Текст книги "«На этой страшной высоте...». Собрание стихотворений"

Автор книги: Алла Головина

 
Бродит дрема
Воле дома…
 

Из песни

 
Братец Дремушка, сестрица Аленушка
Сели в лесу около пенышка.
 
 
Стоит копытце – полно водицы.
– Аленушка, я хочу напиться.
 
 
Не пей, ты станешь белым оленем,
Меня забудешь утром осенним…
 
 
Алеет брусника, густа черника.
Судьба таинственна и двулика.
 
 
– Не пей. Подожди. Есть дворец за лесом
И водометы под навесом.
 
 
Там слуги в жупанах, как павлины,
И кубки из золоченой глины.
 
 
Крученый панич по стенам взбегает,
И каждый меня с тобою узнает.
 
 
Не пей, мой любимый, мой мухоморчик…
Но мимо да мимо ее приговорчик.
 
 
И белый олень, сухостой ломая,
Бежит, не видя, не понимая.
……………………………………
 
 
Асфальт от жары растопился липко.
Поет в ресторане нежная скрипка.
 
 
– О, где ты, о, где ты, мой братец древний?
Я все исходила земли, деревни.
 
 
И мой каблучок на асфальте черном
Оставил следы – не задернешь дерном.
 
 
Глаза у меня, как тогда, оленьи,
Да ты-то полон скуки и лени.
 
 
Меня не помнишь, меня не ищешь.
Зачем тогда ты по свету рыщешь?
 
 
Живешь ведь где-то, глядишь куда-то,
И мне дороже Дремушки-брата.
 
 
Я жду тебя, как дочь дровосека,
В хаосе самого злого века.
 

1966

 
По небу ползла черепаха,
А может быть, странная туча.
Тогда мы смотрели без страха,
Хоть туча была неминуча.
Взрывались лиловые газы,
Смертельные, над облаками,
Дымком, приносящим заразы,
Искали газоны и скамьи.
Мы были детьми и смотрели,
И слушали: окна звенели,
Стекло разрезалось на трели,
Сияющие на панели.
Тогда в Александровском парке
Нас няни готовили к смерти.
Тот ветер, несильный и жаркий,
Несли черепахи и черти.
Мы выжили… Рассосалось
Над нами страшилище чада.
Мы выжили (жалость – не жалость?),
Но плачут помещичьи чада.
На рейде стоят пароходы,
Вверху Недреманное Око
Сквозь все облака и отходы
Взирает над садом и доком…
И позже, на ледоколе,
Уже покидая Одессу,
Мы помнили даже о школе
Сквозь розовую завесу…
 

15.12.1977

 
Из детской молитвы вылетел ангел.
Он бабочкой бился о зеркала…
Луна подымала оранжевый факел,
А звезды спускались на купола…
Не те, что рубинами Кремль окружают,
Те звезды мертвы (хотя – хороши)…
А те, что дорогу вверху продолжают
Для космонавтов и – для души.
Молитва сверкала, и синие окна
Ее отражали, как факел в ночи.
Молитвы свивались в такие волокна,
Что были остры, как мечи и лучи.
…………………………………………
 
 
А детская комната пела, и снилось
Ей царство Пиноккио или – солдат.
Щелкунчик сдавался кому-то на милость,
Он – полон заплат, полосат и носат.
От одеяла взлетела молитва,
Со сложенных рук, с преклоненных колен.
На пестром ковре разгорается битва:
Убитые есть и – попавшие в плен.
 

2.11.1979

 
Провинция (какая? Все равно)
Давала бал помещичий? Дворянский?
Летели кони в странное «давно»,
Где фрески в залах и на стенах станцы.
Тут на эстраде занавес взошел,
И местная красавица запела
О том, что смерть спасение от зол,
Что у любви не видится предела.
Она (о, будто бы) бессонницей больна,
Она (о, будто бы) рыдает у скамейки,
Она зовет, и молится она,
У Клеопатры занимает змейки.
А в публике и шорох, и молва,
Язвительней улыбок не бывает:
Она – красавица, помолвлена она,
Кого же, бедная, напрасно призывает?
Да, у нее есть молодой жених,
Он шатен и богат (к тому ж и вправду молод),
Во фраке, скромен, незаметен, тих,
Хотя я глазах его ревнивый холод.
Но самое ужасное, что ей
Другой, совсем другой сегодня мнится…
Она его не знает, он – изгой:
Онегин, ангел, голубая птица.
 

14.11.1979

 
Так забывают дети,
Так помнит покорно мать,
Но созданы мы на свете,
Давая, не принимать.
 
 
Щедры и прозрачны руки,
Светлы и сухи глаза,
А вечером звон и стуки
И в поле пустом – гроза.
 
 
И путник далекий где-то,
Блуждая, увидит дом,
Чьей памятью лишь и светом
Он снова во тьме ведом.
 

Париж

 
Принимая любовь, как судьбу,
Я тебя поджидаю в гробу.
Ты ушел, как уходят на час,
Ты вернешься, как в первый раз.
Разве кто разведет двоих,
Сдвинет руки, нежней твоих,
Что над нами в раю легли,
Что от страсти не сберегли,
Что свели на века навек,
Что раздвинут и пыль, и снег,
Что далеки, теплы, щедры
Все обиды и все дары?
Прибран рай, словно в день седьмой.
Ты придешь – и ты будешь мой.
 

Париж

 
Из радости несбывшейся такое
Большое счастье, крыльями шурша,
Встает в свету, и блеске, и покое!
И робко смотрит, заслонясь, душа.
За что же мне? Ведь позабыты муки,
Бессонница, и слезы, и позор.
И где мне взять себе такие руки,
Такую силу и такой убор,
Чтоб я его достойно принимала,
Чтоб я его не смела утомить?
Любовь моя, живи, как ты живала:
Не бойся счастья и не бойся жить.
 

Париж

 
Руки на ночь разомкну,
Не придет, наверно, сон.
Глаз усталых не сомкну
Ночью после похорон.
Я не плачу о тебе,
Я поверила судьбе.
Спи в чужой своей земле,
В зимнем неживом тепле.
Я тебя не стану звать,
Я одна не буду спать.
 

Париж

 
О, любовь моя, не та, что надо,
Но такая, что ко мне пришла.
За решеткой запертого сада,
Как луна взошла и поплыла.
 
 
Как пряма дорога к павильону,
Как темны и влажны цветники,
Эти стебли и лучи не трону,
Даже не посеребрю руки.
 
 
Но покорно руки замирают
И на плечи падают, как свет.
– Жди меня, ворота отпирают
На заре и через вечность лет…
 
 
Вдалеке рассеется сиянье,
Звезды потускнеют на траве.
Что с тобою, что с тобою станет
В этой темноте и синеве?
 

Париж

 
Береги любовь, не прощай любви,
Каждый день на суд ты ее зови.
И в глаза гляди, и огнем пытай,
По ночам над ней как сова летай.
На запястья ей – кандалы надеть,
И на сны ее – птицелова сеть.
Бьется грешный сон на заре в петле —
Власяницу ей и не спать в тепле.
В городском саду как двенадцать трав
Отыскать тебе, заложить в рукав?
Но найдешь отвар и луну найдешь,
Проклянешь любовь или заклянешь,
Обойдешь любовь или обоймешь,
Правду скажешь ей или скажешь ложь, —
Все равно не жить порознь вам теперь,
Запирайте дом, задвигайте дверь,
На засов – трубу, на задвижку – щель.
За окном встает черная метель.
 

 
В православной церкви над тобой
Плачет ангел серо-голубой
Над твоей несчастною судьбой.
Старики заполнили углы,
Иностранцы шепчут похвалы
(Аппарат на нас – из-под полы).
Праздник. На полу – не трынь-трава,
И березка-штамп опять права.
Хор поет бесстрастные слова.
Над ничком упавшим стариком
Стрелы не мелькнули, спрятан гром.
Раньше думал, что живал в Крыму,
Будто дети родились в дому,
Будто сгинули они в войну.
А теперь он видит – сад как сад,
Только без заборов и оград.
Просиял, помолодел и рад.
Некогда художник видел ад,
Видел, словно сорок лет назад.
Византийские глаза тусклы,
Тень от крыльев подняла углы.
Это – рай тебе из-под полы,
Это хор поет тебе хвалы.
 

 
Тоска в трущобу завела,
Гадалка слишком весела.
 
 
На стенах розоватый крап.
Сова не выпустит из лап.
 
 
Диван разодран на клочки:
Коты играют в дурачки?
 
 
Но кто умен, а кто дурак,
Не знает даже Зодиак.
 
 
Ведь за оградою из пик,
И здесь король всегда двулик.
 
 
(Он от усердия согбен
Перед бабенкою бубен.)
 
 
Короче говоря, борись.
А нечисть? Ну, окстись и – брысь…
 
 
Гадалка кофе отольет,
Медовым тоном заведет:
 
 
– Я вижу острые зрачки:
Играют сердца в дурачки.
 
 
Хрустальный шар светлей воды
И воздуха, а души – льды.
 
 
Но ты ведь, кажется, лоза:
Ну, грянет гром, придет гроза,
 
 
Ну, будет смерч сверкать песком,
Ну, будет боль ежом, что ком,
 
 
Ну, будет иней, ну, мороз…
Всё это пустяки для лоз.
 
 
Я вижу свежую траву,
Дождем побитую листву.
 
 
Я чую этот запах трав.
И – ты права. (Король – не прав.)
 
 
Иди по своему пути
И ручку мне позолоти.
 
 
Она зевает, крестит рот.
Глядит, прищурясь, нагло кот.
 
 
А неразгаданная тень,
С короной желтой набекрень,
 
 
Как прежде, не понятна нам
(Бабенкам сладким и – червям),
 
 
Колодой дрыхнет между карт.
Плати, душа, на то и – март.
 

 
(Конная статуя.) Генерал
На площади скромно в углу стоял.
 
 
(На каменном цоколе – список битв
И строки малоизвестных молитв.)
 
 
Парижская площадь: всего найдешь.
Повсюду движенье – лунная дрожь.
 
 
В лунную ночь всегда генерал
С площади звонко удирал.
 
 
Цокала лошадь. По воле резца
Ей на дыбах брести без конца.
 
 
Ангел с костела тянулся вслед,
Но оставался – таков обет.
 
 
Кариатида, хрустя плечом,
Особнячок запирала ключом,
 
 
Гладила ноги, коснувшись земли,
Как у прислуги, они затекли.
 
 
Думала долго (каменный стон)
И залезала опять на балкон.
 
 
Мраморный бог, раздувая фонтан,
Им сочинял фельетончик-роман.
 
 
Дескать: сегодня в ночи светло,
И генерал поскакал в Ватерлоо.
 
 
Это был малый генерал
(Не изменял и не удирал).
 
 
Что ему там – Наполеон.
Павших солдат не забудет он.
 
 
Он панораму проверить пошел,
Что для туристов кто-то возвел,
 
 
Где расположены на холсте
Трупы и пушки (конечно, не все).
 
 
Он пробормочет и верность свою
Вспомнит, и всех, кто остался в бою,
 
 
(А не в строю.) Пересмотрит Гюго,
Что модернист-футурист для него.
 
 
Слушают каменные жильцы
Площади светлой, во все концы.
 
 
И вспоминают время войны,
Этой последней, земные сны.
 
 
Как на четыре года, на пять
Стал генерал генералом опять.
 
 
Враги веревкой скрутили его
(И не нашелся новый Гюго).
 
 
Генерал томился где-то в плену
И вспоминал Ватерлоо и луну.
 
 
Бронзу расплавить враги не смогли,
В освобожденье он встал из земли.
 
 
Лошадь взвилась и, оскалясь не зло,
Радостно двинулась в Ватерлоо.
 
 
И где победа, а где обвал,
Просто не знает генерал.
 

 
Никогда тебе не поверяю
Тайн своих, надежд тебе своих,
Никогда тебе не доверяю,
Даже если ты совсем затих.
Душенька моя, какая мука
За тобой крылатым уследить,
Что еще за страшная докука
По пушинкам крылья находить…
Вон куда забился – к потолочку,
И сидит на ламповом крюке.
Дай, как сына, дай тебя, как дочку,
Покачаю нежно на руке.
Локоны – под белую рубашку,
Перышки твои – на пуховик,
Спи, мой ангел, – крылья нараспашку,
Спи, прозрачный грустный озорник.
 

 
Душа, не гляди назад
И ни о чем не жалей…
На стенах часовни – ад
Закатного неба алей.
И грешница из котла
Глядит, заслоняясь рукой,
На то, как бледна смола
В лесу над земной рекой.
Смола – едва ли тепла,
Совсем прохладна – река,
Я – грешницею была,
За то – жаровня звонка.
Высокий горит огонь,
Смола горяча, черна,
Ты совести не затронь,
Не вымоли вечного сна.
Не то в прохладном песке,
Под легким своим крестом,
Забудешь о той тоске,
О счастье своем земном,
Которое жгло смолой,
Каленым железом жгло,
Входило в сердце иглой
И ножницами – в крыло…
 

 
В ноябре умирают поэты —
В ноябре далеко до весны.
Вот стоит запыленное лето,
Города погружаются в сны.
О, неправда, что – только под снегом
И – под пылью нам снится мечта.
Бережком, берегами и брегом
Очень просто, не строя моста,
Ни направо, ни вверх, ни налево
Открывался в апреле простор,
Где росло деревцо или древо
(Полудерево – полуузор).
Да и все: этот строй, эти краски,
Так знакомо, что память сама
Повернулась вперед, без опаски
Потеряться иль спятить с ума.
Там, под кроною, полной цветенья,
Было звонко от птиц и листвы,
И покойные души от рвенья
Говорили мне «ты», а не «вы».
О, друзья, что прошли тротуаром,
Задевая локтем иль полой,
Вы сейчас наполняетесь жаром,
Вы чужих…
 

 
Не скажешь о путях своих неровных,
Не выскажешь непоправимых бед,
Ни в женских письмах, ни в стихах любовных,
Ни взором, ни в лучшей из бесед.
Пускай совсем – не редкая, не тайна
Такая жизнь. (Ведь не поможет ложь.)
Но лишь однажды, и совсем случайно,
О ней чужому другу намекнешь.
И он поймет, легко припоминая
Твою судьбу, как лучшую из книг.
И в пыльный вечер городского мая,
В какой-то обрывающийся миг,
Все станет ясно и непоправимо
Уже навек, но ты поймешь сама,
Какая здесь – возможность быть любимой,
Какая там – сияющая тьма.
И почему, сиянье выбирая,
Ты в юности украдкой отошла
От смутных стен взывающего рая,
От розового ровного тепла.
 

 
Когда земное сердце не болит,
Одна душа стенает и томится.
Она взлетает из-под серых пней,
Она летит, как призрачная птица,
И вдвое ей, быть может, тяжелей,
Когда земное сердце на покое.
Она летит от каменных аллей,
Где каждый крест ее пугает вдвое.
Ей кажется, что без печальных глаз,
Без рук, без губ и без живого тела
Ее не узнают на этот раз,
Ей не дадут, чего она хотела.
И чудо смерти ей еще странней
В потоке душ, стремящихся направо.
К чему ей рай, на что бессмертье ей
И не земная, не живая слава?
 

 
Не зарекайся – это будет снова
Твоя тоска, бессонница и дрожь.
Мы доверяем счастью с полуслова,
Тысячелетья проверяем ложь,
Пока она, как солнце, засияет,
Как истина, желанная из всех,
Пока нас новый сон не осеняет —
Божественный неповторимый грех,
Где совесть, словно горлица, воркует
И бьется сердце в розовом огне,
Где верный друг томится и тоскует
От нетерпенья на пути ко мне.
 

 
Разлуки, расстоянья, разобщенья.
Друзей не видишь и по сорок лет.
Не пишешь. Не боясь забвения,
Не отмечаешь и – теряешь след.
Не торопясь и положась на память
В густой траве и в голубом снегу,
Ты знаешь, что сверкают между нами
Пунктиры звезд, уложенных в дугу.
Мы встретимся, пройдя по ним мгновенно,
Сотрется время, расстоянья нет.
Шумят леса, шумят леса нетленно,
В глазах, от озера, зеркальный свет.
Душа, не бойся, и не бойся, голос.
Мы опрокинуты, но узнаны тотчас.
Ты так терпела, знала и боролась:
Сиянье слез стоит в сияньи глаз.
 

16.2.1980