Текст книги "Колледж Святого Джозефа (СИ)"

Автор книги: Алена Половнева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Павел устроил ее в фирму, торгующую электроникой. Поначалу Нине претили корпоративное лизоблюдство и подъем по часам, но со временем она вошла во вкус. Она съездила на два семинара в столицу, пожила в хороших гостиницах, отведала дорогого алкоголя и хорошей еды на корпоративных фуршетах и сдалась.

– Бесполезно сопротивляться, если на тебя напал медведь, – говорила она всем, кто хотел ее слушать, – надо расслабиться и пусть он тебя мотает. Увидев, что ты не сопротивляешься, он решит, что ты мертвая и бросит тебя. Ты выползешь к людям и проживешь еще один день. И поставишь еще один спектакль. И поднимешь еще один театр.

Нина намеренно назначила встречу именно здесь, в отремонтированном и сверкающем офисе. Так как своего кабинета у Нины пока не было, она встретила Заваркину в фойе внизу, в уголке для клиентов, властно велев секретарше принести кофе.

– О чем пойдет речь? – высокомерно спросила Нина Анфису, пытаясь унять бешено колотящееся сердце.

Заваркина была одета в роскошное кашемировое пальто. У пальто был большой воротник, очень сложный крой и идеальная посадка, что выдавало в нем дорогую вещь. Войдя в помещение, она положила в карман ключи от машины. Весь антураж, придуманный Ниной для защиты своего эго, не произвел на Заваркину никакого впечатления.

– О Хэллоуинском Бале Святого Иосаафа, – сказала Заваркина и внимательно посмотрела на Нину.

Нина на секунду опешила. Она ожидала чего угодно, но никак не праздника для детей.

– Нелегального.

«Это уже похоже на Заваркину», – подумала Нина, и взгляд ее упал на ее правую кисть, лежащую на стол. Два пальца – указательный и средний – были покрыты экземой. Нининому удивлению не было предела.

Заваркина, заметив, что Нина уставилась на ее руки, спрятали их в длинные рукава своего идеального пальто.

– Я хочу, чтобы ты разработала единую концепцию…

– У меня тоже такое было, – тихо прервала ее Нина.

Она почувствовала то, что в учебниках по психологии зовется эмпатией – сочувствие, стремление разделить переживания другого, «примерить его ботинки». Только Нине не надо было представлять, что происходит с Заваркиной: она сама прошла через это. Были и такие же следы на руках, и зубы, испорченные желудочным соком, и разъедающее душу недовольство собой, которое унималось только после трех «бигмаков». Нина Смоленская несколько лет назад уже познала все «радости» булимии.

Нину захлестнула такая волна жалости к несчастной Заваркиной, которую никто не любит и которая вынуждена привлекать к себе внимание скандалами, дрязгами и третированием окружающих.

«У нее, наверно, и друзей-то нет», – подумала Нина и чуть было не всхлипнула. Тут же в ее голове промелькнула мысль о том, какой она, Нина – чудесный человек. Даже будучи загнанной в угол, она находит в себе силы сочувствовать своему врагу.

Заваркина, лицо которой поначалу хранило упрямое выражение, растерялась и принялась покусывать нижнюю губу. Будто в такт мыслям Нины.

– Я сделаю всё, что ты захочешь, – ласково сказала Нина и пожала Анфисино предплечье.

Заваркина втянула в себя воздух, словно загоняя внутрь выступившие на глазах слезы.

– Бал должен быть качественным, но слегка попсовым. Стильным, претенциозным, но легким. Он должен выглядеть как дорогая фарфоровая кукла ручной работы. Нестрашная, но стильная и странно привлекательная.

Заваркина задумалась, подбирая слова.

– Я знаю, что это не твой стиль, но никто в этом городе, кроме тебя, не способен сделать ничего масштабного.

Нина кивнула. Образ был ей понятен.

– Я не ограничиваю тебя в средствах. Ни в материальных, ни в средствах самовыражения. У тебя будет все что нужно.

Нинино нутро всколыхнулось: в висках застучала кровь, а сердце сделало кульбит. Она никогда не слышала таких слов о своем спектакле. Ей всегда приходилось выкручиваться, выпрашивать, обходиться подручными средствами. «У тебя будет все что нужно». Надо же!

– О, Заваркина, я сегодня же примусь за дело!

– Я покажу тебе помещение – оно, кстати, огромное, так что твоему таланту есть, где развернуться – после того, как его осмотрят строители и скажут, как и чем можно будет нагрузить конструкцию. Если хочешь, я принесу тебе схему здания.

– Конечно, хочу!

– С тебя эскиз и та штука, которую ты зовешь выгородкой, – улыбнулась Заваркина, – и серьезно: ни в чем себе не отказывай! Можешь потребовать даже тигра и воздушных гимнастов.

Нина улыбалась во весь рот. Даже на тех спектаклях, что спонсировал Павел, ей постоянно надо было ужиматься и выкраивать, чтобы не пустить по миру свою семью. А тут такая удача! Такая тема! Смоленской хотелось расцеловать Анфису.

Они обговорили еще кучу мелких вопросов и, наконец, разошлись, Нина воодушевленно порхала по офису оставшуюся половину рабочего дня. Она едва терпела, чтобы не сорваться и не побежать в театр прямо сейчас. Вместо работы она сидела в интернете, ползая по разным сайтам о Хэллоуине и подробно записывая в блокнотик всё, что хотела бы использовать.

Заваркина, выйдя из офиса, посмотрела на свою правую кисть и улыбнулась. Из огромной сумки-мешка – подарка Алиски – она извлекла французскую пудру. Открыв ее, Заваркина не удержалась, сунула нос в коробочку и понюхала спонж, после чего сделала два ловких мазка по своей кисти. Экзема исчезла.

Долг второй

Георгий Медведь обнаружился на стройке жилого комплекса в центре города. Он ходил в каске, резиновых сапогах и костюме-тройке, нелепо сидящем на его огромной нескладной фигуре. Он всегда старался как можно чаще выезжать из офиса и контролировать все инженерные работы, которые вела его компания. Говорил, что гораздо приятнее мешать строительную грязь, чем самому пылиться в кабинете.

Паренек, варивший какие-то трубы, прекратил свои занятия и снял маску. Под маской оказалась широченная улыбка, адресованная Заваркиной. Анфиса вежливо кивнула.

– Привет! – сказала она, подойдя вплотную к Медведю. Тот обернулся.

– Заваркина, матьтвою! Какого хрена ты тут делаешь, – он обхватил Заваркину своими огромными ручищами, приподнял и потряс.

– Ты нужен мне.

– Как мужчина, надеюсь? Я – женатый человек, между прочим.

– Ты мне нужен как умный мужчина и профессионал в своей области.

– Это пожалуйста, – зарычал он, – это хоть сейчас. Для тебя все, что угодно. Ты мой бизнес спасла!

– Чудесно. Пойдем, – Заваркина обняла его за талию, – мне нужно знать, насколько надежно одно недостроенное здание: можно ли его нагружать театральным реквизитом.

– Окэй, – сказал он через «э», – я готов! Поедем на моей?

– Пойдем, а не поедем, это недалеко. Еще одно: я знаю, что у тебя был паренек – спец по пиротехнике и всяким художественным взрывам.

– Есть такой, – подтвердил Медведь, – что взрывать будешь?

– Сцену оформлять.

– Ой, Заваркина, – Медведь снова вцепился в туловище Заваркиной, – люблю тебя, не могу! Молодец ты! Хорошая баба, деятельная. Ребенка растишь, деньги зарабатываешь! Женился б на тебе, ей-богу!

– Пошли, – улыбнулась Заваркина, – время – деньги!

– Твоя правда, Заваркина, твоя правда…

На место они прибыли на удивление быстро: вышли со стройки, пересекли проспект по переходу, обогнули здание семинарии и вошли бесконечный парк Святого Иосаафа с той стороны, с которой школу не было видно.

– Хорошо, что ты в своих диэлектрических ботах, – сказала Заваркина.

– Куда ты меня тянешь? – проворчал Медведь, – что это за лес? Сколько раз мимо ходил-ездил, а не подозревал, что здесь такая чаща.

– А можешь на Хэллоуин включить на своей стройке что-то громкое? Какой-нибудь отбойный молоток?

– Попробую, – хитро сказал Медведь.

Оставшуюся часть пути проделали молча. Заваркина думала о гимнастах, а Медведь поглядывал на Заваркину и думал, зачем она так коротко стрижет волосы.

– Ну что? – едва войдя в манеж, Медведь потер руки и принялся деловито осматриваться, – конструкция непобитая и еще довольно прочная. Деталями не буду тебя перегружать, не надо это тебе, – он снова притиснул к себе Заваркину, как плюшевого слона. Та тихонько крякнула. – Знаешь что? Я тебе своих парней пришлю! Приплачу им чутка за переработку, зато сделают они всё по совести. Прицепят-смонтируют твое барахло любо-дорого.

– Спасибо, – улыбнулась Заваркина.

– Да какое спасибо! – отмахнулся Георгий, – я тебе по гроб обязан!

– Только знаешь, Гош, – вкрадчиво повела Заваркина речь, – это у меня секретное мероприятие.

– Понял, не болтун, – хохотнул Медведь, – всё твои интриги! Веселая ты баба, Заваркина, женился б!

Он звонко чмокнул Анфису в щеку и еще раз как следует встряхнул.

– Признавайся, что у тебя тут будет? Подпольное казино со стриптизом? – спросил Медведь лукаво.

– Балерины, Георгий, балерины, – Заваркина улыбнулась, – ничего криминального, просто помещения для представления найти не можем. Надо тут лишь декорации установить да пару прожекторов повесить.

– Ишь ты! Искусством увлеклась, – пророкотал Медведь и принял серьезный вид, – давай посмотрим, что у нас тут есть.

Медведь вернулся к осмотру, а Анфиса присела на краешек строительной ванны, в которой когда-то мешали цемент, и закурила. Она любила наблюдать за работой профессионалов.

– Я помню этот объект, Заваркина, – рокотал Медведь, приглядываясь к конструкции, – знаю, кто его возводил. Каркас с антикоррозийным покрытием, крыша – ПВХ высокой прочности. Может простоять двадцать пять лет и не пошатнуться. Так что крыша достаточно прочная. И смотри, какой свет.

Медведь поднял голову вверх и залюбовался.

– А воздушных гимнастов сюда можно запустить? – поинтересовалась Заваркина, склонив голову на бок.

– Нет, – твердо и серьезно сказал Медведь, – людей покалечишь. Это же не цирк, скорее, коровник. Конструкция достаточно прочная, чтобы просто стоять, но трапеции она не выдержит. Можешь, факиров заказать. ПВХ не горит.

– Совсем? – удивилась Заваркина.

– Плавиться может начать, – улыбнулся Медведь, – при трехстах градусах по Цельсию. У вас тут будут жаркие танцы?

Долг третий

Случилось чудо: к Соне подошли старшеклассницы, которые до этого момента, завидев ее, только фыркали и отворачивались. Соня сидела на полу и с отвращением смотрела на пуанты, в которые ей предстояло вставить свои разбитые, опухшие, замотанные пластырем ступни.

– Что ты знаешь о тайном бале Святого Иосаафа?

Соня уставилась на них в недоумении.

– Его Заваркина организовывает. Мы должны будем там танцевать, – нетерпеливо отозвалась девушка в классных леопардовых сапожках. Такие одевались на пуанты или джазовки и замечательно грели ноги. Соня давно себе хотела купить такие, потому как в коридоре школы, где она просиживала большую часть времени, гуляли жуткие сквозняки. Кроме меховых сапожек на девчонке был чертовски стильный черный комбинезон для разогрева. Соня не отказалась бы пойти в таком на собственную свадьбу.

– Откуда вы знаете Заваркину? – спросила Соня у Леопардовой.

– Мы ей должны, – загадочно ответила та.

– Она избавила нас от Рейнхолмихи, – ляпнула круглощекая деваха, едва-едва державшаяся в «балетном» весе. На ней была укороченная розовая кофта, такие же колготки, гетры длиной во всю ногу и элегантный шоколадный купальник. Соня про себя окрестила ее Розовой. Когда она встала с пола, оказалось, что Розовая даже выше ее ростом.

– Тссс, – зашипели на нее подружки.

Вера Рейнхолм – старая немка, похожая на высохшую цаплю, была самым суровым репетитором в балетной школе: она гоняла старшеклассников до тридцать второго пота и до крови из пуантов. К ее чести надо сказать, что из ее учеников действительно выходило что-то путное.

Однако, никто из присутствующих не был заинтересован в балетной карьере: похоже, этих барышень, как и Соню, запихали сюда насильно. Они были детьми из приличных семей, мечтали удобно и уютно выйти замуж и, видимо, поэтому столько времени уделяли внешнему виду. Третья старшеклассница, например, серьезно увлеклась игрой «я – балерина». На ней был джемпер, нарукавники, гетры – всё ослепительно белого цвета. Ансамбль дополняли черные леггинсы, безумно дорогие высокотехнологичные пуанты, которые протирались в два раза медленнее обычных. На голове у нее был наверчен идеальный пучок из сверкающих русых волос. Выглядела она умопомрачительно.

Соня тоже пострадала от «ласк» Рейнхолмихи. Ей, как лучшему репетитору, настойчиво пихали Соню, но та, как лучший репетитор, так же настойчиво отказывалась. Соне, несмотря на ненависть к балету, было неприятно слушать из раза в раз что она – негодный материал, туша, жирная корова, которой никогда не стать балериной. В отличие от старшеклассниц, она даже перестала заботиться о красивой балетной одежде, сочтя эти траты лишними.

– Значит, ты ничего не знаешь, – разочарованно протянула Черно-белая.

– Меня в технические детали не посвящали, – надменно ответила Соня. Ей не хотелось признаваться, что она действительно не в курсе.

– Значит, точно не знаешь, – резюмировала Черно-белая, повернувшись к Соне спиной, – пошли готовить танец.

– Она сказала, что съемка будет, – воодушевленно Леопардовая, тоже потеряв к Соне всякий интерес, – потом можно будет выложить в блог.

– Еще сказала, что у нее будут фаер-шоу и живой тигр! – по секрету поведала Розовая, помахав Соне рукой.

Старшеклассницы, продолжая болтать, удалились. Соня в раздражении подняла свою сумку с пола и достала оттуда спасенный Заваркиной «блэкберри».

– Я тебе покажу живого тигра, – прошипела она и принялась раздраженно тыкать в кнопки.

Долг четвертый

Сей Сеич работал в школе Святого Иосаафа вот уже двадцать два года. В штатном расписании он звался учителем физкультуры, но на самом деле… На самом деле Сей Сеич был директором цирка.

Так его прозвали ученики еще в то время, когда театр «Aragosta» еще считался цирковым кружком, который Сей Сеич организовал десять лет назад на добровольной основе. В самом начале он учил детей простым цирковым трюкам: жонглированию и несложной акробатике.

Когда цирковой кружок привлек к себе внимание и пополнился несколькими очень артистичными ребятами из старшеклассников Святого Иосаафа, Анфиса Заваркина, от безделья вертевшаяся рядом, придумала пятнадцать вариантов названий на разных языках. Сей Сеич остановился на слове «Aragosta», что в переводе с итальянского означает «лангуст».

Сей Сеич где-то слышал, что продолжительность жизни лангуста учеными не установлена, и он углядел в этом знак: в любой момент Ангелина Фемистоклюсовна могла решить, что он отвлекает детей от учебы или развращает их «неподобающим образом жизни»: ведь не к цирковой карьере готовит Святой Иоасааф своих выпускников. Она легко могла перекрыть им кислород, убив на корню столь многообещающее начинание.

Сей Сеич предпочитал об этом не думать. Единственное, что он видел в этих детях – это их настоящее. Заброшенные, позабытые, очень одинокие подростки, у которых были новые гаджеты и одежда с иголочки, но не было ни капли внимания старших. Никто не спешил защитить их или показать, как справиться с испытаниями, что подкидывает им жизнь. Сей Сеич объединил их, дал им общее дело, а главное – он дал им жизненные ориентиры. Ребята работали с полной отдачей и знали цену благодарности: каждого хлопка аплодисментов, каждой улыбки ребенка и каждого «спасибо» от взрослого.

Ему, опытному и мудрому преподавателю, попадались и совершенно дикие «питомцы». Вроде Заваркиных. Сей Сеич не смог их приучить: Вася и Ася отличались какими-то несвойственными их возрасту взглядами на окружающее – цинизмом и нетерпимостью к чужим слабостям – которые отпугивали даже ребятишек из Муравейника, не говоря уж о «домашних». Иногда Сей Сеич недоумевал: каким чудом эти зверята попали в Иосааф? И как, ради всего святого, они умудряются здесь удерживаться.

Сей Сеич помнил их совершенно отчетливо. У Анфисы были густые каштановые волосы, и она носила огромные ботинки, в которых не могла пройти и полметра, не запутавшись в собственных ногах. Однажды Сей Сеич дал ей очень красивые пои – будто сделанные из лепестков роз – и показал одно несложное движение. Сначала неуклюжая Анфиса стукнула себя в глаз, потом Сей Сеича по затылку, после чего наотрез отказалась продолжать учиться.

Василий Заваркин в то время увлекался видеосъемкой. Он снял для цирка промо-видео, в котором факиры дышали огнем, а акробаты делали кульбиты. Видео было грамотно смонтировано и получилось очень стильным. Как тот странный Цирк Солнца, что теперь так любили все вокруг.

– У тебя талант, – сказал Сей Сеич тогда, похлопав Васю по плечу. Тот только улыбнулся.

Сей Сеич очень горевал, когда Вася погиб. Он всегда выглядел старше своих лет: еще в школе начал лысеть и приобрел глубокую морщину между бровями. Как-то забывалось, что этот парнишка еще молод, очень молод для того, чтобы решать взрослые проблемы. Сей спрашивал себя, мог ли он чем-нибудь помочь. И тут же отвечал себе, что нет, не мог. Никто не знал, что у Васи такие масштабные долги, кроме его друга Ивана и, наверно, самой Анфисы, которая была слишком горда, чтобы просить о помощи. После школы они почти утратили связь: Заваркины только иногда приходили на представления «Арагосты», чтобы поздравить Сея Сеича с началом лета.

Цирк-театр «Aragosta» был единственным школьным объединением, которое не расставалось на лето. Эти три месяца – насыщенное фестивалями время, и театр проводил его в разъездах.

Артисты мотались по всей стране. Им приходилось давать представления на невообразимых площадках: на песке, на щебне, на траве, на крытой площадке для танцев и на сцене заброшенного театра. Но юбимыми площадками «лангустов» оставались парки. В парке можно было вовлечь зрителя в представление, дать ему самому почувствовать себя актером, раскрыться и настроиться на нужный лад. Именно тогда от зрителя шла нужная энергия: чистая, живая, благотворная. Особенно любили питомцы Сей Сеича веселить детвору: оказалось, что дети – самая благодарная публика.

В спортивном зале было холодно и дуло изо всех щелей. Он был самым старым в школе, но зато свободным весь день. Когда на улице становилось слишком промозгло для репитиций, питомцы Сей Сеича перебирались в этот зал. Здесь он отрабатывал с ними элементы поинга, жонглирование контактным мячом, учил работе с флауэрстиками и девилстиками – приспособлениями для кручения в виде длинных тонких палок с украшенными концами. Сей Сеич забирал их с физкультуры и нещадно муштровал и питомцев-акробатов, и питомцев-факиров – ребят постарше, которые уже укротили огонь.

– Каким бы не было ваше мастерство, вы должны повторять самое элементарное каждый день! – говорил он розовощекому нескладному парнишке, заставляя повторять «бабочку» в сто сорок пятый раз, – если хотите оставаться лучшими, работайте, как работают балерины или переводчики. Изо дня в день.

Их фаершоу действительно было лучшим. За все время работы у «Арагосты» не было ни одного происшествия, чем они несказанно гордились. Когда по всей стране из-за непрофессионализма артистов стали сгорать заведения, народная любовь к вертящемуся огню поубавила свой пыл. Однако в Б все знали, что Aragosta не поведет!

Сей Сеич пристально следил за каждым поворотом мячей на цепочке в руках розовощекого паренька. Он поймал ритм и попытался уйти в себя: взгляд его стал стеклянным, а движения механическими.

– Не отключайся, – тихо сказал Сей, – не успеешь поймать, если вывалится.

Он не заметил, как сзади подкрался самый старший и самый умелый из питомцев-«факиров».

– Звонила Заваркина.

– И? – Сей Сеич обернулся.

– Ей нужен Валлиец.

– Дай ей Валлийца. И скажи, что если будет съемка, я хочу получить копию.

Паренек кивнул и убежал.

Долг пятый

В старом здании на углу, том самом, что образует главная улица города Б с вокзальной площадью, расположился салон «Cara mia». В витринах салона красовалась искусно сделанная мебель, дорогие светильники и напольные вазы невообразимых форм. Чуть поодаль стоял обеденный стол, покрытый белой хрусткой скатертью. На нем – элегантный сервиз из тонкого фарфора на двенадцать персон, демонстрирующий один из вариантов изысканной обеденной сервировки.

Витрина притягивала зевак, которые разглядывали выставленное, а насытившись, принимались всматриваться в глубину салона, пытаясь разглядеть людей, которым довелось прикоснуться или даже посидеть на этом чудесном диванчике, стилизованным под кушетку девятнадцатого века или отхлебнуть из тех воздушных бокалов. Но сегодня ни одна живая душа не показывалась перед окном.

Но как назло, именно сегодня прохожим было бы на что поглазеть. Посреди салона стоял длинноволосый манерный юноша в узких слаксах и коротко стриженая девушка в короткой юбке, высоких «мартенсах», и алой, словно огнетушитель, кожаной куртке. Они о чем-то горячо спорили.

– Ты – охреневшая морда, – раздраженно сказала Анфиса.

– Ты просишь невозможного! Ты знаешь, во что мне встанет украшение зала почти в тысячу квадратных метров?

– Восемьсот метров, – поправила его Заваркина, – и «невозможно» – это если бы я просила у тебя тигра! А прошу у тебя твои… цветуи!

– Цветуи?! – завопил Яшка.

– Кстати, надо в зоопарк наведаться. Может, тигра добуду, – Заваркина задумчиво смотрела на потолок, – а твой папа видел твои накрашенные реснички?

– Ты просишь невозможного! – еще раз повторил Яшка.

– Яша! Ты – лучший декоратор в городе! Да, что в городе! В стране!

– А может в мире? – улыбнулся Яша, пытаясь не поменять сурового и «невозможного» выражения лица.

– Я заплачу тебе за каждый потраченный цветуй!

– Не называй их так! – снова вспылил он, – правда, заплатишь?

– Твой бывший и мой нынешний за всё заплатит, – хищно оскалилась Заваркина.

Яша помрачнел лицом.

– Ой, ну ладно! Все-таки я перед тобой немножко виноват, – сказал он понуро.

– Не рыдай, – Анфиса хлопнула его по плечу, – там будет Валлиец.

Тонкое красивое лицо Яши вдруг прояснилась. Он поднял украшенный перстнем указательный палец вверх, призывая Заваркину помедлить с Валлийцем во имя идеи.

– Я декорировал позапрошлый Бал на Хэллоуин и эта главная по воспитанию – противная такая тетка – велела мне все забрать. Дети, говорит, все растаскивают, а потом по школе разбрасывают.

– Угу, – кивнула Заваркина, – мы с Васькой однажды на бутафорских мечах рубились. Зрелищно так вышло.

– Смотри, – Яша не давал себя сбить с толку, – ты забираешь весь этот хлам, а я, в качестве бонуса, декорирую твой ангар.

– Манеж, – поправила его Заваркина, – ну парочку-то цветуев от себя добавишь?

Анфиса, хихикая, ловко увернулась от запущенной в нее тряпки.

– Добавлю, иди уж!

– Спасибо, – с чувством сказала Заваркина, – обещаю: это в последний раз.

– Так я тебе и поверил, – проворчал Яша ей вслед.

– Ах да! Мебеля какие-нибудь для лаундж-зоны прихвати.

– Цветуи, мебеля… Ты, Заваркина, деревня!

– Ага, – радостно согласила «деревня» и скрылась за дверью.

Долг шестой

– Я не хочу тебя видеть.

– Это еще почему? – непритворно удивилась Анфиса.

Кухня была просторная и очень чистая. На ней сверкало все: кастрюли, ковшики, половники, какие-то ложки. Повара сновали туда-сюда. На них были белые накрахмаленные одежды.

Официанты то и дело засовывали свои носы в дверь: уносили одно, приносили другое. Кипела работа.

Это была кухня лучшего ресторана в Б. Он располагался в десяти минутах езды от городской черты, на берегу озера, рядом с песчаным пляжем, и из окна посетителям открывался романтический вид. Ресторан не носил никакой вывески: только большую каллиграфическую букву «Б», пристроенную над входом. Та же буква красовалась на салфетках, полотенцах и на форме обслуги.

Он тоже был в форме с буквой «Б», а в руке держал острый нож.

– Ты еще спрашиваешь? – яростно прошипел он, – я из-за тебя сексуальный преступник!

– А ты и есть сексуальный преступник, – спокойно парировала Анфиса. Она огляделась по сторонам, выискивая точку, к которой можно было бы припарковать свой усталый зад. Перед тем, как начать этот разговор, она не удержалась и прогулялась вдоль воды. Было чудесное туманное утро.

– Я жизнь посвятил воспитанию молодежи этого мерзкого городишки! – пафосно заявил Анфисин собеседник.

– Теперь посвяти себя работе над угощением для моего Бала, – взгляд Заваркиной упал на соблазнительно ровную гладкую поверхность, на которую можно было бы присесть, но что-то ей подсказало, что это плита.

– Еще и работать со Смоленской? Дамочки, из-за вас я здесь! – он поджал губы и с презрением огляделся по сторонам.

– Во-первых, ты неплохо устроился, благодаря мне, кстати, – Заваркина скривилась, – во-вторых, ты действительно не будешь работать со Смоленской. Со Смоленской буду работать я, а ты будешь работать со мной.

– Я не буду работать ни с тобой, ни со Смоленской, – поправился он.

– Ну, ты сам напросился.

Заваркина вышла на середину кухни.

– Господа, – крикнула она и хлопнула в ладоши, – этот человек – сексуальный преступник. Он снимал и распространял порнографические материалы с участием несовершеннолетних. Никто не доказал его вину, но это не утешило родителей покалеченных им детей.

Повара, их помощники, официанты, посудомойки и метродотель, которые поначалу не обратили никакого внимания на нахалку, после слова «несовершеннолетних» побросали свои дела и уставились на Заваркину.

– Сука, – взревел он, и кинулся на нее с ножом.

Заваркина, будто ожидая нападения, протянула руку к ближайшей плите, вытащила из кипящего ароматного бульона огромный половник и плеснула жирное содержимое в лицо своего преследователя. И как будто этого было мало, с размаху треснула его половником по ребрам. Тот согнулся пополам.

На кухне поднялся переполох. Посудомойка кричала, что нужно куда-то звонить, чтобы Есенина связали и кастрировали. Метродотель вызывал управляющего по внутреннему телефону. Повара, побросав орудия труда, сгрудились вокруг поверженного Анфисиного врага.

– Похоже, жизнь тебя не научила не вступать с Заваркиными в открытые противостояния, – задумчиво констатировала Анфиса и, на всякий случай не выпуская половника, пятью маленькими шажочками просочилась в приоткрытую дверь за своей спиной. Никто и не думал ее задерживать.

Дверь вела в темный коридор, заваленный какими-то тюками и вышедшими из строя промышленными кухонными приборами.

– Псс, – услышала она тихий шепот, – Анфиса Павловна.

Она обернулась. Из приоткрытой двери на нее упала полоска света, в которой материализовалось простоватое девичье лицо: нос картошкой, жидкие волосенки, два торчащих заячьих зуба. Однако, несмотря на непритязательность, лицо было доброжелательным.

– Чего? – таким же таинственным шепотом спросила Анфиса.

Девушка поманила ее пальцем.

За дверью оказалось просторное помещение, выглядящее точь-в-точь как соседнее. Только здесь не было ни поваров, ни официантов, ни сурового метродотеля – только три девушки приблизительно одинаковой наружности. Заваркина надела на лицо вопросительное выражение.

Девушка, что позвала ее, заметно робея, указала на поднос, стоящий на столе.

– Какая красота! – изумилась Заваркина.

На подносе были капкейки – американская версия классических английских кексов. Два из них были облиты глазурью – оранжевой и сиреневой – сверху твердой и опытной рукой была нарисована белая паутина. Три других были посыпаны шоколадными гранулами. Из одного торчали три пары шоколадных ног и мильные глазки, из другого, как из земли, выбирались два мармеладных червячка. Третий обзавелся кошачьей мордой с тонкими оранжевыми усами, выпученными глазками и ухмылкой.

Это был perfect catch для Хэллоуинского Бала.

– Они великолепны! – восхитилась Заваркина, подцепила тот, что был с кошачьей мордой и сожрала его в два укуса.

– Мы слышали о Бале Святого Иосаафа. Мы хотим готовить для него. Наша кондитерская называется «Уткинс». Меня зовут Тамара.

– А почему «Уткинс»? – Заваркина взяла сиреневый и сгрызла с него всю глазурь, – очень вкусно. Что это?

Тамара хитро улыбнулась. Улыбка была лукавой и будто говорила: «Хоть режь меня на кусочки, я все равно не выдам, что эта глазурь сделана из засахаренных фиалок».

– Это первые буквы наших имен фамилий: Усачева Тамара, Кудорова Инна и Носова Светлана.

– Очаровательно, – улыбнулась Заваркина, – можно еще один капкейк?

– Забирате всё!

– А можно будет продавать наши изделия в вашем кафе? – ляпнула та, что была представлена Светланой, и тут же получила тычок в бок.

– Если только я договорюсь с тем суровым мужчиной, который ею управляет, – сказала Заваркина сквозь капкейк, – и это не изделия! Это чудо! Они будто сделаны из облачков!

– Вы и не договоритесь? Быть не может! – сказала Инна, до сих пор молчавшая.

– Не льсти, – скривилась Заваркина, – имей уважение к себе как к художнику.

Поднос подходил к концу.

– А еще есть? – поинтересовалась Анфиса, оглядевшись по сторонам.

– Вы такая голодная? – спросила Тамара.

– С работы, – соврала Заваркина.

– Вы такая худенькая, – не унималась Инна.

– Обмен веществ хороший.

Тамара вынула из стоящей на соседнем столе корзинки еще четыре своих шедевра, явно припасенных для того, чтобы уговорить Заваркину, если той вдруг вздумалось бы отказываться от сотрудничества.

Один капкейк был покрыл оранжевой глазурью с зеленым хвостиком. Поверх глазури был так аккуратно нанесен темный шоколад, что рисунок сложился в лицо Джека-фонаря. На второй были беспорядочно нанесены мазки какого-то плотного крема, причем часть посередине осталась неохваченной и через нее проглядывало шоколадное тесто. В эту прорезь были помещены два красных «глаза» – это был капкейк-мумия. Третий был причудливо покрыт пастилой, которая сложилась в миниатюрный человеческий мозг с извилинами и полушариями. Четвертый же был подлинным шедевром: у него были зубы и фиолетовый мех.

– Не беспокойтесь насчет официантов: у нас есть девчонки, которые согласились помочь бесплатно, ради нашего продвижения, – сообщила Тамара.

Похоже, у «Уткинса» тоже были свои должники.

– Я посмотрю, что я могу для вас сделать, – пообещала Заваркина, – где у вас туалет?

Долг седьмой, неоплатный

Арт-директор клуба «Орхидеус» Ирма Страуме была человеком дела. Она не разводила сантиментов и всегда была готова помочь ровно в тех пределах, в которых была или будет оказана помощь ей. Еще Ирма каким-то чудом была в курсе всего, что творится в городе.

Поэтому Анфиса ограничилась телефонным звонком.

– Я тебя ждала, – раздался в трубке грудной голос Ирмы, – я знаю, кто тебе нужен. Те, кого ждали твои школьники.

– Спасибо, – сказала Заваркина.

– Всего хорошего и удачи.

Заваркина толкнула темную обшарпанную дверь, перед которой стояла. Сейчас она была одета во все черное: черные высокие сапоги, черные брюки, невнятный черный свитер. На ее лице не было косметики. Вид у нее был сонный и траурный.