Текст книги "Княгиня Ольга"

Автор книги: Алексей Карпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

(Между прочим, текст русско-византийского договора 944 года сохранил самое раннее свидетельство о существовании в Киеве христианской общины. Как видим, руссы-христиане входили в состав посольства и пользовались в нем такими же правами, как и руссы-язычники.)

Далее же следуют пункты договора, то есть собственно те условия, на которых был заключен мир. Некоторые из них полностью или частично повторяют положения предыдущих русско-византийских договоров – 907 и 911 годов ^{72} . Но большинство статей – новые, и отражают они новый этап в развитии русско-византийских отношений, наступивший вследствие двух походов Игоря на греков. Отношения эти вышли на новый, по-настоящему межгосударственный уровень, и это, несомненно, можно поставить в заслугу Игорю. Однако по многим позициям Русь оказалась в менее выгодном положении, нежели прежде – при князе Олеге, победителе греков. Достаточно сказать, что из пятнадцати или шестнадцати статей договора 944 года восемь или девять – то есть более половины! – носят в той или иной степени ограничительный характер в отношении Руси или предусматривают более льготные условия для греков.

Едва ли есть смысл подробно разбирать все положения русско-византийского соглашения. Но на некоторых все же стоит остановиться, поскольку именно они будут определять характер русско-византийских отношений в годы правления в Киеве княгини Ольги.

Так, несколько ограничены по сравнению с прежним русско-византийским договором оказались права русских купцов, прибывающих в Константинополь. «А великий князь русский и бояре его пусть посылают в Греки к великим царям греческим корабли, сколько хотят, с послами и с гостями, как это установлено им», – записывали греческие писцы. Но если прежде послам и купцам достаточно было предъявить печати – золотые для послов и серебряные для купцов, – то теперь от них требовалась особая грамота князя, в которой сообщалось бы точно, сколько всего послано кораблей и с кем именно; «и из тех грамот уведаем мы, что с миром пришли. Если же без грамот придут и схвачены будут нами, то будем держать их, пока не возвестим князю вашему; если же не дадутся нам в руки и будут сопротивляться, то будут убиты и да не взыщется смерть их от князя вашего».

Как и прежние договоры князя Олега, новое соглашение строго регламентировало пребывание руссов в столице Империи. «Пусть запретит князь послам своим и приходящим сюда русским бесчинства творить в селах и во всей стране нашей, – говорилось в нем. – И когда придут, пусть обитают у Святого Мамы [64]64
  Квартал Святого Мамы (Маманта) находился вне городских стен, в так называемой Пере, отделенной от города заливом Золотой Рог (Суд). Свое название он получил по одноименному монастырю, построенному в честь мученика Маманта (†275; церковная память 2 сентября). Этот квартал был отведен для проживания руссов еще по договору 907 года. Согласно византийским законам, иностранные купцы всегда размещались в специально предназначенных для этого гостиничных комплексах – митатах,– занимавших порой целые кварталы; здесь имелись не только спальные помещения и трапезные, но и склады для товаров, конюшни, другие бытовые службы. ( Литаврин Г.Г.Византия, Болгария, Древняя Русь… С. 114 (о местонахождении квартала Св. Маманта см. там же. С. 106, прим. 3).


[Закрыть]… и возьмут месячное свое (содержание. – А. К.):послы – слебное (посольское. – А.К.),а гости – месячное: сперва те, кто от города Киева, потом из Чернигова, и из Переяславля, и из прочих городов. И пусть входят в город через одни ворота, в сопровождении царева мужа, без оружия, по 50 человек, и торгуют, сколько им надобно, и выходят обратно». Однако из договора исчезло прежнее положение, по которому руссы могли вести торговлю в столице Империи, «не платяче мыта ни в чем же», то есть не уплачивая пошлины. Появились и два новых ограничения, отсутствовавших в тексте прежних договоров. Отныне русские купцы не имели права покупать паволок (византийских шелковых тканей) дороже, чем на сумму 50 «золотников» (номисм) – «и если кто купит тех паволок, то пусть показывает цареву мужу, а тот наложит печати и даст им» [65]65
  Можно полагать, что ряд ограничений был связан с общим ужесточением торговой политики, проводимой императором Романом Лакапином. Впрочем, вывоз шелка из столицы Империи был ограничен даже для византийских купцов: последние имели право закупать его на сумму не свыше 10 номисм.


[Закрыть]. ^{73} Кроме того, руссы не имели права «зимовать у Святого Мамы», то есть обязаны были осенью, до завершения навигации на Черном море, покинуть Царьград.

Несколько статей договора были посвящены «Корсунской стране», то есть крымским владениям Византии, «и елико же есть городов на той части». Русскому князю прямо воспрещалось воевать «на тех странах, и та страна не покоряется вам», как сказано в тексте. Очевидно, что это положение имело смысл лишь в том случае, если руссы в прежние годы угрожали Херсонесу, – а это заставляет вспомнить о каких-то, не вполне ясных для нас военных действиях в Крыму русского «царя» «Х-л-гу» и хазарского полководца Песаха в 30-е годы X века. Более конкретно об угрозе Херсонесу и обязанностях русских защищать этот город говорилось в другой статье договора: «Если придут черные болгары и будут воевать в стране Корсунской, то велим князю русскому не пускать их…» Ко времени составления договора «черные болгары», как полагают, были союзниками хазар. Так русско-византийский договор зафиксировал еще один поворот во внешнеполитической ориентации Древнерусского государства – от союза с Хазарией, пришедшего на смену русско-хазарской войне, вновь к враждебным действиям против хазар в союзе с Византией.

Особые права Корсуни (Херсонеса) обеспечивались еще одной статьей договора: русские обязывались не причинять никакого зла корсунянам, промышляющим рыбной ловлей в днепровском устье. Этот район вообще играл исключительную роль в русско-византийской торговле. Очевидно, присутствие здесь русских нарушало экономические интересы корсунян. Но еще важнее было то, что контроль над устьем Днепра обеспечивал безопасность собственно византийских границ, не давал русским возможности внезапно напасть на Константинополь. Из текста договора следует, что ранее русские располагали здесь своими базами с более или менее постоянным населением. Теперь же греки сумели добиться их фактического уничтожения. Согласно одной из статей договора, руссам было запрещено зимовать вблизи устья Днепра—в Белобережье и на острове Святого Еферия, «но когда придет осень, да идут в дома свои в Русь». Этот пункт договора нельзя расценить иначе, как серьезное внешнеполитическое поражение Игоря.

Изменялись по сравнению с прежним договором и условия найма русских на военную службу императора ромеев. Если прежде император лишь гарантировал, что готов принять русских наемников, «елико их придет», то теперь речь шла об обязательствах киевского князя предоставить императору столько воинов, сколько тот потребует от него. «…Да пишу к великому князю вашему, – говорилось в договоре от имени «царя», – и пошлет к нам, елико же хочем, и оттоле уведают иные страны, какую любовь имеют греки с Русью».

Договор был составлен в двух экземплярах, на двух «хартиях» – то есть пергаменах: на одной, греческой, – «крест и имена наши написаны», а на другой, русской, – «имена послов и купцов ваших». Именно этот второй экземпляр и был использован в летописи; о судьбе первого никаких сведений нет.

Церемония принесения присяги русскими послами также подробно описана в договоре. «Мы же, елико нас крестились, – говорилось в нем от имени русских послов и купцов, – клялись церковью Святого Ильи (надо полагать, киевской. – А.К.) ^{74} в соборной церкви (Константинопольской Святой Софии. – А.К.)в предлежании честного креста и хартии этой соблюдать всё, что в ней написано, и не нарушать ничего; а кто нарушит из страны нашей – князь ли, или иной кто, крещеный или некрещеный, – да не получит помощи от Бога и да будет рабом в весь век будущий и да заколот будет своим оружием. А некрещеная русь кладут свои щиты и обнаженные мечи, обручи (здесь: часть защитных доспехов, возможно, пояса. – А.К.)свои и прочее оружие – да клянутся, что все то, что написано на хартии этой, будет соблюдено Игорем, и всеми боярами, и всеми людьми страны Русской во все будущие годы и всегда. Если же кто из князей или из людей русских – христиан или не христиан – нарушит то, что написано на хартии этой, то достоин будет от своего оружия умереть и да будет проклят от Бога и от Перуна за то, что преступил клятву свою».

Особой клятвой в присутствии русских послов договор подтвердили император Роман Лакапин и его соправители: зять Константин Багрянородный и сын Стефан. Об этом мы знаем со слов греческих послов, прибывших в Клев. «Твои послы водили царей наших [к] роте (клятве. – А.К.), —говорили они Игорю, – и нас послали привести к роте тебя и мужей твоих».

Послы греков прибыли в Киев той же осенью, вместе с посланцами самого Игоря, вернувшимися из Константинополя. Они передали русскому князю слова императора Романа: «Вот, послал нас царь, рад миру, хочет мир и любовь иметь с князем русским». Теперь самому Игорю и людям из его ближайшего окружения предстояло принести клятву на тексте договора перед послами «царя Романа».

И вновь мы видим в окружении Игоря христиан, присягавших по христианскому закону в киевской церкви Святого Ильи. Сам же Игорь, как и большинство его дружины, оставался язычником и присягал по языческому закону – на своем оружии.

«Назавтра, – рассказывает летописец, – призвал Игорь послов и пришел на холм, где стоял Перун; и положили оружие свое, и щиты, и золото; и присягали Игорь и люди его – сколько было поганых (то есть язычников. – А.К.)среди руси. А христианскую русь водили к клятве в церкви Святого Ильи, что над Ручьем, в конце Пасынче беседы и Козаре (назван один из районов древнего Киева. – А.К.),– то была соборная церковь, ибо многие были среди варягов христиане».

Утвердив мир, Игорь отпустил греческих послов, богато одарив их «скорою (мехами. – А.К.),и челядью (рабами. – А.К.),и воском».

Договор 944 года сыграл без преувеличения выдающуюся роль в истории Древнерусского государства, на десятилетия определив магистральное направление его развития. Русь прочно вошла в число союзников Византийской империи [66]66
  Арабский историк и географ ал-Масуди в 956 г. писал, что «в настоящее время» руссы, наряду с армянами, болгарами и печенегами, «вошли в общность (или сообщество. – А. К.)ар-Рум», то есть стали полноправными союзниками Византийской империи (Бейлис В.М.Ал-Мас'уди о русско-византийских отношениях в 50-х гг. X в. // Международные связи России до XVII в. М., 1961. С. 21—31). Эти слова приведены во втором сочинении ал-Масуди – «Книге предупреждения и пересмотра», написанной в год его смерти, т. е. в 956 г. В.М. Бейлис обращает внимание на различия в оценке русско-византийских отношений в первом и втором сочинениях Масуди, делая вывод, что какие-то принципиальные изменения произошли в 50-е гг. X в., т. е. при княгине Ольге. Но если исходить из общепринятой даты составления первой книги ал-Масуди – «Про мывальни золота и рудники самоцветов» – 332 г. х., т. е. 943/944 г., по август 944 г. включительно (В.М. Бейлис почему-то называет 947 г.), то логичнее предположить, что сообщение ал-Масуди отражает ситуацию, сложившуюся после заключения русско-византийского договора 944 г.


[Закрыть], и это обстоятельство станет определяющим в последующем выборе веры и княгиней Ольгой, и, уже в 80-е годы X века, ее внуком Владимиром.

Договор с Русью оказался едва ли не последним деянием Романа I Лакапина в качестве императора ромеев. Осенью 944 года угнетаемый старостью и болезнями он составил завещание, согласно которому первым после него царем был назначен его зять Константин Багрянородный; собственные же его сыновья, Стефан и Константин, следовали на втором и третьем местах, причем в завещании оговаривалось особо, что «если что-нибудь случится с первым царем, они тотчас лишаются власти». Это сильно не понравилось сыновьям Романа, которые уже давно тяготились отцовской властью. 16 декабря братья вероломно схватили престарелого отца, насильно постригли его в монахи и отослали на остров Прот (в Мраморном море). Случившийся переворот вызвал взрыв возмущения в Константинополе. Как свидетельствует Лиутпранд Кремонский, всех беспокоила не столько судьба Романа, сколько судьба порфирородного Константина, законного представителя Македонской династии; по городу разнеслись слухи, будто и он убит или насильно пострижен. Заговорщики бросились к Константину, и тот по их просьбе показался народу, высунув голову из зарешеченного окна императорского дворца. Увидев императора «с неповрежденными волосами» (то есть не постриженного в монахи и пребывающего в полном здравии), люди успокоились. Этот инцидент отчетливо продемонстрировал, на чьей стороне симпатии народа, а значит, и сила, что поняли не только сыновья Романа, но и их приближенные, а главное, сам император Константин Багрянородный, оторвавшийся наконец-то от своих книг и ученых занятий. Не замедлил составиться новый заговор, в котором приняли участие те, кто прежде хотел возвести на престол сыновей Романа, – но теперь они с готовностью перешли на сторону Багрянородного. 27 января 945 года Константин пригласил шурьев на обед на свою половину дворца. Во время пиршества его люди набросились на Романовичей. Братьям суждено было повторить печальную участь отца, свергнутого ими: они были пострижены в монахи и сосланы на острова, соседние с тем, на котором пребывал в заточении их отец. Так началось самодержавное правление Константина VII Багрянородного – императора, сыгравшего особую, можно сказать определяющую, роль в судьбе киевской княгини Ольги.

* * *

Завершая главу, посвященную войнам Игоря, скажем несколько слов еще об одной военной кампании руссов, имевшей место в том же 944-м и следующем, 945 годах. Сведения о ней сохранились исключительно в восточных источниках – арабских, персидских, сирийских и армянских.

Писавший на арабском языке персидский историк и государственный деятель Ибн Мискавейх (ум. 1030), хорошо знакомый с жизнью и историей мусульманского Кавказа, сообщил под 332 годом хиджры (соответствует сентябрю 943 – августу 944 года от Р. Хр.) о нападении многочисленных и хорошо организованных отрядов руссов на столицу провинции Арран в Западном Азербайджане (на армяно-азербайджанском пограничье) – город Бердаа на реке Тертер, приблизительно в 20 километрах от ее впадения в Куру (поблизости от нынешнего города Барда в Азербайджане) ^{75} . [67]67
  Полагают, что этот же поход упомянул и автор хазарского письма (см. выше, прим. 5, 23), сообщивший о том, что «царь Х-л-гу» после поражения от греков «пошел морем в Ф-р-с (Персию?), и пал там он сам и войско его». Однако походы руссов на Каспий имели место после русско-византийских войн и в 912—914, и в 944—945 гг., и какое из них имеет в виду автор документа, неясно.


[Закрыть]В продолжавшемся не более часа сражении у реки Куры руссы наголову разбили войско Марзбана Ибн Мухаммеда, правителя Аррана, и овладели Бердаа, богатейшим и красивейшим городом Кавказа – «Багдадом Кавказа», как его именовали в то время.

Названная Ибн Мискавейхом дата может иметь отношение лишь к самому началу похода. По свидетельству другого хрониста – сирийского историка XIII века Абу-л-Фараджа, или Бар-Гебрея, поход на Бердаа состоялся в 333 году хиджры, и эта дата признается более точной. Во всяком случае военные действия затянулись на год [68]68
  Об этом сообщает современник событий арабский хронист ал-Макдиси (Бейлис В.М.Народы Восточной Европы в кратком описании Мутаххара ал-Макдиси (X век) // Восточные источники по истории народов Юго-Восточной и Центральной Европы. Т. 2. М., 1969. С. 309). Другой современник событий, армянский историк Моисей (Мовсес) Каганкатваци, сообщает о полугодовом владении руссами Бердаа.


[Закрыть], а покинули Бердаа русские только в самом конце лета или осенью 945 года [69]69
  Относительно точную датировку пребывания руссов в Бердаа можно установить, исходя из показаний Ибн Мискавейха (и следующего за ним Ибн ал-Асира). После продолжительных военных действий правитель Аррана Марзбан Ибн Мухаммед вынужден был уйти на юг для борьбы с хамданитами. Однако вскоре предводителю хамданитов пришло письмо от эмира Мосула Насира ад-доулы с известием о смерти вождя турок Тузуна (годом ранее захватившего Багдад) и повелением немедленно идти на соединение с ним для последующего похода на Багдад. Смерть Тузуна точно датируется мухарремом 334 г. х., т. е. августом—сентябрем 945 г., однако Марзбан, возможно, не сразу узнал о ней. (Показательно, что в рассказе о его пребывании на юге упоминается необычное природное явление – выпадение снега.) Затем Марзбан смог вернуться к Бердаа; руссы же покинули город до его возвращения (см.: Бартольд В.В.Арабские известия о русах. С. 847). Это делает бессмысленной попытку Н.Я. Полового (см.: О дате второго похода…; он же.О маршруте похода русских на Бердаа и русско-хазарских отношениях в 943 г. // Византийский временник. Т. 20. М., 1961. С. 90—105) датировать поход на Бердаа 943 г.


[Закрыть]. В отличие от предшествующих набегов на прикаспийские области, руссы на этот раз действовали не в одиночку, но в союзе с другими народами – в частности, с аланами и лезгами (лезгинами) (информация Бар-Гебрея). И те, и другие были известны в то время как союзники хазар, и это дает основание полагать, что и поход на Бердаа был заранее согласован с хазарами ^{76} . [70]70
  Писавший во второй половине XII в. персидский поэт Низами Гянджеви, в поэме которого «Искандер-наме», как полагают, также отразились воспоминания о походе руссов на Бердаа, прямо называет в числе союзников руссов хазар, а также алан и буртасов (?) (Низами.Искандер-Намэ / Перев. К. Липскерова. Т. 1. Баку, 1953. С. 363; ср.: Дорн Б.А.Каспий. С. 501).


[Закрыть]Вероятно, руссы прошли на Каспий из Азовского моря по Дону, затем по волжско-донской переволоке и далее вниз по Волге, мимо хазарской столицы Итиль (этот путь был хорошо знаком руссам, которые пользовались им и раньше, во время своих прежних нападений на прикаспийские области). Поднявшись вверх по течению Куры, руссы столкнулись с войсками Марзбана Ибн Мухаммеда.

Захватив Бердаа, руссы поначалу постарались не ссориться с местным населением, потребовав от него лишь покорности. «Единственное, чего мы желаем, это власти, – передает слова руссов Ибн Мискавейх. – На нас лежит обязанность хорошо относиться к вам, а на вас – хорошо повиноваться нам». Однако «хорошо повиноваться» у жителей Бердаа не получилось. Постоянные стычки с мусульманскими войсками ожесточили руссов, и дело кончилось тем, что почти все мужское население города было перебито, за исключением немногих убежавших или сумевших выкупить себя за большие деньги. По сведениям Бар-Гебрея, всего в городе было убито 20 тысяч мужчин. Что же касается женщин и подростков, то все они оказались в руках руссов, которые «прелюбодействовали с теми и другими и поработили их». «Они… издевались над мусульманами и насильничали над их харимами, как никогда еще не делали этого никакие язычники», – сокрушался арабский хронист ал-Макдиси, писавший в 966 году. Неоднократные попытки Марзбана отбить город не приносили результатов: руссы с легкостью одерживали верх над его войском. Ибн Мискавейх, как и другие мусульманские авторы, отмечал силу, храбрость и мужество руссов, их пренебрежение к смерти. «Они не знают бегства, – писал он, – не убегает ни один из них, пока не убьет или не будет убит». Руссы совершали рейды и в соседние области, разорив, в частности, город Марагу, отстоящий довольно далеко от Бердаа. Наконец в одной из стычек Марзбану удалось заманить руссов в засаду; тогда погибли 700 человек из них, включая и их «начальника», вождя войска. После этого руссы отступили в город, однако мусульманам по-прежнему не удавалось одолеть их. К тому же вторжение в южный Азербайджан хамданитов заставило самого Марзбана отойти на юг, оставив против руссов лишь часть своего войска. По словам Ибн Мискавейха, наибольший ущерб причинили руссам даже не вражеские воины, а непривычная для них пища: они набросились на созревшие в местных садах фрукты, и по этой причине среди них началась эпидемия (по сведениям ал-Макдиси, холеры), унесшая множество жизней. Другую версию случившегося привел армянский историк X века Мовсес Каганкатваци, проведший всю свою жизнь по соседству с Бердаа. По его словам, «женщины города, прибегнув к коварству, стали отравлять руссов; но те, узнав об этой измене, безжалостно истребили» их ^{77} . [71]71
  Не исключено, что слухи об этом отравлении руссов дошли и до греческого автора Жития св. Василия Нового, сообщившего, что руссы, напавшие на Константинополь в 941 г., «перемерли по дороге от страшного расслабления желудка» (см. выше).


[Закрыть]

Когда руссы наконец убедились, что удержаться в Бердаа им не удастся, они решили оставить город. «Вышли они однажды ночью из крепости… – завершает свое повествование Ибн Мискавейх, – положили на свои спины всё, что могли, из своего имущества, драгоценностей и прекрасного платья, остальное сожгли. Угнали женщин, юношей и девушек столько, сколько хотели, и направились к Куре». Здесь, на Куре, под охраной особого отряда стояли наготове суда руссов, на которых они приплыли на Каспий. «Люди Марзбана были слишком слабы для того, чтобы преследовать их и отнять у них то, что было с ними». Погрузившись на корабли, руссы уехали «прежним путем». Так «Бог спас мусульман от дела их».

Трудно сказать, как сложилась дальнейшая судьба руссов и сумели ли они добраться домой и привезти на родину все те богатства, которые захватили в разграбленном ими городе. («И вот погубил всех их Аллах при помощи холеры и меча», – писал ал-Макдиси, но насколько можно доверять его сообщению, неясно.) Как мы уже знаем, с осени 944 года внешнеполитическая ситуация в Восточной Европе в очередной раз изменилась, русско-хазарский союз сменился враждой, а значит, у руссов – захоти они воспользоваться для возвращения прежним путем по Волге – должны были возникнуть серьезные затруднения. Стоит напомнить, что несколькими десятилетиями ранее, в 912—914 годах, руссы уже разоряли прикаспийские области Гиляна, Дейлема, Табаристана и Азербайджана; тогда они, по согласованию с правителем Хазарии, выбрали для возвращения путь по Волге, но в Итиле, столице Хазарии, были истреблены мусульманской гвардией хазарского царя, состоявшей в основном из хорезмийцев. Наверное, тот опыт не прошел бесследно, и руссы постарались не повторить ошибки своих предшественников. Возможно, они воспользовались иным маршрутом – например, через земли своих союзников алан. Во всяком случае, в последующие десятилетия, до разгрома Хазарского каганата в середине 60-х годов X века русским князем Святославом Игоревичем, путь по Волге был для руссов закрыт. Последний хазарский царь Иосиф ставил себе это в особую заслугу. «Я охраняю устье реки (Волги. – А.К.),– писал он в 50-е годы X века, – и не пускаю руссов, приходящих на кораблях, приходить морем, чтобы идти на исмаильтян (мусульман. – А.К.)…Я веду с ними войну. Если бы я их оставил в покое на один час, они уничтожили бы всю страну исмаильтян до Багдада…» ^{78}

Судя по восстанавливаемой нами хронологии событий, руссы – если, конечно, их путь лежал в Киев, а не в какие-то другие, более близкие к Кавказу области, например, Тьмуторокань, – могли появиться в русских пределах не раньше поздней осени 945 года. Застали ли они в живых Игоря или же оказались здесь уже после его несчастной гибели в Древлянской земле, – этого мы не знаем тоже. Но во всяком случае, русские источники ни словом не обмолвились о походе на Бердаа, равно как и о других войнах руссов на Каспии, и это, между прочим, служит одним из аргументов в пользу того, что походы эти вообще не имели отношения к киевским руссам [72]72
  В историографии получила распространение гипотеза, согласно которой русское войско в походе на Бердаа возглавлял не кто иной, как воевода Свенельд, и именно этим объясняются богатства, скопленные «отроками» Свенельда, которым так позавидовала дружина Игоря. Однако гипотеза эта основывается на датировке похода на Бердаа 943—944 годами, что неверно. Полное молчание русских летописей о походе руссов на Каспий также свидетельствует не в пользу данного предположения.
  См.: Половой Н.Я.О маршруте похода русских… С. 103—105; Артамонов М.И.Воевода Свенельд // Культура Древней Руси. М., 1966; и др. Впервые эту гипотезу выдвинул еще в 1896 г. М. Тебеньков (Древнейшие сношения Руси с прикаспийскими странами и поэма Низами «Искандер-Намэ» как источник характеристики этих сношений. Тифлис, 1896. С. 67: автор ссылался на кажущееся весьма сомнительным сходство в именах мифического предводителя руссов в поэме Низами – Кинтала – и Свенельда).


[Закрыть].**

Что же касается тех областей Азербайджана, которые были разорены руссами, и прежде всего самого Бердаа, то они так и не смогли полностью оправиться от этого страшного удара. Вскоре после нашествия правители Аррана перенесли свою столицу в расположенную неподалеку Гянджу, а уже к рубежу XII—XIII веков географы описывали Бердаа как незначительное селение, окруженное развалинами – свидетелями былого величия «Багдада Кавказа»…

Глава третья.
ДРЕВЛЯНСКАЯ МЕСТЬ

^{На рис. – византийская золотая сережка с изображением птиц. X—XI века.} 

Завершая рассказ о второй русско-византийской войне и заключении мирного договора с греками, летописец, несколько некстати, сообщает: «Игорь же начал княжить в Киеве, мир имея ко всем странам…» Некстати потому, что киевское княжение Игоря уже подходило к концу. «…И приспе осень, и нача мыслити на древляны, хотя примыслити большую дань». Как когда-то для Олега, осень стала для Игоря не просто временем года, но предвестием близкой смерти [73]73
  Очень похоже в «Повести временных лет» описывается последний год жизни князя Олега, предшественника Игоря (Олег «живяше… мир имея ко всем странам, княжа в Киеве. И приспе осень…»: ПСРЛ. Т. 38. С. 22; ПСРЛ. Т. 2. Стб. 28). Текстологическая зависимость между двумя этими рассказами несомненна. Но очевидно, что источником рассказа о смерти Олега был рассказ о смерти Игоря, а не наоборот, поскольку и в предшествующем рассказе о походе Олега на Царьград прослеживается влияние летописного рассказа о первом походе Игоря (представляющего собой, напомню, перевод соответствующего греческого текста).


[Закрыть].

Между тем осень, и именно поздняя осень, – это еще и время традиционного княжеского «полюдья» – ежегодного объезда князем подвластной ему территории, во время которого происходил сбор дани – своеобразный ритуал «кормления» князя и его дружины. «Кормление» это понималось поначалу вполне буквально: оно символизировало единение князя с подвластной ему землей, подтверждало неразрывность связи между ними. «Зимний и суровый образ жизни… росов таков, – писал всеведущий Константин Багрянородный. – Когда наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты (князья. – А.К.)выходят со всеми росами (здесь: дружиной. – А.К.)из Киева и отправляются в полюдия (император-писатель использовал славянское слово: πoλύδια. – А.К.),что именуется “кружением”…» А далее он назвал и те земли («славинии»), куда отправляются князья, и первой упомянул землю древлян: «…а именно – в славинии вервианов (древлян. – А.К.),другувитов (дреговичей. – А.К.),кривичей, севериев (северян. – А.К.)и прочих славян, которые являются пактиотами (данниками или, точнее, младшими союзниками. – А.К.)росов. Кормясь там в течение всей зимы, они снова, начиная с апреля, когда растает лед на реке Днепр, возвращаются в Киев» [74]74
  Константин.С. 50—51. Попытку точной реконструкции полюдья киевских князей по данным Константина Багрянородного предпринял Б.А. Рыбаков (Смерды // История СССР. 1979. № 2. С. 38-44; он же.Киевская Русь… С. 316—325). Отмечу, однако, что исследователь включает в область «большого полюдья» только те четыре племени, которые прямо названы Константином, между тем как император-писатель говорит также о «прочих славянах, которые являются пактиотами росов».


[Закрыть].

Древлянская земля располагалась к западу от Киева, по течению рек Тетерев, Уж, Случь. Сюда, по летописи, и направился Игорь вместе со своей дружиной.

Когда это произошло? Древлянский поход Игоря и его гибель в Древлянской земле стали сюжетом отдельной статьи «Повести временных лет», обозначенной, однако, тем же 6453 годом, что и предыдущая статья с текстом русско-византийского договора. Согласно принятому в Византии сентябрьскому стилю счета лет, 6453 год соответствовал сентябрю 944 – августу 945 года; согласно мартовскому, принятому в древней Руси, – марту 945-го – февралю 946-го. Какой из двух стилей использован в данной летописной статье, сказать трудно, а потому историки по-разному называют дату произошедших в Древлянской земле трагических событий. Зная, что русско-византийский договор был заключен осенью 944 года (предположительно, в сентябре—октябре, до окончательного закрытия навигации на Черном море), можно, наверное, предположить, что Игорь, дождавшись возвращения своих послов из Царьграда, принеся клятву перед греческими послами и отпустив их домой с богатыми дарами, покинул Киев в ноябре того же 944 года и погиб поздней осенью или зимой 944/45 года. Эта датировка принимается многими современными исследователями. Однако слишком уж малый срок оставлен для нее в летописи. Особенно если учесть слова летописца о том, что Игорь «начал княжить в Киеве, мир имея ко всем странам», – для того, чтобы эта фраза приобрела хоть какой-то смысл, требуется время. Да и «приспе осень» – это все-таки начало осени, а ведь начало или даже б ольшую часть осени 944 года заняли переговоры Игоря с греками. Так что скорее речь должна идти о более позднем времени. Основываясь на показаниях летописи (а других источников в нашем распоряжении все равно нет [75]75
  А.В. Назаренко находит возможным датировать гибель Игоря временем после 946 г., привлекая данные формуляра обращения к русским князьям из книги «О церемониях» Константина VII Багрянородного. Здесь в качестве образца заголовка послания к правителям Руси приведен следующий заголовок: «Послание Константина и Романа, христолюбивых василевсов ромеев, к архонту Росии» (глава II, 48). Если имеются в виду Константин VII и его сын Роман II, ставший соправителем отца, по Назаренко, 22 марта 946 г., то реальное послание, использованное в формулярнике в качестве образца, было отправлено после этой даты. А раз оно адресовано не «архонтиссе», а «архонту Росии», то, делает вывод исследователь, «архонт» росов – Игорь – был к тому времени еще жив (Назаренко А.В.Древняя Русь на международных путях. Междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IX—XII вв. М., 2001. С. 261—263). Дата коронации Романа II устанавливается Назаренко, главным образом, по актовым материалам, согласующимся, по его мнению, с не вполне ясным указанием византийского хрониста Иоанна Скилицы, сообщившего, что Константин «возложил венец» на своего сына на Пасху то ли 945-го, то ли 946-го, то ли (наименее вероятно) 948 г. (там же. С. 223—227). Но в источниках имеется точная дата провозглашения Романа соправителем отца, приведенная сирийским хронистом Яхъей Антиохийским, – воскресенье 23 февраля 945 г. (Розен В.Р.Император Василий Болгаробойца… С. 085). Эта дата вполне согласуется с показаниями Скилицы. Дело в том, что 23 февраля в 945 г. пришлось на первое воскресенье Великого поста, и, поскольку собственно венчание на царство во время Великого поста невозможно, церемония «возложения венца» и должна была проходить по его завершении, а именно на Пасху того же года (т. е. 6 апреля 945 г.). Г.Г. Литаврин, также проанализировавший данные формулярника книги «О церемониях», пришел к совершенно другому выводу: в формуляре послания к «архонту Росии» имеется в виду другая пара императоров – Константин Багрянородный и Роман I Лакапин, т. е. действительное послание, ставшее образцом для формулярника, относится ко времени, когда Роман Лакапин стал соправителем озоего зятя Константина, но еще не занял первого места в иерархии императоров, т. е. к 920—922 гг. (Литаврин Г.Г.Византия, Болгария, Древняя Русь… С. 66—68). Но, наверное, нельзя исключать и того, что формуляр послания может отражать грамоту, адресованную действительному «архонту Росии» после смерти Игоря – Святославу, формально являвшемуся киевским князем. В любом случае приходится констатировать, что данные формулярника не могут быть использованы для пересмотра традиционной даты гибели Игоря.
  Не является датирующим и упоминание Игоря в трактате «Об управлении Империей» того же Константина Багрянородного (Константин.С. 45), как иногда считают: во-первых, потому что об Игоре как об «архонте Росии» здесь говорится в прошедшем времени, а во-вторых, потому что мы не знаем, к какому времени относится написание 9-й главы трактата («О росах…»), в котором имеется это упоминание.


[Закрыть]) и исходя из «мартовской» датировки второй летописной статьи 6453 года, гибель Игоря в Древлянской земле с наибольшей вероятностью следует датировать осенью 945-го или зимой 945/46 года. Эту дату мы и примем, помня, однако, о ее условности и относительности.

Древлянский поход с самого начала не был похож на обычное княжеское «полюдье». По летописи, в Древлянскую землю князя толкнула его дружина, позавидовавшая богатству и роскоши «отроков», то есть дружинников, слуг, Свенельда, воеводы Игоря. «В се же лето, – сообщает летописец, – сказала дружина Игорю: “Отроки Свенельдовы изоделись суть оружием и порты (одеждами. – А.К.),а мы наги. Пойди, княже, с нами в дань; да и ты добудешь, и мы”. И послушал их Игорь…» ^{{79} ,} [76]76
  В позднейшей Устюжской летописи XVII в. жалобы Игоревых «боляр» переданы несколько иначе: «Княже, отроки Свенельдовы изоделись суть коньми, и оружием, и всяким доспехом, и порты полны, а мы наги, не конны и не оружны; пойди, княже, с нами…» (ПСРЛ. Т. 37. С. 58, 19). Для X в. термин «отроки», очевидно, подразумевает младшую дружину князя или, в данном случае, княжеского воеводы (см.: Горский А.А.Древнерусская дружина. М., 1989. С. 51-52).


[Закрыть]

Какое отношение к древлянским делам имел Свенельд, мы уже знаем. Как следует из показаний Новгородской Первой летописи младшего извода, недовольство Игоревой дружины вызвал прежде всего тот факт, что Свенельду ранее была передана дань с Древлянской и Уличской земель («Се дал единому мужу много…»). Если пользоваться терминологией западноевропейского Средневековья, речь, очевидно, шла о ленном пожаловании, то есть о передаче Свенельду права на сбор дани с определенной территории в знак его выдающихся заслуг перед князем. В Западной Европе такие пожалования передавались по наследству, что, собственно, и стало правовой основой феодализма. Кажется, именно так – как наследственное пожалование – расценивали передачу древлянской дани потомки Свенельда. Во всяком случае, один из них позднее проявит недвусмысленный интерес к Древлянской земле. Известно, что появление здесь в середине 70-х годов X века Свенельдова сына Люта будет воспринято тогдашним древлянским князем Олегом Святославичем как прямой вызов и покушение на его власть: Олег убьет Люта сразу же после того, как узнает, чей сын оказался перед ним. Но сам Свенельд, судя по летописи, за древлянскую дань не держался и после смерти Игоря на нее не претендовал. Возможно, он удовлетворился переданной ему же данью с уличей (может быть, как раз в качестве компенсации за отобранную древлянскую дань?); возможно, имелись какие-то иные причины, о которых нам ничего не известно.

Однако весь пафос летописного рассказа – в том, что именно Игорь – а вовсе не Свенельд и не Игорева дружина – нарушил неписаные законы княжеского «полюдья», проявив жадность – качество, не достойное князя и, более того, подрывающее основы его власти. Игорь «нача мыслити на древляны, хотя примыслити б ольшую дань», – само начало рассказа о древлянских делах предлагает нам такую версию событий, которая как будто и не предусматривает зловещей роли дружины или, во всяком случае, не придает ей решающего значения. Далее же летописец подробно рассказывает о том, как Игорь, «послушав» дружину, «иде в Дерева (то есть в Древлянскую землю. – А.К.)в дань»: «и примыслил к первой дани (то есть прибавил к прежней дани. – А.К.),и насилие творили им мужи его». Взяв дань, Игорь отправился обратно в Киев, но на полпути передумал. «Когда же он возвращался назад, размыслив, сказал дружине своей: “Идите с данью домой, а я возвращусь – похожу и еще”. Пустил дружину свою домой, с малой же дружиной (в оригинале Лаврентьевского списка: «с малом же дружины», то есть с небольшим числом воинов, остатком дружины. – А.К.)возвратился, желая большего именья (богатства. – А.К.)».

Мы не знаем, было ли нарушением обычая уже само вступление Игоря в Древлянскую землю – которую при такой трактовке событий, возможно, еще раньше него посетил с той же целью Свенельд; или же – что кажется более вероятным – «примышление» дани состояло в повторном возвращении Игоря в пределы древлян, уже подвергшиеся его собственному «полюдью». Сам Игорь, по-видимому, чувствовал себя в полной безопасности, почему и отослал б ольшую часть дружины в Киев. Но древляне восприняли его возвращение как нарушение обычая, договоренности, существовавшей между ними. Они готовы были выплатить дань, то есть предоставить обычный ежегодный «корм» князю и его людям, – но именно как добровольное исполнение взятых на себя обязательств. И если поначалу они встретили Игоря как «своего» князя, соединенного с ними узами взаимного договора, подтвержденного ритуальным «кормлением», то теперь, по исполнении этого ритуала, Игорь потерял статус «своего», превратился для древлян в «чужого», в «хищника», не защищенного никаким обычаем.

Древлянская земля была самостоятельна во внутренних делах, управлялась своими князьями; с Киевом древляне находились в договорно-подчиненных отношениях (являлись «пактиотами росов», по терминологии Константина Багрянородного). Они были покорены еще Олегом, установившим дань с них «по черне куне», то есть по шкурке куницы, причем дань эта считалась «тяжелой». (Иные случаи летописец оговаривал специально: так, дань, возложенная тем же Олегом на северян, названа «легкой»; древлян же Олег, по выражению летописца, «примучил» ^{80} .) Впоследствии, после смерти Олега, древляне вышли из-под повиновения Киеву («затворились от Игоря»), и Игорю пришлось вновь воевать с ними. Как мы знаем, Игорь одолел древлян и возложил на них дань, «больше Олеговой». История взаимоотношений полян и древлян вообще изобилует крутыми поворотами. Известно, что некогда древляне претендовали на господствующее положение в Среднем Поднепровье и на какое-то время подчинили себе полян. «По сих же летах… обидимы были (поляне. – А.К.)древлянами и иными окольными», – свидетельствует киевский летописец, относя это событие к стародавним временам, последовавшим за смертью основателя Киева легендарного Кия и его братьев ^{81} . Теперь древлянские старейшины вспомнили о собственных «обидах».

«Услышали же древляне о том, что опять идет (Игорь. – А.К.),– продолжает свой рассказ летописец, – и надумали с князем своим Малом [77]77
  Имя древлянского князя – Мал – приведено во всех списках «Повести временных лет» и в большинстве других летописей. Однако польский историк XV века Ян Длугош, пользовавшийся русскими летописями, в том числе и не дошедшими до нашего времени, по-другому называет его имя – Нискина (Nyszkina). Это имя читается и в некоторых позднейших русских сочинениях – но, кажется, лишь тех, которые испытали влияние польской историографии.


[Закрыть] <sup>, [78]78
  Щавелева Н.И.Древняя Русь в «Польской истории» Яна Длугоша (Книги I—VI): Текст, перевод, комментарий / Под ред. и с доп. А.В. Назаренко. М., 2004. С. 79, 226—227 (перевод). То же имя в украинской Густынской летописи (ПСРЛ. Т. 40. СПб., 2003. С. 33), а также в позднейшей обработке летописного рассказа о княгине Ольге (Ромодановская Е.К.Неизвестная обработка преданий ранней летописи в рукописи XVII в. (о княгине Ольге) // Источниковедение и краеведение в культуре России. К 50-летию служения С.О. Шмидта Историко-архивному институту. М., 2000. С. 130). Мацей Стрыйковский, пользовавшийся как русскими, так и польскими источниками, называет древлянского князя «Низкиня или Мальдит» (Stryjkowski М.Kronika polska, litewska, zmodska i wszystkiej Rusi. Warszawa, 1980. T. 1. S. 117, 118). В Иоакимовской летописи: «Мал, сын Нискинин» (Татищев.Т. 1. С. 111). Основываясь на чтении Длугоша (но не точном, а в одном из вариантов: Miskina), А.А. Шахматов предположил, что древлянским князем, убийцей Игоря, был упомянутый ниже в летописи сын Свенельда Мстиша (Мстислав) Свенельдич, он же Лют, из чего вытекает ряд других гипотетических построений исследователя (см.: Шахматов Л.А.Разыскания… С. 340—378). В настоящее время гипотеза А.А. Шахматова признается несостоятельной. Однако удовлетворительного объяснения имя Нискины не получило. Согласно предположению А. Поппэ, оно представляет собой найденный польским хронистом смысловой эквивалент русскому имени Мал (Поппэ А.В.Родословная Мстиши Свенельдича//Летописи и хроники. 1973. М., 1974. С. 64—91). Может быть, появление этого имени каким-то образом связано с преданиями вокруг волынского села Низкеничи (близ Владимира-Волынского), принадлежавшего с XIV в. роду Киселей, которые считали своим предком некоего Светолда (Свенельда?), киевского воеводу времен Святослава и Владимира Святого (см.: Бугославский Г.К.Киевский воевода Адам Кисель и выстроенная им в с. Низкеничах, Владимир-Волынского уезда, церковь // Сборник статей в честь графини П.С. Уваровой. М., 1916. С. 240—241)? Известно, что Длугош использовал волынские материалы при написании своей «Истории».


[Закрыть]</sup>: “Если повадится волк к овцам, то вынесет все стадо, если не убьют его. Так и этот: если не убьем его, то всех нас погубит”. И послали к нему, говоря: “Почто идешь опять? Забрал уже всю дань”. И не послушал их Игорь. И, выйдя из града Искоростеня (возможно другое прочтение: «из Коростеня». – А.К.),убили древляне Игоря и дружину его, потому что было их мало. И погребен был Игорь, и есть могила его у Искоростеня града в Древлянской земле и до сего дня».

Сравнение Игоря с «волком», «хищником» – очень показательно. В его столкновении с древлянами отразилось столкновение двух начал в становлении Древнерусского государства, двух различных взглядов на суть княжеской власти вообще и ежегодное княжеское «полюдье» в частности. Древляне видели в последнем прежде всего исполнение ритуала. «Кормление» князя и его дружины было регламентировано обычаем и потому законно; при соблюдении установленных обычаем норм князь и пришедшая с ним дружина пребывали в полной безопасности. Игорь же подошел к тому же «полюдью» с иной стороны, увидел в нем прежде всего средство обогащения, способ удовлетворить растущие запросы дружины. Два эти подхода – традиционный, отживающий свое, и новый, условно говоря, «государственный», – оказались несовместимы, что и привело к трагической развязке.