Текст книги "Практика и теория индивидуальной психологии"

Автор книги: Альфред Адлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

пообещал, что не даст волку его тронуть. Это воспоминание не раз истолковывалось таким образом, будто оно должно характеризовать союз Достоевского с крестьянством и религией крестьянства. Но

главное здесь скорее волк – волк, который гонит его обратно к людям. Это переживание закрепилось

как символическое отображение всех стремлений Достоевского, поскольку в нем содержалась

направляющая линия его поведения. То, что заставило его трепетать перед обособленным

крестьянством, было равносильно волку из его переживания, который гнал его назад, к бедным и

униженным. Там он пытался через крестное знамение найти с ними контакт, там он хотел помогать.

Именно это настроение и выражает Достоевский, говоря: “Вся моя любовь принадлежит народу, весь

мой образ мыслей – это образ мыслей всего человечества”.

Когда мы подчеркиваем, что Достоевский был истинно русским человеком и противником

западников, что в нем пустила прочные корни панславянская идея, то это отнюдь не противоречит его

натуре, стремившейся через заблуждение прийти к истине.

На одной из крупнейших манифестаций, в речи памяти Пушкина, он, считавшийся панславистом, тем не менее попытался добиться единения между западниками и русофилами. Результат в тот вечер

был блестящим. Приверженцы обеих партий ринулись к нему, заключили в свои объятия и заявили, что

согласны с его позицией. Однако это согласие было недолгим. Слишком много еще было между ними

противоречий.

– 209 –

По мере того, как Достоевский следовал за бурным стремлением своего сердца и хотел привнести

в массы человеческое совершенство – задача, которую он прежде всего отводил русскому народу, —

по мере того, как в нем формировался конкретный символ любви к ближнему, ему, желавшему

освободиться самому и освободить других, все ближе становился образ спасителя, русского Христа, наделенного общечеловеческой и вселенской властью. Его кредо было простым: “Для меня Христос

самая прекрасная, самая величественная фигура во всей истории человечества”. Здесь Достоевский со

зловещей прозорливостью открывает нам свою ведущую цель. Это проявляется в том, как он

изображает свои приступы эпилепсии, когда, испытывая чувство блаженства, он устремлялся ввысь, достигал вечной гармонии и чувствовал себя близким к Богу. Его целью было стремление постоянно

находиться рядом с Христом, стойко переносить его раны и исполнить его задачу. Обособленному

героизму, который Достоевский считал проявлением болезненного самомнения, себялюбию, вытеснившему чувство солидарности, ставшее ему понятным и близким из логики совместной жизни

людей, из любви к ближнему, такому героизму он противопоставлял: “Смирись, гордый человек!” К

смиренному же человеку, уязвленному в своем себялюбии и тоже стремящемуся его удовлетворить, он

взывает: “Трудись, праздный человек!” Атому, кто ссылается на человеческую природу и на ее якобы

вечные законы, он, чтобы заставить усомниться в этом, возражает: “Пчела и муравей – вот кто знают

свою формулу, но человек своей формулы не знает!” Исходя из сущности Достоевского, мы должны

добавить: человек должен искать свою формулу, и он найдет ее в готовности помогать другим, в

беззаветном служении народу.

Так Достоевский превратился в отгадчика загадок и в богоискателя, ощущавшего Бога в себе

сильнее прочих. “Я не психолог, – сказал он однажды, – я реалист” – и тем самым коснулся пункта, наиболее сильно отличавшего его от всех поэтов нового времени и от всех психологов. Он испытывал

глубочайшую связь с первопричиной общественной жизни, с единственной реальностью, которую все

мы до конца еще не поняли, но

– 210 –

способны на себе ощущать, – с чувством общности. И поэтому Достоевский мог называть себя

реалистом.

Теперь относительно вопроса, почему образы Достоевского оказывают на нас такое сильное

воздействие. Важная причина этого заключается в их завершенной цельности. В любом месте вы всегда

можете понять и изучить героя Достоевского, снова и снова вы находите слитыми воедино стремления

его жизни и средства их осуществления. Для сравнения можно обратиться к музыке, в которой мы

находим нечто подобное, где в гармонии мелодии всегда можно обнаружить все без исключения потоки

и движения. То же самое и в образах Достоевского. Раскольников один и тот же и когда, лежа в

кровати, размышляет об убийстве, и когда с колотящимся сердцем поднимается по лестнице, и когда

извлекает пьяного из-под колес телеги и, отдав последние копейки, поддерживает его прозябающую в

нищете семью. Эта цельность в построении и есть причина такого сильного воздействия, и с каждым

именем героев Достоевского мы неосознанно носим в себе прочный, словно высеченный резцом из

вечного металла, наглядный образ, подобный библейским персонажам, героям Гомера и греческих

трагедий, именам которых достаточно только лишь прозвучать, чтобы вызвать в нашей душе весь

комплекс своего воздействия.

Существует еще один скрытый момент, затрудняющий для нас понимание воздействия

Достоевского. Однако предварительные условия для решения этой проблемы уже даны. Речь идет о

двойственной позиции любого персонажа Достоевского по отношению к двум прочно

зафиксированным пунктам, которую мы ощущаем. Каждый герой Достоевского движется в пространстве, которое, с одной стороны, ограничивается обособленным героизмом, где герой превращается в

волка, а с другой стороны – линией, которую Достоевский столь резко очертил в качестве любви к

ближнему. Эта двойственность позиции придает каждому из его персонажей такую устойчивость и

твердость, что они раз и навсегда откладываются в нашей памяти и наших чувствах.

Еще несколько слов о Достоевском как об этике. В силу определенных обстоятельств, противоречий своего характера,

– 211 –

которые ему необходимо было устранить, огромных противоречий со своим окружением, которые он

нашел в себе силы преодолеть, Достоевский неизбежно пришел к формулам, вобравшим в себя и

выражавшим его глубочайшее стремление доказывать на деле свою любовь к ближнему. Так он пришел

к формуле, которую мы можем поставить гораздо выше категорического императива Канта: “Каждый

несет ответственность за вину другого”. Сегодня мы как никогда чувствуем, сколь глубока эта

формула и насколько тесно она связана с жизненными реалиями, которые не вызывают никаких

сомнений. Мы можем опровергать эту формулу, но она снова и снова будет всплывать на поверхность и

наказывать нас за ложь. Она оказывает гораздо большее действие, чем, например, понятие любви к

ближнему, которое зачастую недопонимается или превращается в тщеславие или категорический

императив, который также проявляется в обособленности личных стремлений. Если я ответственен за

любую вину ближнего и за вину всех, то я вечно в долгу, который подстегивает меня, делает меня ответственным, требует от меня уплаты.

Таким образом, Достоевский как художник и этик является для нас великим и непостижимым.

То, чего он достиг как психолог, неисчерпаемо и поныне. Мы смеем утверждать, что его зоркий

глаз психолога проник глубже, чем та психология, которая формируется на основе абстрактных

рассуждений, поскольку он был ближе к природе. И тот, кто рассуждал о значении смеха, как это делал

Достоевский, о возможности лучше узнать человека из его смеха, равно как и из всей его жизненной

позиции, кто ушел настолько далеко, что столкнулся с понятием случайной семьи, в которой каждый ее

член живет сам по себе и насаждает в детях тенденцию к дальнейшей изоляции, к себялюбию, тот

увидел больше, чем еще и сегодня можно требовать и ожидать от психолога. Кто увидел, как

Достоевский изображает в своем “Подростке”, что все его фантазии закутанного в одеяло мальчика

выливаются в понятие власть, кто так тонко и метко изобразил возникновение душевной болезни как

средство протеста, кто углядел в человеческой душе склонность к деспотизму как Достоевский, тот и

се-

– 212 –

годня может считаться нашим учителем, каким он был и для Ницше. Его рассуждения о сновидении

остаются непревзойденными и поныне, а его представление о том, что никто не способен мыслить и

совершать поступки, не имея цели, не имея перед глазами финала, совпадает с самыми современными

достижениями индивидуальной психологии.

Итак, существуют самые разные сферы, в которых Достоевский стал для нас бесценным, великим учителем.

Реальность жизни подобна лучу солнца, который попадает в глаз спящему. Спящий протирает свои глаза, переворачивается

на другой бок и ничего не знает о случившемся, Достоевский же мало что проспал и многое пробудил. Его образы, этика и

искусство способствуют глубокому пониманию жизни человека среди других людей.