Текст книги "Революция Гайдара"

Автор книги: Альфред Кох

Соавторы: Петр Авен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Сложный выбор

П. А.:Толя! У тебя были с Гайдаром серьезные разногласия в жизни?

А. Ч.:Да.

П. А.:Какие?

А. Ч.:Я уже вспомнил про главный конфликт. Это 1995 год.

П. А.:И ты его убедил?

А. Ч.:Если честно, то это не совсем так. Там была немножко другая технология. Егор, в то время лидер партии, не в правительстве. А тут чеченская война, я в совершенно омерзительном положении, когда я в правительстве вместе с Сосковцом ⁵², Коржаковым и т. д.

Я советовался с Егором, уходить – не уходить. После «черного вторника» [7]7
  «Черный вторник» – обвал курса рубля в октябре 1994 года.


[Закрыть]инфляция в январе 1995-го была, по памяти, 18 % за месяц! И валютных резервов – на несколько суток торгов. Я первый вице-премьер, полностью отвечающий за эту сферу. Наше общее с ним решение – уходить нельзя. Задача финансовой стабилизации была, без преувеличения, вопросом выживания страны. Потом был странный разговор с Ковалевым ⁵³Сергеем Адамовичем, о чем мы с Егором заранее договорились. Странный, потому что, в моем понимании, Ковалев совершенно ясно сказал не уходить, но, как он сам сообщил позже, он помнит это несколько иначе…

Я в правительстве в кольце врагов. Я же вообще один остался к началу 1995 года. Кто там рядом? Егора нет, Бори Федорова нет. Егор – лидер партии, которая пробивается в Думу. Но раз уж мы решили, что я остаюсь, то я свое мнение о чеченской войне засунул себе в одно место, а Егор, естественно, его не мог никуда засунуть. Егор должен был с этим всем идти на парламентские выборы 1995-го.

Короче, весь 1995-й я пытаюсь осуществить финансовую стабилизацию, а Егор митинги против войны собирает и сам на них выступает. Итог года – инфляция к декабрю сбита до 4 % в месяц, а Егор возглавляет партию, которая борется с чеченской войной и, соответственно, с Ельциным. Мы вкатываемся в 1996-й с выборами президента. До этого каждый из нас делал то, что и должен был делать, а теперь нужно двигаться в завтра и принимать решение по президентским выборам. Моя позиция: Ельцин – единственная реальная возможность спасти страну от коммунистического реванша. Позиция «Демвыбора» – Ельцина нельзя поддерживать, он начал войну в Чечне. В этот момент, Алик, в январе 1996-го меня действительно (единственный раз!) благополучно выгоняют из правительства, что, естественно, никак не влияет на мою позицию поддержки Ельцина. Уже в качестве рядового гражданина я еду в Давос, где мы договариваемся с олигархами (для меня было полной неожиданностью вообще, что они дозрели до этого) и я включаюсь в кампанию. Егор тоже входит в кампанию, только под названием «против Ельцина». Мы с ним несколько раз встречаемся – что делать? Егор прекрасно понимает завтрашний сценарий, а я прекрасно понимаю, откуда вырос вчерашний. Как это ни парадоксально, при сильном расхождении политического позиционирования в этот момент оценка, по сути, была практически одинакова. Суть позиции Егора: речь идет не про персоналии, а про судьбу страны. Но ты и меня пойми, я не могу идти на съезд и говорить, что, знаете, я передумал и нужно поддержать Ельцина. Тогда мы с ним договариваемся – ты собираешь съезд, создаешь условия, а я иду туда и пытаюсь развернуть ситуацию. Так и сделали.

П. А.:Меня интересует мотивация Егора, когда он тебя поддерживал. Она состояла в том, что все-таки нужно собрать съезд и пересмотреть решение, просто он не хотел это делать своими руками?

А. Ч.:Съезд он собирал своими руками.

А. К.:Гайдар понимал, что при наличии Ельцина выдвижение второй кандидатуры означает провал и того и другого?

А. Ч.:Ну конечно.

А. К.:И что уговорить Ельцина не идти на выборы нет никакого шанса?

А. Ч.:Да.

А. К.:Только лишь поэтому он его поддержал? То есть это чисто арифметическая задача. Он поддержал Ельцина как наименьшее зло, а не потому, что он искренне хотел поддержать именно Ельцина?

А. Ч.:Чушь! Искренне или не искренне – вопрос к психиатру или влюбленному, а не к человеку, отвечающему за судьбу страны. Гайдар искренне хотел остановить коммунистов и делал все, что для этого было надо.

П. А.:Значит, поначалу Егор реально пытался найти другие кандидатуры?

А. Ч.:Да. Он сначала Борю Немцова убеждал.

А. К.:Более того, он Борю уговорил, ёздил к нему в Нижний. И Боря мне рассказывал, что он согласился. Будто он пришел с этим к Ельцину и говорит: «Борис Николаевич, у вас рейтинг 3 %». А Ельцин ему в ответ: «Это тебе сказали враги России. У меня рейтинг 50 %». На этом они закончили разговор. Шансов убедить Ельцина, что у него не 50 %, в январе 1996-го не было никаких. Боря говорит: «Я вокруг него плясал, объяснял – все бесполезно». Рейтинги-то настоящие Ельцину не показывали. Эти ребята, Коржаков с Сосковцом, они же лечили Б. Н. по полной программе. Подсовывали ему поддельные рейтинги ФАПСИ, а сами готовились к апрелю распустить Думу и ввести чрезвычайное положение.

А. Ч.:Боря прав, так оно и было. Только, по-моему, никто Немцова не уговорил и идти на выборы он отказался.

А. К.:То есть Егор реально пытался проработать все варианты. Но когда Егор убедился, что Ельцина снять нет никаких шансов, он все равно пойдет и таким образом расколет всех этих демократов, тогда он и принял решение его поддержать. Поэтому хоть ты и говоришь «чушь», но для меня эта «чушь» психологически очень важна.

Реформы и развал СССР

П. А.:Тебе Егор никогда не говорил, как он оценивает залоговые аукционы?

А. Ч.:Если было бы что-нибудь остро негативное, то я бы точно запомнил. А так – нет, значит, более-менее нормально.

П. А.:А мне он говорил, что это безобразие.

А. Ч.:Ничего такого он мне не говорил.

А. К.:А со мной Егор на эту тему сам заговорил в году, наверное, 2004-м. В 1995 году он к залоговым аукционам относился плохо и считал это вредным. А шесть лет назад он сказал, что теперь понял, что это было правильное решение. Я, говорит, посмотрел цифры, как работают эти предприятия, что с ними случилось, какие у них были долги, и я понял, что в 1995 году их приватизацию по-другому было не провести, а если бы ее не провели, то в 1996 году они бы умерли.

А. Ч.:Я не знал этой логики. В этом смысле моя позиция вообще такая неэкономическая. Я до сих пор считаю, что залоговые аукционы создали политическую базу для необратимого разгрома коммунистов на выборах в 1996 году. Это же были настоящие «командные высоты», крупнейшие предприятия страны с «красными директорами» во главе. И этого одного достаточно, чтобы считать аукционы позитивным явлением.

П. А.:Покупали поддержку…

А. Ч.:Это еще кто у кого! Еще вопрос, покупали поддержку или сажали на крючок? Ведь выкупить заложенные акции можно было только после выборов. А в случае победы Зюганова ни о какой приватизации и речи быть не могло. А значит, все их денежки – тю-тю! И ты поэтому должен согласиться, что результаты выборов достигнуты в значительной степени благодаря залоговым аукционам.

П. А.:Тут я с тобой согласен. Если считать, что цель оправдывает средства, то залоговые аукционы помогли. А сейчас в аналогичной ситуации ты сделал бы залоговые аукционы?

А. Ч.:Конечно.

П. А.:Фантастика! Это полбеды, что вы продали эти предприятия дешево. Так этими аукционами вы сломали представление о справедливости! Вот это – беда.

А. Ч.:Какая трагедия: мы сломали представление о справедливости, которое жило в голове у Авена. Так я это переживу. А представление о справедливости у народа мы сломали еще ваучерной приватизацией. Алик, скажи ему…

А. К.:Расставание с советским культом справедливости, Петя, это была плата за рыночные реформы. И за приватизацию, в частности.

А. Ч.:Да, это было неспасаемо.

А. К.:Петя так все время публично отмежевывается от залоговых аукционов, как будто его кто-то обвиняет в том, что он участвовал в их организации. Но у меня к нему всегда в ответ есть встречная предъява!

А. Ч.:Что, неужели ты ему в упрек ставишь конвертируемость рубля?

А. К.:Какие могут быть возражения против конвертируемости рубля? У меня к Пете претензия по признанию долгов Советского Союза.

П. А.:Я же тебе в интервью ответил.

А. К.:Конечно, ответил. Так же, как и Чубайс тебе ответил про залоговые аукционы. Но это не значит, что я с этим согласился. Ты говоришь: «Мы обменяли это на место в Совете Безопасности ООН». Да пропади оно пропадом, это место в Совете Безопасности! Кстати, Украина до сих пор не отказалась от своих прав на имущество СССР за рубежом.

П. А.:Тогда бы мы не открыли рынки, не получили кредиты МВФ!

А. К.:Куда бы они делись? Может, у нас переговорщики были плохие?

А. Ч.:Алик, я тебе вот что скажу. Что я делал в это время, я очень хорошо помню, но я не влезал в детали того, что делает Петя.

П. А.:А я не влезал в то, что ты делаешь.

А. Ч.:У нас тогда было абсолютное доверие друг к другу. Я тогда твердо знал, что Петя пришел в 9 утра, а ушел в 11 вечера и все, что он делает, правильно.

А. К.:И первый раз у тебя с Гайдаром были разногласия в 1995 году?

А. Ч.:Да. У нас тогда впервые были принципиально разные политические позиции. Он был против избрания Ельцина, а я был за. Но я с Егором не ругался никогда в жизни, даже в 1996-м мы оставались друзьями.

А. К.:Давайте про 1992 год. К сожалению, вы вдвоем ограничили мой журналистский разбег, потому что я хотел поиздеваться над людьми, затеявшими акцию по пополнению оборотных средств предприятий летом 1992 года, которая и раскрутила гиперинфляцию. Толя, ты считаешь, что у Гайдара был ресурс сопротивляться этому?

А. Ч.:Он и сопротивлялся всеми силами. Я это помню. Но сил не хватило, потому что у Бориса Николаевича была поддержка этой акции от банков и предприятий…

А. К.:Гайдар назначил Геращенко ⁵⁴, это был его выбор?

П. А.:Да, его. Полностью, абсолютно. Выбирали между Матюхиным, Федоровым и Геращенко. Гайдар мне сказал тогда, что Геращенко удивительно компетентный человек. Это то, что нам нужно.

А. Ч.: Кстати, одна из загадок моей жизни – это роль Геращенко в 1995 году. Я уже сказал про январь 1995-го, валютные резервы почти на нуле, падающий рубль, бешеная инфляция по 18 % в месяц и т. д. Исполняющая обязанности председателя ЦБ Парамонова Татьяна Владимировна. Соответственно, все, что происходило в 1995-м: рубли, доллары, курс, инфляция, дефицит бюджета, прибыль ЦБ, – за это отвечали я и она. Она ученица и твердая сторонница Геращенко. Весь набор решений, которыми удалось переломить макроэкономическую катастрофу, был абсолютно рыночным, предельно либеральным и крайне жестким. И при этом она профессионально была просто потрясающе позитивна. Я без нее ни одного решения бы не провел, а она все согласовывала с ним. Как он мог [Геращенко] в 1995-м полностью поддержать беспощадные меры, включая запрет на эмиссию ЦБ?

П. А.:Геращенко человек убежденный, он считал, что в функции ЦБ входит и экономический рост. Я как-то спрашивал его про безудержную эмиссию в 1992 году (у меня с ним были хорошие отношения всегда), он говорит: «Петя, у нас великая страна, развитая промышленность, и функция ЦБ – ее поддерживать».

А. К.:Почему же в 1995-м он сменил позицию? Ты думаешь, что урок 1992 года для него не прошел даром?

А. Ч.:Да. А еще «черный вторник». Октябрь 1994-го. Для него это были хорошие уроки. Он, несмотря на возраст, может учиться, его позиция по ЮКОСу для меня является лишним доказательством этого.

П. А.:Толя, фундаментальный вопрос про развал Советского Союза. Мы там писали разные бумажки, но, как мне кажется, никакого реального участия в решении об этом не принимали.

А. К.:Кроме того, что Егор писал в Беловежской Пуще, как сказал Бурбулис, исполняя роль редактора, поскольку был профессионально ближе всего. Мы Гайдара, к сожалению, не можем спросить, был ли он за или против.

А. Ч.:Он не был идеологом развала Союза. Совсем. И он не был драйвером переговорного процесса. Это правда. Но он глубоко понимал, что а) это неизбежно; б) наиболее техничным способом минимизации катастрофических последствий является оформление в таком виде. Он точно понимал.

А. К.:А Горбачев, когда я у него в мае брал интервью, мне сказал, что теперь и он понимает, что это было неизбежно.

А. Ч.:Как говорят в Одессе: «Если бы я был такой умный раньше, как моя жена потом!» Кстати, вопрос о неизбежности развала СССР, когда я впервые услышал эту мысль, был для меня большим потрясением. Помню, как, может быть, в 1987-м то ли Боря Львин ⁵⁵, то ли Виталий Найшуль ⁵⁶сформулировал три неизбежных перехода, которые нам предстоит пройти. Из авторитаризма в демократию, из плана в рынок и из империи в постимперскую конструкцию. В таком виде вопрос до этого никогда не стоял, и к тому же было сказано, что переход к рынку будет проще, чем к демократии, и уход от империи. Это был такой интеллектуальный прорыв! Во всяком случае лично для меня…

А. К.:Андрей Амальрик еще в 1969 году написал несколько эссе под названием «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?». Хотя да, Боря Львин, нужно отдать ему должное, в этом вопросе разбирался. Он, кстати, в 1988 году утверждал, что СССР распадется через три года.

А. Ч.:Я тебе говорю про мои собственные переживания. Я Пастернака или там Амальрика тогда не читал. У нас в Питере доступа к такой литературе вообще не было. Потом, я помню, что Петя говорил, что вы, ребята, полные мудаки и не понимаете, что такое Узбекистан. Это другой мир, другая планета, другой состав атмосферы. Вы не имеете ни малейшего представления о том, что это такое, и пытаетесь свои хозрасчета и самофинансирование там внедрять. Там вообще другая жизнь. Вот это я помню хорошо.

П. А.:Это было в сентябре 1991 года в Альпбахе, когда мы приняли знаменитую декларацию. Мы там твердо решили, что надо двигаться самим…

А. Ч.:Мы поняли тогда и зафиксировали свое понимание письменно (текст Альпбахской декларации известен), что развал СССР неизбежен. Значит, реформы придется делать в России, а не в СССР. Вот суть. Теперь второе: и что из этого следует для нас? Для нас из этого следует переосмысление целых крупных блоков нашего видения, начиная с мелкого вопроса под названием «макроэкономическая стабилизация» (с одним ЦБ или с пятнадцатью ЦБ) и кончая всякими твоими таможенными делами и т. д. Из неизбежности развала СССР выросла необходимость пересмотра программы реформ, а не из программы реформ вырос развал СССР. Этот нюанс очень важен на самом деле.

Октябрь 1993-го

А. К.:Еще один вопрос. В апреле 1993-го был референдум, который теперь называют «Да-Да-Нет-Да», в котором ты принимал активное участие, судя по тому, что мне рассказывал Аркаша Евстафьев ⁵⁷. Я думаю, ты согласишься, что, хотя серьезных юридических оснований для этого не было, у Ельцина легитимных прав на роспуск Верховного Совета и съезда по результатам референдума было больше, чем потом через пять месяцев в сентябре.

А. Ч.:Я согласен.

А. К.:Почему он этого не сделал? Или перед ним так вопрос никто не ставил?

А. Ч.:Давай я начну с конца, чтобы тебе было ясно. Я считаю неправильным, что он не распустил Верховный Совет тогда: было больше шансов обойтись без крови. Правда, я считаю так сейчас и не уверен, что думал так и тогда. Второе: на всякий случай надо признать, что тогда это было бы так же незаконно, как и Указ № 1400 от 21 сентября 1993 года «О поэтапной конституционной реформе» или, проще, о роспуске съезда и Верховного Совета.

Давай зададимся вопросом: кто окружал его в качестве политических советников в это время? Если я правильно помню, это был период, когда Гены уже не было, но еще не было наших интеллектуалов: Лившица ⁵⁸, Батурина ⁵⁹, Сатарова ⁶⁰и т. д. Политической и интеллектуальной опорой Ельцина были Коржаков, Илюшин и т. д. А для формирования таких решений должен быть какой-то круг, в котором все это обсуждается, в котором это генерируется…

А. К.:Секундочку, а что, в октябре 1993-го этот круг радикально изменился? Там появились люди, которые потребовали от него расстрела Белого дома?

А. Ч.:То, что ты называешь «расстрелом Белого дома», я называю разгромом вооруженного мятежа коммунистов, поддержанных фашистами и бандитами. Чуть длиннее, но, по-моему, намного точнее. Этого от него потребовали не советники, а логика политического процесса…

А. К.:Вот этот самый Указ № 1400, кто его писал?

А. Ч.:По-моему, Сергей Шахрай.

А. К.:А что, Шахрая не было в апреле? Был как миленький! Он был еще и в Беловежской Пуще и водил своей ручкой по договору. Команда апрельская от команды сентябрьской ничем не отличается. За одним исключением. Егор был единственный человек, который прибавился к апрельской команде в сентябре!

А. Ч.:Нет. На этот счет у меня совершенно ясная позиция. Я считаю, что у Бориса Николаевича произошел в августе какой-то сдвиг, переоценка ситуации. Он понял, что дальше нужно идти вперед, не останавливаться, а дожимать до конца. Не думаю, что он готовил какую-то специальную тактику. Он просто сделал две вещи: а) взял Гайдара; б) выпустил указ. И то и другое было результатом его внутреннего решения.

А. К.:Но ведь, прежде чем его взять, нужно же было с ним встретиться?

А. Ч.:Да, конечно, он и встретился.

А. К.:И сказал ему: «Хочу вас, Егор Тимурович, обратно в правительство пригласить». А Егор ему в ответ: «При условии разгона Верховного Совета. Готов в этом вопросе идти с вами до конца».

А. Ч.:Да нет, это какая-то ерунда. Как Егор был вовлечен во все это? Я это понимаю так, что, когда Егора брали, ему Борис Николаевич уже тогда дал понять, что впереди драматические события…

А. К.:Я помню, первой поездкой Егора в новой должности был Хабаровск, Комсомольск-на-Амуре, и я с ним тогда ездил. Буквально несколько дней он успел проработать. И я могу сказать, что, когда мы прилетели с Егором из Хабаровска, я приехал к себе в гостиницу в Плотниковой переулке и вышел прогуляться на Смоленку, а там уже в сторону мэрии шли вот эти ребята. Днем позже они сожгут мэрию, ментов будут убивать. Это было 2 октября. Это был буквально первый выезд Гайдара из Москвы. На обратном пути, кстати, когда мы возвращались в Москву, мы залетели в Омск и забрали с собой Казанника ⁶¹, который вскорости стал генеральным прокурором.

А. Ч.:Так ты что хочешь сказать? Что Гайдар уговорил Ельцина подписать этот указ?

А. К.:Уговорил – не уговорил. Не важно. Но это было пакетное решение, принятое вместе с Гайдаром. Я в этом убежден. Это вполне в духе Егора. Вы же знаете, Егор был смелый парень.

Мы за 30 лет ни разу не поругались

П. А.:Гайдар, конечно, смелый, но мнение твое, Алик, спорно. Толь, давай в заключение нашей беседы личные слова о Гайдаре, как ты воспринимал его как личность, что он для тебя значил?

А. Ч.:Хорошо. Сейчас я соберусь…

П. А.:К концу беседы ты выглядишь намного лучше, чем когда сюда пришел. Ты был какой-то серый…

А. Ч.:Я просто вынужден был мобилизовать последние остатки энергии, чтобы с вами бороться.

П. А.:Давай, Чубайс, давай…

А. Ч.:Ну начнем с личного моего понимания его места в нашей команде в целом. Я считаю, что это было явление совершенно фантастического свойства. В том смысле, что, лидер такого масштаба, он и другим придавал другое качество. Причем а) в силу интеллектуальной глубины; б) в силу высоких нравственных и этических норм и в) в силу еще и биографии.

По должности перед приходом в правительство он был самый старший из нас, это тоже важно было – по советским меркам, это где-то был уровень союзного министра. То есть он был к этой работе подготовлен во всех смыслах и был фигурой такого класса, которая меняла качество всей команды, всей реформы. И это объективистская сторона оценки.

Если же говорить о личной стороне дела, это совершенно поразительная история. Действительно, ни разу я с ним не поругался за 30 лет дружбы, в самых драматических ситуациях всегда знал, что он прикроет, и он прикрывал, кстати, когда было просто совсем тяжело. Это все мои личные впечатления от его поведения в разных ситуациях. Хорошо известно, что все определяется не тогда, когда интересы сходятся, а когда они не совсем сходятся. Кого больше любишь – папу или маму? Вопрос правильный, фундаментальный, исторический. Когда выбор реально возникает, тогда-то и выясняется, что на самом деле человек собой представляет. Поэтому для меня ситуация, когда я оказался в полном дерьме, просто с головой, а Егор совершенно не обязан был как-то со мной возиться, но он возился, помогал, – для меня это совершенно принципиально.

Конечно же, глубина понимания Егором темы, которая называется «экономика страны», была всегда на голову выше моей. Я хорошо помню, как в 1989 году (я занимался тогда стимулированием инженерного труда, а Егор в «Коммунисте» работал) приехал к нему и мы поговорили. Мы занимались так называемым ленинградским экспериментом. Егор попросил меня написать статью про нашу работу для «Коммуниста». Я ее написал, принес. Егор ее полностью разгромил…

Я тогда понял, что такое профессиональный анализ написанного, несмотря на тесные дружеские отношения. Я осознал, насколько недотягивал до тех требований, которые у него были.

Кроме того, я увидел у него фантастическую глубину и целостный взгляд на экономику. У Егора это было сильнее, чем у кого бы то ни было из нас. При этом поразительно, что у него была абсолютно практическая хватка, что редко сочетается одно с другим. В нем это все сочеталось.

Гриша Глазков недавно сказал про Егора: «Аристократ». Аристократ в полном смысле этого слова, имея в виду, что есть демократы, а есть аристократы. Аристократы – это сословие, которое несет на себе ответственность за судьбу страны в целом, очень хорошо понимая свое место по отношению к другим сословиям и не пытаясь сыграть в какую-то игру общедемократическую. Я, может быть, не очень хорошо излагаю. Но мысль интересная, в ней что-то есть…

А. К.:Гайдар был, безусловно, очень смелым человеком. Мы, когда втроем разговаривали с Геной, выяснили, что, может быть, не полностью, но частично его смелость объясняется тем, что он не очень дорожил жизнью. Можешь на эту тему что-то сказать?

А. Ч.:Я знаю семейную историю Егора, идущую от отца ⁶². Загадочная история, описываемая формулой «отсутствия гена страха», которое, по мнению Егора, передалась его дочке Маше. Помните, как Маша под мостом висела?

А. К.:Ну да.

А. Ч.:Именно этим Егор и объяснял мне ее поступок: страха нет, он отсутствует. Он о себе никогда так не говорил, но вот про Машу рассказал. Он мне описал всю их генеалогическую цепочку.

А. К.:Понимаешь, то, что можно назвать смелостью, – это преодоление страха. Но какая же это смелость, если не дорожишь жизнью?

А. Ч.:Может быть, это почти то же самое – отсутствие страха смерти и отсутствие ценности под названием жизнь?

А. К.:Это разные вещи. Смелость – это умение преодолеть страх, а когда его нет, когда ты не дорожишь этой жизнью?

А. Ч.:Наверное, ты прав.

А. К.:Его смерть – доказательство того, что он не очень жизнью дорожил.

А. Ч.:Не знаю. Я помню поведение Егора в 1993-м у Моссовета…

А. К.:Я хорошо себе представляю, как он бы взял автомат. Стрелял бы мимо, не умея этого делать…

А. Ч.:Во время осетино-ингушского конфликта, когда Егор приехал к одной из сторон на переговоры, те выложили крыльцо трупами с вскрытыми почему-то позвоночниками, не знаю почему. Видимо, хотели напугать. А Егор вышел с переговоров… и пошел, пошел, пошел… Я помню его всю ночь с 3 на 4 октября 1993 года, когда жизнь действительно висела на волоске… Абсолютная интеллектуальная концентрация, интенсивная работа мысли. Очень жесткие и при этом технологичные действия. И свои собственные, и отдаваемые другим команды… И при всем этом ни миллиметра страха.

А. К.:Но вот Петя высказал очень интересную мысль, что в глазах большинства населения Егор олицетворяет насилие. И два этих эпизода с автоматами создают какое-то такое ощущение…

А. Ч.:При всей кажущейся мягкости он был достаточно жесткий человек. Но без этой жесткости браться за управление Россией недопустимо.

А. К.:Мне кажется, он и сам не дорожил жизнью и был уверен, что люди притворяются, что ею дорожат…

А. Ч.:Нет, скорее он рассуждал больше именно как аристократ. У него есть миссия, и он включается. Стране надо, значит, нужно делать так. Ведь именно выход к Моссовету – одно из главных событий той ночи, предотвративших настоящую большую кровь в России. И он сам пришел туда первым!

А. К.:В шереметовском фильме, который ко дню рождения Егора показали, мне больше всего нравится интервью с Хасбулатовым, когда он несколько раз повторил одну и ту же фразу: «Я не знал, что Гайдар такой жестокий человек».

П. А.:Мы все были тогда дети наполовину.

А. Ч.:Ну, к 1993 году мы уже детьми не были, но страну все равно не знали.

А. К.:Ее и сейчас никто не знает. Захочешь – не узнаешь.

А. Ч.:Ладно, ребята. Спасибо вам.