Текст книги "Колледж Святого Джозефа (СИ)"

Автор книги: Алена Половнева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

В первые недели после родов Заваркина не давала никому даже посмотреть на него, как волчица, бросалась на того, кто оказывался ближе двух метров к его кроватке. Анфиса и в общеобразовательную школу его отправила только тогда, когда выпросила для него охранника. В обмен на личную охрану, человек, ее оплачивавший, потребовал, чтобы Васька учился защищать себя самостоятельно и порекомендовал секцию тхеквондо с проверенным мастером. Анфиса, скрепя сердце, согласилась и получила полностью оплаченного Анатолия, дюжего молодца с хитрыми глазищами. Впрочем, Вася, как и следовало ожидать, тут же подружился с ним, стал называть дядей Толей и заставил играть с собой в баскетбол. Волчица внутри Анфисы, поворчав, успокоилась.

– Вась, я отойду, а ты доедай, – сказала Анфиса, встав и найдя взглядом Анатолия, стоящего чуть поодаль. Тот кивнул ей.

Анфиса зашла в женский туалет и, проскочив мимо болтающих девиц, заперлась в кабинке. Там она глубоко вздохнула, склонилась над унитазом и сунула два пальца в рот.

Глава четвертая. Пари

Паб «Медная голова» был знаменит на всю округу. Он стоял в отдалении от жилых домов, у самой кромки промышленного района. Район расширялся и отхватывал куски от города: обкусывал его по краям, словно дворняжка печенье. Промпостройки – водонапорные башни, уродливые радиовышки и неприглядные здания заводских цехов –

прогладывали то тут, то там, словно царапины.

Хозяин «Медной головы» воспользовался всем, чем мог воспользоваться. Сам домик, неказистый и невнятный, он выкрасил желтым и украсил гаэльскими надписями, а старый фонарь перед входом обвесил дополнительными завитушками и указателями. «До Дублина – 5674 мили», – гласил один. «До Белфаста – 3258 миль», – говорил другой. Цифры были неверны, и жители города Б единогласно решили, что хозяин паба украл их с улицы города Г, что в графстве Оффали, в котором когда-то жил.

Паб «Медная голова» не был каким-то уж особенно шумным или разухабистым. Да, оттуда нередко вываливались вдрызг пьяные личности, особенно в танцевальные вечера, когда выпивка была за полцены. Однако, в «Медной голове» не бывало безобразных драк, битого стекла и загаженных туалетов. Каждый день (за исключением дня Святого Патрика) сюда наведывались приличные люди. Ведь закусывать пятнадцатидолларовую пинту ирланского стаута тарелкой двадцатидолларовых куриных крыльев могли только очень приличные люди.

Словом, здесь можно было вкусно поесть днем и крепко выпить вечером, и вскоре после открытия паб «Медная голова» стал аналогом выражения «хорошо провести вечер» и самым жутким ночным кошмаром Ангелины Фемистоклюсовны.

Школьники повадились бегать в паб по вечерам. Когда туда набивалось много народа, они проникали по одному так ловко, что даже дюжие и зоркие охранники в майках с надписью «IRA Undefeated Army» не могли отследить всех. Тогда Ангелина Фемистоклюсовна договорилась с хозяином заведения, чтобы школьникам младше семнадцати хотя бы не продавали пиво. Тот, посмеявшись, согласился. Бармены были четко проинструктированы, однако, пиво все равно утекало к школьникам через тех, кто уже достиг рубежа вседозволенности.

Отчаявшись, Ангелина лично стала посещать «Медную голову». Морщась от громкой музыки и щурясь от табачного дыма, она вертела головой по сторонам, как филин, высматривая своих подопечных. Те хихикали и прятались в туалетах, за пианино, под стойкой, в курительной комнате, куда Анафема заглянуть не догадывалась. Но иногда ей удавалось вывести парочку совсем уж бесхитростных пьяниц, в основном, из девятого класса.

Только Егору позволялось официально посещать «Медную голову» по разрешению его отца. Он был фронтменом группы «Undertakers» и, положа руку на сердце, любимчиком Анафемы. Она, конечно, хмурилась, когда видела его с пинтой пива и морщилась, услышав в его песне грубое слово, но на их отношения это никак не влияло. Она продолжала считать Егора очень интересным юношей.

В паб открыто приходил и Кирилл. Ему уже исполнилось восемнадцать.

– Если бы не исполнилось, я бы все равно приходил, – говорил он, немного рисуясь.

Именно эти двое составляли интерес Анфисы Заваркиной этим вечером. Она и Зуля сидели на втором этаже в углу, на мягких диванах коричневой кожи, под знаменитой рекламой темного ирландского пива – нарисованным туканом со стаканом на клюве. Плакат был обрамлен в темное дерево.

Дамы пили по третьему коктейлю. То была знаменитая на весь город Б «Ирландская республиканская армия» – смесь виски и сладкого сливочного ликера – достаточно деликатный коктейль, чтобы его любили барышни и достаточно крепкий, чтобы барышни от него румянились, словно августовские яблочки.

– Не хочу больше этой бабьей мякоти, – заявила Заваркина, заглядывая себе в стакан, – хочу чистого виски! Эй, офисьянт!

– Офисьянт? Это по-французски? – спросила Зуля, – если ты угощаешь, то я тоже хлебну чистого.

– Я угощаю, – пробурчала Заваркина и замахала официантке так интенсивно, будто сажала самолет, – и это не по-французски, это по-заваркински.

– Вечно твоей фамилии всё самое интересное достается, – Зуля вытряхнула в глотку последние капли «ирландской армии», – а мне?

– А ты попробуй от своей фамилии наречие образовать!

Когда Зуля объявила, что выходит замуж за Зузича, Анфиса надорвала живот от смеха, придумывая ей разнообразные клички в течение вечера.

– Дык расскажи мне, – Зуля шлепнула Заваркину по руке, когда официантка в зеленой футболке с надписью «Kiss me I'm irish» приняла заказ и отошла, – что там с твоим Яичкиным?

– Ну, в общем, представь, существует проект, согласно которому все самое интересное из жизни школьников изымается и заменяется чем-то очень скучным, выхолощенным и наскоро придуманным. Псевдорусским, квазиславянским или недоправославным.

– Я знаю чуточку больше, – вкрадчиво сообщила Зуля.

– Духовная безопасность. И я про нее знаю.

– Так! Заваркина! С кем ты спишь?! – завопила Зуля.

– Два по тридцать пять и две пинты «Гиннесса», – объявила подошедшая официантка.

Заваркина хитро посмотрела на Зулю, невыносимо любопытную дагестанскую женщину, которая терпеть не могла, когда кто-то знал больше нее.

– Я не считаю этот проект таким уж дурацким, – оскорбленно протянула Зуля.

– Он отнимает у людей всё интересное разом, взамен предлагая скучное, – просто объяснила Заваркина, – то, что скучное в данном случае совпадает с «чисто русским» – так это случайность.

– Почему скучное?

– Потому что искусственное. Придуманное. Люди не сами подходят к культуре, ее им навязывают насильно. Причем навязывают одни названия, без содержимого. Например, праздник этих Хавроньи с Петром. Интересного-то что надо делать? Как и кому в любви признаваться?

Зуля пожала плечами.

– Вот-вот, – ткнула пальцем Заваркина, – название придумали, а как праздновать и как отмечать придумать забыли.

– Ну, как отмечает русский человек…

– Глубокомысленно произнесла женщина по имени Зульфия, – хихикнула Заваркина, тут же получив тычок.

– Никто не заметит, – возразила Зуля, – это просто документ. Ну, уберут ночные клубы свои афиши с тыквами и всё.

– «Святоши» заметят, – улыбнулась Заваркина в пиво.

– Кто?

– Ученики Святого Иосаафа.

Заваркина закурила, откинулась на спинку и прежде чем «завести варганчик», снисходительно уставилась на Зульфию. Зуля сложила руки на груди, нахмурилась и тоже откинулась на спинку дивана. Вся ее поза выражало упрямое «Никто не может знать то, чего я не знаю, а если я чего-то не знаю, то это не важно». Словом, Зуля приготовилась слушать и возражать.

– Милая Зульфия, – начала она, – в школе Святого Иосаафа есть праздники, организованные по одной схеме: Хэллоуин, День Святого Валентина и Пасха. А схема такова: научно-просветительская часть плюс коммуникативная плюс развлекательная.

– А Рождество? – поинтересовалась Зуля, подавшись вперед.

– С Рождеством всегда затык был, потому что дети на каникулы разбегались, и никого невозможно было найти и собрать. Даже на бал.

– Ты под балом подразумеваешь что? Дискотеку?

– А вот и нет! – воскликнула Заваркина, победно улыбнувшись, – слушай же!

Зуля замолчала и тоже закурила. Она не любила долго пребывать в неведении.

– Испокон веков, – мрачно затянула Заваркина.

– Прекращай! – велела Зуля.

– Ладно. Суть такова: два раза в год в школе Святого Иосаафа дается два бала для старшеклассников и один раз устраивается праздник для младшей школы. Когда-то давно попечительский совет школы решил, что проводиться эти два бала будут в самые унылые месяцы учебного года: октябрь и февраль. В общем-то, то, что иосаафовские праздники совпали с Хэллоуином и Днем святого Валентина – чистая случайность. Ну, раз уж так вышло, решил попечительский совет, то почему бы и не позаимствовать правила празднования у буржуйских праздников? Для мелкоты веселье устраивается поздней весной, когда становится совсем тепло. Опишу тебе, любимая моя Зульфия, эти события в порядке возрастания интересности.

Забаву для младшей школы смахивает на католическую Пасху. Третьеклассники, уже важные и взрослые, прячут в парке шоколадные яйца и всякие сюрпризы, а малышня с визгом носится с корзинками и собирает их на скорость. Все остальные – ученики, учители, родители – болеют в сторонке. Шум, визг, мелкие, перепачканные шоколадом – всем весело и беззаботно. Кое-кто из старшеклассников втихаря делает ставки: кто придет первым, кто больше всего яиц найдет. Я видела однажды одного толстого мальчугана, который нашел целую горку шоколада в старом дупле, и вместо того, чтобы нестись к судьям и демонстрировать добычу, сел тут же, под деревом, и съел все подчистую.

Заваркина улыбнулась и продолжила.

– В день Святого Валентина весь день работает почта, через которую школьники обмениваются открытками и записочками. Кое-кто посмелей пересылает игрушки и конфеты. Доставляют это добро специально оторванные от занятий ученики, наряженные купидонами, невероятно раздражающие преподавателей своими появлениями по пять раз за урок. К концу дня, пересчитав пересланные открыточки, объявляют короля и королеву. О, какая это драма! Девчонкам приходится писать самим себе «валентинки», только чтобы не уступить трон заклятой подружке. Со мной в параллели училась девушка Вика, которая, прознав, что я получила пятнадцать штук, написала самой себе аж девяносто! Бедолага! Васька ее раскусил и злобно высмеял, как только он и умеет, прям на церемонии награждения. Она расплакалась, но корону не отдала.

При воспоминании о брате, Заваркина слегка нахмурилась, но через секунду снова просветлела и продолжила.

– Вечером четырнадцатого февраля устраивается вечеринка: нарядная, но неформальная. На первом этаже школы под актовым залом есть комната: в ней высокий потолок и резные дубовые двери. Ее к вечеру всю залепляют сердечками, розовыми шариками, этими забавными медведями-бомжарами, знаешь, такими, которые выглядят, как будто всю весну под дождем просидели. На уроках труда барышень заставляют печь печенье для вечеринки, и здесь тоже идет негласное соревнование, но уже не на королеву, а на лучшую домохозяйку. Однажды одна девчонка залепила тестом волосы другой: та раскритиковала ее печенье, заметив, что оно похоже не на сердечки, а на маленькие задницы. Жертва атаки так и не смогла выгрести из волос всю клейкую массу, и вечер ей пришлось провести в платке.

– Но самое главное событие года – Бал на Хэллоуин, – мечтательно улыбнулась Заваркина, – к нему готовятся, о нем мечтают.

Во-первых, это бал-маскарад. Настоящий бал и настоящий маскарад. Здесь стараются, кто во что горазд: даже я в одиннадцатом классе в корсет затянулась! Я, представляешь?! Заваркина в бальном платье! Правда, я тогда не лысая была, а рыжая. Впрочем, я отвлеклась.

Бал устраивается не тридцать первого, а в последнюю пятницу октября и весь этот день – особенный. Когда я училась, с утра обязательно приезжали лекторы-кельтологи и доводили нас до ручки своей болтовней о Самайне, чересчур целомудренной и приукрашенной, как потом выяснилось. Это идея Анафемы: которой вообще не нравится, когда все вокруг слишком веселы. Часов с одиннадцати нас выпускали на волю и стаканчик чая, чтобы затем занять вырезанием тыкв. На скорость и на искусство, но тупыми ножими. Я ни разу ничего не выигрывала, потому что кидалась мякотью. Этими тыквами вечером украшают здание школы.

Зульфия живо представила себе кирпичное здание школы Святого Иосаафа, каждый выступ которого был украшен светящимся фонарем. Ей даже показалось, что воздух стал холоднее, и запахло жженой тыквенной плотью и корицей.

– Пирога хочу, – сказала она.

– Пироги тоже были, – рассмеялась Заваркина, – каждый год заказ на их изготовление получала кондитерская, которую открыла племянница Анафемы. Как она теперь выживет, ума не приложу.

– А что было потом? – поинтересовалась Зуля.

– Потом нас распускали по домам, и вернуться мы должны были ровно к шести вечера. Ни минутой раньше и ни минутой позже: в костюмах и масках, иначе не бал не попасть.

На моей памяти не было ни одного человека, который счел бы бал скучным или неподходящим ему занятием. Скорее всего, потому что на бал допускались не все, а только десятые и одиннадцатые классы. Школьники класса с пятого начинали мечтать о том, как разоденутся в пух и прах и пройдутся в кривом котильоне с первой красавицей класса.

Согласно бальному расписанию ровно в шесть школьники должны подняться вверх по парадной лестнице, по которой в будни ходит только директриса, и выстроиться в стройные шеренги, чтобы зайти по сигналу в зал, выдать вальсовый круг и быть свободными. Дальше выходит Анафема, рассказывает, как она рада видеть столько свежих сияющих детских лиц и бла-бла-бла. После ее громогласной нудятины разносят угощенья и начинаются развлечения. Какие именно – зависит от Комитета Бала, который торжественно избирается школьниками и учителями в сентябре. На каждый бал под покровом ночи привозилась какая-нибудь макабр-панк-поп-рок-группа: папа главы Комитета Бала непременно оказывался знаком с братом их тур-менеджера. Бал длится до полуночи, конечно, для тех, кто выдерживал. Для остальных – раз в час от школы уезжает автобус, который объезжает город и пригород и раздает учеников в руки родителям.

Кстати, мой первый бал почти полностью состоял из исторических танцев, которые мы разучивали весь сентябрь на дополнительных занятиях. Я и сейчас могу тебе мазурку отчебучить, – улыбнулась Заваркина в пустой стакан с пивом, – только на Балу мы все равно сбились в кучу и попадали.

– Только не говори мне, что там никогда никто не напивался! – недоверчиво протянула Зуля и плеснула Заваркиной из своего бокала. Поделилась, значит.

– В пунш обязательно наливалось шампанское, – хихикнула Заваркина, – мы два года подряд морочили Анафему, что у пунша должен быть такой вкус. Она нам: «Это алкоголь!», а мы ей: «Это мускатный орех!».

Напивались, конечно, всякое было. Одна разбитная компашка из шести одинадцатиклассников, однажды упились ромом в подсобке. Один даже в больницу попал. Ой, что было! Прибегали мамаши, и, забыв про качающиеся в ушах бриллианты, выли по-простонародному «Это вы моего сыночку на грех подбили» и всё в том же духе. Но дело порешили миром: трех выгнали из школы, якобы из-за неуспеваемости, а других трех – развели по разным классам, якобы из-за конфликта с физиком.

– А с Балом ничего? – не поверила Зульфия.

– А с Балом ничего, – подтвердила Заваркина, озираясь в поисках официантки – представляешь теперь насколько это важное мероприятие. Если его упразднят – это будет драма. Но только для учеников Иосаафа.

– А на Рождество никаких мероприятий не устраивалось? Девушка, нам еще по полпинты сидра, пожалуйста.

– Неа, – Заваркина залпом допила пиво, – на Рождество надо подарками обмениваться, а это затратно. И материально, и эмоционально. Да, к тому же это религиозный праздник, а на балах Святого Иосаафа должна царить немного декадентская атмосфера.

– Пафосники! – сказала с улыбкой Зуля. Это было ее собственное слово означавшее нечто помпезное.

– Не завидуй так громко!

– Ну, может они оставят Бал, – задумчиво предположила Зуля, – как-нибудь втихаря.

– Да прям, – отмахнулась Заваркина, – они уже приняли под козырек. На днях объявят ученикам. Стоны содрогнут те красные кирпичные стены, – закончила она драматично и с силой растерла сигарету в пепельнице. Зуля улыбнулась.

– А я-то думаю, чего это ты такая тихая в последнее время! Нет, есть еще у меня порох в пороховницах! Могу! Могу видеть, когда что-то затевается. Что ты задумала? Рассказывай! – потребовала она.

– Точно не знаю, – Заваркина прищурилась, – хочу укрепить оборону Иосаафа большой шапочкой из фольги. И мне нужна команда. И мне нужен конкретный враг, личность одиозная и неприятная.

Она повертела головой по сторонам, словно одиозную личность и общего врага можно было найти в ресторане паба, среди мягких кресел и винтажных плакатов. Зуля проследила за ее взглядом и тоже не увидела никого необычного.

– Буду импровизировать, – картинно вздохнула Заваркина, лихо опрокинула в себя виски и снова закурила.

– Ну-ну, – Зуля уставилась на нее, – а зачем тебе это? Зачем отстаивать развлечения в Святом Иосаафе? Ну, кроме твоего собственного веселья в процессе скандала, конечно…

Заваркина уставилась на нее в недоумении. Зуля стукнула себя по лбу.

– Вася, – произнесли подруги вместе.

– Они хотят лишить моего ребенка двух тонн веселья, о котором я ему все уши прожужжала.

– Счастье ребенка как мотив мне понятен, – улыбнулась Зуля, – тебя, стало быть, уже в школу вызывали.

– Угу, – откликнулась Заваркина, – давай сидра выпьем.

Они заказали по пинте пряного «айриш перри» – ирландкого грушевого сидра.

– Вдруг это заведение тоже закроют? Как духовно небезопасное? – предположила Зуля в волнении.

– О, ужас! Любезная Зульфия останется без тепленького сидра на ночь, – засмеялась Заваркина, – не дрейфь! Косолапыч – депутат и потому ирландскую культуру признали дружественной славянской.

Дмитрий Косолапов – депутат городской думы и бизнесмен, владеющий сетью ресторанов быстрого питания «Косолапыч» в русском стиле: избушки, коряги, медведи. Паб «Медная голова» тоже принадлежал ему.

– Мда, Заваркина, – произнесла Зуля довольно, – наворотишь ты дел!

– А то, – согласилась та.

– А что все-таки с Яичкиным твоим?

– Он не мой, – обиделась Заваркина.

– Так кто это?

– Яичкин. Помнишь региональный фестиваль новой драмы? На котором Смоленская блеснула прежде, чем уйти на покой? Когда она отхватила гран-при, он еще плевался ядом и желчью ей вслед?

– Вспомнила! – вскрикнула Зульфия, – помню его! Мерзенький такой ботаник!

Они замолчали, предавшись воспоминаниям. После окончания фестиваля Анфиса и Зуля стояли в толпе прессы. Мимо чинно шествовала улыбающаяся режиссерша-победительница, обнимая свой приз и лучезарно улыбаясь. Яичкин вывалился из толпы прямо перед ней, принялся в ажитации размахивать руками и орать дурным голосом. Суть его выстраданной тирады сводилась к следующему: все решают деньги, губятся таланты, все куплено, приз Нины не заслужен ею, а по праву принадлежит ему. Гордая Смоленская молча (что для нее нехарактерно) залепила этому истерику мощную пощечину и проследовала далее под аплодисменты. За ней прошествовал ее муж Павел Проценко, местный преуспевающий бизнесмен, не скрывающий ехидной улыбки.

– Ее постановка все равно лучше была, – выдохнула Зуля облачко дыма.

Внизу загрохотал саундчек.

– Нам надо спуститься, – сказала Заваркина, – я тебе кое-кого покажу.

Девушки, нетвердо ступая, спустились по узкой деревянной лестнице, завешанной пейзажиками Ирландии. Весь нижний этаж паба был заполнен людьми. На крохотной сцене суетились рослые парни – гитарист, барабанщик, басист, аккордеонист, вокалист Егор, тоже с гитарой. Рядом примостилась крохотная девушка-флейтистка. Группа «Undertakers» была готова сказать свое слово. Как только Анфиса и Зульфия протиснулись к сцене, полилась тягучая и нервная мелодия.

– Я слышу твой голос, Ирландия-мать, – вывел Егор громко, четко, с сексуальной совершенно недетской хрипотцой. Заваркина улыбнулась.

– Это первый член моей новой команды, – проорала Заваркина Зуле в ухо. Та кивнула.

– За землю родную, за…

– За Erin Go Bragh! – грянул весь паб в один голос.

– Здорово как! – Зуля экстатически сияла. Она обожала всё, над чем витала мощная энергетика.

Заваркина оглянулась исподтишка. На противоположном конце зала она увидела Анафему, которая кому-то грозила кулаком. Посмотрев в том направлении, она увидела двух смущенных девчонок и парня, с виновато-ехидной улыбкой разводившего руками, словно говоря «ну, не идти же нам по головам!».

– И теперь над холмами звучат голоса, тех, кто жизнь свою отдал…

– За Erin Go Bragh!

Между ними была толпа. Анафеме было до них не добраться. Она могла лишь беспомощно созерцать их стол, уставленный пивом и сидром.

– Английский капрал сгоряча говорил, что у наших солдат нет винтовок и сил. Но пуля захватчика сердце нашла, и он не вернулся из…

– Erin Go Bragh!

Заваркина улыбнулась, представив, что их ждет завтра в школе.

– Почти сотня лет пролетела с тех пор, но памяти голос, как прежде, суров. И дети Ирландии помнят всегда, как всходила свобода над…

– Erin Go Bragh! – крикнул весь паб в едином порыве и взорвался аплодисментами.

– За свободу! – завопила вдруг Зуля. Она обожала лозунги.

Взгляд Заваркиной упал на столик рядом с уморительно подпрыгивающей Ангелиной Фемистоклюсовной. За ним сидел режиссер Яичкин и мрачно цедил эль.

– Мы слишком часто говорили его имя вслух, – проворчала Заваркина, намекая на фильм «Биттл Джус», который она относила к худшим творениям буржуазного кинематографа.

– Что? – проорала Зуля, не отвлекаясь от сцены, на которой Егор уже выводил похабную песенку про младшего Донохью.

– Тебя удручает то, что матерью зовется земля, отличная от земли русской? – развязно спросила Заваркина, плюхнувшись на свободный стул рядом с Яичкиным.

Тот вздрогнул и удивленно уставился на нее.

– Я слышала в тебя чернильной бомбой кинули? – продолжала она как ни в чем ни бывало.

– Когда становишься знаменитым, слухи о тебе расползаются с невероятной скоростью, – нашелся режиссер.

– Ты не знаменит, – съехидничала Заваркина, – если бы чернилами тебя окатил не мой сын, никто даже не заметил бы.

– Яблочко от яблони, – заметил Яичкин.

– Угу, – довольно улыбнулась Анфиса, – горжусь им. Слушай! – она хлопнула Яичкина по плечу, – хочешь пари?

– Не хочу, – буркнул Яичкин.

– Да ладно тебе, где твой азарт? – спросила Заваркина, обнимая режиссера по-свойски. Яичкин недоуменно посмотрел на ее руку.

– Впрочем, ладно, – продолжала та, – какой у тебя азарт? Сообщу тебе, на заключая пари. Я собираюсь похерить твой «подземельный» проект.

– Не выйдет, – самодовольно усмехнулся Яичкин и ткнул пальцем в потолок.

– Ой, да брось! – скривилась Заваркина, – видали мы эту власть. Голой. В бане.

– Ты вульгарная, – на этот раз скривился Яичкин.

– Я просто ночной кошмар, – согласилась Анфиса, – проект твой по Иосаафу не пройдет, попомни мое слово. На любую твою жалкую попытку отнять веселье у детей, я отвечу ракетой «Синева» по твоей скучище. Учти. У меня даже команда есть.

– Нет у тебя ничего, – ответил Яичкин, бравируя, – для такой работы нужны высококлассные кадры: журналисты, копирайтеры, ораторы.

– Ха! – по-пиратски крикнула Заваркина, – всё, что мне нужно – это хорошо мотивированные личности. Личности, господин Яичкин. Ну, знаете, личности – это… – Заваркина сделал вид, что задумалась, – личности – это как Нина Смоленская.

Режиссера передернуло.

– Психопаты? – проскрежетал он с отвращением.

– Да хотя бы… Ну вот, смотри, – Заваркина указала сначала на сцену, на Егора, потом на столик с незаконно просочившимися старшеклассниками, – огненно-рыжий и долговязый – это Егор. Его дедушка – ирландец, такой же огненно-рыжий и долговязый. В семье Егора пестуют ирландскую культуру. Сможешь ты выбить из него эту дурь, Яичкин? Не сможешь. Кишка тонка.

Мулатка – дочь стэнфордского профессора литературы, случайно заимевшего связь со здешней певичкой. У нее два гражданства – русское и американское. Пару летних месяцев она проводит с папой, а потому идеально говорит по-английски и пишет отличные тексты на обоих языках. Она очень добрая и сочувствующая девушка, но сможешь ли ты, Яичкин, заставить ее отвергнуть культуру ее отца и его наследие? Не сможешь.

Вот тот мелкий, мой любимец – воришка. Его в триста девятнадцатой школе за руку поймали. Так, знаешь, что он сделал? Отболтался от обвинения! Ему было всего четырнадцать, но он уже был настолько ловок, хитер и умен, что не просто попал в Святого Иосаафа и стал лучшим учеником, но еще умудряется шкодничать и не попадаться. Сможешь на него повлиять? Нет. Он тебя насквозь видит.

А четвертая – длинноногая шлюшка – ты ведь ее заприметил уже правда, любитель малолеток? Четвертая, друг мой – губернаторская дочка. Красотка, активистка, борется за права животных, бомжей и всех, кто попадется под руку. Обожает конфликты, дай только встрять. Получится у тебя ее приручить? Не получится. Она таких, как ты, на завтрак ест. С детства.

– И что? – заинтересовался режиссер.

– А то, что эти четверо – любимцы «святош». Школа Святого Иосаафа – лучшая школа города. «Святоши» задают моду. Теперь резюмируем: вся молодежь города равняется на «святош», «святоши» равняются на этих четверых, этими четырьмя рулю я. Как тебе цепочка?

– А еще трое из них дети богатых родителей, – поморщился Яичкин, не отрываясь глаз от Сони, которая забирала у официантки заказанное пиво и закуски – «огненные» куриные крылья и что-то дымящееся в кастрюльке.

– В среде молодежи всё решает обаяние личности! Деньги – дело четвертое, – авторитетно заявила Заваркина, – вот эти четверо – обаятельные. И я – обаятельная. А ты? А ты – уныние в хипстерской футболке.

Яичкин нервно рассмеялся.

– Знаешь, почему они не видят опасности в Шреке? – продолжала Заваркина, придвинув губы к самому уху режиссера. Пьяные и залихватские интонации в ее голосе начисто исчезли, – потому что не проводят параллели между взорвавшейся птичкой на ветке и убийством птички в реальности. Не то, что ты, маленький садист. Ты или не ты уже в достаточно сознательном возрасте – десять лет, не шутка – в течение двух часов убивал голубя колготками, набитыми песком? Что сделала тебе невинная птица, Яичкин? – Заваркина заговорила вкрадчивее, – они не видят опасности в Шреке, потому что они не жестоки, как ты. Ты до сих пор радуешься возможности кого-нибудь покалечить? Юные души, например? Душегуб. Как тебе не стыдно, а? Они ведь такие юные и невинные. У них такие живые умы! А ты хочешь их лишить возможности познавать мир и изучать другие культуры.

Заваркина покачала головой. Не было понятно, шутит она или серьезно. По виску Яичкина стекла капля пота. Он молчал, с ненавистью уставившись в стакан с пивом.

– У тебя ничего не выйдет, – яростно прошипел он, подняв на нее глаза.

– Еще как выйдет, – Заваркина ехидно улыбнулась и встала, – пари? У тебя свои ресурсы, у меня свои. В конце учебного года померяемся достижениями. Идет?

– У тебя ничего не выйдет, – упрямо повторил Яичкин.

– Не утруждайся аутотренингом, здесь слишком шумно, – хихикнула Заваркина, – увидимся в мае. Расскажешь: каково оно – всегда быть на втором месте?

– А бомбу ведь сделал не твой сын, – вдруг спросил Яичкин.

– Нет, – спокойно ответила Заваркина.

– То есть они подставили твоего сына, – победно уточнил Яичкин.

– Ага, – легко согласилась та, – и я им уже даже наказание придумала.

С этими словами она в два больших шага вернулась на танцпол к Зуле. Егор уже выводил песню про Молли – «радость и отраду для подонка и бомжа». Заваркина отняла у Зули стакан с сидром и отпила глоток.

– Он тебе в спину что-то проскрежетал, – сообщила Зульфия, с любопытством наблюдавшая за их разговором.

– Злится, импотент.

– Тебе про импотенцию доподлинно известно? – засмеялась Зуля громко и заразительно. Сама она называла этот смех словом «взоржать».

– Упаси меня Вэстонс, Джеймесон и Гиннесс, вместе выпитые, – улыбнулась та.

Зуля оглянулась. Яичкина уже не было.

– Ну-ка, сассанах, у***вай домой! – завопил Егор, – этот остров нам родной, а вам – чужой. За эти сотни лет нас за**ал ваш бред!!! Я не бритт, не англичанин и не сакс. Я – ирландец, а не чахлый п**орас! Хватайте Юнион Джек и ускоряйте бег! Чтобы больше нам не видеть вас вовек!

– Аминь, брат! – крикнула Заваркина что есть сил и подняла стакан. Егор улыбнулся.

Глава пятая. Лестница, ведущая в никуда

Раиса Петровна со странно загорелым лицом, оттенком ударявшим в желтизну, уже начала классный час.

– Отлично выглядите, – заявил Егор, едва распахнув дверь.

Раиса стояла у доски, а весь класс – по-сентябрьски нарядная кучка старшеклассников – сидели на своих местах и делали вид, что слушают. На самом деле они перешептывались и перемигивались, перебрасываясь записочками и даже шныряя по классу.

– В этом полугодии я разобью вашу четверку, уж не обессудьте, – сообщила Раиса тоном, не терпящим возражений.

– Раиса Петровна, – Егор будто весь превратился в улыбку, – неужели вы будете так жестоки? Кстати, откуда такой загар? На море были?

– В сельской местности, – кокетливо ответила Раиса.

Кирилл за его спиной неслышно хмыкнул и направился к первой парте в ряду у двери. Его место последние четыре года не менялось: он сидел с робкой Катей Избушкиной.

– Мне, как самому красивому и широкоплечему, снова отправляться назад? – с иронией спросил Егор.

Соня и Дженни сели вместе под неодобрительный взгляд Раисы. Они всегда садились вместе, с первого класса, как бы не пытались их разлучить. Их парта была третьей в среднем ряду, через проход от Милы Косолаповой, за Ильей Дворниковым. Отец Ильи был крупным промышленником и в виде благотворительности содержал сеть приютов для бродячих животных, в которых Соня работала волонтером.

Илья коллекционировал у себя дома собак с интересной историей. Соня любила у него бывать: в его огромном доме было грязно, шумно, по дому всегда бегала огромная собачья стая. Ей очень нравилась серая гладкая собачонка, которой заднюю лапу переехала «девятка» и которую тоже звали Соней. «Большая» Соня «маленькой» Соне тоже безумно нравилась: собака при встрече подпрыгивала на трех лапах и пыталась лизнуть Соню в лицо.

Илья тоже был ничего. У него всегда была припрятана трава, и всегда было место и время на «покурить». А главное – было оборудование: затейливые бонги, привезенные из Амстердама и Шанхая.

– Привет, Илюха, – сказала Дженни, когда он обернулся.