Текст книги "Поцелуй через стекло (СИ)"

Автор книги: Алина Воронина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
О СОН! ТЫ ЖИЗНЬ ИЛЬ СМЕРТЬ?

Глава 1
Девушка-статуя

В школе ты проходишь уроки выживания. Даже если это очень хорошая школа. даже если название у неё– гимназия. В Мирном такая одна. Понятное дело, что попасть туда можно лишь после прохождения всяких тестов и собеседований. Тем не менее Мирру Потешкину приняли. Авторитет ещё не успел изгладиться из памяти. Да и Мирра в дурочках не числилась.

Первый класс прошла без проблем, хотя таких умниц и умников, как Мирра, набралось, подавляющее большинство. Второй класс. Если бы девочке тогда предложили раскраску на тему «Мои одноклассники», все ребята были бы окрашены радужной палитрой. Детки-ангелы. Куда они деваются потом?

Как-то в середине учебного года перед уроком русского Мирра Потешкина намеревается сесть за свой стол, как вдруг со всего размаху грохается на пол. Копчик пострадал не в той степени, как Миррина гордость. Но она не стала жаловаться бабушке. А зря. Недруги это не оценили.

Со временем милые детские прозвища типа «потешка» превратилось в нищебродку. А что скрывать? Бабуленцияуже тогда отличалась скупостью и под разными предлогами увиливала от всех положенных родителям взносов типа «на подарки учителям», «на шторы», «в школьный фонд» и так далее.

Наличностью Мирра тоже не могла похвалиться. «Тебя же кормят в школе! К чему тогда карманные деньги? Это баловство». Но хуже всего то, что у Мирры Потешкиной, единственной в классе, не имелось мобильника. У Бабуленции его тоже не было.

«Город у нас с носовой платок. Все мы – на расстоянии протянутой руки от друг дружки. Сотовый тебе без надобности. К тому же, он всякие излучения даёт. Ещё рак себе заработаешь. А уж если приспичило по телефону брякнуть, спустись на вахту. Там тебе Ульянка всегда добро на звонок даст».

В седьмом-восьмом классах в период полового созревания всё обострилось многократно. Однажды самый долговязый пацан в классе, видимо, вдохновившись крутившимся на дискотеке хитом «Чем выше любовь, тем ниже поцелуи», затащил Мирру в мужской туалет и продемонстрировал свой «краник».

Но самое неприятное случилось под конец. Учился в их классе паренёк по имени Вовик. Тоже из нищебродов. Одно время они даже сидели за одной партой и приятельствовали. Но потом Вовик из шкурных интересов переметнулся во вражеский лагерь и стал девочку демонстративно задирать. А Мирра – к тому времени уже барышня с накачанными от долбёжки льда мышцами (Бабуленция тогда и дворником подрабатывала) – сдала обидчику сдачи. Вовик опрокинулся. Да неловко. Как мешок с картошкой. Что вызвало гул одобрения вперемешку со смешками. Но все умолкли при виде крови. «Убийца!» – завопили девчонки.

Мирра хотела было бежать, но не могла двинуть ни рукой, ни ногой. Застыла, как Обступившие её одноклассники принялись щипать и толкать её. «А у неё всё, как у манекена!» Пришедшая учительница поначалу расценила всё, как шалость. И даже потребовала у Мирры дневник. Но затем заподозрила неладное и позвала школьного медика. Та вызвала «Скорую».

«Кататония»– сказали бабушке в больнице. «Что?» «Помните историю девушки, пошедшей танцевать с иконой Николая Угодника в руках. Она ведь тоже окаменела».

«Но моя внучка никакого греха не совершала. Ей-то за что?» – «Это болезнь такая, – объяснил врач. – Чаще всего встречается именно в юношеском возрасте. А причины разные – стрессы, наследственность».

Потом была «Божья коровка».

МИРРА ИЗ ГОРОДА МИРНОГО

Сработало. А всё – в жирности и привлекательности наживки. Мелочиться не в моём характере. Но и тот, кто идёт за мной, шутить не намерен. Ольгу устранил. Как какую-нибудь кеглю в боулинге. (Я такой видела в Алькином доме.)

Не выходит из головы и тётка, которая стесняется своих ступней. Они вправду у неё какие-то мужицкие по размеру. Единственное, что профессии её соответствует. Ну и фамилия тоже. Закобец! Помереть можно с хохотунчика– покатунчика. Нет, кажется, всё-таки не Закобец, а Затопец. Всё равно жрачно. Если у неё все винтики с роликами сработают, появится и желание задать пару вопросов гражданке Потешкиной. А со слов той сокамерницы-цыганочки тётка умеет выворачивать душу наизнанку. Её любимый приём – перебивать. Только начнёшь гладенько так высказываться, и тут же она встрянет с каким-нибудь замечанием. Так это бесит, что и сам не знаешь, как ляпнешь лишнее.

Так что беги, Мирра, беги! И самый чёткий вариант – в Москву. Там есть где затеряться. Особенно если денежки водятся.

В крайнем случае сгодится и «Божья коровка». При очередных приступах (Бабуленция называла их ласково – «прихваточками») там, ясно дело, помогут. Но защиту от тётки с мужицкими ступнями никто не гарантирует. Так что выбирай, Мирра!

А что на это скажет Бабуленция? – Молчит! Время твой вышло? Или вне зоны доступа?

И это правильно. Мёртвые должны действовать по-другому. Иными, так сказать, средствами. Ну там… веяньем ветерка, шелестеньем травы или топаньем ёжика по деревенскому крыльцу. Или даже пусть это будет азбука «морзе» какой-нибудь цикады по вечерам. У озера.

Глава 2
Лав-стори из Мирного

– Как ты себя чувствуешь? – доносится участливый голос Софии.

– Как использованный и выброшенный презерватив.

– Ну до самого дна, положим, ещё далеко.

«Они не щадят друг друга и не выбирают выражений. Прежде, то есть до их поездки на малую родину, такого за ними не водилось».

Отец и был вымотан своей спонтанной поездки «на родину», и хотя вернулся напару с матерью и силился выглядеть «огурцом», но от сына не укрылись тёмные круги под глазами и какие-то следы на шее. Но самая жесть – затравленный отцовский взгляд.

«Что-то случилось там – в этом их Мирном…»

Младшему Дамирову пришло сильное желание сменить обстановку. Настолько сильное, что в его херувимских щеках начали прорезаться скулы.

С каждым днём оно становилось всё более навязчивым и грозило уподобиться идее-фикс Мирриной подружке. Ну той, что стремится найти «Другое место».

Сбежать! Такие мысли посещают многих. Но не все включают их на полную громкость. Вот и Лука не станет это делать.

А тем временем в доме Дамировых поселилась тревога. Плохо различимая глазом из-за привычки родителей не подавать виду – в особенности в присутствии «ребёнка». София и Гумер не имели привычки обсуждать свои финансовые дела с родственниками и друзьями. Такая скрытность диктовалась прививкой, сделанной в 90-ые, а также характером обоих супругов. О подлинном положении дел ведали трое: Гумер, София и главный бухгалтер издательства «Библиофил». Все остальные от этого беремени были избавлены.

Тем не менее напряжение в доме ощущалось – лопатками. И как нечто плохо смываемое. Даже в бассейне – испытанном месте релакса. В придачу к этому из головы не уходило это чудило из Мирного. Попервости (кстати, её словечко) он ещё рассчитывал, что Мирра даст о себе знать на почту. Но вопреки его ожиданиям – ни ответа, ни привета, как выражается Нора. К тому же выяснилось, что их бывшая помощница по хозяйству – компьютерная девственница: в Сетях девушка отсутствовала. У него появился повод обсудить это с Алькой.

– Слушай, Лучок, ты случаем не того…

– Поясни, пожалуйста!

– Не запал на известную нам обоим особу.

– Ты что, с дуба рухнула?

В трубке яростно заклокотало.

– Чего ржёшь? – вышел из себя Лучок, обязанный этим именем детской непосредственнсти Алиной сестрёнки.

– Сорри! – пошла на попятную Алька. Но абонент уже ринулся в наступление:

– Никого не хочу обидеть, то создаётся впечатление, что ты меня немножко ревнуешь.

– Ты что сбрендил?

– Не лезь в бутылку, Апполинария! – (Это тебе за «Лучок»).

На что у обладательницы старинного русского имени не нашлось другого аргумента, как бросить трубку.

Да и хрен с ней! – Так выражался водитель Толик, когда работал на них.

В то время, как в «Красных кирпичиках» посчитывали убытки и прогнозировали сроки грядущего банкротства, в Мирном внезапно озаботились происхождением изначального капитала Дамировых. И кто бы сомневался, что интерес этот объяснялся не только избытком свободного времени.

Адаев, раскапывая историю Капитолины Кузюткиной, не мог не задаться вопросом: за что порешили её соседку? Не питая иллюзий насчёт человеческой природы, он считал, что людская кровь чаще всего проливаетсяиз-за банальной корысти. Из всех жильцов секции самой большой и при этом тайной скопидомкой оказалась Капитолина.

Первую круглую сумму она получила от продажи квартиры в доме с башней. Но имелась ещё типография. За неё можно было сорвать крупный куш. Но кто из земляков осилил бы подобную сделку? А если это иногородний? Скажем, столичный бизнесмен.

Журналист начал с местных. Перебирая одного толстосума за другим, он дошёл и до Дамировых. С одной стороны, люди здешнего замеса. Но поднялись уже в столице. Откуда деньги?

Городское предание гласило: изначальный капиталсвалился на них подобно манны небесной. Нежданно-негаданно. А всё из-за лав-стори.

Дедом Софии по материнской линии был Эдвард Вестерблоу, британский подданный. По крайней мере таковым молодой человек являлся до той поры, пока не заболел идеей всеобщей справедливости и не отправился в СССР – оказывать помощь в индустриализации. Знания его как инженера очень там пригодились. Однако в конце концов иностранное происхождение сыграло с ним злую шутку. В 30-ые годы над ним нависла зловещая тень НКВД. Дабы избежать обвинения в шпионаже, он поменял Москву на провинцию, а к фамилии Вестерблоуприсоединил окончание «ев».

Его технические таланты были по достоинству оценены на местной бумажной фабрике «Маяк», где в то время трудилась славная девушка Стеша, которая придерживалась строгих правил, а потому всякие «шуры-муры» до брака решительно отвергала. Эдвард Вестерблоев со своими манерами и внешностью мог бы вскружить голову дочери гробовщика. Но не выгорело у британца. Он даже поначалу несколько осерчал. Более того позволил себе дерзкий комментарий в отношении сложившейся на любовном фронте ситуации, где использовал имеющее до сих пор хождение слово «динамить». Да, Эдвард Вестерблоу, ставший к моменту знакомства со Стешей, Эдиком Вестерблоевым, изучил русский в совершенстве.

Шли недели, месяцы, и то ли совместная работа на фабрике, то ли сознание зрелого возраста, всё-таки сподвигли мужчину на отчаянный шаг. Сватовство! Он отправился на улицу Каштановую, в бывший купеческий дом, где в двух комнатах коммуналки проживал гробовщик с семьёй. К слову, его потомки до сей поры обитают здесь, занимая всё помещение, включая подвал с вывеской «Ритуальная компания „Харон“».

Случилось это накануне войны. Семью Вестерблоевых военное лихолетье поначалу щадило. Фабрика перепрофилировала своё производство с бумаги на порох. У Стешиного мужа имелась бронь. Но поскольку Красная армия несла гигантские потери в живой силе, призвали и Эдика. Ко времени их прощания Стена была на втором месяце беременности.

Знал ли её муж о рождении дочери? Здесь мнения рассказчиков расходились. Одни считали, что знал и даже сообщил родным в Англию. Другие уверяли, что нет. Ибо Элеонора родилась в апреле 1943 года, а отец её сгинул раньше. Писавший об этой истории Адаев, придерживался первой версии. Ибо в противном случае, откуда взяться наследству?

Эдвард, как оказалось, уцелел в адском пламени войны, сдавшись в плен. А потом оказался в зоне британского влияния в Германии и был репатриирован на историческую родину, что спасло его от советского лагеря. И вот тут исследователя привлёк один момент. Как советский гражданин Эдик Вестерблоев в нерзберихе той войны и при тех черепашьих скоростях передачи информации, смог доказать: он самый что ни на есть англичанин Эдвард Вестерблоу? Такое чудо можно объяснить везением. Но ещё в большей степени – тем, что все эти десятилетия сей гражданин находился под присмотром, то есть в поле зрения британских спецслужб. Ибо… (здесь у исследователя даже дух захватывало от смелости собственных догадок) – был настоящим иностранным шпионом.

Однако какое отношение это имеет собственно к истории Капитолины Кузюткиной и её внучки? – Самое второстепенное. А точнее сказать, никакого. Вследствие чего шпионская версия была пущена побоку как негодная даже для газетной сенсации. Как ни радел редактор за читабельность издания, но портить отношения с российскими потомками иностранного разведчика не отважился бы. Как никак – земляки. А вот финансовая составляющая всей этой истории никак Вилена Владимировича не отпускала.

Не сбрасывая со счетов интуицию, он исходил из факта: на заре российского капитализма Вестерблоу-Дамировы обладали солидными средствами. Оценку их журналист оставил бы профессионалам. Но по его дилетанским прикидкам, полученных из туманного Альбиона фунтов стерлингов хватило бы на типографию, которая стала существенным звеном их книгоиздательской деятельности. Тем более что и невенчанная вдова Мякушева, стремясь спешно залечь на дно, особо не торговалась.

В точности выводов он решил свериться с надёжным источником. Домашний номер внештатного корреспондента его издания Норы Вестерблоу не менялся уже десятки лет. Адаев знал его наизусть.

Нора была локонична и темнить не стала: «Да, „Искра“ принадлежит её дочери и зятю. С какого года? С начала 21 века. А что касается продавца, то лучше спросить у них». Но газетчик не стал спрашивать. Он был удовлетворён.

Глава 3
Мои окна выходят на бездну

МИРРА ИЗ ГОРОДА МИРНОГО

Запах земли. Он забивает ноздри. И вместе с судорожным вздохом и выбросом посторонних частиц из носа улетучивается и сон. Окружающие предметы вокруг обретают очертания.

Я больше не распятая божья коровка. Я Мирра из города Мирного. И у этой девушки есть руки и ноги. Сейчас я встану и уберусь из этого дурно пахнущего места. Однако кто-то опережает меня. Он хватает мою лодыжку и делает то, что делают с куриной ножкой– сворачивает в сторону. Хрясть! Мой вопль ударяется о стены и устремляется в мои же слуховые проходы.

Потом меня накрывает спасительное бесчувствие.

А время исчезает. В том смысле, какое мы привыкли вкладывать в это понятие. Теперь я ориентируюсь лишь по степени черноты бездны. На этот раз она вынуждена отступить из-за света лампочки. Он падает отвесно и, отражаясь от столешницы, выхватывает из темноты усатую морду.

Кошка!

– Тильда! – слышится знакомый голос. – Иди ко мне! Я тебе молочка налью!

Из сумерек возникает лицо.

У меня чувство, что меня бережно взяли на руки, а потом уронили.

Из-под короткой майки-алкоголички виден пупок. Он похож на глаз спящего. И он мне знаком.

– Поедем в город! – объявляет дядя Коля.

– Зачем?

– За тем! – отрезает дядя Коля, а потом добавляет:-Деньги нужны. Ты же не всё спустила? Верно?

Вот оно что. А я думала…

– Получается, это вы оставили след на полу?

– Какой ещё след?

– На слое пыли. Под диваном, где бабушка устроила тайник. Вы всё знали и…

– Хватит зубы заговаривать!

Он вскакивает, проскрежетав ножками табуретки по дощатому полу. Кошка Тильда шарахается в сторону.

– Собирайся! И чтоб никаких сюрпризов. Иначе… – Он со значением кивает на мою перебинтованную ступню. Воспоминание о том, что с ней произошло врывается в сознание шаровой молнией.

«Дыши глубже, Мирра!» – командую я себе. Так всегда советовал делать доктор Шехтман.

– И чего ты там телишься? – доносится голос из соседнего помещения.

Я осторожно ступаю на перебинтованную правую. Больно, но терпимо.

Дядя Коля берёт меня под руку.

– Запомни, я твой родич. Сопровождаю тебя, поскольку ты травмировалась. Уяснила?

Всю дорогу мой мозг мечется, выбирая безопасную линию поведения.

Перед тем как выйти из машины кладёт свою лапищу на моё колено. В этом жесте отчётливо прочитывается угроза. Приходит осознание: сопротивление бесполезно.

«Тем более что совсем недавно ты здорово переоценила свои возможности. Нет, не боец ты, Мирра. И родись ты мужиком, к тебе бы обязательно приклеилось прозвище – „пентюх“». – Нет, это не голос Бабуленции. Это я. Самой себе.

Народу в банке оказалось на удивление много, хотя срок оплаты ЖКУ истёк.

– За денежками народ потянулся! – выдаёт комментарий «родич».-Известное дело, пуганая ворона и куста боится! А народ помнит всякие там дефолты и прочие непотребства власти. Вовремя мы с тобой причалили.

Я не совсем беру в толк, что к чему, но в ответ мямлю:

– Берите их все! Только отпустите!

– Будет сделано! – с дурашливой интонацией вдувают мне в ухо. И тут же кусают за мочку. Двусмысленность жеста вызывает у бабули в очереди изумление, сменяющееся неподдельным негодованием. Удивительное дело, какие они приметливые – эти пенсионерки, а ведь стоим мы в полутора метрах друг от друга. Да и физиономии наполовину зашторены. Но всё видят, всё примечают эти божьи одуванчики. Только мне от этого никакого толку. Сейчас моё спасение – это внезапный и мощный приступ. Но по закону подлости мышцы расслаблены, во всём теле – ровная теплота. Только в лодыжке – некая пульсация. Похоже, что заканчивается действие влитых в меня обезболивающих.

Я пытаюсь поймать взгляд дяди Коли. Что заложникам делать не рекомендуется. Чтобы не провоцировать преступника. Но доктор Шехтман говорил, что в некоторых случаях подобный контакт может сработать в пользу жертвы. «При определённой степени внушаемости объекта. Или при повышенной энергии субъекта». Последнее непонятнее всего.

Сейчас же, заглянув в глаза дяди Коли… Короче, становится понятно: внутри «субъекта» – пустота. Гипнотизировать некого. Никого нет дома.

А сели взять да и сорваться с места? Далеко ли удастся убежать?

Пока я раздумываю, в зале появляются двое крепко сбитых дядек в бронежилетах и с мешками. Инкассаторы! А если…сию секунду и… Что-то острое втыкается мне меж рёбер. Похоже, дядя Коля предусмотрел и такой вариант событий, а потому и захватил с собой маленькое портновское шило.

У кассы всё проходит без сучка и задоринки.

– Пол-ляма есть! – удовлетворённо констатирует мой тюремщик.

Когда мы возвращаемся в деревню, он долго возится во дворе, а вернувшись моет руки, после чего кричит мне:

– Эй, иди чай пить! – Дядя Коля больше не называет меня по имени, видимо, дистанцируясь от той, прежней Мирры.

Я торопливо ковыляю на хозяйский зов.

– Пей!

Я делаю глоток. После элитных чаёв, которые я попробовала в доме Луки, про этот можно лишь сказать: «Мокро и горячо».

– Ты чем в Москве-то занималась? – интересуется хозяин.

– Клинингом.

– А без басурманских слов можно обойтись?

– Это на английском.

– Без разницы. Чем ты на жизнь зарабатывала?

– Чистоту наводила!

– Так бы сразу и сказала – трудилась поломойкой, а то клининг какой-то придумала…

Договорить ему мешает кошачья морда, нарисовавшаяся по ту сторону кухонного оконца.

– Брысь! – вскидывается мужик, и кот, не ожидая ничего хорошего, исчезает.

– Дружок там у тебя завёлся?

– В каком смысле?

– Чего придуриваешься-то? – щерится дядя Коля.

А мне просто требуется время, чтобы сообразить. Потому что такие вопросы просто так не озвучивают. Мужик прощупывает почву. Страхуется?

– Он сын хозяев того дома, где я убиралась.

– Значит, прислугу могут себе позволить? А как ты с ним снюхалась?

– Я рассказывала ему истории!

Лицо напротив кривится, напоминая игрушки, которые были у меня в детстве: при каждом нажатии их резиновые лица меняли своё выражение.

– Гы-гы-гы! – заходится он в смехе. – Да вы оба трёхнутые на полную голову. – Отсмеявшись, он серьёзнеет: – Вот что, сиди здесь тихо, как мышка. Окно не открывать ни под каким видом. Усекла? А мне надо покумекать. – И адресуя каким своим соображениям декламирует: – Души в тебе не чаю, но денег не обещаю.

Если дядя Коля глаголет в рифму, значит, повышенное настроение. Только как обратить это себе на пользу пленнице?

Когда он отправляется по своим делам, я перемываю посуду остатками кипятка и тащусь на отведённое мне место – печную лежанку. По пути извлекаю из вороха газет для растопки, старый толстый журнал. Надо чем-то отвлечься. Но строчки издевательски скачут, и спасаясь от их мельтешенья, воображение переносит меня в мансарду Луки. Сейчас я завидую самой чёрной завистью даже…компьютерному его столу. В том доме он был свой. Он был надолго. Как, впрочем, и стул, который Лука имеет привычку осёдлывать, то есть ставить гнутой резной спинкой вперёд и садиться, положив на неё подбородок.

«Нет, не о том ты, Мирра, думаешь!» – одёргиваю я себя и снова пытаюсь читать. Но прежде надо найти текст по моим нынешним мозгам, которые сейчас думают в разные стороны.

Снова порхают пожелтевшие страницы. И вот наконец-то глаза фиксируют большие белые прогалы. Но это не журнальная страница. Это вложенная в них страничка из тетрадки в линейку. Строчки отпечатаны на машинке. Такая имелась у Бабуленции, и я играла с ней в детстве.

Строчки, хоть и порядком выцветшие, но не мельтешат, а стоят смирно, как солдаты на параде. И мои зрачки принимаются втягивать их в себя:

 
– Хоть и тесен порой этот глобус,
Есть убежище средь одеял.
Мои окна выходят на бездну:
В паре метров – конец бытия.
 
 
Время бьётся, как горная речка,
Превращая поверженных в шлак.
Я гляжу уже, кажется, вечность —
И всё ближе ко мне этот мрак.
 
 
Мне себя, будто хлама, не жалко.
Кто я есть – маргинал, импотент…
 

Здесь мои глаза спотыкаются о зачёркиванье: импотент заменён на инвалид– и продолжают далее.

 
– Предо мною гигантская свалка
Всех карьер, всех богатств и детей.
 
 
И пред нею я чувствую робость,
Хоть судьба всех вещей мне ясна.
Мои окна выходят на бездну.
Как и ваши. Покойного сна!
 

– Чё делаешь? – грозная тень нависает над лежанкой.

– Это ваши стихи? – в моём лепете – смесь изумления и страха.

– Баловался в молодости. – Дядя Коля сцапывает листок, рвёт на мелкие кусочки, приговаривая нараспев:

 
– Мои окна выходят на пропасть.
Как и ваши. Покойного сна!
 

Прозвучало как отбой. И я прикорнула на своём ложе. А давний кошмар – воспоминание выползло из мрачных глубин памяти. Сначала скрежетом железа. Потом…

Потом меня с силой бросило вперёд, а затем назад, отчего шейные позвонки готовы были разлететься, но чудом сохранили изначально установленный ряд.

Боль обрушивается на меня подобно душителю, набрасывающему подушку на лицо жертвы.

Силуэты людей в салоне начинают кружиться с бешеной скоростью, превращаясь в воронку. Она втягивает меня внутрь.

А потом чья-то рука поднимает краешек этой воронки. И сквозь щёлочку виднеется нечто. Оно похоже на человека. Только вместо головы – большой орех. Мне ещё неизвестно его название. Много позже я увижу его на рынке и узнаю содержимое скорлупки, похожую на человеческий мозг. Так вот в том автомобиле моё зрение сообщило мне, что голова-орех расколота надвое.

Это воспоминание преследовало меня долгое время, и психотерапевт сказал Бабуленции, что причина кроется в отрицании. В ответ на её скептический взгляд до принял вид абсолютной невозмутимости и пояснил, обращаясь ко мне:

– Как бы ты не старалась не думать об… ну скажем, о зелёной обезьяне, именно её ты и будешь представлять себе. – Далее последовал шлепок рукой с безупречно обработанными ногтями по столешнице. – Но у тебя есть выход. Знаешь, какой?

Я покачала головой.

– Думать не о зелёной обезьяне. А о другом.

– О чём? – напустила я на себя заинтересованный вид.

– О хорошем, о приятном. Не сомневаюсь, такое же случалось, а?

Я не стала отнекиваться.

Рекомендация была замечательная. Но как быть, если расколотые головы-орехи живут у тебя прямо под веками?