Текст книги "Любовь преходящая. Любовь абсолютная"

Автор книги: Альфред Жарри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

VII
Эта

Греческое имя этого персонажа, Θάνατος[138], – мужского рода; некоторые латинские интерпретаторы передают его именем другого инфернального божества, Orcus[139]. Я полагаю, что лучше оставить оригинальное название, хотя французское слово Смерть – женского рода. Это ничего не меняет ни в игре, ни в характере персонажа.

П. Брюмуа

«Греческий театр»[140]

Когда ему минуло четыре года, Госпожа Жозеб стала сама водить его по утрам в класс Самых Младшихпри городском лицее.

По крутому склону, доступному лишь по спирали, следуя мощеным скатом речушки вкруг серпантинного стержня [141]141
  игра на полисемии и омонимии: noyau de la vis(досл. «ядро винта», т. е. основа винтовой лестницы) может еще прочитываться и как noyau de la vie(«ядро жизни»).


[Закрыть], что называлась Роке [142]142
  фр. roquet– «шавка», а также «злюка» и «ворчун».


[Закрыть].

Затем – по маленькой и также извилистой улочке, где он гордился своим недавним умением идти по поребрику тротуара, вдоль ручья, – как ему представлялось, – по кромке над бездной.

И вот, за железной дверью, в цветущем саду, который называли двором, его одиночество скреплялось прощальным поцелуем его матери.

Быть может, вспоминая о материнских юбках или же просто набирая воздух в легкие прежде чем выговорить сложное имя, а, может, потому, что все малыши были одеты в девчоночьи плиссированные юбки [143]143
  в то время маленьких мальчиков часто одевали «по-девичьи», в юбочки.


[Закрыть], каждого из них он называл – в общих чертах рассказывая нотариальной чете свои школьные приключения, – ЭТА.

–  ЭтаМекербак, этаЗиннер, этаКзавье.

А, отвечая урок, лез под крылышко к учительнице, поскольку Самым Младшим преподавала дама.

Госпожа Венель [144]144
  фр. venelle– «улочка».


[Закрыть].

Он так никогда и не узнал, была ли это действительно ее фамилия или же персонификация улочки, что ежедневно в школу вела.

Он умел читать и расписывать тарелки, иероглифами (или каракулями, как все дети, он рисовал человечков с лица и затылка одновременно) и вечностью, и так никогда и не понял, зачем его отправляли сносить этот поток учености.

По-своему рассудив, он решил воспринимать ее как затейницу, что курьезами развлекает.

Она и в самом деле, дабы удобнее воздействовать на рассеянных и отстающих, вооружалась длинным ореховым прутом.

Что-то вроде волшебной палочки.

Когда она не использовала этот телефон [145]145
  У Жарри телефон ( греч. τηλε – «расстояние» и φωνή – «звук») передает на расстояние приказы.


[Закрыть](ибо предпочитала исправлять, с костяным стуком шлепая по ученическим пальцам белой рукояткой ножа для бумаги, которая колебалась с интервалами, изохронными вибрациям лезвия), то отбрасывала его за свою кафедру, в кучу тетрадей рваных, в угол, который называла (термин Эмманюэль воссоздаст позднее) – кафарнаум [146]146
  Во фр. яз. сущ. capharnaüm означает «беспорядок», «хаотическое скопление». Кфар Нахум ( ивр. «деревня Наума») или Кафернаум ( др. гр. Καφαρναονμ у Иосия Флавия) – город в Галилее, к I в. н. э. тесный и шумный, поскольку через него пролегали торговые пути с побережья Средиземноморья до Сирии и Малой Азии. Французское заимствование может подтверждаться и библейской этимологией: «Через несколько дней опять пришел Он в Капернаум; и слышно стало, что Он в доме. Тотчас собрались многие, так что уже и у дверей не было места» (Мар.2:1,2).


[Закрыть].

Тогда, в первый раз, ему послышалось «кофр эпиорна» [147]147
  Эпиорнис ( Aepyornis) – вымершая бегающая птица отряда эпиорнисов, близкого к страусам. Остатки Э. известны из четвертичных отложений Мадагаскара. Высота Э. более 3 м, яйца Э. весили до 8–9 кг. Э., как и динорнис, истреблен в XVII–XVIII вв. человеком.
  Динорнис ( Dinornis) – вымершая бегающая птица отряда моа. Остатки Д. известны из плиоценовых и четвертичных отложений Новой Зеландии. Д. достигали роста 3 м, яйца Д. весили до 8 кг. Д., как и эпиорнис, истреблен в XVIII в. человеком.


[Закрыть], что показалось более внятным, более точным и даже роскошным.

Вскоре он увидел эпиорниса и динорниса на гравюрах.

От этого школьного года у него не осталось никаких других привычек, кроме увлечения, подражательного, деревянными ножичками для бумаги, которые он называл более абстрактно ножами.

Их ему вырезал нотариус, а сам он украшал их и совершенствовал, несомненно по образу пилы живой, прожорливой и творчески заостренной, которая, с высоты жердочки красного дерева являла себя восхищенному взору: от зубчиков мелких, через изгиб изощренный, до зримого на обороте, у самого острия, слова тесак.

Как-то раз он провел всю вторую половину дня в прострации после сладких страданий, лежа плашмя перед пучками розог и ужасающим ликом Отца Бичевателя.

И добрую часть вечера подстерегал – теребя деревянное орудие пытки под диваном, на котором прикидывался спящим, – своего товарища Кзавье, чьи родители общались с нотариусом.

А окончательное воспоминание о классе Самых Младших схематически свелось к Кзавье, – черты, стираемые эскизной подменой X [148]148
  Заглавная буква французской фамилии Кзавье – X ( Xavier). Жарри соотносит ее с крестом (t) на похоронных занавесях в церкви или доме усопшего.


[Закрыть], что к похоронам у ворот бледнеет на полотнах под человечьими черепами:

ЭтаМеккербак, этаЗиннер, эта…

ЭТА СМЕРТЬ.

VIII
Один

Когда ему исполнилось пятнадцать лет, Госпожа Жозеб (точный образ его материдо этой даты в памяти не сохранился) во время каникул – через заросли древовидных папоротников – отправилась его повидать.

Поскольку в доме нотариуса для Эмманюэля, уже юноши, подходящей комнаты не нашлось, Жозеб одарил парижского пансионера вольным двухмесячным жильем на одной из своих ферм, которая – как и большинство ферм, – была просторна и могла уместить несколько замков.

Посреди парков, на холмах.

Обрабатываемые склоны и долина к морю классическим образом уподоблялись разноцветно залатанным рабочим суконным штанам, которые для демонстрации тех самых заплат, словно дерево, растянулись бы вверх тормашками.

В глубине развилки – кущи каштанов, скрывающие свои корни в папоротнике.

Варии, на ее пологом пути, встречались лишь растения и животные.

Все – небезопасные.

На плато, перед спуском, утесникис золотыми цветами в оправе – камень в обмен на металл – с изумрудными шпильками.

Дрок, менее агрессивный, но искусственно пчелами укрепленный.

Терновника иглы, солнцем очищенные от мха, как огневые длинные копья в пепле компоста.

Мокрицы, тщательно облаченные в латы.

Жучки-карапузики цвета траура плевались кровью, словно разбрызгивая свежие мозги.

Шипам и огням – косогористый холм все заострялся – на смену пришли мечи шпажника, осока и путанная витиеватость корней.

Лягушек не было видно, она не слышала, чтобы они плюхались в лужи, да и воды поблизости не было.

Трава и земля подражали чавканью тварей.

Так скрипела бы губка, если б вода – как бусины четок, отмеряющих смерть принца Парвиза [149]149
  Парвиз (в оригинале, Perviz) – персонаж из сб. «Тысяча и одна ночь», умерший царевич, которого сестра окропила водой и вернула к жизни.


[Закрыть], – превратилась в сгустки текучего зла.

Вария шла, будто по старой широкой кровати, которая с каждым шагом-скачком выдает все потрескивания, заключенные в деревянные стенки шкафов.

– Эмманюэля на ферме нет, он отправился к морю.

Крестьянин, вернулся к себе, а Вария – в кров свой пустынный.

…Затем папоротники, что сабельные букеты, разложенные по поверхности гербария, распределенные по росту, как ладони раскрытые, а значит способные и сжиматься; как ощетинившиеся косами телеги, которые не двигаются, но заполняют собой все пространство вогнутого коридора, по которому приходится идти.

А еще, как перчатка, играя мышцами – подобно осьминогу, сплошь утыканному пустулами.

Которые вовсе и не пустулы, а споры: технически, индузированные сорусы.

Безобидные.

Но видные.

Страх, от которого невозможно отвлечься, – есть всячески декорированная безобидность.

Затем, в подстилке из мха, под дубами, престранными яйцами – грибы-дождевики.

Вария осмелилась ступить на один из этих мешков ядовитых, еще более мягкотелых, чем веко.

Яйцо птицы Рух смертоносной [150]150
  Рух – фантастическая птица, несущая смерть, из рассказов о путешествиях Синдбада в «Тысяче и одной ночи» (Прим. в оригинал. издании). В средневековом арабском фольклоре огромная (как правило, белая) птица размером с остров, способная уносить в своих когтях и пожирать слонов и каркаданнов. На Ближнем Востоке ареалом ее обитания обычно считались пределы Китая, а в самом Китае – Мадагаскар и прилегающие к нему острова. Исследователи склонны сближать Рух с персидским Симургом или индийской Гарудой, которая в «Махабхарате» и «Рамаяне» изображена уносящей в когтях слона, сражающегося с черепахой. Одно из самых знаменитых описаний птицы содержится в «Тысяче и одной ночи»: во время пятого путешествия Синдбада-морехода птица Рух в отместку за уничтожение ее яйца истребляет целый корабль с моряками.


[Закрыть]с тупого иль острого конца надлежит разбивать?

Она вспомнила, что плаун [151]151
  lycopode ( от греч. λύκος – «волк» и πούς, ποδός – «нога») – плаун, в цветах которого вырабатывается пыльца ликоподий, издавна применявшаяся для создания световых эффектов, в частности получения яркой бездымной вспышки. Текст Жарри обильно усыпан словами с «волчьим» смыслом или корнем: см. выше chien-loup(волкодав) или lycoperdon(гриб-дождевик).


[Закрыть], в театрах, вспыхивает при появлениях и исчезновениях через подвижную часть сцены.

ВОЛКИ.

Снуют не иначе как по сухой листве.

А на земле только мох.

Но если была бы сухая листва, то было бы слышно, как снуют по сухой листве!

В лесу без солнца Страх также плохо улетучивается, как и в закрытом доме.

Папоротник – словно ажурный свод подвала, позволяющий видеть всех подвальных чудищ.

У волков не порежутся лапы, заросшие грубой щетиной.

И морды у них – зубастее всех папоротников вместе взятых, хотя зубам не хватает пустул.

Кусающиеся растения друг друга не пожирают.

Вария не оборачивается.

Ведь она прекрасно знает, что они позади нее.

В двухсводчатой аллее лесосеки, их шерсть и клыки опережают их мрачные тени.

Как пара ресниц над двумя глазами большими.

Она побежала.

И вот добежала.

Эмманюэль – в таможенной хижине, у самой кромки на гребне скалы.

Хижина поделена на две части, как котел паровоза с вертикально стоящей трубой.

Первая, будка без штукатурки, сложена из камней – один из которых изъят в пользу пустой альвеолы – бойницы в сторону моря.

Орбита, которую таможенник экспроприировал, чтобы было куда углубиться взору, подобно тому, как рак-отшельник раковины освобождает, дабы в них что-то другое влагать.

Вторая комната плоская и голая: кровать с простыней из камня и подстилкой из водорослей морских.

Несмотря на тесноту, Эмманюэль является Варии во весь рост, за его спиной – колпак камина из розового гранита.

Под колпаком. Он – огонь.

Подставки для дров, справа и слева от него, разбитые, железо изъедено жаром.

Или, скорее, тут только одна подставка – словно угрюмый волк, сидящий в профиль и кажущий зубы кривые из-под усищ и единственный – вместо двух – глаз-дырищу – насквозь.

Чересчур симметричен для одного.

Его спутник-близнец [152]152
  Вот появился и второй волк Одина.


[Закрыть]входит в дверь, на удивление отдаленную: для такого большого камина необходима столовая зала аббатства Сен-Мишель.

Второй волк тянет Варию за платье, в пряжу вцепившись зубами.

И Эмманюэль, выйдя из очага и, тем самым, зал осветив, выпуская вперед первого волка с громоподобным рычанием на пастушку, провозглашает:

– Госпожа, садитесь на спутника моего.

Вария, словно очнувшись от сна, с ужасом видит двух черных алмазных волков – а других никогда и не водилось – под бровями Эмманюэля.

IX
На зеленом фоне горностай по центру [153]153
  Название отсылает к увлечению Жарри геральдикой. Горностай являлся эмблемой Анны Бретонской и её дочери и часто использовался как декоративный элемент на фамильных и городских гербах. Горностай изображён на современном гербе и флаге Бретани, перейдя на него со знамени бретонских герцогов. Согласно легенде, один из них, Алан Барбеторт ( Alain Barbetorte), преследуемый норманнами, был остановлен разлившейся рекой, илистой и грязной. В это время, герцог заметил горностая, убегающего от скачущих лошадей и тоже остановленного рекой. У самой воды, горностай резко развернулся, предпочитая смерть грязи. Оценив мужество зверька, Алан Барбеторт крикнул своим соратникам: «Лучше смерть, чем позор!», и воодушевленные бретонцы повернулись лицом к противнику.


[Закрыть]

«Из-за того что эти демоны водянисты, они неимоверно сладострастны».

СИНИСТРАРИ «О демоническом»[154],

пер. Изидора Лизё

Из своей обсерватории Эмманюэль смотрел на приближающуюся Варию.

Не по дороге и не по лесу.

А в своей памяти.

Он видит ее еще лучше, замечает еще до того, как она появляется, хотя стоит спиной, глядя в бойницу к морю.

Париж. Зима.

Господина Ракира и Госпожу Венель сменил Кондорсе [155]155
  Имеется в виду лицей Кондорсе (назван именем Мари Жана Антуана Никола де Карита маркиза де Кондорсе (1743–1794), французского писателя, ученого и политического деятеля) – один из четырех старейших и престижнейших парижских лицеев, расположенный в IX округе (8, rue du Havre) между вокзалом Сен-Лазар и Бульваром Осман.


[Закрыть].

Когда Господин Бог тосковал по морю, то шел к витражу на фасаде вокзала Сен-Лазар, который в освещенные часы походил на аквариум.

И разбивать зеркальную гладь ему уже не хотелось.

Его мать отводит текучую хрустальную портьеру и устремляется к нему, на каникулы.

Впрочем, он очень скоро перестал считать ее своей матерью.

Когда она появлялась, в ней было слишком много от сирены.

И ждал он ее в часы, которые слишком ярко фосфоресцировали.

Приметил же он, что она ему не родная мать, особенно по ее пугливой походке в лучах электрического света.

Скорее – мать-опекунша.

Ночник не боится ни других ламп, ни звезд.

Жена ланпольского нотариуса была из тех мест, где с заходом солнца передвигаются, освещая себе путь железными фонарями, подобно пяденицам, что пугливо несут на себе чудесную и страшную жертву собственного свечения.

И голова ее – едва заметно, но с неукоснительной точностью – покачивалась, склоняясь перед очарованием пылающих стекол.

От которых, однако, пушок шелкопряда на ее белой муфте не золотился.

И скользила она быстрой волной муара, как меховой кожеед.

Или как голова павлина, или точнее, как робкая голова ужа, поскольку эгретка стеклянных нитей, по мере увеличения амплитуды, выдавала дрожание.

Эмманюэль особенно быстро определял, что зверь, вкрадчиво скользящий по льду меж розовых вересков – геральдический.

Горностай.

Возможно, зверек боится его, лицеиста полицейского вида.

Боится себя запятнать?

Горностай – зверь весьма неопрятный.

Сам себе белье драгоценное, но без смены, а посему моет себя на себе же своим языком.

Гаргантюа определил бы его так:

– Птенец, способный глубоко проникать.

Но «мартовская кошка» его расцарапала, подпиливая свои ногти лишь для других горностаев [156]156
  две искаженные цитаты из XIII главы «Гаргантюа» Ф. Рабле, посвященной «подтиркам».


[Закрыть].

В тот день, когда Эмманюэль, обращаясь к Варии, сказал не «Маман», а «Мадам», она предложила ему, на выходе из Кондорсе, «почасовой фиакр в Лес [157]157
  Булонский лес – огромный парк на западной окраине Парижа, традиционное место фривольных встреч и любовных утех.


[Закрыть]» или отдельный номер.

И подумал он вовсе не об инцесте, а о мгновенном возрождении жизненных функций нотариальной супруги.

– Главное, – решился он, – с раками [158]158
  Аллюзия на популярную песенку конца века: провинциал, сидящий напротив безмолвной молодой женщины, жадно поглощает раков.


[Закрыть].

К отдельному номеру Вария уже была подготовлена читальной комнатой в Ланполе.

Она позаботилась дать пять франков кучеру, не иначе как, чтобы купить его молчание.

Хотя, в этом случае, ей следовало взять у менялы монету поменьше, но золотую.

Как водится, по лестнице гостиницы они поднялись не вместе.

– Официант, накройте на троих, – произнесла Госпожа Жозеб. – К нам еще собирался присоединиться Господин в зрелых летах…

– Украшенный, – шепнул Эмманюэль.

– …Спросит нас? Спросит даму и лицеиста? Удивительно, что его все еще нет. Официант, накройте на троих. Мы его подождем.

– За обедом, – сгладил напряженность Эмманюэль.

Обед оказался прескверным, а любовь не состоялась вовсе, так как им оказали честь самой новой газовой печкой.

Господин Бог был окроплен лаковым фимиамом.

Они лишь осмелились на скомканный поцелуй – при оплате счета.

И все.

Хотя в номере был диван.

Вария откинулась, полулежа, обнажив подвязку плоти чуть выше подвязки чулка.

Но Господин Бог – еще школьник и только.

В сторону вереска направляет свои коньки горностай.

Сегодня Господин Бог обедает не в отдельном кабинете.

Он – в хижине таможенника, которую полагает ничейной, поскольку таможенник отсутствует.

Он – у себя.

Он приготовил странную трапезу, представив ее как подношение самому себе жертвенных тварей и освященного хлеба в храме свободных камней.

Он Ноев ковчег опустошает.

Пирожное в виде миндального ежика при иголках, хотя ему известно, что фигурныепирожные – отвратительны.

Само собой разумеется, десерт будет подан сначала.

Кьянти в легкой бутыли, забавно оплетенной соломой, разбухшей от масла.

Устрицы в маринаде, так что гадко смотреть.

Хлеб ржаной с вкрапленным изюмом коринкой.

Фаллос златой колбасы из фуа-гра.

И поскольку в приюте таможенника нет стола, он разворачивает на полу – для размещения всей своей фауны – черствый ворох старой географической карты.

Он не понимает, что Вария боится волчьего взгляда.

Однако он смотрит именно так.

Он замечает, как тонкая бестия входит под каменный кров.

Который ему представляется для нее куда естественнее и пристойнее, чем какой-нибудь дом.

Сначала они ужинают, сидя рядом, на водорослевой подстилке.

И даже не могут встать во весь рост – эгретка на шапочке Варии цепляет мелких тварей, обживших низкую крышу.

Господин Бог сознает несколько смутно, что его « волчья головка» [159]159
  фр. tête-de-loup («голова волка») – так называется щетка с длинной ручкой, ершик.


[Закрыть]это то, с чем не стоит играть.

Она – настоящая.

Госпожа Жозеб поднимает руки: ее забавляет, что под довлеющим потолком они вынуждены быть в кровати; а поскольку она не может ни вытянуть руки из-за низкого свода, ни в силах его приподнять, она превращает их в двух маленьких горностаев, и они шныряют уже повсюду, изучая на ощупь сначала карту-скатерть, а потом и географию Эмманюэля.

Он и сам уже разводил под рубашкой зеленых ящериц юрких.

Но эти белоснежные змеи-проныры – намного приятнее.

Их сначала согрели, а потом сунули… не туда.

А Госпожа Жозеб замечает, что ее маленький школьник – маленький не везде.

У него оказался такой повод для гордости, наличие коего ни у нотариуса-старика, ни у его временных заместителей – клерков! – она даже и не могла предположить.

И бестия, метнувшись от чудища больше ее самой, пустилась бежать к закрасневшему полю.

И вдруг на пороге столкнулась: явление силуэта высокого под капюшоном зеленым.

В виде довеска.

Таможенник, настоящий, вернулся вступить во владение хижиной.

Не медля, – так быстро, что все произошло еще до того, как Эмманюэль смог обдумать причинупоступка, – она кидается на грудь мужчине, плохо сбитому и ощутившему себя вдруг солдатом.

Словно шлепок от шага – ее каблучок не пугается лужи – она целует его в уста, прямо в губы.

X
Скреплено желтым воском [160]160
  финальная формулировка королевской привилегии на издание книги, фигурирующая в частности в разрешении «Третей Книги» Ф.Рабле.


[Закрыть]

А вечером, когда, по своему обыкновению, нотариус, заправившись бутылочкой светлой настойки, убаюкивал пищеварение, в отдаленной своей мастерской, вплоть до самой зари, мерно орудуя лобзиком в зарослях арабесок красного дерева, которые он изводил и возвращал к жизни, Эмманюэль и Вария без предисловий и объяснений встретились снова.

И если уста их слились, как на зеркальную гладь присевшее насекомое со своим отражением, то для того, чтобы удержать – поэзию прочь – от падения изнемогавшие в неге тела.

И если их руки сплелись, замыкая окружность ласки, то для того лишь, чтоб сжать всю невозможность присутствия их совместного до густоты, коей не миновать действительности.

К тому, на что они не могли решиться, к чему склонял шепот морской меж створок их известкового ложа, они все равно пришли, вторя звукам прихотливых рулад Птицы нотариуса с клювом ажурным.

Они, два гибких и зябких белых зверька, – ибо что еще может сравниться белизной с мехом зимним животных неразоблачаемых, не будь то человечья кожа, – в объятиях под покровом розового вереска кружев.

Плащом Варии оба накрыты.

Это значит, что он не облачает ее отныне.

И то, что скоро Эмманюэль замерзнет без одеяла.

Головки горностаев с мордочками, порозовевшими от вереска, поджидают в зарослях, острые, настороже.

Осторожность маленькой бестии способна развеять даже гнев Жозеба, как бесстыдство юнца может с пути совратить прохожих.

И действительно, на нее многие оборачиваются.

Вария бела той сверкающей белизной дев, в которых вовсю расцветает Гольфстрим.

Цветы как из лейки пьют теплые волны – иллюзия тропиков.

Она бела, как бледные камни цветные.

Молочного топаза, лилового рубина, мертвого жемчуга порошковая смесь.

Как плоды из сада Алладина, что не успели созреть.

Если они и зелены на вид, то лишь потому, что небо – темно-пунцово.

Шевелюра – черна до фиолетовости епископальной [161]161
  Епископальный фиолетовый – т. е. ярко-фиолетовый, поскольку традиционный головной убор римско-католического клира, пилеолус ( лат. pileolus, от pileus– шляпа, кепка), который носит епископ – фиолетовый (у папы – белый, у кардинала – красный, у аббата – черный).


[Закрыть].

Существуют морские епископы [162]162
  Морской епископ или рыба-епископ – вымышленное морское чудовище, о котором упоминали натуралисты XVI века, в частности Белон, Ронделе, Геснер. Согласно описанию Паре, чудище было «в чешуе, с митрой и украшениями понтифика». Гравюру с изображением монстра из книги Гийома Ронделе ( Rondelet, Guillaume. Libride piscibus marinis, Lugduni: apud Matthiam Bonhomme, 1554) Жарри воспроизвел в № 5 журнала «Имажье» ( L’Ymagier).


[Закрыть], что растворяют свои аметисты [163]163
  Аметист – главный камень в перстне католических епископов, одно из названий аметиста ( от франц. pierre d’évêque) – «камень епископа».


[Закрыть]в лобзании, совершая конфирмацию волн.

Кожа казалась бы темной, несмотря на этот контраст, при строгом наличии пушка, как намытая галька и торсы витые сирен.

Когда она обнимает Эмманюэля, ее подмышки мигают всеми своими ресничками, словно кисточками, что пытаются сепией воздух окрасить.

Где-то вдали – чешуйки морских зверей.

Мертвые жемчуга…

Господин Бог вновь их нанизывает – вот ожерелье.

Эмманюэль пробил витраж – головой, словно клоун в скафандре, – аквариума на вокзале Сен-Лазар.

Лицеист времен каникулярных наездов вырос в своем Кондорсе.

Он – ростом с Варию, которая выглядит гибкой бестией еще и потому, что она высока.

Но все-таки кажется ниже, чем рядом с нотариусом-недомерком.

Когда они укусили друг друга и мгновенно отпрянули, дабы увидеть в глазах блаженство; груди одной – отпечаток груди другого.

Точное наложение двух треугольников.

Ведь Господин Бог на печать Триединства обладает наследственным правом!

Они отстраняются, как раскрывается книга.

Как белые бакенбарды нотариуса, с той только разницей, что тот никогда их не сводит.

Созерцают друг друга.

Пальцы Варии щупают плечи Эмманюэля.

Она пробует разобрать, где сочленяются крылья Амура.

Их полет, возможно, столь быстрый – как у macroglossae fusiformesи stellatarum [164]164
  Macroglossum stellatarum– языкан обыкновенный, подсемейство бражников ( sphingidae) семейства чешуекрылых: крупные или средней величины бабочки с длинными и узковатыми передними крыльями и короткими задними крыльями.


[Закрыть], приколотых на витринах спальни, – что заметна лишь дымка.

Но вдруг что-то черное – банальность или фатальность темного диска после разглядывания солнца – как из двойного кувшина [165]165
  guedoufle( старофр.) – сосуд с двумя горлышками и двумя емкостями, в одной из которых хранили масло, а в другой – уксус. Неоднократно встречается у Ф. Рабле.


[Закрыть], выпало из зениц Эмманюэля и запало в зеницы Варии.

Осадок Любви, что есть Страх.

Вария дрожит как под снегом, как ночью, когда снег видится черным.

– Уходите! Я вас умоляю! Позвольте же мне уснуть одной!

Что я вам сделала?

Ее голос надломан до клекота.

– Сжальтесь же надо мной!

Так говорит и та, другая Книга, когда ее раскрываешь:

– Aotrou Doué, о…

Сжалиться, для Бога, значило бы от собственной божественности отречься.

Ведь в его присутствии страшно всегда.

И вот уже порождается Страхом инстинктивный жест, защитный рефлекс – самый опасный враг для Господина Бога.

То, что для него может быть самым неприятным.

Госпожа Жозеб в своем абсолютном праве.

– Я у себя дома!

Она бросается к стене.

Разумеется, кроме чучел птиц и рассохшихся рамок с тельцами насекомых – щебетание и шорохи живут вовне, в неколебимой листве, что вырезает Контора, – имеется у нотариуса и замысловатая коллекция оружия разного и экзотического.

Она срывает первый попавшийся под руку нож.

Это ханджар [166]166
  Ханджар – в арабо-турецких странах в XVI в. холодное оружие, соединяющее в себе саблю и кинжал: состоит из клинка, в средней части выгнутого, а в нижней выпуклого, и оканчивается узким обоюдоострым лезвием. Рукоять с двумя «ушами» – выступами. Небольшие X. назывались ятаганами.


[Закрыть], и его рукоять не в форме креста, скорее – развилка сяжков булавоусого скарабея.

– Уходите или я вас убью!

Перед бестией, что под кору тел внедряет смерть своим яйцекладом, Эмманюэль вспоминает – в мгновение ока – о детской божественной радости от рассматривания чудищ, расставленных на столе у нотариуса.

Он готовится вновь пошатнуть стол.

Одним легким вздохом.

Тем, что легче малейшего вдоха.

Дуновением от ресниц.

Ибо видит впервые, необычно отчетливо, чтоименно Варию напугало.

Насколько силен ты, когда обнажен и недвижим, взирая на ятаган вознесенный.

Ибо тот, кто оружием потрясает, признает тем самым, что он – слабее тебя, раз за помощью обращается к металлу.

Онибезобидны, поскольку они вдвоем.

И ты либо пьян, либо грезишь, поскольку они двоятсяв глазах.

Эмманюэль доверия преисполнен, той потрясающей веры, которую надлежит ощущать, вернее, которую емунадлежит ощущать, под ножом гильотины, невероятном в своем падении, даже когда мгновенныйщелчок раздается.

Поскольку:

– Это с вами еще никогда не случалось.

– Такое случается в жизни лишь раз.

– А верно ли, что закон падения тел подтверждается такжеи в случае с гильотинным «барашком» [167]167
  «барашек» – жаргонное название главной детали гильотины, тяжелого (40—100 кг) косого ножа.


[Закрыть]?

Руками окоченевшими, голый Эмманюэль распинает себя на саване постели, но все ж пускает – о, так мягко, – две черных стрелы своего взора Немого.

– Баю-бай, – шепчет он.

Вария падает.

Падая, наносит удар.

Но ханджар не повинуется той, которая под гипнозом.

Он подобен разнузданному коню.

Он не любит разить тела распростертые.

Он утыкается меж рукой и левым боком Эмманюэля – в матрац цвета пробки с витрин, где приколоты прочие скарабеи, – до крестовины эфеса.

Тогда Эмманюэль выскальзывает из кровати и, облокотившись на изголовье, взирает на конвульсии этой «булавки».

Бария, как сомнамбула, ощупывает место.

Она достает и роняет нож.

Пытаясь очистить.

Она ищет, совсем как искала крылья Любви.

Место пусто, как кресло призрака оперы.

Трон, а на нем – Никого.

Никого.

Один из таких Никого.

На простынях нотариальных, свежих, воскресших от всякой сельской лаванды из гербариев платяных шкафов, Господин Бог оставлет свой знак.

РР.С.

Загнутый угол визитки [168]168
  Р.Р.С. означает pour prendre congé(«чтобы откланяться»). Существовал обычай, в отсутствие хозяина оставлять ему свою визитную карточку с загнутым уголком, дабы уведомить о своем визите. В этом загнутом уголке Жарри усматривает треугольник, символ Триединства.


[Закрыть].

Триединство ставит печати своей Треугольник.