Текст книги "Три века городской усадьбы графов Шереметевых. Люди и события"

Автор книги: Алла Краско

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Характер. Владелец «душ»

Итак, он стал самостоятельно распоряжаться своим имением с 1820 года.

Обнаружилось, что денег на расходы постоянно не хватало. Варвара Петровна Шереметева описала в своем дневнике, что она увидела в Фонтанном доме: «…Бедный молодой человек, очень жалок, как его воруют, просто ужас. Представьте, что его доход ему недостаточен, он почти всегда дома и с ним люди и те, кто у него живет (так как у него большое количество живущих), до того овладели им, что он не может сделать шагу без них… У него нет больше ни копейки денег на расход, и, чтобы жить, он уже занял 2 миллиона рублей. Можно ли видеть что-либо ужаснее». Можно лишь согласиться с ее искренним восклицанием: «Горе богатым сиротам!»

«Сенатские объявления о запрещениях на недвижимые имения» только за 1829 год содержат два сообщения о долгах Дмитрия Николаевича. В феврале 1829 года он заложил два московских дома: дом в Тверской части Москвы под заем у московского купца Назара Бежина 100 тысяч рублей ассигнациями, сроком на год, и в Басманной части за заем у вдовы священника Авдотьи Васильевны Малининой 2 тысяч рублей ассигнациями, сроком на 6 месяцев.

В 1834 году он заложил в Санкт-Петербургском Опекунском совете около пяти тысяч душ крестьян из имения в Бирюченском уезде Воронежской области, сроком на 26 лет, и получил около миллиона рублей. В 1835 году ушли в заклад в Опекунский совет слободы Борисовки Хотмыжского уезда Курской губернии 5 тысяч душ (из принадлежавших графу восьми с лишним тысяч душ) сроком на 26 лет, и за них получен миллион рублей ассигнациями.

В 1820-х годах в Фонтанном доме жил и распоряжался делами полковник Кавалергардского полка Сергей Васильевич Шереметев, четвероюродный брат графа Дмитрия Николаевича, старший сын Василия Сергеевича. Он от всего сердца стремился помочь своему юному родственнику, но на свой лад – Сергей Васильевич обладал тяжелым, деспотичным характером.

В вотчинах почти бесконтрольно распоряжались управители, которые часто бывали не очень гуманными.

К графу Шереметеву нередко обращались его крепостные с просьбой об освобождении от крепостной зависимости. Одним из тех, кто после освобождения сделал выдающуюся карьеру, стал Александр Васильевич Никитенко, закончивший свою долгую жизнь в чине тайного советника.

Он происходил из крестьян Алексеевской (Воронежской губернии) вотчины графов Шереметевых. В своих воспоминаниях «Моя повесть о самом себе», изданных в 1905 году, он посвятил графу Дмитрию Николаевичу немало нелицеприятных строк. «…Я решился написать графу… и попросить у него свободы для того, чтобы окончить образование, начатки которого он мог видеть в этом самом письме… Мои слабые данные на успех заключались в слухах о доброте графа да в расчет на его молодость… Он прекрасно воспитан под руководством такой благодушной особы, как императрица Мария Федоровна. Он учился гуманитарным наукам, истории; конечно, почерпнул оттуда уроки благородства, благодушия и проникся сознанием своего высокого значения, как наследник знаменитого рода… В заключение я просил у графа позволения явиться к нему лично, чтобы на словах подробнее издожить ему мое дело».

Не получив ответа, Никитенко написал снова, и через некоторое время через Алексеевское вотчинное правление 17 января 1821 года он получил резолюцию «Оставить без уважения». Даже спустя много лет после этого Никитенко выплескивает на читателя свою горькую обиду на графа: «...Его много и хорошо учили, но он ничему не научился. Говорили, что он добр. На самом деле, он был ни добр, ни зол; он был ничто и находился в руках своих слуг да еще товарищей, офицеров Кавалергардского полка… Слуги его безсовестно обирали, приятели делали то же, но в более приличной форме: они прокучивали и проигрывали бешеные деньги и заставляли его платить свои долги… Наконец, даже его огромное состояние поколебалось. Слухи о том дошли до его высокой покровительницы, и она склонила графа вверить управление какому-нибудь умному и честному администратору. Такого нашли в лице бывшего профессора царскосельского лицея и позже директора департамента иностранных исповеданий Куницына. Выбор оказался удачный. Новый поверенный графа уплатил значительную часть лежавших на имуществе графа долгов и остановил поток безумных издержек. К сожалению, смерть помешала ему довести до конца так хорошо начатое дело. Однако главное было сделано, и достояние графа было спасено».

Александр Петрович Куницын был сыном сельского дьячка из тверского села Кой и благодаря выдающимся способностям сделал блестящую карьеру. Он получил образование в Гейдельбергском университете и стал более всего известен как один из лицейских воспитателей юного Александра Пушкина, тот посвятил ему проникновенные строки:

 
…Куницыну – дань серда и вина.
Он создал нас, он воспитал наш пламень,
Поставлен им краеугольный камень,
Им чистая лампада возжена…
 

В начале 1820-х годов по инициативе тогдашнего министра народного просвещения адмирала А.С. Шишкова Куницына и некоторых других профессоров Лицея, Университета, Благородного пансиона Главного педагогического института уволили за вольнодумство, которое они прививали студентам. Куницын, обладавший, по словам ректора Университета П.А. Плетнева, характером твердым и благородным, вынужден был перейти на частную службу к графу Шереметеву и вполне преуспел на этом поприще.

Никитенко благодаря заступничеству некоторых близких графу людей, в том числе и Василия Андреевича Жуковского, в октябре 1824 года все-таки получил вольную. Он закончил историко-филологический факультет в Университете, преподавал на кафедре русской словесности, получил степень доктора философии, сотрудничал во многих журналах и сделал успешную карьеру на государственной службе, став цензором в ведомстве МВД.

В его «Записках» предстает не только его собственная жизнь, но и беспомощность молодого Д.Н. Шереметева перед лицом своего богатства. Многие люди жили за его счет, и, скорее всего, именно тогда возникла широко известная в России поговорка «Жить на шереметевский счет».

Почему граф Дмитрий Николаевич неохотно отпускал на волю своих крепостных, даже самых способных? Возможно, свою роль здесь играла одна черта его характера, подмеченная Варварой Петровной Шереметевой: «…Он очень добр, но в то же время, говорят, нет ничего более трудного, как что-либо у него просить; если у него просят, он ничего не делает, но если ему говорят, чтобы он непременно сделал – он сделает. Все, что я говорю о нем, может дать подумать, что он прост, совсем нет. У него есть ум, но это, как мне кажется, его воспитание. Судите сами: те, кто должен был за ним следить с 2 до 18 лет, брали на его воспитание и содержание 700 рублей, и при всем этом он говорит только по-французски, и… это его огорчает».

Возможно, объяснением истории с Никитенко и других подобных историй являлось убеждение многих владельцев крепостных, в том числе и Шереметевых, что несвобода художника – это защита его самого, что его владелец, подобно отцу, лучше знает, что надо его чаду.

Один наблюдательный иностранец писал о крепостных мастерах: «Многие русские художники, рожденные во славу своему Отечеству …кончали тем, что меняли культ муз на культ Бахуса, из храма Аполлона отправлялись в кабак». Талантливые крепостные мастера были востребованы и внесли огромный вклад в развитие многих областей искусства, но психологически они страдали от ощущения несвободы и оттого приходили «в храм Бахуса», сходили с ума, рано умирали от болезней.

Бывали случаи, когда граф Дмитрий Николаевич отпускал своих людей на волю. Так, в 1818 году был освобожден от крепостной зависимости художник-миниатюрист и акварелист Михаил Зацепин (ученик Ивана Аргунова) и некоторые другие.

Варвара Петровна Шереметева записала в своем дневнике: «…При всем этом говорят, он чрезвычайно добр, более чем на 100 000 рублей у него пенсий, много детей воспитывается на его счет, я нахожу его несчастным, но такова уже судьба этого человека!»

О его доброте и чувстве сострадания свидетельствует и такой его поступок. В 1824 году по его приглашению в больничном флигеле Фонтанного доме поселился доктор Кавалергардского полка Рейнгольд «для пользования его служителей», ему платили за эту работу 3 тысячи рублей в год. В 1830 году, во время эпидемии холеры, граф Дмитрий Николаевич предоставил свой дом в Москве на Воздвиженке для «призрения бедных» и за свой счет обеспечивал их содержание. Особым письмом на имя главнокомандующего Москвы князя Дмитрия Голицына граф Шереметев писал, что благодарит «…за великую честь и удовольствие», которых он удостоен от московских властей, приобщивших и его «к числу соотчичей, подающих в столь тяжкую годину помощь страждущему человечеству».

Граф Д.Н. Шереметев тратил значительные суммы на выплату пенсий разным людям – родственникам, служащим и членам их семей или просто тем, кто сумел убедить графа в своем бедственном положении. Кто-то получал помощь деньгами, кто-то пользовался бесплатным жильем в московских и петербургских домах, кого-то он соглашался принять вне очереди в одну из шереметевских богаделен.

В 1835 году случилась история, которая стала широко известна в России и отчасти проливает свет на внутрисемейные отношения между графом Шереметевым и Уваровыми. В конце этого года в петербургских великосветских гостиных заговорили о новой сатире «На выздоровление Лукулла», написанной поэтом Александром Пушкиным.

 
Ты угасал, богач младой!
Ты слышал плач друзей печальных.
Уж смерть являлась за тобой
В дверях сеней твоих хрустальных <...>
А между тем наследник твой,
Как ворон, к мертвечине падкий,
Бледнел и трясся над тобой,
Знобим стяжанья лихорадкой.
Уже скупой его сургуч
Пятнал замки своей конторы:
И мнил загресть он злата горы…
 

Хотя при публикации автор и сделал подзаголовок «Подражание латинскому», но многие знали, что истинным «героем» памфлета был Сергей Семенович Уваров, министр народного просвещения и ярый враг поэта, примкнувший к тем, кто уже начал травлю Пушкина. Будучи председателем Главного управления цензуры, Уваров в журнале «Сын Отечества» позволил себе резко раскритиковать только что вышедшую из печати «Историю Пугачевского бунта», которая так много значила для Пушкина. Уваров назвал пушкинское сочинение «мертворожденное дитя». В Дневнике поэта в одной из записей за февраль 1835 года читаем: «…Уваров большой подлец. Он кричит о моей книге как о возмутительном сочинении… Кстати об Уварове: это большой негодяй и шарлатан. Разврат его известен. Низость до того доходит, что он у детей Канкрина на посылках. Об нем сказали, что он начал тем, что был б.., потом нянькой, и попал в Президенты Академии наук. Он крал казенные дрова,... казенных слесарей употреблял в собственную работу». Эта характеристика через полгода перейдет в памфлет «На выздоровление Лукулла».

Граф Сергей Семенович Уваров

Многим в обществе были известны некие события, непосредственно вызвавшие появление этого стихотворения, прозвучавшего как пощечина, – тяжелая болезнь неженатого и бездетного графа Дмитрия Николаевича Шереметева. Он находился в Воронеже, где осматривал свои имения. Когда Петербурга достигли слухи о его тяжелой болезни и даже возможной скорой кончине, забеспокоились многие. Состояние графа Шереметева было огромно: ему принадлежало более 100 000 душ крестьян. В случае его смерти главными претендентами на наследство становились его двоюродные братья и сестры, дети родной тетки по отцу графини Варвары Петровны Разумовской. Одна из двоюродных сестер, графиня Екатерина, была замужем за С.С. Уваровым. Узнав о смертельной болезни графа, Сергей Семенович поспешил в Фонтанный дом, чтобы лично проследить за действиями должностных лиц по охране имущества своего умирающего родственника. Эта поспешность стала известна в городе и вызвала много толков. Пушкин в своей сатире, намекая на слухи о прежних неблаговидных поступках Уварова, вложил в уста своего «героя» такие слова:

…Он мнил: теперь уж у вельмож

Не стану нянчить ребятишек;

Я сам вельможа буду тож;

В подвалах, благо, есть излишек.

Теперь мне честность – трын-трава!

Жену общитывать не буду

И воровать уж позабуду

Казенные дрова!

Уваров оказался в весьма неудобном положении, когда граф Дмитрий Николаевич выздоровел и вернулся домой.

Много лет спустя граф С.Д. Шереметев пытался сгладить этот неприятный для потомков обоих семейств инцидент, так хлестко подчеркнутый Пушкиным. Он писал: «…Стихи Пушкина „На выздоровление Лукулла“ отец знал наизусть. Князь Петр Андреевич Вяземский расспрашивал отца о поводах к ним и об известном предании, отец решительно отрицал справедливость нарекания и хотя смеялся, но говорил, что ничего подобного не было… В действительности меня всегда поражала отчужденность ближайшей родни и отсутствие всяких сношений между семьями… Я думаю, при отсутствии родственных сношений всякое проявление интереса к отцу и в особенности во время его тяжкой болезни могло быть принято сочувствующими за другое. К числу последних принадлежал и Пушкин, который знал моего отца».

В конце стихотворения «На выздоровление Лукулла» поэт обращается к своему герою:

 
…Так жизнь тебе возвращена
Со всею прелестью своею;
Смотри, бесценный дар она:
Умей же пользоваться ею;
Укрась ее; года летят,
Пора! Введи в свои чертоги
Жену-красавицу – и Боги
Ваш брак благословят!
 

Женитьба

Вскоре граф Дмитрий Николаевич действительно вступил в брак. 18 апреля 1837 года 34-летний флигель-адъютант граф Шереметев обвенчался с 26-летней фрейлиной императрицы Анной Сергеевной Шереметевой. Венчание происходило неподалеку от Фонтанного дома, в придворной церкви Аничкова дворца, где жила императорская семья.

Графиня Анна Сергеевна Шереметева

Екатерина Васильевна Шереметева, тетка невесты, присутствовала на свадьбе и подробно описала это событие в письме к московским родственникам: «…С последней свадьбы Царской фамилии еще не было столь великолепной, как наша. От Дворца до его дома толпа народа и кареты. Двор полон был народа, но одних его крестьян впускали. Как тронулась его карета от подъезда ехать к венцу, то все сняли шляпы и стали креститься… Венчание было очень хорошо. Она просила, чтобы позволено было ее духовнику, который также духовник Великих княжон, ее венчать. Все кроме шаферов стояли в отдалении от них и всем хорошо было видно. Граф и Анюта стояли как должно христианам, понимающим всю важность таинства брака. По окончании она подошла к Императору и Императрице, которая очень нежно ее обняла. Государь подошел поздравить сестру (мать невесты. – А. К.), поцеловал у нее руку, потом Государыня всех нас поздравляла и давала руку. Пошли все к ней в комнаты пить чай. Государь после взял новобрачного с собой и отвез в дом его. Анюта осталась еще благодарить Государыню. Простилась с нею, с Великими княжнами, со всеми фрейлинами и поехала с Великим князем и матерью в дом свой (Фонтанный дом. – А. К.), где встретил Государь с хлебом и солью… благословил ее и графа и повел в дальние комнаты. Ходил по всему дому, был очень весел. Пробыл около часу, пил здоровье молодых и с Великим князем оставил их… Вечер свадебный кончился в 11 часов… По всему можно надеяться, что Анюта будет счастлива».

Многие и раньше пытались устроить его брак. Так, в самом начале 1820-х годов в свете говорили, что сам Александр I желал бы выдать за него свою внебрачную дочь Софью Нарышкину, однако девушка вскоре умерла.

Кто же была та женщина, которая смогла покорить сердце одного из самых завидных женихов Петербурга?

Анна Сергеевна приходилась своему супругу дальней родственницей: ее дед Василий Владимирович Шереметев – четвероюродный брат графа Дмитрия Николаевича. Семья Анны Сергеевны принадлежала к одной из нетитулованных ветвей шереметевского рода.

Право на графский титул принадлежало лишь потомкам фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева, а его братья и их потомки оставались «просто» дворянами. Предком Анны Сергеевны был самый младший из братьев фельдмаршала, генерал-аншеф Владимир Петрович Шереметев. Нетитулованные Шереметевы считались такими же древними и знатными, как графы, но были значительно менее богаты, поскольку имения их, в XVIII столетии еще весьма значительные, дробились между многочисленными отпрысками, закладывались и продавались.

У родителей Анны – Сергея Васильевича и Варвары Петровны, урожденной Алмазовой, – было 5 сыновей и 6 дочерей. Они владели по тем временам немалым состоянием – 3 тысячами душ крепостных в Московской, Владимирской, Тверской и Тульской губерниях. Но тем не менее семья находилась в стесненном материальном положении. Большую часть года Шереметевы жили в своих деревнях – селе Волочанове Коломенского уезда или Михайловском в Подольском уезде, а на три зимних месяца перебирались в Москву, где у них был собственный дом в приходе церкви Харитонья, что в Огородниках. В этом доме 8 мая 1811 года и родилась Анна Сергеевна.

В 1826 году московское дворянство избрало ее отца, отставного титулярного советника С.В. Шереметева, главным смотрителем Странноприимного дома графа Шереметева, и на этом посту он оставался вплоть до своей смерти в 1834 году. Незадолго до этого в должность попечителя Странноприимного дома вступил граф Дмитрий Николаевич. Сергей Васильевич исполнял свои хлопотные обязанности добросовестно и удостоился одобрительного отзыва государя императора, когда тот во время пребывания в Москве в 1831 году посетил Странноприимный дом. Государь пожаловал Сергею Васильевичу Шереметеву придворное звание камергера, а его старшую дочь Анну назначил во фрейлины государыни.

Ее назначение фрейлиной состоялось в ноябре 1831 года, но родителям Анны вовсе не хотелось отпускать девушку в столицу. И сама она, подобно пушкинской Татьяне Лариной, выросшая в деревне, в красивейших местах Подмосковья, вовсе не стремилась в Петербург. Из рассказов своего брата Василия, служившего с 1829 года адъютантом великого князя Михаила Павловича, она знала, что при дворе текла совсем другая, незнакомая ей жизнь. Однако осенью 1832 года Анна приехала в столицу и поселилась в Зимнем дворце, рядом с другими фрейлинами.

Позже ее младшие братья Сергей и Борис были определены в Петербург в военные учебные заведения.

Визитная карточка фрейлины Анны Шереметевой

Современники не называли Анну Шереметеву среди первых красавиц «большого света». Однако же ее огромные, выразительные глаза с длинными ресницами, запечатленные на немногих сохранившихся портретах, притягивали к себе взгляд каждого, с кем она разговаривала. Такой она предстает перед нами на портрете, написанном художницей Христиной Робертсон в том самом 1832 году, когда девушка начала фрейлинскую службу.

Анна Шереметева получила традиционное для дворянской девицы того времени (пушкинского времени!) домашнее воспитание. Родители приглашали к детям учителей и гувернеров, чаще из иностранцев. Дети с малолетства знали один – два, а иногда и три иностранных языка. Их учили истории, стремились привить любовь к литературе, занимались с ними танцами и музыкой. У Анны еще в детстве проявился незаурядный слух, а потом и голос, глубокое контральто. В ее службе при дворе музицирование занимало важное место.

Служба фрейлин, живущих во дворце, со стороны выглядела привлекательно: они по очереди дежурили при императрице во дворце, сопровождали ее в выездах в город, в театр, присутствовали на семейных торжествах, военных парадах, дипломатических приемах, танцевали на придворных балах – словом, составляли «блестящее окружение». Фрейлины должны были уметь петь, играть на рояле, рисовать, ездить верхом, играть в принятые при дворе игры, им выбирали туалет или прическу. О зависимости фрейлин одного из самых блестящих дворов Европы от монаршей воли писала в своих воспоминаниях Анна Федоровна Тютчева, дочь поэта Федора Тютчева, много лет проведшая при дворе Николая I и Александра II.

В домашнем архиве Шереметевых хранилось около семидесяти писем, которые Анна написала родителям в 1832 – 1834 годах, их опубликовал в 1902 году ее сын граф С.Д. Шереметев. Эти письма дают возможность представить себе ее жизнь в столице, ее обязанности, ее круг общения.

В одном из писем к родителям в августе 1833 года Анна писала: «…Уже два вечера я причесываюсь с локонами по желанию Императрицы, которая предпочитает видеть меня с локонами, нежели с гладкими волосами. Государь также находит, что новая прическа лучше; так что я почти обязана оставить свою удобную прическу..». В этих локонах ее и изобразила художница Христина Робертсон.

В письме от 4 августа 1833 года, написанного в Елагином дворце, где находилась в это время царская семья, Анна писала: «…Вчера был вечер у Императрицы, но народу не много; очень мало мужчин, два новых флигель-адъютанта, Занимались музыкой, и Императрица заставила меня спеть „Соловья“ под аккомпанемент хора… Я сегодня дежурная, и только что вернулась из институтов Патриотического и Ремесленного, которые Императрица показывала графине Бранденбургской. Сегодня утром в 11 часов я выезжала с Императрицей, которая ездила с визитом к госпоже Загряжской. Но не застали ее дома».

При дворе много музицировали, и дарования Анны были замечены. В письме от 23 августа того же года читаем: «...Весь день в движении, большой обед и бал, который продолжался до трех часов. Императрица танцовала больше всех других дам, я тоже много танцовала, между прочим, мазурку с наследником, со всеми флигель-адъютантами, попурри с графом Шереметевым, который справлялся о вас… Я теперь буду заниматься пением, у меня фортепиано, благодаря брату Бороздиных. …Граф Виельгорский только что ушел от меня и сейчас вернется. Я немножко пела с ним. Ея Величество желает, чтобы я пела».

О поручениях, которые она исполняла, мы узнаем также из писем ее братьев к родителям и другим родственникам. Так, ее младший брат Борис Шереметев пишет тетке от 4 марта 1836 года: «Нина (так называли Анну. – А. К.) была у Императрицы, и она велела, чтобы Нина написала письмо к сестре Императрицыной вместо нее, и Нина написала, но говорит, что трудно».

Фрейлины были несвободны и в выборе супруга. Им требовалось заручиться не только одобрением родителей, но и получить согласие на брак от царя и царицы, что оказывалось делом непростым. Тому свидетельством стала грустная история первой любви Анны Шереметевой. Она влюбилась в конце 1832 года в молодого австрийского дипломата, племянника обер-камергера русского двора графа Литта. Род графов Литта ведет свое происхождение от средневековых правителей Милана Висконти. Для одного из Литта прославленный итальянский художник Леонардо да Винчи создал образ Мадонны, который с 1865 года находится в собрании Эрмитажа, известный как «Мадонна Литта». Граф Джулио Литта, или Юлий Помпеевич, как его называли в России, находился на русской службе с 1760-х годов, имея высокие придворные чины при четырех российских государях, женился на племяннице известного Григория Потемкина. У него не было своих детей, поэтому он опекал своего любимого итальянского племянника. Северная Италия входила тогда в состав Австро-Венгерской империи, в 1831 году камергер Австрийского двора молодой граф Литта прибыл в столицу Российской империи и начал службу в австрийском посольстве. Его радушно принимали и при дворе, и в аристократических гостиных.

Фрейлина Шереметева и австрийский дипломат полюбили друг друга, и в письмах родителям Анна горячо описывала добродетели своего избранника, его возвышенную душу, сообщала о благосклонности к нему Николая I, просила родительского благословения и надеялась получить согласие на брак от императрицы. Но свадьбе не суждено было состояться. Можно лишь гадать, почему дядя, граф Юлий Помпеевич Литта, не дал согласия на брак. Может быть потому, что состояние родителей Анны к этому времени уже расстроилось, а семья Литта была баснословно богата. Возможно, здесь сыграло свою роль то обстоятельство, что молодой человек принад лежал к католической церкви, а девушка – к православной. А может быть, старший Литта счел Шереметевых недостаточно знатными и влиятельными, чтобы породниться с их родом… Вскоре молодой человек покинул Петербург.

Фрейлина императрицы Александры Федоровны Анна Шереметева и флигель-адъютант императора Николая I граф Дмитрий Шереметев виделись постоянно в силу их служебных обязанностей. Они познакомились еще летом 1826 года в Москве, когда граф Шереметев принимал участие в торжествах по случаю коронации Николая I. Тогда молодого человека очень тепло приняли в доме Сергея Васильевича Шереметева, который осенью того же года был избран главным смотрителем Странноприимного дома. В те времена, особенно в Москве, ценили и берегли родственные связи, и Сергей Васильевич Шереметев хорошо помнил графа Николая Петровича Шереметева, поддерживавшего добрые отношения с его отцом, дядьями и тетками. В момент знакомства молодых людей Анне шел шестнадцатый год, и она очень понравилась графу Дмитрию Николаевичу. Впоследствии он не раз говорил сыну, что он сожалеет о том, что не послушался тогда голоса сердца и не сделал предложение. Да и родители Анны, по всей видимости, не строили тогда никаких планов на этот счет – граф был очень богат, служил в самом привилегированном гвардейском полку, и его окружало плотное кольцо московских и петербургских маменек, желавших выдать за него своих дочерей.

Свадьба Анны и графа Дмитрия состоялась спустя девять лет после их знакомства. Они прожили вместе двенадцать лет.

Екатерина Васильевна Шереметева, тетка Анны, так описывала в письме к сестре первые дни их семейной жизни: «...Слава Богу, наши молодые кажутся быть очень счастливы. Он не наглядится на нее. После обеда она отдыхает. Все это время очень уставала. То он сидит подле нее. Если заснет, то граф несколько раз взойдет только посмотреть на нее… Если Анюта не будет чувствовать своего счастия, то верно сама виновата будет… Дай Бог им в своем великолепном дворце жить благополучно и наполнить его любовию, которая должна быть, если будут знать друг друга цену».

После свадьбы молодые, как полагалось, ездили с визитами, присутствовали на придворном балу и вечерах в нескольких домах, устроенных в их часть. Екатерина Васильевна Шереметева описывала прием в Фонтанном доме, устроенный новобрачными, и смятение, которое испытывал граф Дмитрий Николаевич: «…Он начинает привыкать к новой жизни... Первый раз как было общество, весь дом открыт, освещен, а то ему казалось, что мудрено, что нет у него ни шляпы, ни шпаги, не мог увериться, что дома… 21 числа были на выходе… Когда появились (молодые. – А. К.), то во всем собрании сделался шум, все взоры обратились на них. Стали подходить с поздравлениями, так что Васиньке (Василий Сергеевич Шереметев, брат Анны. – А. К.) стало на всех гадко и досадно, ибо за день еще до свадьбы многие уверяли, что никогда ее не будет. Одета она была очень хорошо: в розовом креповом русском платье, с розовыми букетами без зелени, кокошник тоже розовый с бриллиантовым диадемом и блондовый вуаль, на шее и руках жемчуги. Вечером был бал в Эрмитаже… Государю и Государыне показалось, что она очень похорошела. В нем тоже нашли большую перемену: весел, развязен и на виду стоял, уже не прятался позади других».

После свадьбы граф Дмитрий Николаевич назначил супруге ежегодное содержание в 120 тысяч рублей ассигнациями. Сохранившиеся документы свидетельствуют, как она распоряжалась этими деньгами. Графиня Анна Сергеевна сочла, что в первую очередь она должна помочь своим близким, и 24 тысячи определила на содержание матери и младших братьев Сергея и Бориса. Чуть больше 3 тысяч шли на оплату ее пансионеров в учебных заведениях, около тысячи – на выплату пенсий, ею назначенных. Сама она получала ежемесячно по 7 тысяч рублей «на гардероб и прочие расходы».

15 апреля 1838 года в Фонтанном доме родился их первенец, названный Николаем, в честь деда – графа Николая Петровича. Рождение сына было огромной радостью. Восприемником при крещении ребенка согласился стать сам государь Николай Павлович, лично прибывший в домовую церковь на крестины. Крестной матерью стала мать Анны Сергеевны Варвара Петровна Шереметева, бабушка младенца. На крестины родители и младенец получили немало подарков. Как писал позже граф С.Д. Шереметев, их крестьяне подарили графине бирюзовое ожерелье.