Текст книги "Поцелуй через стекло (СИ)"

Автор книги: Алина Воронина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Глава 22
«Кисляй» и бандитская дочь

На мансарду солнце заглядывает весь день. Через наклонные окна в крыше. А по степени освещённости стропил (их оставили на виду намеренно для полноты мансардного образа), можно определять время суток. Рассвет и закат – самые продуктивные для умственных занятий обитателя мансарды. Да, при свойственной ему созерцательности младший-Дамиров тяготеет к размышлениям о жизни. А в последнее время и серьёзный повод возник.

Не то чтобы Лука страшится перспективы остаться ни с чем. На самом деле он не ведает – каково это. Надо полагать, что и особого негатива по поводу банкротства не испытывает. Досаду вызывают лишь участившиеся визиты на верх Софии с её опасениями по поводу душевного состояния ребёнка. Как следствие ему приходится имитировать творческий процесс, то есть писать. Поскольку никакого стоящего материала «Красные кирпичики» не предоставляют, он принимается за истории, рассказанные бывшей помощницей по хозяйству. «Само-знамо»(подслушанное у неё выражение) они касаются постояльцев «Божьей коровки».

Откопав в недрах письменного стола блокнот, Лука излагает факты. Первый заголовок – «Жизнеописание Марины Кудреватой».

Девочка появилась на свет в северной глухомани и с ранних лет была склонна к бродяжничеству. «Поиски другого места»– так объясняет девочка свою тягу. Большую часть детства Марина проводит в интернате для умственно-отсталых детей в Двинске Архангельской области, а своё совершеннолетие встречает в «Божьей коровке». Марина входит в транс посредством верчения на месте, которое напоминает танец дервишей. Утверждает, что «умеет сниться».

В этом месте ручка повествователя застывает на месте. «Шишки-едришки!» – выражение, заимствованное у бывшего личного водителя Дамировых. Мирра не озаботилась пояснить, что это значит – «уметь сниться».

А если спросить у Альки? Удобно ли? После некоторых колебаний он берётся за мобильный.

Судя по радостным интонациям, «бывшая» успела заскучать на карантине и не прочь потрепаться.

– Видишь ли, друг мой Лёнька! – (Будучи в духе, Алька склонна величать молодого человека именно так – в память об одноимённой книжке, которой зачитывалась в детстве). -Интересующая тебя персона – любимый объект доктора Шехтмана. А у него, помимо неврологии, имеется что-то типа хобби. Всякая там эзотерика.

– Но если всё так, то у девушки должна быть какая-то предрасположенность. Я прав?

– Видишь ли, психиатры – это особая каста в медицинском сообществе. Они все немножко того…

– А что конкретно про эти сны тебе известно?

Немного. А если по чесноку, то ничего.

– Жаль! – не смог скрыть разочарования молодой человек.

– Про это тебе может рассказать Мирра. Ну та самая. Из города Мирного.

– Она тоже умеет сниться?

– Про это не знаю. Но в каких-то экспериментах участвовала.

– А что представляют эти экс…

– Сознательное управление сном. Это всё, что мне известно.

Оживлённый диалог «бывших» на этом прервался. Пауза затянулась, так что на одном конце провода даже встревожились:

– Чего ты приуныл? Если требуется забойный сюжет, то Федька – в самый раз будет.

– Какой ещё Федька?

– Лилипут.

– Их называют маленькими людьми.

– Иди на фиг со своим гуманизмом! – взбеленилась Алька, несколько подуставшая от разговора.

– Окей, а что ещё интересного можно о Фёдоре сказать?

– Парень родился без рук. Но при этом рисует и выжигает по дереву.

– Как это?

– Ногами! – На том конце хохотнули. Звук получился такой, словно полоскали горло тёплой водой. – Твоя наивность меня умиляет!

– Спасибо, Аль! Ты мне очень помогла. – Поддал ответного сарказму Лука.

– Погодь, не убегай. Имеется ещё и душещипательная история. Слышь?

«Как девушка всё-таки опростилась в этом своё заведении!» – подумал Лука, но оставил своё мнение при себе.

– Да, Аля, я слушаю.

– Наведалась как-то в нашу богадельню одна журналисточка. И очень нашим Федей впечатлилась.

– Как человеком?

– Дурень! – В трубке снова сполоснули горло. – Как проектом. Сварганили целый сценарий. Люблю – не могу. Хочу спасти! Ну всякая лабутень.

– Ну почему же сразу лабутень?

Вопрос демонстративно пропустили мимо ушей:

– Ну и, само собой разумеется, всякие там ток-шоу начались. Барышня по ним целый год гастролировала. Много денег огребла. Знамо дело, хотела всё при себе оставить. Но мы не дали. Пригрозили ей разоблачением. Поначалу она отбрыкивалась. Тогда я папку своего подключила. Ну а он человек из 90-ых. Сам знаешь. (Лука, честно говоря, был не в курсе этих биографических подробностей Бондалетова). Короче, прижали к стенке и заставили делиться.

– Раскулачили успешно?

– Вполне. Федька себе комнату в общаге купил. Стал там жить-поживать. Однако свобода и деньги счастья не принесли маленькому человеку. Заразился там «русской болезнью». К слову сказать, напрасно её русской именуют. Англо-саксы побухивают тоже не слабо. Кому как не тебе, обучавшемуся в туманном Альбионе, это знать!

– Не буду с тобой спорить. Дальше что было?

– Хэппи энд! А всё благодаря Мирре. Ну и твоя Алька в стороне не осталась. Короче, вернулся Федька в отчий дом, то бишь в «Божью коровку». А там у Шехтмана не забалуешь. Дис-цип-ли-на! Подъём в семь. Отбой в двадцать два.

– Спасибо, Аля! Правда, спасибо.

– Ну бывай, друг мой Лёнька!

И несостоявшиеся жених и невеста разъединились.

«А всё-таки хорошая девчонка эта Алька!» – подумал Лука. – Хотя и дочь бандита.

«А всё же есть что-то привлекательное в нашем соседе!» – пришло в голову Але. – Хоть и «Кисляй».

Глава 23
Ёлы-палы! Лес густой…

– Послушай, Зулейха!

– Меня зовут Румия! – отрезала мачеха.

– О да, прошу прощения. Я тут немножко запутался.

– Не причиной ли тому алкоголь?

Ударение на первом слоге грешного слова добавляло сарказма.

– Твоего отца (Да будет милостив к нему Аллах) это не обрадовало бы. – Женщина подбирала слова помягче.

– Послушай, Зулей… Румия! Ты хорошая женщина и вообще истинная татарочка, но… – По шее мачехи пошли красные пятна. – Но в жизни выпадают и другие комбинации.

– Гумер, что ты несёшь? Твой отец…

– Ты права, женщина! Я Дамиров.

– Ты позоришь свой род!

– Род? А тебе известна моя родословная? Нет у меня никакой родословной! Хотя, без сомнения, я конкретный поволжский татарин. Рыжий, как лиса. Разрез глаз– покрупнее, чем даже у иных славян. Короче, тот ещё булгар. Но не суть! В душе я русский. Похлеще некоторых русских вместе взятых. А вообще мы все на этой Среднерусской возвышенности так перемешались, что превратились в одну большую крепкую орду. И я горд этим. Потому как только моя русская душа может так петь!

И надтреснутым голосом он завёл:

 
– Поле, русское поле!
Светит луна или падает снег,
Счастьем и болью связан с тобою,
Нет, не забыть тебя сердцу вовек!
 

Допеть ему не дали, вытолкав взашей.

И где тут, скажите на милость, почтение к старшему в роду?

Ничего не оставалось, как отправиться восвояси. А под «восвоясями» подразумевалось не что иное, как старый родительский дом. А поскольку мужчина находился сильно «под мухой», пришлось взять такси. Оно и доставило его в Лопуховку.

…Сквозь причудливо разросшиеся стебли плюща виднелись брёвна, потемневшие от времени, а мутные окна подслеповато щурились.

Гумер резко выдохнул, будто в ноздри попал инородный предмет, и толкнул дощатую дверь. Пахнуло нежилым. Он миновал сени, в которых стояли пустые вёдра. Рядом притулилось коромысло. «Материнское!»

В родительской спальне всё оставалось на прежних местах. Он опустился на стул, сиденье которого было обито набивной тканью. Стул этот, как и его три сородича, сохранили первозданную свежесть, ибо предназначались для гостей. Припомнив это, Гумер отметил детскую цепкость своей памяти. Затем его взгляд упёрся в прикроватный столика, где лежал толстый, но компактный томик в зелёной обложке.

«Коран!» Вот над какими духовными вопросами бился отец– атеист на склоне жизни.

Гумер полистал зелёный томик, отметил карандашные подчёркиванья и вернул на место, после чего прилёг на старую металлическую кровать с блестящими шариками на спинках. Скорее всего на ней он и был зачат. От этой мысли в голове вдруг всплыли строчки английского поэта Джеймса Томсона «В комнате»:

 
– И молвит ложе: средь людей ничто не ново для меня.
Я с ними в счастье и беде за ночью ночь, день ото дня.
Я знаю, чёрен кто, кто бел,
Кто здрав, недужен кто в дому,
Кто стал отцом, кто овдовел,
Кто погрузился в сон, кто – в тьму.
 

Но эту оду кровати прервало какое-то движение снаружи. Не вставая с ложа, он отогнул занавеску. Ни души.

Мысли вновь вернулись в прежнее русло.

Когда он в последний раз писал стихи? Когда любовался закатом? Или просто лежал на траве? – Не вспомнить теперь. И ведь прав поэт, имя которого он напрочь забыл:

 
– Всё меньше любится,
Всё меньше дерзается,
И время лоб мой с разбега круши,
Приходит страшнейшая из амортизаций —
Амортизация сердца и души
 

Невесёлые размышления были прерваны поскрёбываньем в дверь. Чертыхаясь, он поднялся с кровати и двинулся к выходу.

– Кто там?

– Это я! – пропищали снаружи.

– Ёлы палы! Лес густой! – вырвалось у него заимствование из лексикона незабвенного шофёра Толи.

Девушка Мирра из города Мирного. Собственной персоной.

– Можно мне войти?

На незваной гостье – футболка и шорты. Так что тату предстаёт во всей полноте картины: волнистые корни спускаются к щиколоткам и далее по подъёму ступни. В добавление к ветвям на руках.

Но, будем честны, округлая, задорная попка «девушки-дерева» тоже не была обойдена вниманием.

– А ещё говорят, что незваный гость хуже татарина! – шутит Гумер, пропуская Мирру вперёд. – Как ты нашла меня?

– Чисто случайно. Я встретила вас на площади.

– Ты следила за мной? – оторопел мужчина.

– Ну если вы так это называете… – Конец фразы она предпочла проглотить.

– Чай? Кофе?

– Просто воды. – Она сняла чёрный кожаный рюкзак и поставила на пол. Он сходил на кухню и принёс бутыль, припасённую на случай утренней суши.

– Из местного источника, – отрекомендовал он напиток, разливая по гранёным стаканам. Гостья пригубила.

– Чем обязан визиту? – осведомился он, усаживаясь напротив, и тут же выдавил усмешку, призванную сгладить велеречивость фразы. В стенах, оклеенных незатейливыми советскими обоями, она звучала неуместно.

– Да так… Решила проведать.

– Миррочка, дорогуша, хочу напомнить, что сейчас эпидемия, а я – изолянт.

– Чур три раза-не моя зараза! – усмехнулась «дорогуша».

– В этом и заключается твоя благая весть?

Она поёрзала по табуретке, отчего та издала протяжный, на грани неприличия звук.

– Просто хотела сказать, что…В общем, неважно! – Здесь она скрестила ноги, отчего «корни» переплелись. – Я скоро уйду.

«Не уходи!» – взмолился он про себя и взмахнул рукой, словно отгоняя мысль.

– Привет вашей семье передавайте, – продолжила гостья. И в какой-то миг Гумеру почудилось: на её правой радужке запульсировала янтарная точка.

– Семье? А-а-а, непременно, – промямлил мужчина и моргнул, пытаясь скрыть ответный сполох в собственных радужках.

Начиная вожделеть к задорной попке, мужчина сосредоточился на тонких, как у фламинго, конечностях. Теперь рисунок на них ассоциировался с венами и вообще с кровеносной системой. Это снизило градус влечения.

– У меня не было отца. Вернее он имелся, но я его не помню.

«Она что, пытается списать своё поведение на детские травмы?»

– Извини, дорогуша, за прямоту, но какое отношение это имеет ко мне?

– Сама не знаю.

По всему её виду было заметно: девушка нечасто встречалась с великодушием, а ещё меньше рассчитывала на него.

– Тогда ты пока поразмысли на сей предмет, а я приготовлю нам чаю.

– Да, я, пожалуй, бы выпила.

– Чёрного или зелёного? – крикнул он из кухни.

– А какой вы любите?

Он предпочитал зелёный. И чтоб не в пакетиках.

Просто удивительно, как меняются вкусы в течение лет. Когда-то он заливал внутрь очень крепкий и сладкий чёрный чай.

Он пошарил по полкам в навесном шкафчике. Печенье в пачке. Сгодится. Сахар тоже есть. Взгляд наткнулся на старый расписанный какими-то аляповатыми цветами поднос. Сгрузил всё имеющееся в наличии для чаепития на него и вернулся в комнату.

Она оказалась пуста.

«Отлучилась в туалет».

Считается, так, по крайней мере посчитал Росстат, что по наличию канализации Россия в семёрку самых продвинутых в этом плане государств ещё только стремится. Вот и в Лопуховке, как при Иване Грозном, пользуются сооружениями, именуемыми «выгребными ямами». А потому визиты к ним требуют времени, особенно для слабого пола. Убедив в этом себя, хозяин принялся расставлять на столе пузатый заварочный чайник, две разномастные чашки, сахарницу и даже сливочник, куда он слил молоко.

Минуты шли за минутами, а гостья не возвращалась. Тогда он налил себе чаю и отхлебнул. Дивный запах мяты наполнил комнату. Он сделал ещё пару глотков, и подошёл к старому комоду. С трудом вытащив ящик, нашёл полотенце для рук, попутно отметив наличие постельного белья.

«А вдруг девушка так припозднится, что будет просто неприлично не предложить ей подождать до утра?»

От этой мысли тепло растеклось где-то там – внизу. Но уже через секунду подуло арктическим холодом:

«А если нагрянет Софья?»

И он впервые пожалел, что, решаясь на самоизоляцию, не захватил с собой мобильник. Всё-таки полезная вещь для уточнения и сверки планов.

Однако куда запропастилась «задорная попка»?

Он вышел на крыльцо, пересёк двор и вошёл в конюшню. Там, в дальнем углу, и разместился нужник. Давным-давно его невеста Софочка, отправившись сюда по нужде, попала в заложницы к своенравному козлу Борису, подпиравшему рогами дверцу. Тем не менее всякий раз Гумер, наведываясь сюда, вспоминал о целебном молоке пяти Борискиных супружниц и надеялся, что козье семейство, в свой срок принесённое в жертву отцовскому мясоедству, пощипывает нынче травку на райских пастбищах. (Если верить матушке-покойнице, Эдем для парнокопытных предусматривается.)

Хватило одного взгляда на дощатую дверцу сортира, чтобы понять: пользователь отсутствует. Однако игнорируя щеколду, находящую в позиции «заперто», он слегка касается костяшками шершавой некрашеной поверхности. Никто голоса не подаёт. Он возвращается в избу и с порога кричит:

– Мирра, ты здесь?

Тишина.

«Обиделась на его холодный приём и ушла. Ну и хорошо. Одной заботой меньше…»

Он усаживается за стол и наливает себе свежего чаю.

В это время его ступня касается чего-то твёрдого.

Какой-то свёрток скрывается под волнистой бахромой скатерти, давно забывшей про свой изначальный цвет.

Глава 24
Глаза и уши Адаева

Зиночка привычна к вспышкам материнского гнева. Они не направлены лично против неё. Родительницу сердит весь мир. Дочка это осознаёт, но на лето всё же стремится сбагрить Лидию Марксовну (одно отчество чего стоит!) в загородный пансионат «Уютный уголок». На это деньги откладываются уже с зимы. Ясное дело, без подработки здесь не обойтись. В том числе в адаевском еженедельнике. Хотя перепадает ей здесь в виде гонорара негусто, лейтенант Сыропятова и этим не пренебрегает. «Курочка по малости клюёт, а сыта бывает!» – вторит она заимствованной у матери стратегии.

Однако на этот раз Зинаида готова отказаться от журналистского задания. А всё потому, что оно выпадает на четверг– день свиданий. Так повелось с её первой встречи с Радиком. И длится уже восемь лет.

Все карты спутала эта пандемия. Будь она неладна! Вслед за санаториями и пансионатами закрылись и отели. Матушка безвылазно сидит дома. И Горбатый переулок – этот беспроигрышный вариант– накрывается медным тазом.

На Зинино счастье, семья Сыропятовых – многодетная. И у всех её сестёр – по квартире. Будучи старшей, Зина не привыкла перекладывать свои проблемы на них. А потому вариант – на самый крайний случай. Но похоже на то, что пришёл его час.

Звонок Адаева застаёт женщину за подготовкой территории к свиданию, и первое побуждение– послать редактора куда подальше. Но она достаточно вымуштрована службой, чтобы сделать это на первых пяти секундах. А на шестой вступают доводы рассудка. Вилен на гонорары не скупится – даже в случае, когда под текстом отсутствует её фамилия. К тому же, благодаря замолвленному за неё словечку, Зина оказалась на федеральном канале, когда там вовсю гремело «дело Греты Тунберг».

Пусть приглашённому из глубинки эксперту позволили держать рот открытым лишь десять секунд, а всё остальное время камера лишь наезжала на неё, гонорар-то оказался впечатляющий. Плюс уважение коллег. Да и начальство не обошло вниманием: ещё один пункт в отчёте о проделанной работе в области информирования населения.

По ходу всех этих размышлений склонил чашу весов в пользу задания самый последний аргумент – время. По всему выходило, что к назначенному часу она должна успеть. Всего-то и делов – поприсутствовать на похоронах и сделать фотосъёмку.

– Все расходы будут оплачены! – заверил голос в трубке. – Ну и в остальном… свои люди – сочтёмся.

Возразить было нечего, и Зина принялась приводить себя в порядок. Первым делом была извлечена из шкафа форма – весомый аргумент в пользу её присутствия на траурной церемонии. «Да, бдит власть! Проверяет – не слишком ли многолюдно на прощании, соблюдена ли установленная норма скорбящих». Ну и последующие за этим вопросы тоже будут выглядеть естественно в устах человека в погонах.

Обеспечив таким образом вразумительное обоснование своей миссии, руководитель полицейского пресс-центра подкрепилась плотным завтраком, уступив тем самым настоянию матушки, затем позвонила на работу и доложила о командировке. Поскольку работа её была ненормированной и предусматривала выезды за городскую черту, никаких вопросов не последовало. К тому же начальство изначально, то есть первым пунктом рассматривало Сыропятову как человека пишущего, а потом уже служивого.

Объявленные властями меры повышенной готовности, как и следовало ожидать, сказались на пассажирском потоке очень даже зримо. В салоне маршрутки набралось каких-то шесть человек.

Прощание было назначено на 11 часов. Без пяти одиннадцать в ритуальном зале морга уже стоял гроб, в котором навеки застыло восковое Ольгино лицо. По обоим сторонам протянулись лавочки, чья протяжённость подчёркивала скромное число скорбящих. Это мужчина в чёрном костюме, не знающий куда деть руки. Рядом старушка с испитым лицом. «Брат и мать», – предполагает Зина, успевшая узнать о семейном статусе покойной: разведена и бездетна.

В зал Зина не входит, предпочитая наблюдать за церемонией со стороны. Вот молодой видный мужчина заносит венок с надписью «От коллег по театральному цеху». Представительная дама ставит рядом с гробом корзину цветов.

Если Адаев рассчитывал, что убийца заявится на похороны, то пока его расчёты никак не оправдываются. Ни один из присутствующих не вызывает ни малейших подозрений. Тем не менее Зина незаметно фиксирует каждого на свой телефон.

После выноса гроба распорядительница похорон запирает входные двери морга, оставив внутри двоих – мужчину в чёрном костюме и старушку с помятым лицом. Значит, Зина не ошиблась: эти двое связаны с покойной кровными узами, ибо этот обряд проводится только с родственниками.

Все провожающие умещаются в одном микроавтобусе, рассевшись по бокам от гроба. Процессия трогается, и Зина остаётся наедине с женщиной в чёрном платочке. Той самой распорядительницей, позаботившейся о закрытии дверей, дабы родные души не последовали за отошедшей в лучший мир.

– Покойную не будут отпевать? – интересуется Зиночка, чтобы завязать разговор.

– Нет. В Господа Ольга не верила. И даже как-то высказалась…

– В адрес Бога?

– Нет, что вы! – всплеснула руками женщина. – В адрес батюшки. Мол, её театр умеет делать то, что редко удаётся ему.

– И что же это?

– Объединять людей чувством любви к общему делу! – не устояла перед напором любопытства женщина.

Чтобы не вызвать у неё чувства раскаяния за развязавшийся язык, Зина умело перевела беседу в другое русло, спросив, как лучше пройти к общежитию.

Женщина с готовностью сообщает оптимальный маршрут, а заодно интересуется целью визита полиции. «Следствие по делу продолжается,» – непроницаемым видом сообщает старший лейтенант Сыропятова. Вполне удовлетворившись ответом, женщина сообщает:

– Там сейчас старшая по дому верховодит. – И несколько помедлив, сообщает:– Мне с вами по дороге.

«Ого, похоронный запал ещё не истрачен, и тётеньке хочется поучаствовать».

И словно в подтверждение предположения, безымянная тётенька сыплет сведениями из биографии покойной. Мать досталась непутёвая, а вот братец – толковый.

– А муж?

– Даже цветочка не прислал на похороны! – отбрила провожающая.

У крыльца они распрощались.

– Я ведь не в «Голубятне» проживаю. Вон моя обитель! – Следует взмах руки в сторону опрятного домика с палисадником.

– Спасибо за содействие! – кивает Зина.

Женщина, отвесив лёгкий поклон, бодрым шагом двинулась к своей обители. А Зина, взглянув на циферблат наручных часиков и убедившись, что до свидания остаётся ещё много времени, стала подниматься по сколотым ступеням.

В секции дверь была нараспашку, и там хозяйничали несколько женщин. «Поминальный обед стряпают». По громким чётким распоряжениям она сразу распознала старшую по дому. Это была крупная женщина с резковатым рисунком рта и недоверчивым взглядом. Но даже на неё форма подействовала обезоруживающе. Правда, при всём желании женщина вряд ли могла помочь следствию. Ульяна Сергеевна располагала крайне скудными сведениями, которые наверняка уже были зафиксированы сначала приехавшей на вызов полицией, а потом и капитаном Затопец. Тем не менее старшая по дому с готовностью повторила их. Дальше того, как она лично провела тот вечер и какой добросовестной жиличкой была убитая, не пропускавшая ни одного собрания жильцов и исправно платившая за ЖКУ, дело не пошло. Тем не менее Зина всё тщательно записала. После чего проведя ещё четверть часа в обществе стряпух и сделав снимки общей кухни, «глаза и уши» Адаева покинули «Голубятню».

Удивительное дело, но близость Танатоса совсем не помешала Эросу заявить о своих правах, и весь обратный путь Зиночка грезила о крепких мужских объятиях. В своём нетерпении она даже не заскочила домой, чтобы переодеться и проведать мать, а заявилась на квартиру как была– в форме. Там она с удовлетворением отметила восхищённые взгляды любовника. Его объятия оказались ещё крепче, чем мечталось. Прямо-таки медвежьи! Зина даже осадила Радика:

– Эй, полегче!

В то время, как его доверенная следовала позывам расходившегося либидо, Адаев трижды набирал её номер. «Абонент вне зоны доступа!» – следовал ответ. «Четверг!» За годы сотрудничества это давно перестало быть секретом: раз в неделю его «источник» встречается с мужчиной. Адаев не одобрял связи с «женатиком» и вообще считал, что Зиночка достойна лучшего. Но, как говорится, любовь зла…

Изначально предполагалось, что эта интрижка обречена на скорую развязку. Но год шёл за годом, а ни Зина Сыропятова, ни Радик Бибарсов разрыв не инициировали. А с уходом одного из партнёров из органов, связь и вовсе перестала считаться предосудительной. А какой с бабы спрос? Эту логику Зиночкиного начальства Адаев мог только предположить. А как оно было на самом деле – остаётся лишь гадать.

Час шёл за часом, а сигналов от «источника» не поступало. Неужели свидание так затянулось. Что ж, женщину можно понять. Радик – мужчина в самом соку. Мужик – вжик! Так отзывались о Бибарсове в Мирном. И очень даже справедливо. Ну и Зиночка ему под стать. Хотя, надо признать, приятная округлость уже грозилась превратиться в грузность, а белокожесть начала отливать усталостью.

От нечего делать и утомившись проверять свою электронную почту, Адаев сделал несколько упражнений: наклоны вперёд, приседания и подскоки на месте. Кровь бойчее побежала по сосудам, и в памяти газетчика ожила предыстория романа греховной пары.

Ещё в школе Зина увлеклась не кем иным, как младшим братом Радика. Они даже хотели пожениться. Но семья с таким выбором юноши упорно не соглашалась и даже подобрала ему другую невесту. Оказать на брошенку воздействие, чтобы отпустила парня с миром и не чинила препятствий свадьбе, доверили Радику. Почему выбор пал именно на Радика? Во-первых, он тоже носил полицейские погоны. Во-вторых, обладал авторитетом не только в роду, но и в обществе. При бандитском нападении на дом тестя Радик положил почти всех. Правда, ходили слухи, что ему в этом активно помогали: якобы, охотничьими ружьями в семье умели обходиться не только мужчины. Как бы то ни было, следы пороха удалось установить только у одного члена семьи. И только он один пошёл под суд за превышение обороны. Никто в городе не удивился, когда было обнародовано его имя – Радик. Понятное дело, что в таком щепетильном деле как разрыв сына с девушкой родители положились на своего первенца и защитника.

С каким сердцем Радик шёл по Горбатому переулку, где жила возлюбленная брата, история умалчивает. Одно достоверно: время было выбрано, когда Зиночка находилась дома одна. За кадром осталось многое. Например, озвученные аргументы против их брака и женская реакция на них.

Как ни провоцировали Зиночкину матушку «добрые соседи» расспросами, Лидия Марксовна отвечала фразой: «Надоели друг другу, ведь считай с восьмого класса хороводятся». А лицо при этом – вежливо-снисходительное. Мол, любопытничайте себе на здоровье, только нас этим не проймёшь.

Едва отгремела свадьба младшего Бибарсова, как появился ещё более оглушительный повод для пересудов. Зина спуталась с Радиком!

Находились и защитники, уточнявшие: «Влюбились они! Так что глаза у обоих отсвечивают и переливаются».

Сначала слухи курсировали строго в пределах Горбатого переулка. Но с течением месяцев проникли в профессиональные круги.

Радик к тому времени службу оставил. Эстафету принял Руслан. А учитывая то обстоятельство, что в подразделении по делам несовершеннолетних, где он служил, женщин – большинство, тема обсуждалась долго и со смаком. Высказывались даже предположения, что начало романа было положена Зиночкиной матушкой, которая, якобы, заявила Радику:

– Твой братец испортил девку – пусть семья и возместит нанесённый ущерб. А Радик, будучи известным приколистом, тут же нашёлся:

– В случае компенсации могу предложить себя.

Мужик сказал – мужик сделал. В тот же вечер, по слухам, остался в Горбатом с ночёвкой. А Лидия Марксовна по такому случаю даже ушла навестить старшую дочь и не казала домой носа целый месяц. «Медовый!» – уточняли соседки. «Захомутали женатого человека!» – вторили им другие. «А жена у него такая миленькая! Девочка совсем!» – добавляли третьи.

Все эти воспоминания всплыли в памяти газетчика во всех своих бесполезных подробностях. Его профессиальное рвение жаждало совсем других фактов.

Выдохнул Адаев лишь ровно в 21 час. Зина соизволила выслать на электронную почту снимки и комментарии к ним.

Поначалу жадно ухватившись за материал, вскоре журналист констатировал: «Пустышка!»

Лёг спать с чувством зря прожитого дня Адаев лёг спать.

Одно укрепляло дух: карантинная неделя заканчивалась.