Текст книги "Терроризм. Война без правил"
Автор книги: Алексей Щербаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Закончилась история первой серии «Земли и воли» бесславно. В 1862 году загребли Чернышевского и Серно-Соловьевича. Впоследствии арестовали и остальных. Но что самое главное – никаких волнений не произошло и в 1863 году.
Мало того. Репутации как «Колокола», так и «Земли и воли», нанесло большой ущерб восстание в Польше, начавшееся в 1863 году. (Напомню, Царство Польское входило в состав Российской империи.) Революционеры, разумеется, горячо поддержали «борцов за свободу». Однако быстро выяснилось, что гордые польские шляхтичи мало того что мечтают о восстановлении Польши в границах 1772 года (то есть со всей Белоруссией и половиной Украины), так еще и выступают за «старые добрые порядки» – то есть за совершенно неограниченную власть панов над «быдлом». Даже радикально настроенным народникам показалось, что это как-то слишком.
На некоторое время в активных действиях народников наступает перерыв.
По дороге разочарованийВо всех городах, во всех концах Петербурга возникали кружки саморазвития. Здесь тщательно изучали труды философов, экономистов и молодой школы русских историков. Чтение сопровождалось бесконечными спорами. Целью всех этих чтений и споров было разрешить великий вопрос, стоявший перед молодежью: каким путем может она быть наиболее полезна народу? И постепенно она приходила к выводу, что существует лишь один путь. Нужно идти в народ и жить его жизнью. Молодые люди отправлялись поэтому в деревню как врачи, фельдшеры, народные учителя, волостные писаря. Чтобы еще ближе соприкоснуться с народом, многие пошли в чернорабочие, кузнецы, дровосеки. Девушки сдавали экзамены на народных учительниц, фельдшериц, акушерок и сотнями шли в деревню, где беззаветно посвящали себя служению беднейшей части народа.
У всех их не было никакой еще мысли о революции, о насильственном переустройстве общества по определенному плану. Они просто желали обучить народ грамоте, просветить его, помочь ему каким-нибудь образом выбраться из тьмы и нищеты и в то же время узнать у самого народа, каков его идеал лучшей социальной жизни.
(П. А. Кропоткин, народник, впоследствии – анархист)
Итак, в начале 60-х годов XIX века наиболее активные бунтари были властями надежно заперты. Однако общая ситуация продолжала развиваться в том же направлении. Более того, реформы 1861–1863 годов, кроме освобождения крестьян, принесли с собой общую либерализацию жизни. Так университетский Устав 1863 года вводил для высших учебных заведений частичную автономию университетов, а также выборность ректоров и деканов. Радикальной молодежи стало казаться, что это только начало. Да и различных идеологов стало появляться все больше и на любой вкус. Чернышевский, сидя в каземате Петропавловской крепости, написал свою знаменитую книгу «Что делать?», которая стала для народников культовой. Михаил Александрович Бакунин выдвинул свои анархистские идеи. Это было народничество, доведенное до своего логического конца. В самом деле, если имеются самоуправляемые общины, то зачем вообще государство? Сами между собой договорятся. Методы к достижению цели Бакунин допускал абсолютно любые. Впрочем, непосредственно к терроризму он не призывал.
Для него это было слишком мелко. Бакунин в молодости вдоволь побегал по горячим точкам революций 1848 года, так что мечтал и в России устроить что-нибудь эдакое. Петр Никитич Ткачев, называвший свои взгляды «якобинством», ратовал за захват власти небольшим революционным меньшинством. Петр Лаврович Лавров более налегал на пропаганду среди народных масс. Все эти ребята (кроме Чернышевского) сидели на Западе, но их труды проникали в Россию и массово обсуждались. Сюда же подверстывался литературный критик Дмитрий Иванович Писарев с его размашистым отрицанием авторитетов. Точнее, работы Писарева были чем-то вроде курса молодого бойца. Ознакомившись с ними, можно было переходить и к более крутым авторам.
В общем, 60-е годы XIX столетия – это время бесчисленных молодежных кружков, занятых в основном дискуссиями на тему революционного преобразования России. Особая среда, в которой вращались будущие бунтовщики, постепенно и сформировала основу для экстремистких течений.
Без этой среды, играющей роль своего рода питательного бульона для экстремистов, никакое серьезное террористическое движение невозможно. В России возникло общественное движение, которое назвали «шестидесятниками». (Примечательно, что одноименные товарищи, появившиеся спустя 100 лет, получили свое название отнюдь не случайно – и именно по ассоциации с движением XIX века.) Никаких строгих рамок оно не имело. Однако своих шестидесятники находили с полуслова. Как и всегда в таких случаях, главным отличительным признаком была система взглядов, согласно которой в России все в существующем государстве было плохо и все надо было менять как можно быстрее. Имелась и соответствующая терминология, и «джентльменский набор» идейных и литературных пристрастий. К примеру, из литераторов, кроме Чернышевского и Писарева, положено было любить поэта Николая Некрасова и его эпигонов. Если вы его не любили, то на вас глядели косо. Разумеется, все эти ребята считали себя шибко продвинутыми, а на всех остальных смотрели свысока как на ничего не понимающих обывателей.
При этом не стоит думать, что шестидесятники являлись эдакой сектой с жесткой идеологией. Наоборот. Люди спорили до хрипоты, иногда переходя на мордобой, кто лучше – Бакунин или Ткачев. Но вот стороннику монархии тут было делать нечего. Его бы просто слушать не стали. Причем в те времена кружки народников не группировались по «измам». Считалось не особо важным, кому какая доктрина более нравилась. Главное – есть «мы», и есть «они». Консерваторы, реакционеры, ретрограды и так далее. А главной ценностью являлся народ.
«Места тогдашних социально-революционных изданий, где возвеличивался серый простой народ, как чаша, полная совершенства, как скрытый от всех непосвященных идеал разумности простоты и справедливости, к которому мы все должны стремиться, казались мне чем-то вроде волшебной сказки».
(Н. А. Морозов, революционер)
Эта среда была очень притягательна для молодежи. А как же! Посидел на паре сходок, прочел пару-тройку книжек – и чувствуешь себя самым умным. Тем более что книжки-то запрещенные. Романтика… Подогревали эти настроения многочисленные «студенческие истории» – ребята в вузах бузили по поводу и без. Это входило в правила игры. Особенность такой среды в том, что она затягивает. В самом деле – все друзья и подруги тут. А ведь человек чаще всего, что такое хорошо и что такое плохо, определяет, исходя из мнения своего непосредственного окружения. Как говорят социологи, «референтной группы».
Судьба подобных общественных движений складывается по-разному. Чаще всего они вырождаются. Участники вливаются в обычную жизнь, возможно, в душе сохраняя некие «идеалы», что не мешает им жить, как все. Однако иногда выходит и по-иному. Находятся энергичные ребята, которые говорят: «Да сколько ж можно болтать? Пора дело делать!»
В случае с шестидесятниками дело пошло по второму пути. Тем, кто хотел действовать, были ближе идеи Петра Лаврова. Точнее, молодых радикалов увлекла идея «хождения в народ». Смысл понятен из названия. Предполагалось, что люди, одевшись в крестьянскую одежду и прихватив кое-какую литературку, двинутся в российскую глубинку, агитируя за революцию.
Идея захватила широкие народные массы. Тех, кто не очень спешил идти в народ, стали пренебрежительно называть «либералами», подразумевая под этим «болтуны». Разумеется, члены кружков подстегивали друг друга по принципу «а вам слабо?».
Движение началось в 1874 году. Множество молодых людей, студентов и «бывших студентов» двинулись в сельскую местность. Никто это движение не организовывал, и уж тем более – никто им не управлял. Да и никаких особых целей у этого хождения не было.
«…Летом 1874 г. сотни человек двинулись “в народ” с котомками и книгами… “Планы” и “мечтания” были крайне неопределенны. Массу молодежи потянуло в народ именно то, что в сущности тут не было никаких окончательных решений: “посмотреть”, “осмотреться”, “ощупать почву”, вот зачем шли, а дальше? Может быть, делать бунт, может быть, пропагандировать. Между тем, хождение было нечто столь новое, заманчивое, интересное, требовало столько мелких занятий, не утруждающих головы (вроде изучения костюмов, манер мужиков, подделки паспортов и т. д.), требовало стольких лишений физических (которые удовлетворяли нравственно, заставляя думать каждого, что он совершает акт самопожертвования), что наполняло все время, все существо человека».
(Л. А. Тихомиров, революционер, впоследствии раскаявшийся)
То есть ни о какой попытке организовать целенаправленную пропагандистскую кампанию и речи не идет. Более того. Н. А. Морозов, активный участник данных событий, а впоследствии террорист, охарактеризовал это поветрие как «студенческое движение протеста». По большому счету, ребятам был интересен сам процесс. Народники чувствовали себя героями, бросавшими вызов «системе» и делом доказывавшими, что они не какие-нибудь там обыватели… Так что даже не имеет смысла говорить, как это обычно делают, что эти ребята народ не знали, разговаривать с ним не умели и вообще не очень понимали, кто такие мужики и что им надо. Да, не знали. Да, не понимали. Только складывается впечатление, что большинство из тех, кто отправился в упомянутые турпоходы, это не особо и волновало.
«Оставил я училище… в конце апреля 76 г. С дорожной сумкой, в которой находились две тетради с заметками, в руках, с веселой улыбкой на лице, с бесчисленными надеждами в сердце спускался я в три часа пополудни 27 апреля по парадной лестнице 1-го в. п. училища. С товарищами, при помощи которых я устраивал этот побег, все было условлено раньше, так что, когда я пришел к ним, мне уже было приготовлено платье, в которое я переоделся, чемоданчик, паспорт (фальшивый, конечно), деньги и пр. В 9 часов вечера того же 27 апреля я сидел уже в вагоне Николаевской жел. дороги, который двигался по направлению к Москве. Нигде не останавливаясь, доехал я до Ростова-на-Дону, где в то время был сборный пункт для всех новичков, имеющих намерение отправиться “в народ”. Недолго прожил я в Ростове, всего какую-нибудь неделю, и, переодевшись, – теперь уже в лапти и сермягу, – отправился в этот самый народ. Все лето 76 года я терся таким образом среди пришлых рабочих, которые наводняют летом весь юг, работал на пристани, нагружая и разгружая барки, плоты, вагоны; на рыбных ловлях, где чуть было не утонул, в качестве косаря и пр. Побывал в Таганроге, Новочеркасске, Ейске, Бердянске, Мариуполе, Мелитополе; при переходах из одного города в другой ночевать приходилось под открытым небом, где-нибудь в сторонке от большой дороги, во ржи, в пшенице, под телеграфными столбами. Днем солнце беспощадно жгло меня своими лучами, ночью еще беспощаднее кусали комары; непривычная обувь до крови растирала ноги; мешок, в котором находились две-три рубашки, свитка да еще кое-что, оттягивал плечи… Эх, время, время, счастливое время! Как, несмотря на все это, хорошо жилось тогда, как легко дышалось, каким восторгом наполнялась по временам душа!.. Эх, господа, если бы кто-нибудь из вас мог взглянуть тогда в мою душу, с какой радостью, думаю я, променял бы он свое прочное, обеспеченное положение на полное случайностей, неудобств».
(А. Баранников, народник)
Как видим, мировоззрение многих ходоков в народ не слишком отличалось от тех, кто в 70-х годах ХХ века «ходил в хиппи».
Численность пошедших в народ точно неизвестна, но примерно – более 3000 человек. По официальным данным, процессом было охвачено 37 губерний.
Ничего путного из этой затеи не вышло. Крестьяне с большим недоверием смотрели на переодетых бар, ведущих малопонятные, да еще и крамольные разговоры. В лучшем для народников случае их просто равнодушно слушали. В худшем – от греха подальше сообщали начальству. В самом деле – шляются тут какие-то… Непорядок.
По большому счету никакой особой опасности для власти отправившиеся в народ ребята не представляли. Однако полиция энергично начала таких «туристов» отлавливать. Всего было арестовано около 2500 человек. Хотя, как отмечал обер-прокурор Священного Синода К. П. Победоносцев, который революционеров и либералов терпеть не мог, «нахватали по невежеству, по самовластию, по низкому усердию множество людей совершенно даром».
Однако на народников это произвело впечатление. С одной стороны, оказалось, что народу на их светлые идеи глубоко наплевать. С другой – власть, с токи зрения народников, «проявила свою звериную сущность». Наверное, и в самом деле не стоило их трогать. Погуляли бы да успокоились, выпустили бы пар. Но власти тогда умели только «держать и не пущать». Да и опасность международного движения была очень сильно преувеличена. В итоге кто-то из народников отошел от активной деятельности. А кто-то – вышел, так сказать, на новый уровень…
* * *
В 1874 году создается организация «Земля и воля», являющаяся скорее неким координационным центром. Идеи, вдохновлявшие землевольцев, были достаточно неопределенны. С одной стороны, предполагалось придать «хождению в народ» более серьезный характер. То есть попытаться осесть и ассимилироваться в глубинке, работая кузнецами, врачами, учителями.
«Весною 1877 года с разных концов России члены общества “Земля и воля” двинулись в Поволжье для устройства “поселений”. Пространство от Нижнего до Астрахани принято было за операционный базис, от которого должны были идти поселения по обе стороны Волги. В одном месте устраивалась ферма, в другом – кузница, там – появилась лавочка, здесь приискивал себе место волостной писарь. В каждом губернском городе был свой “центр”, заведывавший делами местной группы. Саратовская и астраханская группы непосредственно сносились с членами кружка, жившими в Донской области, а надо всеми этими труппами стоял петербургский “основной кружок”, заведывающий делами всей “организации”».
(Г. В. Плеханов, в 70-х народник, впоследствии – видный марксист)
С другой стороны – народники обратили внимание на рабочих. Нет, в отличие от будущих марксистов, они не собирались создавать каких-либо рабочих организаций. Народники смотрели на рабочих как на крестьян, отправившихся в город подработать. Кстати, на тот момент, в основном, так оно и было. Идея была следующей. Необходимо распропагандировать рабочих, у которых кругозор был пошире, чем у не вылезавших из деревень крестьян – а они понесут светлые идеи в деревню…
В самом деле, были созданы несколько рабочих кружков, участники которых впоследствии оказались в рядах террористов. Однако достаточно быстро наступило разочарование.
«Вначале, когда организация “Народной Воли” только еще слагалась и программа формулировалась для издания ее в свет, господствующим элементом во взглядах и настроении большинства из нас было народничество. Все мы так недавно жили среди крестьян в деревне и столько лет держались требования деятельности в этой среде! Отрешиться от прошлого было трудно, и хотя не по своей доброй воле мы ушли в город, а были вынуждены к этому полицейским строем, парализовавшим наши усилия, в душе был тайный стыд, боязнь, что, отказываясь от традиций прошлого, изменяешь интересам народа, истинное освобождение которого находится в области экономической. Но по мере того, как борьба разгоралась, время шло и одно грандиозное дело замышлялось и выполнялось нами, прежняя деятельность в народе в наших глазах тускнела, интерес к ней слабел, деревня отходила вдаль. Та часть программы “Народной Воли”, которая говорила о деятельности в деревне, постепенно приобретала чисто теоретический, словесный характер».
(В. Н. Фигнер, революционерка)
Главной причиной было нетерпение. Подобная работа, если и может дать результаты, то только ценой долгого и муторного труда. Народники были не из того теста. Они хотели всего и сразу. Кроме того, в сельской местности народники предпочитали устраиваться коммунами. Я много видел подобных образований и утверждаю: коммуна, в которой состоят хотя бы два интеллигента, обречена по определению.
С другой стороны, власть продолжала с энтузиазмом отлавливать таких товарищей, благо особого труда это не представляло. Наловили много. С 8 (30) октября 1877 года по 23 января (4 февраля) 1878 года в Петербурге прошел «процесс 193-х», названный так по количеству обвиняемых. На нем судили основных активистов, повязанных на хождении в народ. То есть, тех, кто попадался неоднократно. Осудили тоже не всех обвиняемых. Однако многим, даже оправданным, пришлось провести в «предварилке» по 2–3 года.
У кого-то это навсегда отбило желание преступать закон. Но многих наоборот озлобило. И тут нет никакой разницы, кто прав, кто виноват. Представьте реакцию человека, который сходил погулять в народ, просидел три года в СИЗО, а потом был оправдан. Ах, вы, гады и палачи! То, что люди вообще-то мечтали о революции, было как-то забыто. Такое уж свойство человеческой психологии.
С другой стороны, на «процессе 193-х» народники впервые применили прием, который далее будут использовать революционеры: вместо последнего слова толкнуть политическую речь.
«Громадное влияние на движение среди молодежи оказал процесс 193 подсудимых. Студенты ежедневно получали сообщения из Петербурга, как идет процесс. Все, что происходило на суде, становилось известным большинству студенчества. Разговоры об этом были постоянно; но особенно сильное впечатление на молодежь произвела речь Мышкина и вообще все то, что произошло на суде при этом. Речь Мышкина читалась в сборной зале университета толпами студентов, в аудиториях – одним словом, я не знаю, был ли хотя один студент, который не читал этой речи. Когда же процесс кончился и громадное большинство было оправдано, между тем как многие из оправданных сидели в тюрьмах по 3–4 года, то среди молодежи началось сильное брожение. Это брожение усиливалось еще рассказами оправданных, поприехавших из Петербурга».
(Д. Т. Буцинский, народник)
Это снова к вопросу о революционной среде. Теперь в ней были герои. Не какие-то абстрактные, а реальные, с которыми можно было поговорить. Попасть на несколько месяцев в кутузку среди студенческой молодежи престижно. Разумеется, большинство из таких сидельцев обычно ничего противозаконного больше не делали, но очень гордились свои подвигом – и следом шли другие. В итоге попадались ребята, готовые на большее. Тем временем появилась альтернатива.
ПредтечиПреступники политические большею частью фанатики, их смерть не пугает <…> Но каждая смертная казнь одного из них вызывает ожесточение во всех близких ему по духу <…> Политические волнения, как бы ни были они, по-видимому, нелепы и безумны, имеют в корне какую-нибудь идею, а идеи вырубить невозможно.
(Письмо адвоката Л. А. Куперника генерал-губернатору М. И. Черткову)
Строго говоря, альтернатива появилась еще до начала походов в народ.
В 1866 году прозвучали первые выстрелы – Д. В. Каракозов возле Летнего сада стрелял в Александра II. Правда, не попал. Точнее, ему помешал находившийся поблизости крестьянин Осип Комиссаров.
Каракозов был членом московского кружка Н. А. Ишутина. Кружковцы как раз и пытались претворять в жизнь идеи Чернышевского по созданию кооперативов как островков социализма. Однако это сочеталось у них и с идеями «заговора по Ткачеву», а также терроризма. Историки по-разному оценивают серьезность всего этого. В созданных Ишутиным структурах под названием «Организация»
и «Ад» уж слишком много «игры в солдатики». Но как бы то ни было, а слова у Каракозова перешли в дело.
С этим покушением далеко не все ясно. Вот фрагмент из допроса Каракозова:
«– Когда и при каких обстоятельствах родилась у вас мысль покушиться на жизнь государя императора? Кто руководил вас совершить это преступление, и какие для сего принимались средства?
– Эта мысль родилась во мне в то время, когда я узнал о существовании партии, желающей произвести переворот в пользу великого князя Константина Николаевича. Обстоятельства, предшествовавшие совершению этого умысла и бывшие одною из главных побудительных причин для совершения преступления, были моя болезнь, тяжело подействовавшая на мое нравственное состояние. Она повела сначала меня к мысли о самоубийстве, а потом, когда представилась цель не умереть даром, а принести этим пользу народу, то придала мне энергии к совершению моего замысла. Что касается до личностей, руководивших мною в совершении этого преступления и употребивших для этого какие-либо средства, то я объявляю, что таких личностей не было: ни Кобылин[6]6
А. А. Кобылин – студент-медик, один из членов ишутинского кружка.
[Закрыть], ни другие какие-либо личности не делали мне подобных предложений. Кобылин только сообщил мне о существовании этой партии и мысль, что эта партия опирается на такой авторитет и имеет в своих рядах многих влиятельных личностей из числа придворных. Что эта партия имеет прочную организацию в составляющих ее кружках, что партия эта желает блага рабочему народу, так что в этом смысле может назваться народною партиею. Эта мысль была главным руководителем в совершении моего преступления. С достижением политического переворота являлась возможность к улучшению материального благосостояния простого народа, его умственного развития, а чрез то и самой главной моей цели – экономического переворота. О Константиновской партии я узнал во время моего знакомства с Кобылиным от него лично. Об этой партии я писал в письме, которое найдено при мне, моему брату Николаю Андреевичу Ишутину в Москву. Письмо не было отправлено потому, что я боялся, чтобы каким-либо образом не помешали мне в совершении моего замысла. Оставалось же это письмо при мне потому, что я находился в беспокойном состоянии духа и письмо было писано перед совершением преступления. Буква К в письме означает именно ту партию Константиновскую, о которой я сообщал брату. По приезде в Москву я сообщил об этом брату словесно, но брат высказал ту мысль, что это – чистая нелепость, потому что ничего об этом нигде не слышно, и вообще высказал недоверие к существованию подобной партии».
Теперь пояснения. Константин Николаевич – это брат Александра II. По взглядам он был куда более последовательный либерал. Именно он осуществлял всю техническую работу по подготовке освобождения крестьян. Во время польского восстания Константин Николаевич был наместником царства Польского, где пытался решить вопрос мягкими методами, за что и был отстранен. (На смену ему прислали М. Н. Муравьева, который стал действовать круто.) А Константин Николаевич в 1866 году составил конституционный проект. Считается, что это и породило слухи о готовящемся дворцовом перевороте.
Что касается болезни, то Каракозов заразился сифилисом, который тогда лечить не умели.
Считается, что Каракозова слегка переклинило на этой почве. Однако историк Владимир Брюханов полагает, что ишутинцы ненавязчиво подтолкнули Каракозова в порядке эксперимента. Решили поглядеть, что получится. Кстати, попасть куда-то навскидку из тогдашнего пистолета было делом почти безнадежным.
Как бы то ни было, ишутинцам выстрел Каракозова обошелся дорого. Сам террорист был казнен, его участь разделил и Ишутин «как зачинщик замыслов о цареубийстве и как основатель обществ, действия коих клонились к экономическому перевороту с нарушением прав собственности и ниспровержением государственного устройства». Еще 32 человека были приговорены к разным срокам.
Однако на тот момент это был отдельный выплеск. Как и знаменитая история с организацией «Народная расправа» Сергея Нечаева, возникшей на обломках ишутинцев. Нечаев прославился прежде всего тем, что действовал по принципу «цель оправдывает средства».
Так за границей, общаясь с Бакуниным и Огаревым, он рассказывал, что за ним в России стоит мощная организация. В России же выдавал себя за представителя серьезной международной структуры. Как известно, Нечаев, решив повязать членов сколоченной им организации кровью, в 1869 году подбил своих товарищей на убийство студента И. И. Иванова. Потом бежал, скрывался за границей, был выдан царскому правительству как уголовник. В конце концов умер в Петропавловской крепости, успев распропагандировать охрану.
«Там же, в Тюмени, догнали нас солдаты петропавловского гарнизона, так называемые нечаевцы, осужденные на поселение за сношения, которые через них вел Нечаев с народовольцами. Помню двоих из них: средних лет, добродушные, они с удивительной любовью говорили о Нечаеве. Он точно околдовал их, так беззаветно преданы были они ему. Ни один из них не горевал о своей участи, напротив, они говорили, что и сейчас готовы за него идти в огонь и воду».
(О. К. Буланова, революционерка)
Однако более всего прославился Нечаев своим «Катехизисом революционера», который произвел на многих сильное впечатление. И это понятно: Нечаев очень четко сформулировал принципы, которых придерживались и придерживаются террористы всех времен и народов.
«1. Революционер – человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единственным исключительным интересом, единою мыслью, единою страстью – революцией.
2. Он в глубине своего существа не на словах только, а на деле разорвал всякую связь с гражданским порядком и со всем образованным миром и со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями, нравственностью этого мира. Он для него – враг беспощадный, и если он продолжает жить в нем, то только для того, чтобы его вернее разрушить.
3. Революционер презирает всякое доктринерство и отказывается от мирной науки, предоставляя ее будущим поколениям. Он знает только одну науку, науку разрушения. Для этого, и только для этого, он изучает теперь механику, физику, химию, пожалуй, медицину. Для этого изучает он денно и нощно живую науку людей, характеров, положений и всех условий настоящего общественного строя, во всех возможных слоях. Цель же одна – наискорейшее и наивернейшее разрушение этого поганого строя.
4. Он презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит во всех ее побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него все, что способствует торжеству революции.
5. Революционер – человек обреченный. Беспощадный для государства и вообще для всего сословно-образованного общества, он и от них не должен ждать для себя никакой пощады. Между ними и им существует или тайная, или явная, но непрерывная и непримиримая война не на жизнь, а на смерть. Он каждый день должен быть готов к смерти. Он должен приучить себя выдерживать пытки».
Нечаев интересен еще и потому, что имел, выражаясь языком психологов, «религиозный тип личности». Хотя скорее такой тип можно назвать «сектантским». Подобных людей среди террористов мы встретим очень много. Люди во имя своей веры готовы идти на что угодно, не жалея ни себя, ни других. Недаром Нечаеву очень нравились иезуиты. Он этого и не скрывал:
«Да, конечно, да, иезуиты были самые умные и ловкие люди, подобного общества никогда не существовало. Надобно просто взять и все их правила с начала до конца, да по ним и действовать – переменив цель, конечно».
Кстати, сам Нечаев в религиозности замечен не был, но, как мы увидим дальше, многие террористы в детстве и юности были крайне религиозны.
Поначалу Нечаев и его «Катехизис» своим демонстративным аморализмом и стремлением к созданию организации с жесткой дисциплиной вызвал резкое отторжение в революционной среде. Народники дисциплину шибко не любили. Но некоторое время спустя, продолжая ругать Нечаева, наиболее последовательные стали приходить к тем же самым идеям. В силу логики деятельности. Получалось, что действовать надо или именно так, или никак.
