Текст книги "Колледж Святого Джозефа (СИ)"

Автор книги: Алена Половнева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Не сейчас, – прошипела она, уперевшись ногами в ряд стоящих впереди кресел. Егор был слишком сильным.

– Мерзкая пряжка, – простонал Егор и схватился за живот. Огромная пряжка ремня в виде падающей звезды впилась ему в кожу.

– И мерзкая Сонька, – улыбнулась Дженни.

– Не время, – снова зашипела Соня, усаживая его на место, – пусть договорит! Он должен сам договориться до… до…

– Абсурда, – подсказал Кирилл.

– Именно!

Анафема направлялась к ним так решительно, что ребята едва успели принять вид примерных учеников. Егор потирал поврежденный пряжкой живот, а Кирилл давился смехом. Анафема бросила на них уничтожающий взгляд и встала рядом, как цербер.

– Молодец тот, кто не смеется, – режиссер невозмутимо продолжал, – вам, юной поросли, необходимо сопротивляться пагубному воздействию на ваши умы. Вас ждет противостояние. Прокрутите, пожалуйста, еще раз момент убийства птички!

– Вы должны быть готовы к информационной войне!!! – заорал вдруг режиссер, воздев руки к небесам.

Восьмиклассницы испуганно вскрикнули, а какой-то малыш испуганно заревел. Ангелина Фемистоклюсовна устремилась к нему. Со стороны десятых классов тоже донесся возмущенный ропоток.

– Иностранная мультипликация – это яд! – продолжал режиссер, поморщившись от плача, – спешу привести вам в пример отечественный мультфильм, снятый по мотивам сказки «Репка». Его идея заимствована от райского благоустройства, где кошка живет в согласии с собакой, а маленькая мышка способна внести решающий вклад в общее дело.

– Нет такого мультфильма, – сказал Егор недовольно, – не видел такого. Сказка есть, мультфильма нет.

– Есть, но его никто не видел, – сказала Соня, – его фээсбэшники придумали, чтобы русскую культурку насаждать.

– Я считаю, что нам, по примеру мышки, нужно внести свой маленький вклад в общее дело, – тихо сказал Кирилл, – и очистить простую российскую школу от убогих сектантов.

– Поддерживаю, – сказал Егор равнодушно.

– Только не очень усердствуйте, – обеспокоилась Дженни.

– Предлагаю как обычно, – сказала Соня.

– А вот возьмем следующий пример: сказка о Гарри Поттере, герои которой постоянно обращаются к темным силам, забывая об ангелах и святых.

– О Боже, только не Гарри Поттер!!! – простонала Дженни.

– Пора, – прошептал Кирилл и отдал планшет Дженни.

– Точно пора, – решила Соня, – не дадим Гарри Поттера в обиду!

Егор выдрал из своей тетради еще один лист и отдал Кириллу. Тот сложил его пополам, потом по диагонали, оторвал кусок, снова сложил и подкрутил.

– Ручку! – потребовал Кирилл коротко, как хирург.

Дженни подала ему ручку и перегнулась через Соню, чтобы посмотреть.

Кирилл накорябал на одной стороне получившейся бумажной фигуры «За Гарри Поттера!», а на другой – «передавать осторожно».

– Чернила! – снова потребовал он.

Соня достала из своей сумки новую нераспечатанную банку и шприц. Кирилл ловким движением расправил бумажку, которая оказалась плотным двенадцатигранником. Он открутил крышку, набрал в шприц чернил и вылил в крохотное отверстие в верхушке бомбочки.

– Какого цвета на этот раз? – лениво спросил Егор, передавая бомбу десятиклассникам.

– Классический синий на этот раз, – сказала Соня, – с приятным дополнением. Я назвала его «хрен смоешь». Мы им в теток в шубах кидались.

Это была «знаменитая чернильная бомба Софьи Кравченко» – грозное оружие, не раз засветившееся в школьных коридорах. Один раз их четверку даже заставили мыть спортзал, после того как физрук схватил одну такую, прямо в затылок. Чернила в тот раз были цвета заката над джунглями.

– Не, не кинут, – сказал Кирилл, наблюдая за «ходом» бомбы.

– Нет, не к первоклассникам, – шипел Егор, размахивая руками.

– Первоклассники не кинут, – разочарованно сказала Соня.

Бомбочка попала в руки к крошечному белокурому мальчику. Он внимательно посмотрел на нее, а потом оглянулся по сторонам. Егор поймал его взгляд и жестом показал: кидай, мол. Мальчик засомневался. Он посмотрел на бомбочку, а потом на Яичкина, который вошел в раж: раскраснелся и забрызгал слюной. Мальчик вскочил с кресла и бодро крикнул:

– Мы любим Гарри Поттера! – и ловко и решительно кинул в Яичкина двенадцатигранником.

Бомба попала Яичкину точнехонько в плечо и растеклась огромным, уродливым темно-синим пятном по его маечке. Его речь оборвалась на полуслове и он ошалело уставился на храброго мальчика, который, изрядно оробев, пятился назад к креслам. Анафема стояла, глупо и широко разинув рот. Егор обидно захохотал во весь голос. Соня и Дженни протиснулись мимо него и вышли в проход между рядами.

– Нифига себе, – протянул Кирил и тоже встал.

Поднялся гвалт. Восьмиклассники с воплями вскочили со своих мест. Дженни, улучив момент, подбежала к растерянной Кате и захлопнула ноут. Изображение на проекторном экране погасло.

– Расходимся, господа, – громко сказала Соня, закидывая сумку на плечо, – режиссеру Яичкину надо умыться.

– Идите в жопу, злые силы!!! – завопил Егор своим мощным баритоном, натренированным похабными ирландскими песнями. Он надел на плечи рюкзак и направился к выходу.

Задние ряды, на которых гнездились истосковавшиеся старшеклассники, тоже всколыхнулись легче легкого. Анафема металась между учениками восьмого, которые принялись выскальзывать в двустворчатые двери, и третьим классом «Б», который принялся кидаться бумажками в выступающего. Кирилл обошел ряды кресел по большому кругу, мимо беснующейся детворы и молча вышел из актового зала, снова уткнувшись в свои графики.

Пока классные руководители успокаивали и уводили младших, Яичкин обиженно спрыгнул со сцены

Соню осенило. Она вытащила свой «блэкберри», подбежала к режиссеру, который униженно пытался отряхнуть свою одежду, и обняла его за шею. Она повернула телефон фотокамерой и пропела:

– Улыбочку!

И сама растянула рот в широкой и фальшивой лыбе. Яичкин, красный от негодования, попытался вывернуться из ее объятий, пыхтя что-то вроде «Что вы себе позволяете?».

– Немедленно прекратите балаган! – завопила Анафема, хватая Соню за руку. Она вырвала у нее из руки «блэкберри» и ловко положила себе в карман пиджака.

– Эй, это новый телефон! – Соня отпустила Яичкина, – отдайте!

– Заберешь в кабинете директора! Пойдемте со мной, – Анафема любовно поддержала режиссера под локоток, – вам надо умыться!

Анафема увлекла за собой Яичкина. Следом за ней вышла молоденькая учительница, которая тащила за руку мальчика, кинувшего бомбочку. Шкодливость на его лице сменилась плаксивым выражением.

– Смелый мальчик, – сказала Дженни, провожая мальчика взглядом, – я чувствую себя виноватой. А ты?

– Она забрала мой новый телефон! Стерва! – злилась Соня.

– Вы чего застряли? – Кирилл сунул голову в опустевший зал.

– Влетит пацаненку, – заметил Егор, – но ничего, пусть привыкает.

Дженни вздохнула. Она очень расстраивалась, когда за их шалости наказывали других.

– Все засняла? – спросил Кирилл. Дженни грустно кивнула.

– Не кручинься, смуглянка, – Егор весело пихнул ее в бок, – будто мы в первый раз такое проделываем.

– А вдруг Шрека или Гарри Поттера запретят? – все так же грустно спросила Дженни.

– Пусть сначала педофилов выловят, – засмеялся Кирилл, – пойдем, – он потянул ее за руку.

– Куда?

– Послушаем, как нашего маленького борца за свободу Хогвартса наказывать будут…

От актового зала до кабинета директора было два с половиной шага. Кирилл подкрался к самой двери, тихонько приоткрыл ее, и четверо друзей жадно припали к щелочке.

Директриса сидела за огромным деревянным столом, украшенным искусной резьбой и стоящим на львиных лапах, и казалась маленькой, словно синичка в мороз. По ее правую руку злопыхательствовал режиссер.

– Я буду жаловаться!!! – завопил Яичкин и ткнул пальцем в директрису, – ваша школа – рассадник бандитизма! С младых ногтей приучаете!

– Как тебя зовут? Из какого ты класса? – спросила директриса, обращаясь к мальчику.

– Вася Заваркин, первый «а», – сказал парнишка и доверчиво посмотрел на свою молоденькую классную, которая держала руку на его плече.

Яичкин как-то странно замолчал. Директриса тяжело вздохнула.

– Мы можем вызвать в школу его родителей, – сказала она примирительно, – я уверена, они возместят вам расходы на химчистку и принесут извинения.

– Не на… надо, – с трудом выговорил режиссер, – не надо его родителей. Я сам.

С этими словами он так стремительно вышел из кабинета, что ребята едва успели отскочить. Яичкин пролетел мимо них, направляясь к мужскому туалету.

– Уходим, – тихо сказал Егор.

Ребята, тихо развернулись и, не оглядываясь, сбежали вниз по широкой лестнице с деревянными перилами, сохранившимися с прошлого века.

– Кто такие Заваркины? – спросила Соня, когда они оказались вне зоны видимости школьных властей, – почему я не знаю?

– Что-то очень знакомое, – Егор нахмурил лоб.

– А Яичкин-то испугался, – заметила Дженни. Соня кивнула и задумалась.

Ребята вышли на залитый солнцем двор. Традиционно первого сентября в школе Святого Иосаафа не проводили ни уроков, ни классных часов. Ученики распускались по домам сразу после общего собрания.

– Откуда ты знаешь о сказке про репку? – спросил Кирилл у Сони.

– Слышала от кого-то из своих, – пожала плечами та, – как и про книгу, написанную верующими сотрудниками ФСБ. Она называется «О пагубном влиянии «Поттерианы».

– Чего только не придумают, – вздохнула Дженни.

– Сегодня в пабе вечеринка, в честь дня знаний, – Егор повернулся к друзьям, – я пою, приходите.

– Нам нельзя, нам нет семнадцати, – выдала Дженни их традиционную фразу.

– Я вас проведу, – пожал плечами Егор, – как обычно.

В «Медной голове» действительно делали послабление для тех, кому уже исполнилось семнадцать. Им разрешалось посещение, но было категорически отказано в выпивке. Однако, Егор улаживал и этот вопрос.

– Раскрасьте физиономии, чтоб никто и не подумал, что вы – школьницы, – съехидничал Кирилл, – я приду.

Кириллу уже исполнилось восемнадцать, и он не упускал случая подколоть девчонок.

– У меня балет, – обреченно произнесла Соня.

– Смотрите, – вдруг произнесла Дженни и указала куда-то в угол.

У фронтона школы стоял тот крошечный мальчик-первоклашка, чудом избежавший режиссерского гнева. Он сосредоточенно рассматривал вывеску, гласившую о том, что в конце позапрошлого века в здании школы Святого Иосаафа помещалась женская гимназия.

– Малыш, ты как? – подойдя на несколько шагов, ласково спросила Дженни, – все в порядке? Тебя наказали?

– Я не малыш, – серьезно ответил первоклашка и с интересом посмотрел на Дженни, – я – Вася Заваркин.

С этими словами он протянул Дженни чистую ладошку, которую та сердечно пожала.

– Очень приятно, Вася. Я – Дженнифер, – Дженни улыбнулась, – приятно встретить в наше время хорошо воспитанного мужчину.

Вася со значением кивнул.

– Я маму жду, – продолжил Вася светскую беседу.

– Кто твоя мама? – заинтересованно спросил подошедший Егор.

– Журналист, – важно ответил Вася, – а вот и она.

Дженни обернулась и увидела высокую, стриженую почти налысо женщину, выходившую из школы. На ней были квадратные хипстерские очки со стеклами без диоптрий, белая блузка, расстегнутая чуть больше, чем нужно, черные брюки-дудочки и черные кожаные балетки, стоившие целое состояние.

– Привет, – сказала она Васе глубоким чуть хрипловатым голосом. Она подала руку Дженнифер точно таким же высокомерным жестом, каким за секунду до этого сама Дженни пожала Васину ладошку.

– Анфиса, – представилась она.

– Дженни, Дженнифер.

– Егор, – вставил реплику Егор, поглядывая на ее грудь.

– Ваши друзья? – Анфиса с усмешкой кивнула на стоящих в отдалении Соню и Кирилла. Последние смотрели на Анфису во все глаза. – Ладно, увидимся еще. Васька, пошли.

Васька помахал Дженни ладошкой и ухватился за штрипку брюк матери. Они вышли за кованые ворота со львом с факелом в лапе и пропали из виду. Дженни вернулась к ребятам.

– Красотка, – восхищенно прокомментировал Егор.

– О да, – поддакнул Кирилл.

– У тебя слюнка потекла, – насмешливо сказала Соня ему, указав на подбородок.

– Откуда я ее знаю? – вдруг сказала Дженни.

– Ее все знают, – тихо сказал Кирилл, – Анфиса Заваркина. По профессии – стервятник. Несколько лет назад разорила нефтехимический концерн, опубликовав какие-то секретные документы. Училась в Иосаафе, когда он еще не был Иосаафом.

– Когда он был женской гимназией? – насмешливо спросила Соня.

– Сколько ей, по-твоему, лет?

– Тридцать.

– Шестьдесят, она просто хорошо сохранилась.

– Не удивительно, что малыша не наказали, – сказала Дженни с облегчением.

– Ладно, – Егор хлопнул в ладоши, – увидимся у черного входа «Медной головы» в девять. Не опаздывайте!

Глава третья. Интервьюер в красной куртке

О ней ходили легенды. То были не легенды о храбрых подвигах или благих деяниях, а просто слухи, появившиеся от недостатка информации и к тому же сильно преувеличенные.

Одни касались ее внешности. Кто-то говорил, что она огромного роста, очень тощая и совсем лысая, потому что в юности носила дреды, и все ее волосы выпали. Кто-то утверждал, что она – маленькая, полноватая, с обыкновенной, ничем не примечательной короткой стрижкой.

Другие слухи домысливали ее возраст. Кто-то говорил, что ей девятнадцать или двадцать, кто-то – что около сорока.

Единственное, в чем очевидцы ее поступков и пострадавшие от ее настырности важные персоны были единодушны – у журналистки в красной куртке было очень приятное лицо. Когда же кто-то заинтересованный пытался выяснить, что в нем приятного, упоминая все каноны нынешнего – пухлые губы, прямой нос, высокие скулы, миндалевидные глаза – видевшие ее пожимали плечами и говорили:

– Не знаю. Просто приятное.

Истина, как водится, была где-то рядом. Анфиса роста была ни маленького, ни громадного, а просто высокого. Она не была ни полна, ни худа: просто не любила спорт, имела ребенка и слабость к фаст-фуду. На голове у нее действительно был строгий и экстремально короткий «ежик».

Лицо ее было красиво, но совершенно не запоминалось. У нее не было никаких особенных губ, глаз или скул. Бывало, что мужчины засматривались на нее и говорили восхищенное «Вот девка!» и не могли оторвать взгляда. Но стоило им на секунду отвернуться, они тут же забывали ее. Она была из тех женщин, которые оставляют не воспоминание, а послевкусие, мимолетное впечатление.

– Я просто-напросто симметричная, – шутила сама Анфиса в кругу близких, скаля мелкие зубы.

Она надевала красные покровы только в те моменты, когда хотела себя представить как журналиста – эдакая текстильная визитная карточка. Одежки, естественно, были разных форм и оттенков: и алые, и винные, и цвета брусники. Зимой – лыжная с опушкой, весной и осенью – легкая ветровка, кардиган или плащ. Летом она могла позволить некоторое допущение и обтянуть красным крепкий зад или надеть сильно декольтированную малиновую майку. Эта скандальная майка в сочетании с ее трогательным ежиком, длинной шеей и аппетитными грудями, создавала настолько соблазнительную картину, что однажды некий промышленник, на чью пресс-конференцию она заявилась, замолчал на полуслове и принялся судорожно вытирать пот со лба.

Другая группка слухов относилась к ее семье. Вроде был когда-то у нее брат, который погиб при странных обстоятельствах. Вроде была еще и младшая сестра, которая связалась с бандитами и укрылась где-то за границей. Еще у Анфисы был сын, рожденный неизвестно от кого, но уж точно не от нынешнего официального мужа. В общем, слухи о личной жизни Анфисы Заваркиной оказывались еще более путаными, чем слухи о внешности и возрасте.

Третьи легенды – самые правдивые – нарекли ее «профессиональным стервятником». Когда в городе происходило что-нибудь, пусть даже скучное и унылое на обывательский взгляд – незначащее заседание, рядовая пресс-конференция – и появлялась Анфиса в красном, все понимали – быть веселью.

Она обладала особым даром проскальзывать даже на самые закрытые мероприятия, причем только легальным путем. Сколько бы ни грозили «волчьими» билетами власть имущие своим пиар-менеджерам, сколько бы не предупреждали они редакторов всех областных СМИ, у Анфисы все равно оказывались неподдельные проходные билеты. Всюду. На ее имя. Особое удовольствие ей доставляло наблюдать физиономии организаторов, когда она выуживала приглашения за их же подписью.

Однако, когда она снимала свою красную шкуру, то становилась практически незаметной.

Однажды она умудрилась поймать заместителя губернатора Полкина в бане с девицами. Девицы были не в фокусе, но Полкин вышел отлично: добрый, распаренный и красный.

Он был очень зол, крыл «эту краснокурточную» последними словами (самыми мягкими из которых были «гребаная шлюха») и требовал удалить публикацию отовсюду. Но разве можно что-то убрать из интернета? Фото и текст – едкий, но гладкий – в мгновение ока расползся по блогам.

Что спасло тогда Анфису от расплаты? Поговаривали, что то же самое, что и Полкина от снятия с должности – снисходительность губернатора. Молодые репортеришки, искавшие сенсации там, где их нет, утверждали, что сам губернатор натравил эту гадюку, чтобы усмирить вконец распоясавшегося заместителя. Впрочем, эта информация никогда и никем не была подтверждена.

Иногда Анфиса устраивала безобразные кабацкие скандалы и другие политически вредные вещи ради развлечения. Например, могла встать посреди пресс-конференции какого-нибудь чиновника и спросить, куда делись деньги, якобы выделенные городу на якобы перевозку зоопарка в якобы лесной массив. Дескать, звери уже второй год сидят в узких клетках у дороги, болеют и умирают, потому что их не на что перевезти за город. Вон лев от рака умер! Куда делись деньги? С кем вы их поделили?

Скандал устраивался только ради скандала: вся точнехонькая информация уже была у нее. Кто выделил, кто распорядился, и куда делись ассигнования – все было аккуратно записано. Цифры и схемы были превращены в гладкие предложения и готовы к публикации.

Наличие у нее этих данных лишь подтверждали догадки собратьев по цеху: она была очень близка с кем-то из администрации города.

– Очень близка, понимаете, – многозначительно говорили сплетники и наклоняли голову вправо.

– Заваркина, признайся: с кем ты спишь? – спрашивала ее закадычная подруга Зуля Зузич, прочитав очередную провокационную статью и озверев от любопытства.

– Я замужем, – отвечала та ехидно, – я сплю только со своим мужем.

Дважды после скандала ее задерживала охрана, но дальше вывода из здания под локоток дело не шло. Но уж если она успевала улизнуть, то исчезала бесследно.

Заваркину страстно обожали всякие независимые СМИ, блоггеры, вообразившие себя борцами с системой и читатели, предпочитавшие копание в политической грязюке чтению мирных воскресных газет. Ею восхищались начинающие журналисты, а матерые удивлялись ее бесстрашию и безнаказанности.

Бесстрашию, безнаказанности, а также прошибающей стены наглости удивлялся и ее муж, Игорь Кныш, мелкий предприниматель, содержащий заведение в центре города, настоящее название которого было утеряно. Слава супруги была чересчур громкой, грязной и скандальной, и потому в заведение Игоря стекалась неподобающая публика – оппозиционеры всех сортов, маргиналы и хипстеры. «На Заваркину».

– Ты пойдешь на Заваркину? – спрашивал парнишка в узких джинсах и кедах у босой девчонки в льняном сарафане.

– Увидимся вечером на Заваркиной, – перезванивала кому-то та.

Эта публика отличалась не только ненадежностью, но и крайне низкой платежеспособностью, что повергало Игоря в ярость, а его предприятие – в бедственное финансовое положение. Он пытался наладить дела и взывал к разуму жены, убеждая ее перенаправить своих поклонников в соседнюю кофейню, более подходящую им по статусу.

– Выгони их и всё, – пожимала плечами Анфиса, дивясь мужней беспомощности, – придумай что-нибудь, ты же умный. Хотя, можешь переименовать кафе в мою честь. Как оно там сейчас называется?

Игорек обижался, раздраженно махал на нее руками и уходил.

Официально Заваркина работала в маленькой газете «Благая весть». Ее редакция располагалась на самом верхнем этаже торгового центра, того самого, что находился напротив школы святого Иосаафа. Огромный сверкающий фасад, за которым скрывались привлекательные магазины, маленькие кафе, фуд-корты и игровые автоматы, отравлял жизнь Ангелине Фемистоклюсовне: школьники повадились прогуливать там уроки.

Когда вечером первого сентября, они вошли в торговый центр, Вася все так же держался за штрипку Анфисиных брюк, грыз яблоко и оглядывался по сторонам. Они прошли через огромный и красочный вестибюль, поднялись на служебном лифте на последний этаж, миновали выход на крышу и вошли в темное и затхлое помещение. На двери, ведущей в эту каморку, не было никакой вывески.

– Ну что, мать? – спросила ее Зуля, сидящая прямо у входа. Ее взгляд был сосредоточен на мониторе. – Умоталась?

– Мой сынок изволил нашкодничать, – сказала Заваркина, – помнишь режиссера Яичкина?

– Неа, – протянула Зуля и выбила сигарету из пачки, – больно мне надо всяких режиссеришек запоминать. Чай, не один он у меня был!

Зуля, редактор газеты «Благая весть», копеечного еженедельного издания, в быту почему-то выражалась очень простонародно. Наверно, ей казалось, что это придает душевности разговору, или, может быть, она просто уставала от казенщины газетных текстов. Зуля была гренадерского роста, объемна грудью, длинноволоса, говорлива, всегда носила джинсы и недавно вышла замуж за обрусевшего грека, получив чудесную фамилию Зузич.

– Лучше бы его фамилия была Попадопулос, – говорила тогда Зуля, – она бы мне больше подошла. Зуля Попадопулос.

Зуле казалось, что она попадает в неприятности чаще, чем другие.

– Зуля Зузич тоже чудесно звучит, – посмеивалась Заваркина.

– Ой-ой-ой, на свою фамилию посмотри! – кудахтала Зуля, – тоже мне! Что я никогда не слышала о Заваркиных – величайшем графском роде.

– Ты просто завидуешь, – смеялась та.

– Ой, да больно надо!

Этот разговор повторялся три-четыре раза в неделю.

Теперь, после свадьбы, добрую часть своего свободного времени она отдавала кулинарии. Казалось, что если на нее надеть платье в пол и косынку, то выйдет заправская дагестанская жена, разве что чересчур шумная. Тем не менее, готовила она чудесно, и Заваркина, в домашнем хозяйстве ленивая, как зоопарковый бегемот, частенько подъедала принесенный ею обед.

– Есть хотите? – Зуля встала и залезла в старенький автомобильный холодильник.

– Я хочу бургер! – заявил Вася, вскарабкиваясь на подоконник.

– Заяц, бургеры делают из пластмассы, – вздохнула Заваркина, – с тем же успехом можешь погрызть мусорную корзинку.

– Я хочу бургер! – Вася был непоколебим, – ты же тоже их любишь.

– Так что там с режиссером случилось? – спросила Зуля, выудив из холодильника еще одно большое красное яблоко и кинув его Васе.

– Режиссер Яичкин сам собой случился, ты его знаешь и сейчас вспомнишь. Вася кинул в него чернильной бомбой.

– Он сказал, что Гарри Поттера надо запретить, – пояснил Вася, забираясь на подоконник и надкусывая яблоко, – я – против!

– Вася против, – улыбнулась Заваркина, – поэтому он уделал режиссера Яичкина чернильной бомбой до ужаса похожей на те, которыми зимой защитники прав животных обстреляли гостей на балу у губернатора.

Зуля усмехнулась и щелкнула кнопкой на чайнике. Уж она-то знала, о чем идет речь. Ей, как редактору «Благой вести», пришлось написать об этом инциденте чрезвычайно глупый материал, обойдя все острые углы. Чтобы обкатать такой скандал до состояния морского камешка, ей пришлось приложить недюжинные интеллектуальные усилия. И унять злорадство, выписывая строчки «практически несмываемой канцелярской краской было испорчено шуб на десять миллионов рублей».

– И чем дело кончилось? Исправительными работами для маленького хулигана? – поинтересовалась Зуля у Васи.

– Да вот еще! – нахально ответил тот.

– Анафема тихо и интеллигентно поинтересовалась, как мне удалось вырастить такого неуправляемого хулигана, – ответила Заваркина с усмешкой, – а я ей тихо и интеллигентно напомнила, что когда я заканчивала школу, то обещала ей нарожать побольше детей и отправить их учиться в Иосааф, чтобы они за меня отомстили.

Их кабинет был темным, страшненьким и очень маленьким, только для них двоих. Кроме двух столов с компьютерами здесь поместилась только тумбочка с чайником и крохотный холодильник. Мебель разваливалась, а на Зулином столе и вовсе было накорябано непечатное ругательство.

Зуля была давней Анфисиной подругой. Они вместе скакали из одной редакции в другую, пока не осели в этой ненужной газетенке, которой предписывалось выдавать безликие материалы о делах города. Газетка пользовалась спросом у той категории жителей, которой нет никакого дела ни до чего, кроме сортов семян.

При приеме на работу барышень убеждали, что газета светская, и к церкви не имеет никакого отношения.

– Сами подумайте! Если бы мы имели отношение к епархии, то у нас было бы совсем другое финансирование, – сказал бойкий мужичонка и развязно подмигнул, а потом зачем-то возвел глаза к потолку, – а на название не смотрите, оно вполне светское.

И действительно, то, «другое», финансирование не имело к ним никакого отношения. Зарплаты их были смехотворны, зато рабочий график настолько гибок, что Анфиса успевала писать для тринадцати других изданий и водить сына на тренировки по тхэквондо. А Зуля, будучи женщиной серьезной, в промежутках между готовкой и стиркой, вот уже полгода решалась баллотироваться в депутаты горсовета.

Однако, спустя пару месяцев оказалось, что по указанию свыше предписывалось шестьдесят процентов газетной площади отдавать под вдохновенно изложенную информацию о церковный делах. Атеистка Анфиса и агностик Зуля, имевшая целый полк родственников-мусульман и мужа-протестанта, оказались в затруднительном положении. И если последняя освоила универсальные обороты вроде: «В пору лихолетья, когда храм был разрушен, наступило беспамятство», то Анфиса наотрез отказалась касаться пером православных материалов.

– У меня кожа с рук облезет, – улыбалась она.

Тогда им на подмогу пришла молодая поросль – начинающий журналист, но обласканный вниманием местный блоггер Коля Чекрыгин. Материалы он писал живо и бойко, и Зуля, не любившая канцелярщину ни в каком виде, очень одобряла его работу.

Анфиса же коммуницировать с ним не любила. Коля был убежден, что из всего происходящего в городе Б можно сделать нечто интересное и с щенячьим восторгом принимался за статью об очередной выставке кошек или отремонтированном доме номер сорок два по улице Кому-какое-дело. Однажды Анфиса, вслух потешаясь над его серьезной и вдумчивой статьей о центральной клумбе города, невзначай задела какие-то Колины чувствительные струны. Тот произнес вдохновенную речь о журналистской этике и чести, о всеобщем помешательстве на деньгах, и что лучше он будет писать о розах и новых канализационных люках, чем о грязных чиновьичьих скандалах. Анфиса разозлилась и свалила на него всю свою работу в «Благой вести».

«Чтоб не умничал» – сказала она тогда Зуле.

– Не хочешь ли сходить сегодня в «Медную голову», любезная Заваркина?

– Очень хочу. Однако ж, любезная Зульфия, не скажешь ли ты, почему вон в том углу у нас лужа крови? Ты опять кого-то зарезала и расчленила?

Она ткнула пальцем в единственный незанятый мебелью угол, в котором стоял пакет из супермаркета. Из-под него вытекала кровавая жижа. Вася хихикнул.

– О Господи, – Зуля кинулась к пакету, – это печень! Я забыла положить ее в холодильник!

– Клевать будешь на досуге? – насмешливо спросила Заваркина, разглядывая изображение на мониторе.

– Готовить буду. Вроде не испортилась. А кровищи-то натекло!

– А в паб пойду, – сказала Заваркина, подумав, – там будет выступать один очень интересный мне персонаж. Ты только кровищу-то убери, а то и правда привлекут.

– Охохо, – вздохнула Зуля и повертела головой в поисках тряпки.

– Вась, – спросила Заваркина, – посидишь сегодня в кофейне?

– Ага, – вздохнут он, – а когда мне можно будет в паб?

– Когда семнадцать исполнится, – строго отозвалась Зуля из угла.

– Тебе туда вообще нельзя, – рассмеялась Анфиса, – ты будешь раздавать указания музыкантам и руководить барменами. Чтобы пиво наливали правильно.

Васька надулся.

– Не обижайся, я шучу, – нежно сказала Заваркина, отрываясь от монитора, – куда звонить в случае опасности, знаешь?

– Дяде Толе, – Васька важно достал из своего портфеля мобильный и продемонстрировал его матери.

Зуля нахмурилась и спросила одними губами «что за дядятоля?».

– Нововведения в Васькиной безопасности, – холодно отозвалась Анфиса, – потом расскажу.

– Мам, давай не пойдем домой? – попросил Вася, когда они спускались вниз на том же служебном лифте.

– А куда пойдем? – задумчиво отозвалась Анфиса.

– Вон туда! – Васька ткнул пальцем в разноцветный киоск и, долго не думая, потащил мать за руку.

Анфиса покорно потащилась за сыном. Киоск, как оказалось, торговал замороженным йогуртом. В холодильнике-прилавке лежали топпинги – крупные вишни в сиропе, шоколадные чипсы, карамельный и малиновый соусы, тягучее персиковое желе, свежая малина и ежевика. Аппарат, трудясь без остановки, укладывал йогурт в стаканчики аппетитными завихрениями.

– Можем посыпать кокосовой стружкой, – улыбнулась миленькая продавщица Васе.

– Это, Василий, какая-то девчачья еда, – развеселилась Анфиса, – мы ж с тобой не девчонки! Пойдем лучше и правда бургер съедим.

– Пойдем! – обрадовался Васька и потащил ее в другую сторону, – а потом сюда вернемся?

– Вернемся, – Анфиса снова погрузилась в свои мысли.

– Мам, ты не лопнешь? – счастливо поинтересовался Вася, когда Анфиса заказала целую гору всякой жареной и вредной всячины.

– Я следующую неделю есть не буду, – пошутила Анфиса, вгрызаясь в долгожданный бургер, – Вась, а Вась?

– Чего? – отозвался Вася, старательно обмакивая картошку-фри в соус.

– Расскажи мне про Яичкина.

– А что рассказывать? Пришел какой-то и стал рассказывать, что в Шреке взрывают птичек и это плохо, значит Шрека надо запретить. Дурак какой-то!

– Почему? – заинтересовалась Анфиса.

Вася снисходительно посмотрел на мать.

– Никто не пойдет взрывать птичек, посмотрев Шрека.

– Точно? – спросила Анфиса, улыбаясь Васиной серьезности.

– Сто пудов! – сказал Вася уверено и снова потянулся за картошкой.

Васька получился замечательным: абсолютно здоровым, умненьким, с богатым воображением. Розовощекий, белобрысый, обаятельный, он, казалось, унаследовал от своих родителей лучшие качества, среди которых уже сейчас ярко цвели любознательность и решительность. Анфиса обожала тереться носом об его трогательный пахнущий мылом и детством затылок. Или смотреть исподтишка, как он рисует: сосредоточенно, будто нет в мире ничего важнее его занятия. Он напоминал ей хрупкую жемчужную луковку.