Текст книги "Воспоминания"

Автор книги: Альфред фон Тирпиц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 35 страниц)

3

Если создание имперского флота затруднялось довлеющим над ним престижем армии, то, с другой стороны, Штош, как я уже указывал, опередил свою эпоху, энергично взявшись за укрепление нашей репутации на море, сведенной на нет столетиями упадка. Штош придавал большое значение наличию крейсеров на заграничных станциях и для своего времени был прав. В Южной Америке, Китае и Японии и ряде других стран государственная организация еще не была развита настолько, чтобы достаточно было дипломатических или консульских представительств, поэтому необходимо было держать определенные силы на местах.

Уже в семидесятых годах Штош был убежден в том, что нам нужно приобрести колонии и что мы не сможем существовать без расширения своих границ. Он считал, что расцвет молодой Империи будет кратковременным, если мы не сможем в последний момент исправить свое исторически неблагоприятное положение на море. В то время нам было легче обзавестись колониями, чем позднее. Наряду с колониальными надеждами флот был проникнут стремлением к познанию мирового хозяйства, ибо собирание информации консульской службой было еще слабо развито. Когда в 1872 году мы вышли в плавание на «Фридрихе Карле», нам было дано задание исследовать и сообщить о характере всех мест, куда заходил корабль, и о том хозяйственном значении, которое они могли приобрести для нас. Я еще помню свое обследование одного из островов Зеленого Мыса (Порто Гранде), оказавшегося почти бесплодным (утесы да несколько пальм), но представлявшего собой идеальную угольную станцию на пути между Капштадтом, Европой и Южной Америкой. При посещении Кюрасао у нас также было впечатление, что правительство имеет в виду купить этот остров; возможно, что посещение Гавайских островов, куда нас послали на следующий год, тоже было связано с подобными планами. Однако в семидесятых годах Германия еще не понимала подобных стремлений. В вопиющем противоречии с нашим политическим престижем стоял и тот позорный факт, что мы вынуждены были допускать эмиграцию значительной части прироста нашего населения, не располагая еще возможностью вывозить товары вместо людей. Штош занимался этими вопросами имперской политики, имевшими отношение к морю, особенно же развитием нашего жалкого торгового флота. Он натолкнулся на сильное сопротивление, но все же добился того, что решение комиссии бундесрата было выдержано в нужном ему духе; чтобы поднять свое значение, он использовал гидрографическое управление, береговую охрану и свои связи с посланниками ганзейских городов.

Мореходные училища, в которых военный флот заинтересован как в источнике пополнения личного состава, промер глубин, меры и веса, установка светящихся буев, рыболовство, о котором я уже говорил, – вот область деятельности этого неутомимого человека. Он без колебаний сломал старый обычай отдавать предпочтение иностранной технике, особенно английской. Хотя тогдашняя юность германской промышленности ярко отражалась в так называемых детских болезнях материальной части, действия нашего старого шефа были полностью оправданы последующим развитием.

В общем Штош совершил великие дела. Он поднял порвавшуюся нить Ганзы и был первым, кто стал создавать для Германии будущее за морями. Он сделал также многое для того, чтобы поднять боевой дух флота. Тогда делались ошибки, но о баловстве никто еще не думал; работа характеризовалась величайшей серьезностью.

Глава третья
Эпоха Каприви

1

Несмотря на утомительную муштру, введенную Штошем, он мало считался с возможностью войны, вытекавшей из международной обстановки 70-х годов.

В то время молодой имперский орел совершал свой первый мирный полет над морем. Если в начале двадцатого века мы должны были одновременно думать о двух вещах: о гигантски выросшем и в то же время легко уязвимом престиже германского мирного труда на всем свете и о военных опасностях, угрожавших со всех сторон метрополии, то Штошу еще не приходилось считаться с каким-либо непосредственным противником. Штош провел маневры всего один раз, да и то только в самом небольшом масштабе (это было в 1882 году, незадолго до его ухода в отставку).

В тактическом смысле слова маневры были тогда вообще невозможны, ибо мы еще не были достаточно подготовлены; поэтому учения носили, так сказать, азбучный характер. Мы тратили много времени на артиллерийские упражнения и стрельбы, но во главу угла ставилась пальба залпами по мишеням, расположенным на дистанции всего 200-500 метров, а это говорит само за себя.

В 1883 году в лице Каприви к руководству флотом пришел человек, который под влиянием изменившейся международной обстановки и собственных наклонностей подчинил всю работу подготовке к войне. Каприви был типичным генштабистом. Этот мало кем понятый человек жил и действовал, исходя из мысли, которую он в разговорах со мной часто выражал следующим образом: Будущей весной у нас будет война на два фронта.

Каждый год он ждал войны следующей весной. Он был в гораздо меньшей степени политиком, чем Штош. Когда несколько позднее, незадолго до отставки Бисмарка, он был вызван к императору Вильгельму II для переговоров о занятии своего поста, то по дороге в замок сказал фельдмаршалу Лоэ: Сегодня я хороню свою воинскую славу. Для флота он был, по выражению принца Фридриха Карла, «слишком бедовым», ему бы следовало быть начальником генерального штаба. Итак, он поставил перед флотом военно-политическую цель. Была ли эта цель вполне правильной, остается сомнительным, но все же это была идея. При Штоше флот не знал, для достижения какой стратегической цели он трудится. Вследствие краткости летних учений флот заедала формалистика, которую можно назвать «страстью к эволюциям». Упражнения соответствовали принятым в армии поворотам налево и направо. Мобилизационная способность оставалась на бумаге. Весной 1883 года Каприви произвел инспекторский смотр и был поражен чудовищным объемом деятельности, лишенной правильной руководящей мысли.

Поскольку, однако, большие результаты быстро не достигаются, а флот еще при Штоше страдал от того, что должен был выполнять невыполнимое, Каприви ограничился тем, что стал готовить оборону применительно к войне с Россией и Францией. Если отвлечься от мысли о войне на два фронта, то легко впасть в ошибку, обвинив его в недооценке задач, стоявших перед флотом. Он говорил: сначала нужно покончить с войной, которая начнется послезавтра, а потом займемся дальнейшим развитием флота. Он и сам работал над этим развитием и каждую весну руководил маневрами, в основу которых клались различные общие и специальные соображения, как это делается в армии. Обычно целью их было нападение на побережье: одна сторона атаковала его, а другая защищала.

В качестве создателя торпедного дела я достиг тогда определенного положения во флоте и мог позволить себе выразить мое мнение об отсталости нашей тактики. Кроме того, я был родственником Каприви, что при его характере было даже опасным, так что я никогда не касался нашего родства. Но я мог говорить откровенно и сказал ему: Чего нам особенно не хватает, так это тактической мысли. Мы не знаем, как нам драться. Каприви сделал все, чтобы использовать это замечание. Он задал так называемые «двенадцать тактических вопросов» ряду офицеров, мнение которых ценил. Все вопросы исходили из того, что французы воюют против нас, и гласили: Как действовать в походе, как нам следует построиться, как держать себя в Melee{26}, которая (по мнению Каприви) должна иметь место при любых обстоятельствах{}n».

Каприви организовал поездки офицеров генерального штаба, которым ставились такого рода задания: Франция и Россия объявляют нам войну: русский флот хочет соединиться с французским, а мы должны помешать этому. Подобные задания, клавшиеся в основу дискуссии, привели к тому, что от береговой обороны мы перешли к мысли о необходимости создания флота Открытого моря. Венцом деятельности Каприви была произведенная лично им переработка нашего первого оперативного плана; затем он вызвал меня для консультации. План состоял примерно в следующем: в момент объявления войны я должен ввести в Шербур соединение миноносцев; вслед за этим наш линейный флот должен был направиться к Шербуру и приступить к его обстрелу. Каприви является также отцом нашего мобилизационного плана.

Несмотря на его понимание тактико-стратегических проблем, он не имел определенной судостроительной программы. Правда, он сознавал, что флот не может жить чем бог пошлет. Однако всю свою жизнь он стоял слишком далеко от моря; к тому же мнение морского офицерства было еще слишком неопределенным, чтобы можно было наметить четкую линию в области судостроения. Каприви с удивлением взирал на множество противоречивых проектов. Он часто обращался ко мне; я отвечал, что вопрос о том, какой характер следует придать флоту, решится только после того, как будет достигнута ясность в тактических требованиях. К тому же развитию судостроения препятствовало и политическое мировоззрение шефа. Еще в связи с введением двухлетнего срока службы в армии (1893) рейхсканцлер Каприви сказал мне: Мы сможем думать о создании мощного германского флота лишь по удовлетворении психологической потребности народа в войне с Россией, к которой присоединится Франция. Односторонняя сухопутная ориентация, которой мы придерживались веками, мешала нам понять до 1895 года (а Бетман не понял этого и в июле 1914 года), что английская политика «Balance of Power»{28} на материке обернулась бы против нас, если бы мы одержали победу над Двойственным союзом.

В своей деятельности на посту рейхсканцлера он также исходил в основном из мысли о войне на два фронта, а собственно политикой занимался мало. Его дружественное отношение к полякам было обусловлено тем, что он не хотел иметь в их лице ожесточенных врагов, когда начнется война. В 1893 году я провел несколько недель с итальянским королем Гумбертом и сказал ему по просьбе Каприви: Решение лежит на Рейне. При расторжении договора о перестраховке Каприви (как он сам говорил мне) руководствовался тем чувством, что этот договор является не совсем честным, поскольку война была неизбежна, к тому же он лишал нас доверия Австрии. В 1870 году Каприви и принц Фридрих Карл ездили с официальным визитом в Россию. Он почувствовал там ненависть петербургских офицеров, всеобщую зависть к покрывшей себя славой прусской армии. Я убедился на собственном опыте, что он был прав. Мы, так сказать, слишком много побеждали. Каприви рассказывал, что император Александр II умышленно избегал германских офицеров, но как-то подошел к ним в одной из зал и сказал Каприви: Вы и не знаете, как я вас люблю, но здесь я не смею этого показать. Учитывая характер Каприви, я считаю совершенно исключенным, что при расторжении договора о перестраховке он подчинился английскому или придворному влиянию. Чтобы теснее связать с нами Австрию на случай войны, он заключил торговый договор 1891 года, невыгодный для нашего сельского хозяйства.

Каприви не находил времени для развития наших морских интересов в духе Штоша, да у него и не лежало к этому сердце. Он принадлежал к отпрыскам чиновничьих и офицерских семей, которым вопросы экономики кажутся чуждыми и непривлекательными.

Развитие промышленности и торговли не находило отклика в этом одиноком, лишенном личных потребностей человеке. Поэтому он сначала противился приобретению колоний, хотя впоследствии удачно и энергично руководил военными операциями, связанными с расширением наших колоний.

2

Руководя морским ведомством, я старался удовлетворить справедливые требования производящих сословий и вновь взялся за прерванное в 1883 году развитие наших морских интересов в духе Штоша; при этом я неоднократно натыкался на противоречия, порожденные всем ходом германской истории. Бережливость и бюрократическая узость мешали нам проложить себе дорогу в мир.

Флот имел больше возможностей почувствовать и осознать это, нежели армия. По самому своему назначению он должен был мыслить в мировом масштабе. То, что вплоть до великой войны армия мало изучала внешний мир, особенно Англию; то, что армия вступала в мировую войну со старыми идеями борьбы на два фронта и, обладая естественным перевесом над флотом, обусловленным преобладанием в Германии сухопутных традиций над морскими, хотела видеть во флоте своего рода отряд саперов, не думая о том, что главным фронтом был морской (поскольку тяжелая, но не безнадежная судьба столкнула нас с всемирной коалицией); короче говоря, то, что армия продолжала держаться точки зрения Каприви при совершенно изменившейся международной обстановке, – является одним из исторических факторов, определивших исход войны. Впрочем, об этом я скажу ниже.

В отличие от армейского офицера морской офицер должен был изучать силы заморских стран. Кроме того, отношения с иностранцами отшлифовывали его, лишая старопрусской угловатости, но не убивая в нем необходимых государственных традиций, ибо никогда не следует забывать, что именно Пруссия создала в лице своего офицерства один из немногих крепких институтов Германии, который впервые со времени полного подчинения иностранцам, происшедшего после Фридриха Великого, обеспечил нам свободный выход в мир.

La vie au roi,

L'honneur pour soi,

Sacrifiant son bien,

Chicane pour un rien.

Voici l'officier Prussien{29}.

В 1880-1914 годах немецкое государство было еще слишком юным, чтобы принять специфически немецкую форму; это повредило нам в глазах всего мира.

Во времена Каприви отношение английского морского офицерства к германским товарищам еще не носило никаких следов зависти. Господствовавшее тогда в политических кругах представление о британском флоте как о дополнении к Тройственному союзу приводило к тому, что наши отношения были почти столь же дружественными, как между союзниками, хотя Англия всегда уклонялась от того, чтобы сделать из них практические выводы. В отношениях с французским флотом престиж 1870 года компенсировал нашу относительную слабость на море. В поведении французских офицеров нас восхищала гордость побежденной нации, которая никогда не забывает своей чести, но их романтическое чувство реванша иногда вызывало у нас улыбку.

С девяностых годов антигерманские настроения усилились вследствие целого ряда причин. Мы, старики, вспоминаем с особым чувством времена императора Вильгельма I, когда мы пользовались хорошей репутацией и нас повсюду встречали с удовольствием. Впрочем, даже война на два фронта в духе Каприви и планов генерального штаба 1914 года вряд ли смогла бы предотвратить ухудшение нашего положения. Последнее обусловливалось в основном беспримерным увеличением нашей заморской торговли и неудовольствием, вызванным немецким завоеванием мирового рынка. В эпоху Каприви враждебное отношение к нашим усилиям еще почти не чувствовалось, но 10 лет спустя – в середине девяностых годов, то есть задолго до того, как мы создали собственное судостроение, эта враждебность проявлялась уже с полной ясностью{30}.

Глава четвертая
В технике

1

С 29-летнего возраста я имел счастье непрерывно занимать ответственные посты, среди которых не было ни одной синекуры из тех, что время от времени перепадают армейским генштабистам. Моя карьера связана с развитием торпедного дела.

Уайтхэд изобрел в Фиуме самодвижущуюся торпеду, которая позволила поражать издалека столь уязвимую подводную часть корабля, которую до этого в лучшем случае удавалось таранить; это означало революцию как в морской тактике, так и в судостроении. Штош поторопился принять на вооружение рыбовидную торпеду и закупил большое количество этих торпед, когда они еще не годились для использования на войне. Применение их «представляло большую опасность для нападающего, чем для его противника». К торпеде отнеслись с чрезмерным оптимизмом, и как это часто бывает с новыми видами оружия, ее стали внедрять, прежде чем новую идею можно было применить на практике.

Когда Штош понял это осенью 1877 года, он потребовал от руководителя минной службы и подчиненных ему офицеров, чтобы те сообщили ему свое мнение, и лично прочел их докладные записки. Моя записка обратила его внимание, и зимой 1877/78 года я был послан в Фиуме, чтобы принять у Уайтхэда торпеды, которые мы считали неприменимыми. Я поставил условием сделки право вернуть половину купленных торпед (впоследствии Уайтхэд продал их другим покупателям) {31}.

С мая 1878 года в качестве командира «Цитена» я стоял во главе торпедного дела. Я начал строить, так сказать, на голом месте, работал своими руками, как жестяник, и создал собственный аппарат. В 1879 году, когда кронпринц делал смотр флоту, и в 1880 году, когда смотр делал кайзер, мне было разрешено продемонстрировать стрельбу торпедами, которая дала неожиданно хорошие результаты и способствовала укреплению положения Штоша, поколебленного было гибелью корабля «Гроссер Курфюрст».

Я отнесся к торпеде так же, как относился впоследствии ко всем новым изобретениям – будь то самолет, подлодка или что-либо иное. Я старался не вводить их преждевременно во флот, но крепко брался за них, как только убеждался в том, что они имеют реальную будущность. Я всегда считал такой метод единственно правильным. В век быстро следующих одно за другим изобретений мне было весьма важно, хотя и трудно, сохранять спокойствие на посту статс-секретаря, ибо нам требовалось создать в кратчайший срок и с ограниченными средствами первоклассный флот, а не музей опытных образцов. Нас забрасывали незрелыми изобретениями, которые приходилось отсеивать, полагаясь на инстинкт, чтобы избавить соответствующие органы от траты сил и перегрузки. В тех случаях, когда мне не удавалось нажать на тормоза, успешное строительство флота страдало от спешки, которая была нашим величайшим врагом во всем этом предприятии{32}.

Что касается торпед, то здесь я прежде всего обеспечил необходимую в судовых условиях техническую точность, на которой всегда базировалась моя работа. Идея, положенная в основу торпеды Уайтхэда, была правильной, однако в ней было еще много грубой машинной работы и отсутствовала точность часового механизма. Примерно то же повторилось и с подлодкой, которая также требует высококачественной работы. Такой класс работы, обеспечивающий эффективность оружия в боевой обстановке, был впервые достигнут в Германии, и именно при изготовлении торпед, точность попадания которых осталась для англичан недостижимой даже во время войны. Когда в 1879 году я демонстрировал кронпринцу торпеду Уайтхэда, это была, несмотря на многонедельную подготовку, своего рода лотерея, ибо мы не знали, попадут ли торпеды в цель или пройдут вдали от нее. Счастье улыбнулось нам, но после этого я сказал Штошу, что нам нужно добиться высокого класса точности.

Тогда адмиралтейство обратилось к германской фабрике Шварцкопфа, которая сумела так разрекламировать сомнительные достоинства своей бронзовой торпеды, что адмиралтейство хотело предоставить ей монополию. Я возражал против этого, во-первых, потому, что акционерное общество, получившее монополию, начинает заботиться не столько о техническом прогрессе, сколько о дивидендах; во-вторых, потому, что и в этой области я убедился в превосходстве стали над бронзой; в-третьих, потому, что происходивший тогда переход крупных иностранных флотов на самообслуживание не вызвал все же соответствующего притока иностранных капиталов в Германию и, наконец, потому, что важнейшие испытания на воде не могли проводиться фирмой и являлись нашим моральным достоянием. Благодаря этим доводам мне удалось добиться создания казенного торпедного завода; о последовавшем за этим прогрессе можно судить хотя бы по тому, что в момент повсеместного введения торпеды она поражала цель на расстоянии 400 метров, а зимой 1915/16 года – на расстоянии 12000 метров.

Огосударствление производства торпед не изменило моего убеждения в том, что казенные мастерские должны изготовлять только некоторые специальные виды оружия, но зато усовершенствования легче и дешевле внедрять именно в этих мастерских, а не в частной промышленности.

Чтобы избежать накопления ненужных предметов вооружения, я в качестве статс-секретаря исходил из того принципа, что частную промышленность и других поставщиков надо держать в состоянии мобилизационной готовности. При размещении наших заказов, в том числе на провиант, обмундирование, уголь и т.д., я ставил условием, чтобы поставщики принимали меры к немедленному увеличению выпуска продукции в случае мобилизации. За подготовку к мобилизации мы иногда платили более высокие цены, чем обычно. Только этот принцип, за который я неоднократно подвергался нападкам, обеспечил поставку 2 миллионов килограммов пороха для нужд армии до начала 1915 года. Армия, которая была более зависимой от казенной промышленности, оказалась неподготовленной к чудовищным запросам мировой войны, расстреляла чуть не все свои боеприпасы{33} и была спасена флотом от величайшей опасности.

Принятая во флоте система снабжения наряду с военными преимуществами (мобилизация была проведена образцово) имела также и экономические, поскольку в мирное время количество лежавших без употребления запасов было у нас невелико, и те ограниченные средства, которые могла предоставить Германия, можно было продуктивнее использовать для других целей; к тому же тщательно взвешенные контракты мирного времени устраняли опасность чрезмерно поспешных военных закупок.

В рейхстаге мне иногда делались упреки за это мое отношение к частной промышленности и прочим поставщикам. Там не одобряли предоставления крупных заказов частным фирмам, и, с точки зрения государственного социализма будущего, принципиально отдавали предпочтение казенным мастерским. Однако и в войнах будущего перегрузка государственного механизма и подавление частной инициативы привели бы к опаснейшим кризисам.