Текст книги "Воспоминания"

Автор книги: Альфред фон Тирпиц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)

Мы имели сильную монархию, ибо история научила германский народ, что без такой монархии он не сможет существовать в столь опасном положении, как его. Но в момент самой острой опасности мы уничтожили эту монархию, между тем как наши враги вступили на противоположный путь строжайшей концентрации власти. Таким образом, мы потеряли не только преимущество единого руководства, которым еще обладали в начале войны. К нашему недостатку материальных сил мы добавили еще духовную и моральную слабость; ибо в последнем году войны мы противопоставили таким диктаторам, как Вильсон, Ллойд-Джордж и Клемансо, такого усталого дряхлеющего человека, как Гертлинг, и в конце концов допустили, чтобы вожди партий, стремившихся только к разрушению, поделили между собой власть.

Внутренняя крепость народа связана с наличием возможности развивать его свободные силы за пределами страны. Немцы, которые внутри страны обратили эти силы против самих себя, тем самым положили начало новому периоду упадка, а бедный народ, потерявший благосостояние, достоинство и великое мировоззрение, должен утешаться печальным зрелищем борьбы демагогов за «власть».

С какой бы точки зрения мы ни стали смотреть на этот вопрос, народ должен был, чтобы спасти себя от неизмеримого несчастья, глубоко проникнуться ясным сознанием угрожавших ему страданий и героической верностью по отношению к государственным традициям. Тогда мы смогли бы держаться так же долго, как французы, а германскому народу не пришлось бы переносить тех физических и нравственных испытаний и унижений, на которые обрекла его со времени внутреннего краха собственная слабость.

7

Непонимание вышеизложенной точки зрения и хроническая методическая ошибка, которую допускали правительство и демократия в вопросе о достижении мира, нашли самое вредное выражение в мирной резолюции от июля 1917 года. Мне сразу стало ясно, что эту резолюцию сочтут признаком того, что наши нервы не выдержали, а это необычайно снизит наши шансы как на скорое заключение мира, основанного на отказе от аннексий, так и на дальнейшее успешное продолжение войны. Если Англия и была когда-либо склонна закончить войну на основе соглашения сторон, то после этого доказательства нашей моральной и политической непрочности известная фраза Ллойд-Джорджа о том, что Англии незачем добиваться мира, основанного на взаимных уступках, так как мы с готовностью заключим его при любых обстоятельствах, удвоила свое значение. Для того же чтобы достигнуть сепаратного мира с Россией, нужно было идти совсем не по тому пути, который мы избрали.

Если при таком положении еще можно было питать какую-то надежду на спасение – эта надежда в то время не могла уже быть велика, то следовало предпринять попытку вызвать в немецком народе национальное контрдвижение, которое показало бы загранице, что сила сопротивляемости Германии не иссякла, обеспечило бы правительству поддержку в проведении сильной и умной политики и, наконец, помешало бы ему вновь соскользнуть на наклонную плоскость официальных предложений мира. Таковы причины, приведшие генерал-губернатора Каппа и ряд восточно-прусских деятелей, принадлежавших к самым различным партиям, к созданию германской отечественной партии. Первая из поставленных целей – воздействие на заграницу – несомненно была достигнута развертыванием этого движения в общенациональном масштабе. Однако германское правительство совершенно не поняло, каким мощным орудием могла явиться в его руках отечественная партия. Оно не решилось сыграть на этом движении и, напротив, сделало все возможное, чтобы воспрепятствовать его развитию. Подобное поведение было предписано ему отцами резолюции о мире, немедленно перешедшими в контрнаступление; стремясь доказать свою правоту, они развернули хорошо организованную лживую кампанию, чтобы приписать отечественной партии внутриполитические цели и обвинить ее в реакционности.

Совершенно не понимая как истые немцы понятия «цели войны», они бросили отечественной партии и мне упрек в аннексионизме. Не говоря уже о том, что руководство отечественной партии отказалось поддержать отдельные аннексионистские требования и только в бельгийском вопросе, являвшемся основным для Англии, само выставило некоторые требования, дело шло о рассмотренной выше необходимости разъяснить борющемуся народу жизненные потребности нашего будущего. К сожалению наше правительство этого не сделало. Поэтому оно должно было бы по крайней мере быть благодарно, когда великое народное движение освободило его от этой задачи, и использовать это движение таким образом, как сделало бы английское или французское правительство. Именно в тот момент, когда стало бы необходимо и возможно заключить мир, основанный на отказе от аннексий, в чем отечественная партия никогда не смогла бы воспрепятствовать правительству, последнее смогло бы, опираясь на существование этой партии добиться более сносных условий. Решающее значение имеет далее то, что за все время деятельности отечественной партии ни разу не представлялось реальной возможности заключить мир, основанный на соглашении сторон. Только неизменное, хотя и лишенное всякого фактического основания представление о том, что Германии стоит лишь протянуть руку, чтобы получить приемлемый мир, позволило приклеить кличку сторонников затяжной войны людям, чьи предложения, если бы с ними посчитались с самого начала, обеспечили бы тем или иным путем быстрейшее окончание войны. Затянули войну те, кто в течение долгого времени подтачивали обороноспособность Германии и дали Антанте ту уверенность, которую выразил Ллойд-Джордж.

Отечественная партия не достигла своей цели, да и не могла достигнуть ее с того момента, как наряду с враждебностью авторов резолюции о мире против нее обратился суровый аппарат прусско-германского государства. Все же ее политико-просветительная работа, вероятно, не осталась безрезультатной. Если мы еще можем надеяться, что национальная мысль когда-нибудь вновь построит крепкий и удобный немецкий дом, то лишь потому, что после трех тяжелых лет войны и несмотря на влияние Бетмана и демократии в Германии могло развернуться такое мощное и глубоко преданное родине движение, как отечественная партия. Духовное и материальное освобождение подпавшего под чужеземное господство германского отечества и воссоздание нашего благосостояния смогут начаться лишь тогда, когда несчастье приведет все классы и слои в сознание, из которого вырастет готовая на жертвы воля к сохранению германизма.

8

Когда в октябре 1918 года пришедшие к власти демократы были готовы сделаться жертвами ужасной и со времен Карфагена неслыханной в мировой истории ошибки, решив, что можно сдаться на милость победителя, не обрекая себя на гибель, я написал следующее письмо тогдашнему рейхсканцлеру Максу Баденскому: Берлин, 17 октября 1918 г

Ваше великогерцогское высочество.

Согласно вашему приказанию я почтительнейше сообщаю мое мнение о нынешнем положении Германии.

Политический метод, которого мы перед войной и особенно во время войны придерживались по отношению к Англии и Америке, я считаю ложным в самой его основе. Мы руководствуемся определенными взглядами, которые свойственны нам, но не другим.

В указанном методе я усматриваю одну из самых существенных причин нынешней войны и нашего теперешнего положения. Цель англо-американцев, преследуемая ими с утонченнейшей политической мудростью и упорной последовательностью, заключалась в уничтожении Германии в качестве дальнейшего шага к достижению англо-саксонским капитализмом мирового господства. Лишь в той мере, в какой мы обнаруживали силу и в особенности выдержку, мы могли возбудить у них впечатление, что война – невыгодное дело, и тем самым обеспечить себе сносные условия мира. Непрерывно повторяемые официальные предложения мира были методическими ошибками с нашей стороны. С каждым нашим шагом этого рода Вильсон повышал свои требования. Мы не понимали, что имели дело с хладнокровными шантажистами. Их тирады о мире и счастье народов – искренни, но они самым наивным образом имеют в виду только собственные народы; кроме того, они рассчитаны на политическую неопытность нашего народа.

На наше последнее предложение мира и перемирия, которое предусматривало столь большие уступки, что было равносильно отказу от положения великой державы, Вильсон дал деловой ответ, потребовав от нас в первую очередь сложить оружие. Ему точно известно, что прекращение подводной войны лишит Германию возможности продолжать сопротивление. Требование прекращения подводной войны, в нынешнем и будущем значении которой в неприятельском лагере, как это показывает речь Черчилля, отдают себе полный отчет, является ядром ноты Вильсона; его ядро он постарается окутать пафосом морального негодования. В то же время эта нота разжигает ярость его людей и их опьянение победой. Он, разумеется, не стал бы делать этого, если бы собирался поступить с нами более или менее миролюбиво. Вопреки неофициальным обещаниям, на самом деле будет иметь место обратное. Эти обещания – просто трюки политических шантажистов.

Ответ Вильсона показывает далее, что было бы ошибкой предполагать, будто Антанта будет настолько любезна, что заключит с нами перемирие на условиях, которые дали бы нам возможность в случае неудачи мирных переговоров привести в оборонительное состояние нашу армию и наши границы.

У нас остается только одно средство, чтобы добиться лучших условий, а возможно даже сохранения германизма: призыв всего народа к самой решительной защите нашей чести и жизненных потребностей, сопровождаемый немедленным действием, которое не оставит ни малейшего сомнения в нашей воле как за границей, так и внутри страны. Такой образ действий будет правилен даже и в том случае, если мы все еще готовы пойти на уступки противнику. Правда, в последнем случае сохранится опасность того, что ни враг, ни мы сами не примем всерьез наших слов. Упадок чувства чести и морального состояния, начавшийся на родине, через этапные пункты проник на фронт. Войска не могут держаться и сражаться дальше, если они совершенно ясно видят, что родина отдает все. За что бороться солдатам, как поддерживать моральное состояние войск офицерам? В таких условиях это невозможно.

Решительное укрепление нашего западного фронта всеми имеющимися войсками, формирование гражданских батальонов для поддержания порядка на родине, неуклонное продолжение подводной войны, которая оказала значительно большее влияние, чем предполагают у нас, воздействие всеми возможными способами на психологию солдат, одинаковое питание для офицеров и солдат, широкое разъяснение государственными органами наших практических целей. Каждый немец должен понять, что без этого наш народ превратится в наемных рабов наших врагов.

Чтобы провести указанные мероприятия, необходима диктаторская власть, которую в противоположность нам создали у себя наши враги. Совершенно безразлично, взгляды какой партии будет проводить эта власть во внутренней политике. Она должна лишь обратить все свои силы единственно против внешнего врага.

Таковы мои взгляды, изложенные здесь вкратце, но являющиеся плодом многолетних размышлений, и не имеющие ничего общего с шовинизмом, аннексионизмом и недооценкой необходимости заключить мир; они имеют в виду только спасение нашего народа от самой тяжелой опасности.

Быть может, они не приведут к успеху, но во всяком случае лишь этим путем можно достигнуть успеха, всякий же иной неизбежно приведет нас к позорному концу.

Если ваше великогерцогское высочество желают выслушать еще одно мнение о нашем положении на море, то я настоятельно рекомендую вам принять в ближайшее время находящегося сейчас здесь г-на адмирала фон Трота – начальника штаба флота Открытого моря. Никто не способен судить об общем положении более спокойно, чем этот офицер, пользующийся доверием всего флота. Насколько мне известно, он живет у начальника морского кабинета адмирала фон Мюллера.

Учитывая срочность вопроса, я позволил себе послать копию этого письма генерал-фельдмаршалу фон Гинденбургу и его превосходительству статс-секретарю Шейдеману.

Вашего великогерцогского высочества остаюсь с величайшим почтением фон Тирпиц{195}

Правительство принца Макса Баденского пало жертвой неслыханного жульничества чуждых народу шептунов. Подводная война была прекращена, условия капитуляции выполнены, с Антантой был «согласован» вопрос о заключении справедливого мира на основе 14 пунктов Вильсона, а все инакомыслящие, все действительно национально настроенные немцы попали в опалу, хотя армия и флот, без сомнения, смогли бы продержаться до весны 1919 года и, таким образом, добиться настоящих мирных переговоров. В эти мрачнейшие дни германской истории, когда мы имели еще полную возможность с мечом в руках предложить не менее нас утомленному врагу заключить справедливый мир, но отбросили эту возможность, чтобы погрузиться в хаос, я, в качестве председателя отечественной партии, написал рейхсканцлеру второе письмо. Берлин, 30 октября 1918 г.

Ваше великогерцогское высочество милостиво приняли мое почтительнейшее письмо от 17 с.м., но в то же время вынесли по одному важному вопросу, а именно о подводной войне, решение, от которого как я, так и военные и морские авторитеты вас предостерегали. При создавшемся положении я считаю своим долгом вновь изложить вашему великогерцогскому высочеству одну мысль, которую я недостаточно подчеркнул в моем предыдущем письме.

Чтобы военное отступление не превратилось в катастрофическое бегство, оно должно от времени до времени сопровождаться контратаками против преследующего врага. То же самое возможно, даже в большей степени должно иметь место при политическом отступлении. Если даже нам кажется ясным, что мы ничего не можем достигнуть военными средствами, мы все же должны помнить, что и у противника из чисто психологических побуждений усиливается нежелание идти на большие жертвы. В 1871 году Франция благодаря своей стойкости даже после заключения перемирия сумела спасти Бельфор во время мирных переговоров{196}. Если солдат отдает в бою свой меч, он может рассчитывать на пощаду. Но если это происходит в области политики, если побежденный делает себя совершенно беззащитным и сдается без сопротивления, то он возбуждает в победителе чувства, противоположные уважению и скорее внушает ему желание беспощадного «наказания».

По этой причине, не говоря уже о позоре, который не изгладится в течение столетий, я не могу представить себе даже с чисто материальной стороны худшего мира, чем тот, который был бы нам навязан, если бы мы попросту капитулировали в момент, когда сила нашего сопротивления далеко еще не иссякла. Если мы преждевременно разоружимся, враг, который правильно оценивает эту силу, станет обращаться с нами не мягче, а напротив, суровее и грубее, ибо к его упоению победой присоединится еще чувство презрения к противнику. В этом вопросе нужно снова учесть разницу между нашим образом мыслей и образом мыслей врагов. В этом отношении для нас было бы выгоднее искать мир через Англию, а не через Америку и Вильсона{197}.

В заключение я хотел бы еще указать на следующее: наши враги совершенно опьянены победой, но их народы чувствуют, что подошли вплотную к миру, о котором мечтали столько лет, к концу жертв и страданий. Поэтому нервы народных масс напряжены. Если мы теперь в ответ на предложения врагов решимся крикнуть: Стой! Вперед!, если мы еще раз покажем противнику зубы и объявим его требования неприемлемыми, то внезапно обнаружившаяся необходимость продолжать борьбу окажет на него величайшее психологическое действие. Утомленными борьбой народными массами вражеских стран овладеет страшное разочарование и весьма значительные силы начнут оказывать давление на правительства, склоняя их к смягчению условий.

В связи с усилением геройского сопротивления нашего фронта и с весьма обоснованным страхом перед большевизмом только такое поведение Германии может завоевать нам приемлемые условия.

Вашего великогерцогского высочества остаюсь с величайшим почтением фон Тирпиц.

Когда я писал эти строки, у меня оставалась лишь ничтожная надежда образумить «правящих» мужей. Этим письмом закончилось мое участие в политике.

Несчастливый исход войны дает виновникам его предлог, хотя и не право, обвинять перед неразумной массой тех, кто смогли бы выиграть войну или по крайней мере закончить ее с почетом, если бы им предоставили свободу действий. Предполагается создать специальный государственный суд; если он будет создан, то на скамью подсудимых нужно будет посадить совсем других людей, в том числе многих из тех, кто собирается разыгрывать из себя судей. Мне бы не хотелось затрагивать чувства этих людей, но долг перед историей заставляет меня пригвоздить к позорному столбу погубившую нас систему.

Эта политическая система, развитию которой фактически хотя и бессознательно способствовал Бетман-Гольвег и которая существует и ныне, правда, в чудовищно гипертрофированном виде, заключает в себе отказ от достижений нашего государства в результате слепого доверия к самым шантажистским и лживым миражам, создаваемым заграницей, и следования собственным интернационалистским иллюзиям. Все традиции и весь опыт нашей истории кажутся забытыми и их придется накапливать вновь.

По моему убеждению, эта система дала нашим агрессивно настроенным соседям случай и предлог к войне. Она подточила нашу политику изнутри, так что народ потерял моральную силу, необходимую для продолжения войны. Та же система является существенной причиной того, что наш флот не смог дать почувствовать свою силу в этой войне. Та же система дала неправильное направление нашей политике, стремившейся к разгрому России и щадившей Англию. Та же система повинна в нашей беспримерной по своей глупости и отсутствию достоинства капитуляции осенью 1918 года и усугубила новыми ошибками тяжелые последствия этого шага. Та же система неистовствовала после революции против последних остатков государственного разума, так что быть немцем кажется теперь позором и наказанием. А ведь когда-то это было для меня источником величайшего счастья и гордости.

При наличии твердого руководства наш народ может совершить больше любого другого. Но в руках плохих и негодных руководителей германский народ становится величайшим врагом самому себе. Ему скоро надоест черно-красно-золотое подобие государства, которое преподносится ему сейчас. Но сохранится ли к тому времени хоть что-нибудь от субстанции нашего доброго старого государства, возбуждавшего такую зависть наших врагов, что они уничтожили с помощью нашей радикальной демократии все его силы: монархию, обороноспособность, неподкупность и прилежание чиновничества, государственный дух пруссачества и презирающую смерть любовь к отечеству?

Сегодня наше положение хуже, чем после Тридцатилетней войны. Без нового Потсдама, без необычайно серьезного самоотрезвления и духовного обновления германский народ никогда больше не будет жить на свободной земле, быстро или постепенно перестанет быть великим по своей культуре и численности народом; тогда не будет возможен и новый Веймар{198}. Мы пали с величайшей высоты в глубочайшую пропасть. Нельзя легкомысленно болтать о восстановлении, пока мы погружаемся в нее все глубже. Подъем страшно труден и тяжел. Но он начнется и пройдет удачно, если решительное национальное терпение и воля объединят народ, как объединяют они французов, итальянцев, англичан, сербов, а в последнее время даже и индийцев. Пока мы являемся народом с наиболее слабо развитым национальным чувством, которое на грабеж нашей земли и все другие унижения отвечает примирительными речами и, оставляя, преступника безнаказанным, толкает его к новым грабежам, пока, лишенные необходимой национальной гордости, мы копируем нравы и обычаи других народов и пока борьба с немцами, принадлежащими к другим партиям, кажется нам важнее объединения перед лицом заграницы; пока имеет место все это, Германия может лишь погружаться в трясину, а не выздоравливать. В битве с алеманнами германцы кричали своим вождям: Долой с коней!, и проиграли эту битву. Раскол среди немцев привел нас к падению и на сей раз, ибо в политическом, а в некоторых своих слоях и в нравственном отношении наш народ не дорос до понимания задач своего времени.

Таким образом, прошедшее, настоящее и будущее делают борьбу с этой системой моим долгом.

Если же германский народ когда-нибудь воспрянет ото сна, в который погрузила его катастрофа, и с гордостью и умилением вспомнит об огромной силе, добродетели и готовности к жертвам, которыми он обладал в прусско-германском государстве и даже еще во время войны, то воспоминание о мировой войне встанет в один ряд с его величайшими национальными святынями. Будущие поколения нашего народа будут укреплять свою веру, поражаясь тому, как, несмотря на неполноценность наших союзников, мы противостояли ужасающему превосходству сил, как боролись против всемирного антигерманского заговора, организованного англичанами, как сохраняли много лет бодрость, несмотря на клеветническое отрицание нашего миролюбия и грубое уничтожение бесчисленных германских жизней во всех частях света, как умели настигать врага на суше и на воде и приносить себя в жертву. Но, как и во времена Лютера, Германия оставалась здоровым жеребцом, которому недостает одного: ездока. В навязанной нам борьбе мы имели вначале все шансы на успех, и даже после всех совершенных нами ошибок в октябре 1918 года еще оставалась возможность избежать мира, равносильного нашей гибели.

Но политическая алчность, которая на всем протяжении войны была готова капитулировать перед врагом, захватила бразды правления лишенной руководства нацией.