Лицо кушанского царя исказила гримаса недовольства. Когда гомон стих, владыка посмотрел на индуса.

– Ну!

Голова в синем тюрбане склонилась едва ли не до самой земли.

– Ничего особо опасного нет, государь. Нож пропорол кожу и немного рассек ткань. Прам будет жить и работать.

– Что ж, потерять вожака – худшего нельзя и пожелать.

Погонщик поднял с пола железный анкас[197]197
  Анкас – короткий резной багор, с помощью которого управляют слоном, покалывая уши животного.


[Закрыть] с рукоятью из черного дерева. Блеснул начищенный кончик крюка. Канишка еще раз оглядел поматывающего головой слона.

– Кто мог ударить? Как ты думаешь, Маниш?

– Не знаю. Но бил человек, незнакомый со слонами. Знаток обязательно кольнул бы в пах. Или рассек кожу между пальцами ног. Там рана скорее и незаметнее загноится.

Двое служащих приволокли корзину, наполненную рублеными стеблями сахарного тростника. Прам шумно, визгливо вздохнул от удовольствия и, подцепив хоботом горсть истекающей сладким соком сечки, отправил в рот. Нижняя губа под мощными желтоватыми бивнями ритмично задвигалась. Вид у животного был до того добродушный, что неискушенный и не догадался бы, что перед ним один из самых грозных слонов-убийц среди двухсот хоботных бойцов армии кушанского царя.

– Парфяне, – скорее сам себе, чем окружающим, повторил Канишка.

Царь еще некоторое время бродил по стойлам, потом вышел. Двор был залит ярким светом. Туда-сюда сновали погонщики и члены башенных слоновых экипажей. Под высоченным навесом у самых ворот высились три боевых слона. Воины крепили на животных вооружение. Седой черный дравид затягивал ремни плетенной из бамбука заспинной корзины. Медные и бронзовые бляшки, которыми было расшито покрывало, позванивали от движения. Поводырь надел на бивни два заточенных острия метровой длины. Хоботный тесак исполинских размеров подали наверх, в башенку. Это оружие дается непосредственно перед битвой.

– Куда они? – поинтересовался Канишка.

– На юг, в Патталу, – отозвался рослый черный ланкиец Калинас, командир отряда слонов.

Ворота распахнулись, въехал пожилой красивый всадник. Шаровары малинового шелка яркими цветами выделялись по обе стороны шитого золотом чепрака. Самудранас – начальник конницы Канишки. Белый конь военачальника при виде слонов вскинулся и заржал. Неподалеку зафыркали жеребята. Их растили на слоновьем подворье, с детства приучая к запаху и виду гигантов. Слуги приняли поводья. Канишка взмахом кисти отпустил от себя Калинаса.

– Прибудешь в Патталу, сразу же пришли известие. И напиши свое мнение о состоянии латгальского гарнизона. Береги животных!

Калинас с достоинством поклонился и отошел.

– Милость всемогущего Шивы[198]198
  Шива – божество индийского пантеона, которому поклонялись кушанцы.


[Закрыть] на голову владыки Кушай!

Глаза Самудранаса умно и остро смотрели на царя. Канишка, не отвечая, опустился на обрубок эбенового дерева. Вельможа ждал.

– Сегодня ночью кто-то пытался нанести смертельную рану вожаку слонов, – известил царь советника.

– Такое сейчас выгодно только парфянам. Герай с войском продвинулся почти до самой Александрии Арахосии. Еще рывок, и город станет кушанским. В решающем бою понадобятся слоны. Это – парфяне!

– Я тоже думаю так. Распорядись впредь не спускать со служителей глаз!

– Исполню все, лотосоподобный!

– С чем пожаловал ты сам?

Военачальник огладил роскошную бороду. Утренний ветерок шелестел цветными лентами на кончике кожаного колпака. «Красив, ничего не скажешь, – подумал царь. – Недаром ни одна наложница в его гареме не плачет, не травится и не вешается. Не то, что у этой бородатой жабы Ярная. Девки в доме начальника налогового ведомства кончают жизнь самоубийством каждый месяц».

– Пришло послание от Хувишки...

Канишка радостно закусил нижнюю губу. Хорошая новость. «Хвала Будде, дважды рожденному! О, ты, достигший нирваны, ты услышал мои молитвы! Я получил весточку от сына! Ом мани падме хум!» Вслух же сказал:

– Что пишет мой беспутный шалопай? – но в тоне отца звучала ничем не прикрытая гордость.

– Владыка может бросить меня в зиндан, но Хувишка ничем не заслужил подобных упреков. Я прокляну всех потомков, если хоть один из них помыслит изменить сыну Канишки, когда тот станет царем Кушан.

Ресницы властелина заблестели.

– Благодарю, Самудранас! Итак, что пишет сын?

– Все идет блестяще. Кашгар заново укреплен. Конница Торная блокировала колодцы вдоль Пути[199]199
  Путь – великий шелковый путь из Китая в Европу.


[Закрыть] от Кашгара до Яркенда. Пошлина с караванов с шелком только за последние пять месяцев составила семь тысяч золотых ханьских монет.

– А армия ханьцев?

– Хувишка пишет, что после отзыва Бань Чао и его штаба у пограничного китайского корпуса нет полководца, способного заменить прежнего. Вожди уйгуров и таримцев склонны поддерживать победителей.

При упоминании имени Бань Чао Канишка ушел в себя. Он вспомнил, как подписал позорную капитуляцию после боя с мудрым и талантливым наместником Земель Северо-Запада. Тогда не было другого выхода. То, что не удалось воинам Канишки, сделали лживые языки парфян и золото. Офицер Бань Чао Гань Инь не нашел дороги в Рим. Император Поднебесной, мечтавший об установлении дипломатических отношений с цезарем, разгневался. Бань Чао обвинили в нерадивости. И тогда Канишка направил посольство в Лоян. Бирюза и золото Бактрии сделали жирных лис Двора более смелыми. Интриганы, никогда не державшие в руках ничего тяжелее исподнего императорских наложниц, исходили слюной, оплевывая заслуженного полководца. Ему не отрубили голову. В сопровождении верного Тао Шэна генерала отправили доживать век на родине.

– Да. Второй Бань Чао не скоро появится во главе ханьской армии. Надо, чтобы Хувишка без лишнего шума, исподволь прибирал к рукам источники воды вдоль Пути дальше Яркенда. Не надо жалеть золота на подкуп местных князей. Оно окупится сторицей.

Самудранас понимающе кивнул. Беседу на время прервал скрип ворот. Двадцать слонов, покачивая установленными на спине башенками, тяжело и важно покидали двор. Воины наверху скалили в улыбках крепкие белые зубы. Где-то впереди, уже за оградой, слышался голос Калинаса.

– Пошли... – проводил их взглядом Канишка. – Двадцать. Для отряда в Паттале, я думаю, хватит.

Ослик с плетенками через бока, цокая копытцами, протиснулся в створы ворот. Золотоволосый голубоглазый мальчишка извлек из короба увесистый кокос.

– Славные воины, а вот молоко! Кокосовое молоко! Прохладное, вкусное! Всего две медные монеты! Налетай!

Стража в надвратной башне остолбенела от страха. Проворонили сорванца. Когда он, поганец, успел прошмыгнуть? Царь усмехнулся в усы. Самудранас подозвал продавца:

– Ну-ка, торговец, вскрой-ка нам два, да покрупнее!

Мальчишка достал из корзинки старый сточенный тесак и ловкими умелыми движениями вырубил крышку. И не просто так, а узорчато. Владыка с наслаждением выцедил содержимое до дна. Цвет волос и глаз выдавал в нем потомка воинов Александра Македонского.

– Тебя как зовут?

– Гефестай.

Самудранас стряхнул на плиты последние капли молока. «Гефестай! Греческий бог огня прижился среди нас, но язык кушан неузнаваемо изменил слово. Герай. Тормай. Теперь вот Гефестай».

– Когда я вырасту, то поступлю в царское войско! – сообщил македонец в седьмом колене.

– Что ж, приходи, – кивнул царь. – Я, может, смогу помочь тебе.

– Ты?.. А как зовут тебя, благородный господин?

– Канишка.

– Ух, ты... Совсем как великого царя!

Самудранас расхохотался. Достал из шерстяного пояса полновесную серебряную драхму, шлепнув по уху, всучил мальчугану.

– Держи, Гефестай! И если ты, когда будешь воином кушанского царя, сумеешь так же незаметно войти в ворота вражеской крепости, как сегодня вошел в эти, то получишь награду в сотни раз больше!

– Так помни, благородный Канишка! – кричал, таща в поводу ослика, уходящий сорванец. – Как вырасту, я отыщу тебя, и ты поможешь мне поступить на службу!

– Будь спокоен! – ответил царь.

– А теперь главное, – понизил голос Самудранас. – Император Рима Траян выиграл свою войну. Надежды Пакора рухнули. Парфия осталась один на один с грозным врагом. Судно с известием пришло две недели назад.

– Та-а-к... – свирепая радость проступила на челе кушанского властелина. – Значит, Пакору будет не до нас. Час еще не пробил, но пробьет обязательно. Такой жирный кусок, как Парфия, не должен достаться одному Траяну. Мы обязаны урвать свою долю. Надо спешить!

Вельможа ошеломленно смотрел на потирающего ладони царя.

– Но мы не знаем, собирается ли Траян воевать с Парфией?

– Собирается. Из Парфии идут известия. Римляне зашевелились на границе с Пакором. Торговцы Товарищества обеспокоены строительством укреплений в Аравии. Поверь мне, Самудранас, никто не чувствует перемен в политике так, как торгаши. Требуй сведений непрерывно!

– Как я понимаю, царь хочет известить Рим о наших намерениях?

– О наших намерениях не должны знать мы сами! – приложил палец к губам правитель Кушан. – Мы отправим посольство. С изъявлением дружбы и союза. И дорогими подарками. Оно отправится немедля. И по морю. По суше дорога длинна и опасна. От Патталы до Харакса ближе. А там вверх по реке и владения Рима. Главное – больше смотреть и слушать. В Риме рассмотреть повнимательнее армию Траяна Что за воины? Чем побеждают? Каковы шансы у противников?

Вельможа задумался. Играли на свету драгоценные камни в перстнях искусной работы. Особенно великолепен был огромный бактрийский изумруд из неведомых гиндукушских копей.

– Но кто возглавит столь далекое и представительное посольство?

– Ты, Самудранас!

– Я?! – ошарашено переспросил начальник конницы.

– Ты! – повторил Канишка, и военачальник почувствовал в тоне повелителя Кушанской державы железные нотки приказа.

Часть девятая ТРОПА БЕССМЕРТИЯ

1

Опираясь на ореховую палку, Барбий Тициан шел по запорошенной снегом улице Сармизагетузы. Город представлял собой сплошное пепелище. Каркали вороны. Препозит старательно обходил груды свежераспиленных досок. Встречные опционы и декурионы с интересом оглядывали чужого центуриона Толпы пленных даков разбирали горелые балки домов, складывали закопченные камни и металлические изделия, найденные на пожарищах. Команды саперов под руководством архитектора Кальвизия корзинами таскали толченый мел, размечали кварталы будущей Колонии Ульпия Траяна. Новый город расстраивали легионеры V Македонского легиона. Под руководством знаменосца Сервия Доната Помпедий Фалькон организовал производство глиняных труб и черепицы. Доливая кипяток в глиняное крошево, рабы-костобоки месили босыми ногами замес. Ветераны из гончарного манипула закладывали просушенные плитки в печи.

Тициан свернул с главного тракта в сторону намеченного рынка. Из земли едва на локоть торчали фундаменты будущих базилик и портиков, но торговля шла уже вовсю. Откомандированные из центурий раненые гастаты и конники продавали скарб, одежду, украшения. Даки, чудом умудрившиеся сохранить от разграбления скотину и птицу, предлагали свежее мясо, сыр, молоко, сметану. Отдельно стояли продавцы овса, пшеницы и сушеного гороха. Вездесущие купцы-греки, устроившись под навесами утлых балаганов, разливали по стаканам вино, жарили рыбу и пекли лепешки. Приценивались, ругались, сбивали и без того низкие цены. Приезжие нобили и торговые агенты, не побоявшиеся преодолеть тысячи миль по Фракии и неспокойным дорогам Дакии, осматривали рабов: раздевали на морозе, щупали мышцы. Временами доносился хохот. Препозит протолкался ближе к помосту. Сотник V Македонского предлагал семи-восьмилетнего мальчишку:

– Славные граждане Рима и перегрины! Берите сорванца и огромного козла в придачу! Цена доступная! За мальчишку – пятьдесят денариев, за козла – пять!

Возле заплаканного дакийского мальчугана и впрямь покачивал длинными витыми рогами здоровенный козел. Густая белая шерсть животного висела космами до самых копыт. Пара была занятной.

– А с каких пор щенков-варваров стали продавать вместе с козлами?

– Ха-ха-ха-ха!!!!

– Дорого за козла – пять денариев! Хватит и десятка сестерциев!

Лучники галльского вексиллатиона немного суеверно посматривали на великолепного козла. Как знать, может, кто из богов принял его облик.

– Грех торговать людей заодно с рогатыми!

– О-хо-хо-хо-хо!

– Эй! Галлы! Купите козла и мальчишку, и делайте с ними что хотите! Козла отошлите домой! Женатым он очень пригодится в хозяйстве, особенно во время отсутствия мужа!

– А-га-га-ха-ха-ха!

Рослый человек с серьгой в ухе и сильными руками, покрытыми татуировкой, приблизился к помосту. Наметанный взгляд легионеров сразу отличил незнакомца от щеголеватых и высокомерных нобилей и хлыщей-агентов.

– Почему вместе с козлом? – осведомился покупатель.

– Это занятная история! – охотно начал центурион. – На юго-западной стороне в одном из домов на моих ребят накинулись варвары. Мы их отогнали, ворвались в дом, другой; режем, вяжем. И вдруг Тимею, моему помощнику, кто-то камнем из пращи по черепу – шарах! Тимей кинулся за порог – там этот вот пацан. Не успел даже, дакийское отродье, пращу из рук выбросить. Тимей его по морде. И тут! Не поверите, вылетает откуда-то козел, – сотник концом плети ткнул косматую спину, – и на него. Удар пришелся в коленку. Тимей заорал, будто ему кипящего масла в зад залили, и бац! На землю. А козел давай рогами мутузить. Меня до того все рассмешило, что приказал козла не колоть, а вязать вместе с варваренком! То-то! Берите козла! Получше сторожевой собаки будет.

– Раздень его! – лаконично приказал человек с мускулистыми руками.

Центурион рывком сдернул с плеч ребенка грязный солдатский плащ. Обнажилось хилое детское тело. Козел затряс бородой. Он словно чувствовал, что с другом поступают плохо. Покупатель ощупал ребенка железными пальцами. Особенно внимательно плечи, колени и ребра. Торс мальчишки, несмотря на малый возраст, был хорошо сформирован. Тициан рассмотрел надпись на руке силача, пониже локтя. «Геркулес, помоги нам!» и ниже «Арена – наша жизнь». Вот оно что! Покупатель оказался ланистой. Или подручным ланисты. Так или иначе, он был связан с гладиаторами. И в Дакию прибыл за дешевыми молодыми рабами. Ребенок же еще лучше. Из него можно воспитать бойца, которому не будет равных.

– Дохлый, как уснувшая рыба! Тощий до невероятности! Он что, пил молоко этого козла?

– Ха-ха-ха!!! – окружающие разразились диким смехом. Центурион побагровел.

– Не нравится – не бери. Найдутся покупатели и почище! Вот сколько греков и нобилей понаехало!

– Купят козла, но не мальчишку. Даю двадцать денариев, а за бородатого – десять сестерциев!

– Нет! Сорок – за пацана и три денария – за козла.

– Хорошо! Тридцать за раба и денарий за тварь! Это мое последнее слово, и учти, центурион, больше тебе не даст никто!

Вояка почесал кнутовищем в голове. Галлы, даже нобили с интересом прислушивались к торгу.

– Идет! Гони монеты!

Секретарь квестора, ошивавшийся на базаре, мигом за пару сестерциев составил купчую. Галлы неумело подписались, поставили какие-то закорючки. Ланиста аккуратно сложил кусок пергамента и взялся за конец веревки. Мальчишка громко заплакал. Козел мекнул, свирепо и жалостливо.

– Спросите, как его зовут?

Грек-меняла, ухмыляясь, повторил вопрос по-дакийски. Мальчуган, всхлипывая, ответил:

– Дарабал.

– А козла?

– Винуц.

Силач погладил маленького дака по голове и, распихивая толпу, направился к балаганчику грека.

– Два стакана вина с медом. Горячего! Три рыбы и лепешку!

Барбий Тициан, сам не зная, зачем, посмотрел, как они поели, потом накормили козла несколькими горстями здесь же купленного ячменя и отправились на север, к воротам. Мальчик семенил за силачом, беспрестанно поправляя грубую ткань плаща.

Препозит встряхнулся. Не торопясь, купил расшитую меховую куртку и горшочек с медом и, сложив покупки в сумку за спиной, захромал по восточной улочке в сторону Священной рощи.

Палатки и бараки II Помощника стояли правильными рядами. Караульный легионер узнал центуриона.

– Salve!

– Salve!

Командир когорты вместе с тремя центурионами жил в домике, сплетенном из хвороста В помещении было чисто. Пахло прокаленным оливковым маслом: им смазывали оружие. Тициан прошел к ложу и прилег, блаженно вытянув ноги. Лежал он недолго.

– Ужин! – донеслось снаружи. Потом заиграла труба. Голоса. Топот. Препозит встал, подхватил сумку с курткой и медом и направился по щебенке Декумануса направо.

– Прим! – позвал он, дойдя до палаток бывших одноцентурников. На зов вышел жующий ветеран-десятник.

– А-а. Сейчас, благородный.

Декан вытер ладони о тунику, поправил меч и пошел вперед. Около низенького тростникового не то шалаша, не то мазанки Прим зажег светильник (начало темнеть) и нырнул внутрь.

Вернулся с юношей небольшого роста. На ногах у того косматились высокие сапоги из собачьей шкуры – обувь северных германцев. На голове – белый сарматский башлык. Тициан хохотнул, разглядев наряд приведенного. Юноша вскинул подбородок. Отвернулся. Центурион вытряхнул купленную куртку и накинул на затворника. Тот покорно сжался.

– Заберешь с собой? – хмуро поинтересовался десятник.

Барбий кивнул.

– Да, ребята пошли по своим манипулам.

– Смотри, Тициан... Жеребец и Рестут продали рабов от греха подальше. А ты возишься. Не ровен час пронюхает префект или квестор – гадостей не оберешься. И так они косятся на тебя!

– Спасибо, Прим. Я учту!

– Учту! Эх Марк, – ветеран хмыкнул и, махнув рукой, зашагал назад.

В домике препозита раб сбросил башлык и куртку. Огонь в маленьком очаге осветил стрельчатые брови и нежные щеки девушки. Отросшие волосы ниспадали до плеч. Кудрявились на концах. Тициан проводил рабыню до лежанки, усадил и снял с ее ног меховую обувь. Девушка, отвернувшись, смотрела на огонь.

Память вернула римлянина к тому дню, когда они познакомились. Солдаты разыскали ослабевшего от потери крови начальника и его трофей. Прим рассказывал после, что, когда Тициан очнулся, его первые слова были: «Где девушка?» Пленную дакийку припрятали солдаты. Едва начальник начал ходить, он забрал рабыню к себе в когорту. Центурионы только пожали плечами. Глупость. Боевое братство не позволяло бросить тень подозрения на товарища. Тициан не был из тех изнеженных любимчиков, которые прячутся за спины покровителей. И легат, и префект лагеря, и квестор остались в неведении. Так началась эта любовь. Ночами она подолгу сидела, уставясь в одну точку. Горькие слезы сбегали по ее побледневшим щекам в такие мгновения. О чем она думала? Кого вспоминала? Барбий терялся в догадках. Странно. Он, прошедший десятки схваток с врагом, разоривший не одно селение, не новичок в отношениях с женщинами, не знал, как вести себя с пленницей. Чувствовал: с каждым днем бездонные озера ее глаз затягивают его все сильнее.

– Кто ты? Как зовут тебя? – произносил военачальник заученные на дакийском языке фразы. Ресницы прекрасной варварки на миг вздрагивали, а потом лицо приобретало прежнее равнодушное выражение. Молчание. Нет. Она умела говорить. Тициан не раз слышал, как напевала дакийка.

– Она сдохнет от тоски, – часто повторял Прим. – Знаешь, что нужно молодой девке от парня? То-то! На худой конец купи ей иглу и ниток. Пусть вышивает!

Тициан побоялся. Вдруг своенравная пленница что-нибудь сделает с собой. Но потом все-таки решился. Бывшая воительница обрадовалась подарку. Она вышила все четыре туники и плащ хозяина искусной варварской вышивкой. Приятели завистливо разглядывали работу.

– Ну, Барбий! На Делосе дадут за твою рабыню-рукодельницу не меньше пятисот-семисот денариев. Только сохрани ее до перевода легиона и выбей у легата отпуск.

Только раз на миг пленница приоткрыла завесу тайны. Чуть-чуть. Но препозиту вполне хватило понять: его добыча не из простых даков. Может, дочь старейшины или вождя. На эти мысли наводил и золотой медальон на ее шее.

Как-то через расположение легиона проезжала на конях группа даков-союзников. Впереди рысил худощавый сильно подвыпивший варвар. Тициан знал всадника. О Регебале, шурине Децебала, говорили по всей армии Траяна. Видно, рабыня тоже была знакома с ним. Завидев конников, девушка страшно побледнела и стремглав бросилась в домик. Бросила вышивание и забилась в самый дальний угол. Изумленный центурион последовал за ней.

– Что с тобой? Ты испугалась?

Рабыня впервые за все время кивнула хозяину.

– Не бойся! Сюда он не зайдет. Но почему ты боишься?

Минутная слабость девушки улетучилась. Она надменным жестом вздернула подбородок. Потом по очереди вынула из ушей узорчатые с гранатами серьги и зашвырнула далеко под лежанку.

Препозит достал драгоценности и припрятал. Больше между ними не было сказано ни слова. Барбий заметил, что дакийка избегает соплеменников.

Прошла осень. Наступила зима. А Тициан все не мог решить для себя, как ему поступить со своенравной рабыней. Одно он знал твердо. Он полюбил. Всем сердцем. До беспамятства. И безответная любовь причиняла невыразимые страдания. Она продолжала смотреть на огонь. Центурион отставил обувь в сторону и переместился к очагу. На сдвинутые железные вертела установил плоский медный котелок и налил в него вина. Достал с полки изрядный ломоть копченой свинины и нарезал мясо тонкими кусками. Разломил пахучий ячменный хлеб легионной выпечки. Когда вино закипело, зачерпнул деревянной ложкой купленного меду в горшке, помешал до полного растворения. Прихватил тряпкой ручку котелка и наполнил приготовленным напитком две чаши. Бронзовую – себе. Серебряную – рабыне. Жестом пригласил к ужину. Девушка, кокетливо склонив головку на плечо, внимательно следила за умелыми действиями римлянина. Жилистая рука его с наградным браслетом «За доблесть» на запястье нервно подрагивала на колене. Она откинула волосы со лба и изящным движением взяла стаканчик. Напиток был очень вкусным. Откуда ей было знать, какими неправдами Тициан достал у греков амфору хиосского пятнадцатилетней выдержки? Мед с родных дакийских лугов немного горчил. Покой и тепло разлились по телу. Щеки порозовели. Белоснежные зубы матово засверкали в полумраке.

Римлянин жадно ел, поглядывая на пленницу. И столько нежности и любви таилось в его взоре, что она в смущении отводила глаза. После ужина они занялись каждый своими делами. Барбий, наморщив лоб, составлял график работ когорты по обустройству лагеря. Восковая табличка скрипела на дощатом колченогом столе. Рабыня, совсем по-детски высунув кончик языка, вышивала цветными шерстяными нитями. Неожиданно болезненно-свистяще втянула воздух:

– И-с-ш-ш!!

Укололась. Тициан оставил церу, подошел к вышивальщице, взял ее пальцы в свои ладони. На подушечке безымянного алела капелька крови. Центурион поднес кисть к губам и принялся покрывать поцелуями место укола. Дрожь пробежала по всей ее руке. Ресницы дакийки затрепетали. Забыв обо всем на свете, препозит начал целовать ее глаза, щеки, губы. Она рванулась, отчаянными усилиями стала уклоняться от ласк римлянина. Дважды укусила изо всей силы его руку и грудь. Он не чувствовал боли. Изумленная, обессилевшая рабыня перестала биться. Тициан шептал ей на ухо самые нежные слова, которые только знал. Он так и не смог вспомнить потом, в какой же момент любимая слабо, а затем сильнее и сильнее ответила ему.

Любовь – дар богов. Никто из живущих не знает, когда бессмертные небожители ниспошлют ее человеку. Любовь всесильна, всемогуща. Она способна соединять несоединимое. Сокрушать несокрушимое. Переступать через невозможное.

Умирали люди, рушились царства, выходили из берегов океаны, но торжествовала любовь. Ибо она есть Жизнь!

«Прости меня, отец! Прости, где бы ты ни был! Твоя дочь не принадлежит больше тебе с того самого мига, когда молодой римлянин с усталым взором пощадил ее посреди горящих домов. Замолксис – свидетель, я сделала все, что могла. Но ныне я не принадлежу себе. Я люблю мужчину. Сильного и доброго. Прости же меня и не проклинай. Я не только твоя дочь, я еще и женщина».

Так говорила сама себе Тисса, дочь царя Децебала, и неистово целовала сухие горячие губы дорогого и желанного врага.