Текст книги "Поцелуй через стекло (СИ)"

Автор книги: Алина Воронина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Глава 11
Семейный секрет с душком

Природную непокорность волос может усмирить только хорошая стрижка. Кожа – загорелая и отполированная, как морская галька. Добавляет харизмы и выбор гардероба: дорогой кардиган, а под ним – сорочка. Такой мэн в дорогом авто способен зацепить ни одну пару женских глаз. Но в ту пору нашлась одна-единственная. Да и то старинная знакомая Гумера, следившая за ним из укрытия. А мужчина, не замечая никого и ничего, целиком погрузился в размышления.

«Колыбель качается меж двумя безднами…»

Этот образ из «Других берегов» Владимира Набокова навеян Гумеру с того дня, когда он задумался о наследнике. А тот упорно сопротивлялся воплощению на материальном плане. Когда родители разочаровались в естественном способе, прибегли к ЭКО. Гумер помнит во всех деталях звонок от суррогатной матери. Луша звонила, чтобы сообщить…..Ну вообще-то о таких печальных событиях должны ставить в известность сотрудники клиники. Но те по какой-то причине замешкались. Гумер полагает, что тут не обошлось без Лушиного вероломства. Но именно оно и решило жребий Луки.

Упорно не желавшего рождаться мальчика принудили снизойти в более грубые слои энергии. (Кажется, так у эзотериков принято выражаться?) Может, поэтому его отличает заспанно-недовольный вид. Что нашло отражение и в школьном прозвище «Кисляй». И при этом весь такой гладенький и беленький. Да, его жизнь не била. Да и впредь, кажется, не намеревалась.

Встретиться на нейтральной территории. Хотелось бы знать, где эта «нейтралка» находится в условиях самоизоляции? Ни одно заведение не функционирует. Вот и получается, что самое подходящее место – на парковке перед торговым центром. Гумер предложил ближайший от посёлка «Красные кирпичики». Луша поначалу взъерепенилась («Всегда вы, Гумер Каримович, о себе в первую очередь думаете!») Но потом пошла на попятную.

Светящие витрины только сгущают уличную темень. На их фоне, как на экране возникают силуэты. Один из них превращается в трёхмерного человечка с руками, оттянутыми тяжестями. Луша! Её плоть при движении предательски вибрирует и стремится вниз под действием силы тяготения– извечного врага зрелых дам. А тут ещё девушка, уткнувшаяся в свой телефон, едва не врезалась в женщину. После чего молча шагнула в сторону.

Гумер выходит из салона и распахивает перед дамой дверцу. Отдуваясь и охая, она втаскивает свои тело и поклажу внутрь.

Для начала они касаются общих тем: домочадцы, здоровье, эпидемия и прочее. Затем переходят к главному. Женщина при этом понижает голос. Как будто их может подслушать вездесущая София. Помнится, бывшая суррогатная мама и по совместительству няня, живя в их доме, тоже принимала заговорщический вид и говорила шёпотом, когда случалось беседовать с главой семейства. Это бесило Гумера. Но он старался держать себя в руках. В конце концов Луша и её семейство в составе мужа и двоих детей съедут, как только Лука расстанется с подгузниками. Так и произошло. Гумеру тогда показалось, что обе стороны расстались, вполне довольные друг другом. И вот на тебе – звоночек из прошлого.

Итак, если верить Луше, а верить ей никогда нельзя, но иногда можно, семья её оказалась в тисках финансового кризиса.

Он намёк понял. Как и тогда – двадцать лет назад. Когда она позвонила ему и попросила о встрече. Без жены. «Чтобы не травмировать Сонечку». Это считалось нарушением договора, но он согласился. Он уже тогда догадался об очередной неудачной подсадке.

А потом был номер в отеле. И обёрнутое вокруг Лушиной груди гостиничное полотенце. Она стала сдвигать шторки – карнизные кольца громко заклацали, затем присела на краешек кровати:

– Я готова.

Как будто он был доктор, собирающийся подсадить ей эмбрион.

Впрочем, и Гумер вёл себя не лучше. «Понимаю, что в ваших глазах, Луша, выгляжу нелепо, даже глупо…» Она успела закрыть его рот ладошкой до того, как он завершил мысль.

Две стороны взаимовыгодного договора, а для отца и вовсе спасительного. Механические, продуманные манипуляции. Для ускорения (номер был снят на короткий срок) они включили какую-то эротическую ленту. Так под вздохи и охи той пары и приступили к выполнению своих обязательств.

А когда всё закончилось, старательно не смотрели друг другу в глаза. И поспешно разошлись, не забыв сдать ключ от номера администратору.

Затем последовала вторая встреча. На этот раз будущий отец запасся вином. Но ни он, ни она к питью не прикоснулись. «Пьяное зачатие нам не нужно!» Гумер отнёс бутылку к себе на работу и выдул в одиночестве.

Отели они меняли каждую встречу. Кстати, с каждым разом свидания становились всё менее скованными, хотя у потенциального начали появляться новые опасения. Уже насчёт своих сперматозоидов. Но будущая мать не теряла оптимизма, предлагая всё новые и новые варианты соития.

Через три месяца, заметив её несколько отрешённый вид, он задал прямой вопрос. На женском лице отразилась целая гамма чувств. «Какое из них искреннее?» Победило в итоге выражение стоического терпения.

Она дала понять, что медлила с известием из-за страха ошибиться или, хуже того, сглазить. «Так уже было в прошлые разы… Поначалу вся шло хорошо, а потом…»

Всё это Гумер припомнил, глядя на женщину на пассажирском сиденье. А та крутила кольцо на безымянном пальце. «То ли трофей демонстрирует, то ли старается избавиться?» Наконец, Луша тихо, но твёрдо произнесла:

– Извините, Гумер Каримович, но у меня нет другого выхода. Коронавирус!

– Я понял.

– Вы думайте, а я пойду! – С этими словами она покинула салон, резко хлопнув дверцей. Впрочем, несмотря на приложенные женской рукой усилия, дверца закрылась с мягким дорогим щелчком.

Уже в кармане куртки швы разошлись от звонков мобильника, а Гумер всё сидел в машине, вжавшись в кресло, и пытался договориться со своим сердцем:

«Я так хотел сына. Я стольким пожертвовал… Я надеялся продолжить себя в нём. Какое ребячество! Лука оказался не меньшим слабаком. Да что там! Наследник не помог мне преодолеть страх смети. Что будет со мной, когда умру? Когда соединюсь с тем творящим Океаном, который Лем описал в „Солярисе“.

А моё тело… Оно прорастёт травой, которую сжуют бурёнки. И персонаж по имени Гумер станет частью пищевой цепочки. А в конце концов окажется в грудном молоке женщин, которые вскормят будущих жителей города Мирного. Ведь скорее всего именно там его похоронят за семейной оградкой Дамировых.

Таким образом я не сгину без следа. Что ж, этим тоже можно утешаться.

Но что делать с Лушей? Издательство не приносит прежних доходов. Тем временем аппетиты домочадцев растут. Да и дом требует заботы.

Ясное дело, что запрашиваемая женщиной сумма в пределах разумного. Луша не дурында какая. Смекает, что Дамировы не на нефтяной скважине сидят. Но всё дело в том, что книжный рынок катастрофически просел. Свободных денег просто нет.

От всего этого тянет рвануть на край света. И город Мирный для этого сгодится. Подходящий предлог имеется: Нора и её маразматический проект под названием „Назад в СССР“.

А что касается их землячки, то, видимо, надобность „пробивать“ девицу пропала. По крайней мере, София больше не заговаривает о Мирре из города Мирного. Хоть одной заботой меньше!»

Глава 12
Журналист и дурная… бесконечность

– Череп раскололся. Как скорлупа. – Адаев поспешил зафиксировать каждое слово.

– И..?

– Задняя мозговая артерия пробита. С таким повреждением не проживёшь и часа. – От голоса сына так и несло запахом морга– формальдегидом.

– Спасибо за информацию.

– Надеюсь ты не станешь ссылаться на меня. – Голос сына стал и вовсе чужим.

– Ни в коем случае. – Адаев поднял глаза на жену, бросавшую на него тревожные взгляды и меланхолично позвякивавшую чем-то в кармане домашнего халата. – До встречи, сынок! – Но Гоша уже отключился.

– Что-то случилось? – озвучила свою тревогу Вера.

– Убийство в том же общежитии. – И поймав непонимающий женский взгляд:– Где Капля… то есть Капитолина жила.

– И кто это?

– Ольга Шульпякова.

Вера закусила губу. Верный признак, что ошеломлена.

– Убийцу поймали?

– Задержали её соседку.

– Будешь писать?

– А куда деваться с подводной лодки? – Фраза, которая приберегается в этой семье для особых случаев.

– Послушай, Вильчек, а не связано ли это с тем разговором? Ну, то, что женщина нам поведала о смерти этой… маньячки.

– Не знаю, Вера. Надо обмозговать.

Женщина намёк поняла и удалилась на кухню. А супруг принялся мерить пространство шагами. Потому что никаких мыслей у него в голове не было.

А потому следовало не бежать впереди паровоза, а предоставить профессионалам разбираться в деле.

После обеда он открыл книжный шкаф и вытащил первый попавшийся под руку том. «Эстетика мышления» – значилось на обложке. Да, давненько он не упражнял мозг философией Мераба Мамардашвили. Страница также была выбрана наугад.

«Когда ты остаёшься один на один с необходимостью думать, не умея ничего другого, когда обречён делать невозможное, то только тогда можно до конца продумать что-то… У мысли нет никаких промежуточных компенсаций и успехов…»

«В точку сказано!»

Вилен Владимирович взял книгу и присел на диван, а не на стул. «Какое-никакое разнообразие!»

«…Я могу бесконечно вглядываться в пирожное, которое держу в руке, описывать его и путём описания того, что я вижу, никогда не приду к тому, к чему приведёт меня непроизвольное внимание, такое описание не проясняет его содержания в смысле восприятия. Я смотрю на пирожное (у Пруста оно называется „мадлен“) и пытаюсь максимально представить его составные части. Но это дурная бесконечность!»

«Вот именно! Испытано на себе».

«Из известного нельзя получить больше того, что оно содержит, из комбинация значений, составляющих известное, нельзя получить новое или неизвестное. Здесь нечто подобное тому, что происходит в русской пословице, определяющей обыск: ищут то, что сами подложили».

Прочитанное не прибавило оптимизма, положив закладку на страницу 85, Адаев отложил книгу и двинулся по опостылевшему маршруту. К окну. Итак, он отказывается заниматься «дурной бесконечностью».

А что взамен?

Надо увидеть собственными глазами хоть часть картины. Не хватает воображения, чтобы представить детали. К тому же подававшаяся гомеопатическими дозами информация, в которой не за что уцепится. Ну судите сами.

На улице Озёрной обнаружен труп руководителя известного в городе театра «Дебют» со следами насильственной смерти. Подозреваемый задержан. Возбуждено уголовное дело.

Для полицейского сайта, допустим, сгодится. Но не для городской газеты.

Редактор снова принялся мерить пространство шагами. А с каждым днём оно уменьшалось в размерах.

Глава 13
Страдания юного буржуа

Итак данная особа исчезла со всех его радаров. Как выразилась бы Нора, «уехала и адреса не оставила!»

Похоже, что пап-мам вздохнули с облегчением. Пожалуй, они всерьёз опасались этой девчонки. «Наивная. Невинная. И оттого опасная». Кто из них дал Мирре такое определение? Теперь уже не важно. Тем более, что девушка не только адреса не оставила, но и своей фотки. Впрочем, в их доме ей было не до сэлфи. А зря. Тату у неё – классное. Даже отец оценил. Что-то про стигматы толковал. А на взгляд Луки, просто девочка помешана на природе. Интересно, если шея у неё расписана – как ствол дерева, руки-это ветки, то по идее должны быть и корни. Скажем, на ногах. Но вот нижних конечностей он и не приметил из-за брюк. Девушке-дереву было отказано в униформе горничной. Интересно, почему? – Да по-кочену! – Последовал ответ самому себе. – Из-за боди-арта, конечно. Небось, мать настояла. Вообще-то можно уточнить у Альки. Всё-таки они с Миррой – постоялицы одного заведения. Интересно, много ли чудиков бродят теперь по улицам из-за нехватки коек для ковидников?

Но это ещё не самая жесть. Судя по тому, что будущий отдых планируется провести в бюджетной Турции, дела у Дамировых обстоят не блестяще. «Финансы поют романсы!» – так сказанула бы бабушка Нора. А для подобного вывода наличествуют многие признаки. Так готовая продукция, для которой прежде предназначалось специальное помещение, теперь складируется в их собственном подвале. «Выгоднее сдать площади в аренду!» – обосновал решение отец. Но Лука-то сообразил: не от хорошей жизни принимаются такие решения. Книги расходятся плохо. И как ещё один пример кризиса: начинающий автор, который печатал в «Библиофиле» свои произведения за деньги, в отчаянии, что нет продаж, взял и бросил весь тираж в костёр. Старшие-Дамировы, чьи детство и юность, прошли в эпоху острого книжного дефицита, у которых рука не поднимается навести порядок в семейной библиотеке, то есть сдать в макулатуру устаревшие издания, были крайне возмущены. «Варварство!»

Одно может служить утешением: поступления на дебетовую карту идут исправно. В издательстве он числится редактором, и как выражается незабвенная Нора, «солдат идёт, а служба идёт!» Но не будем пристрастны к мальчику: время от времени он выполняет поручения главного редактора. Когда случается аврал. Обычно в конце квартала, когда на Софию сваливаются дополнительные заботы.

Ну а в остальные дни… «Твори, выдумывай, пробуй!» – Этот замшелый слоган из советского прошлого повадилась повторять не только Нора. А вся загвоздка в том, что родителям втемяшилось в голову сделать из него писателя. Им невдомёк, что из отпрыска и приличного блогера не вылупится. Что он выдаст в своих текстах? Жизнь «Красных кирпичиков»? Чтобы вызвать на себя огонь из всех пушек за периметром. Оно ему надо? (А всё-таки следует признать: лексикон у мальчика, благодаря его народным корням, сравнительно богат и разнообразен). К сожалению, этого недостаточно.

Вот и остаётся юному буржуа сиднем сидеть на своей мансарде, шастая по Интернету и койкам фрэндих.

На этом поток его сознания становится на паузу: стук в дверь. Деликатный. Отцовский.

Какой-то он подавленный в последнее время. Наверняка из-за бизнеса. Давно следовало перепрофилировать этот «Библиофил» в…

– Сынок! Есть разговор.

– По поводу чего?

– Как мужчина с мужчиной.

«Неужели про тёлок? – Ну это сомнительно. Папа мужал в те годы, когда слово „секс“ писалось ещё с маленькой буквы, а между мальчиком и девочкой выдерживалась дистанция типа нынешней санитарной».

– Лука, есть обстоятельства в жизни…

– Непреодолимой силы?

– Ну типа того…

– Пап, если ты о грядущем банкротстве, то…

– Нет-нет, до этого не дошло. Пока. Тем не менее денег, признаться, у нас стало меньше. И отчасти это объясняет…ну в общем…

– Что, папа? Скажи прямо.

– Лука! Сынок! Будь у меня возможность, я бы никогда не дал повода. Короче, мы с твоей мамой очень хотели ребёнка. Но всё откладывали, потому что желали для него…

– Лучшей жизни?

– Мальчик мой, есть такой способ – суррогантное материнство. Мы им воспользовались. Но не очень удачно. Можно сказать, произошла катастрофа.

– Папа, не тяни!

– В общем, мне пришлось переспать с Лушей, – выпалил Гумер.

– С няней?

– Это потом она стала твоей няней. А поначалу…

– Теперь понятно, почему она называет меня сыночком.

– У неё имеются для этого основания.

– Уф-ф-ф! – выдохнул сын. Но родителем не был понят:

– Чему ты радуешься?

– Что ты не зашёл ещё дальше и не взял ребёнка из детдома. Но скажи, она тебя шантажирует?

– Как ты категоричен, однако… Я бы смягчил формулировку. Луша просит оказать финансовую поддержку. У неё муж потерял работу.

– Мама знает?

– Полагаю, догадывается. Но ты же знаешь Софию, сынок. Она женщина незаурядная. И до скандала не опустится.

– Но с денежками не захочет расставаться. Верно?

На отцовском лице отразилась улыбка.

– Правильно мыслишь, сынок. Но и я теперь, когда ты в курсе…В общем, буду краток. Что называется, отлегло! – С этими словами Гумер покинул обитель наследника. А Лука подумал, что давно не видел отца в таком приподнятом настроении.

И чем эта семейная история не повод для рассказа?

Глава 14
Если ночь темным-темна…

Часть скулы, куда пришёлся удар, пульсирует в так с сердцем. Но по крайней мере я в безопасности.

Сокамерница – молодая цыганка. Сидит в своём уголке и мне не докучает. От неё услышала только одну фразу: «Что у тебя на голове? Ты что бешеным ежом причёсывалась?». Ответа она не получила. И правильно. А то ещё привяжется с разговором. Уболтает в конец.

Я сажусь за стол и начинаю прокручивать в голове последние события.

Берег озера. Мужик с палками для скандинавской ходьбы. Он хотел меня прикончить. Потом была мёртвая тётя Оля. И вот тюрьма. Которая правильно называется так– камера предварительного заключения.

Цыганка сидит без движения, а её подбородок почти упирается в ключицы.

Я снова пытаюсь сосредоточиться на мужике с лыжными палками. То, что это не ЗОЖ, – факт. С ним не было разноглазой собачонки. Что дальше?

Воспоминания набегают каким-то пульсирующими картинками. А в ушных раковинах звучит: «Чур три раза – не моя зараза!» Так говорила тётя Оля. Или дядя Коля? Не помню.

А что было до того?

За стенкой разговаривали на повышенных тонах. Доминировал голос тёти Оли. В отличие от флегмы-брата, женщина заводилась с полуоборота и не останавливалась, пока не выпускала весь пар. К счастью, это занимало немного времени.

Что-то брякает в двери. Это принесли еду. Мутит от запаха еды. Отдаю свою порцию цыганке.

В висках стучат молоточки. На стене – пятно цвета высохшей шпаклёвки. А в нашей общаге было цвета мочи. Если верить Бабуленции, оно возникало сама собой – без видимых причин. А все попытки от него избавиться давали временный результат. Желтизна появлялась снова. И при этом пахла отнюдь не продуктами жизнедеятельности, а чем-то цветочным.

Сокамерница умяла мою порцию и удовлетворённо сложила руки на животе. На её указательном пальце запеклась капелька крови. Будто недавно отодрали заусеницу.

А руки у того мужика были в перчатках. Голубые, латексные перчатки.

Объявляют отбой. Можно ложиться. Опять будут кошмары!

Что доктор говорил про них? Сны– неудачники. Которые провалили своё задание – оберегать психику сновидца от «бессознательного».

На этот случай имеется заклинание:

 
– Если ночь темным-темна, а постель теплым-тепла,
Сплю и вижу: там, во сне, всё могу, всё можно мне.
Всё там есть под облаками,
Чай и столик с пирогами.
Только повода грустить нет во сне!
Тому и быть!
 

Глава 15
Букеты под портретом

В отличие от Ребекки, героини Дафны Дюморье, Вилену не хотелось сберечь это воспоминание, заперев его во флакон, как духи, а потом при желании вытащить пробку. Память не тускнела и не выдыхалась.

Путь к тому дому он нашёл с завязанными глазами.

Прекрасный образчик сталинского ампира. С классическим белым фронтоном, с резными венками под окнами и башенкой на крыше. А ещё мемориальная доска на фасаде, под ней-два вазона для цветов. И они не пустуют.

Даже тогда, когда Капитолину арестовали, сюда приносили свежие букеты. Поговаривают, что Капа заплатила за это подношение заранее и на годы вперёд. Сочиняют! Откуда у скромной разнорабочей такие средства?

Когда Вилен Владимирович был здесь в последний раз? – Прошлым летом. И как всегда притормозил у мемориальной доски. Оттуда на мир смотрели умные Генкины глаза. Форма усов, да и характерный прищур делали мужчину похожим на Андрея Тарковского. Его «Солярис» в своё время произвёл на юного Вилена сильное впечатление и даже поспособствовал формированию образа Творца.

Адаев притормозил и, откозыряв теперь вечно улыбающемуся сопернику, пророкотал:

– Салют, Генка!

В какой-то момент правый Генкин ус дёрнулся, а в глазах заплясали… Чёртики не чёртики, но нечто плохо поддающееся определению. И Адаев поймал себя на желании протянуть портрету руку. Но вовремя пресёк его и потянулся к дверной ручке.

Похоже, что их связь не прервалась и после отбытия бывшего коллеги в мир иной. И не то, чтобы Вилен держал на него зло из-за Капы. Нет, причиной была не ревность. Генка и Капа сошлись уже после того, как была поставлена точка в романе молодого сотрудника редакции «Вести Мирного» и метранпажа типографии «Маяк».

Адаев, увидевший впервые Мякушева на пороге своего кабинета в солдатской шинели, и помыслить не мог, что этот прыщеватый паренёк сделает блестящую карьеру – от внештатного корреспондента до редактора главной городской газеты. А потом и вовсе головокружительный подъём – директор типографии, заместитель главы администрации. Завидовал ли он Генке? – Ещё как! Пока тот не попал в аварию. А какая зависть к мертвецу?

Дом с мемориальной доской известен в городе ещё и Шурочкиным огородом– самым гламурным в городе: грядки, засаженные садовой земляникой, овощами и зеленью, обрамлены бордюрами из стриженого самшита, а под ногами похрустывает гравий дорожек. Имеетсяи резная скамейка, по обеим сторонам которой возвышаются декоративные вазы.

В юности Шурочка слыла поклонницей Марины Цветаевой. Кое-кто из горожан утверждает, что шагая по улице по каким-то своим делам девушка декламировала её стихи. Нет, не во весь голос. А так чтобы соблюсти приличия.

Другой источник информации утверждал, что в предпочтении у девушки были строчки о любви, типа:

 
– Коли милым назову – не соскучишься.
Превеликою слыву поцелуйщицей.
Коль по улице плыву – бабы морщатся.
Плясовицею слыву, да притворщицей.
 

Сама Шурочка ни в каких-то выдающихся танцах, а тем паче поцелуях замечена не была, большую часть жизни проведя в приёмной директора бумажной фабрики «Заря».

«Скромные, невидные девушки старятся как-то незаметно», – такая мысль посещала многих, кто бросал взгляд поверх плетёного забора, которым посадки под окнами Шурочкиной квартиры на первом этаже отделялись от остального двора.

Шурочка, положив под спину большую расшитую диковинным узором подушку, обычно устраивалась на уже упоминавшейся скамье.

Судя по птичьим трелям, доносившимся из трубки Вилена Владимировича, эта кованая скамья нынче служила местом изоляции для бывшей секретарши самого богатого капиталиста города Мирного.

Окажись журналист сейчас в этом садике, старая дева сначала приветственно помахала бы ручкой, а потом, блюдя социальную дистанцию, решительно указала бы на раскладной стульчик в отдалении.

– Как поживаешь, Шурочка? – Давнее знакомство дозволяло журналисту подобное панибратство.

– Хо-шо-шо…Судя по голосу, на Шурочке была одета маска. – А вы? – Шурочка по давней секретарской привычке соблюдала субординацию и на «ты» не переходила.

– Да грех жаловаться!

– Что в мире делается, Вилен Владимирович? – Голос зазвучал яснее, из чего следовало: маска повисла скорее всего на одном ухе, открыв пожухлый ротик.

– Мор! – мрачно выдавил Адаев и тут же устыдился своего пессимизма. Негоже взваливать дополнительный груз на человека и без того несущего бремя лет.

А Шурочка тем временем тему подхватила:

– Один из сыновей Анастасии Цветаевой тоже умер от инфекции. Давно уже… В гражданскую войну.

«Сейчас оседлает своего любимого конька!»

– Потрясающая и во многом поучительная история сестёр Цветаевых! Две родные души– два полюса. Старшая – поэт– новатор, у младшей– пара забытых нынче книжек. У Марины, подпитывающейся энергией плотской любви, ранняя ужасная смерть. У Анастасии, добровольно вставшей в молодости на путь аскезы, долгая жизнь и мирная кончина.

– И кто прав?

– Не знаю! – доносится из трубки.

«Ответ, достойный мудреца, пусть и доморощенного!»

– Шурочка, я звоню по делу.

– По какому же, позвольте спросить?

– А вы хорошо знали вашего соседа Геннадия Мякушева?

– Раскланивались по-соседски. Да и только.

– А его гражданскую жену вы встречали? – Вилен Владимирович из уважения к покойнице вместо слова «сожительница» употребляет расхожий эвфемизм.

– Капитолина проживала здесь какое-то время. – Последовала пауза. Воображение журналиста нарисовало Шурочкин лоб, который напружинился в стремлении вспомнить конкретные годы. Увы, знаменитая секретарская память стала давать сбои, и женщина ограничилась коротким уточнением:-До его гибели. – До журналиста донеслись какие-то посторонние звуки. «Поправляет подушку за спиной». – А потом начались хлопоты. Капитолина отсудила жильё у родственников в пользу своей дочери.

– Как это ей удалось?

– Геннадий– благородный мужчина-признал отцовство.

– Но ведь дочь погибла в той же аварии, что и Геннадий. Или я не прав?

– После того несчастья у Капы внутри точно течь образовалась. Она стала худая и окаменевшая.

«И денежки за квартиру никуда не вложила. Предпочитала жить скромно и незаметно.

По какой такой причине?»