Текст книги "Княгиня Ольга"

Автор книги: Алексей Карпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

Посольство Ольги, несомненно, должно было заинтересовать германского короля. Недаром названный Великим, Оттон I приложил много усилий для пропаганды христианства среди соседних с Германией «варварских», то есть прежде всего славянских, племен. Примечательно, что известие о русском посольстве в Хронике Продолжателя Регинона оказалось в окружении известий о походах короля против полабских славян – вагров, ободритов, ротарей и других. Первая большая немецко-славянская война длилась несколько лет – с середины 950-х до начала 960-х годов – и отличалась крайним ожесточением. В своей восточной политике Отгон с самого начала сделал ставку не только на меч, но и на крест, понимая то и другое как два неотъемлемых атрибута утверждения своей власти и стремясь к насильственному истреблению язычества и насаждению христианства в славянских землях. Еще в 948 году по его инициативе были учреждены две епископии – в Хафельберге и Бранденбурге – специально для проповеди христианства среди язычников-славян. С середины 950-х годов едва ли не главным делом своей жизни Отгон считал открытие архиепископской кафедры в Магдебурге – городе на Эльбе (Лабе), немецко-славянском пограничье, – также исключительно для того, чтобы привести «соседний народ славян к почитанию христианской веры». (Магдебургское архиепископство было открыто только в 968 году, но на то имелись свои внутренние причины, никак не связанные с успехами восточной политики Отгона.) Стоит сказать о том, что еще в 955 году король получил официальное разрешение тогдашнего папы Агапита II «устраивать епископии так, как ему заблагорассудится» ^{267} . Возможность учреждения еще одной миссийной епархии – даже принимая во внимание удаленность Киевского государства от Германии – должна была восприниматься им как новый шаг на пути к всеобщему торжеству христианства, то есть к исполнению своей миссии, как он ее понимал.

После выдающейся победы над венграми летом 955 года Оттон I приобрел славу великого защитника христианства и безусловно первого среди монархов Запада. С этого времени его почти официально стали именовать императором,хотя до коронации в Риме оставалось еще несколько лет. Ольга не единственной среди правителей европейских стран направляла к нему своих послов. «Приобретший благодаря многократным победам славу и известность», Оттон «стал вызывать страх и вместе с тем благосклонность к себе многих королей и народов, – писал младший современник и биограф императора немецкий хронист Видукинд Корвейский. – Ему приходилось поэтому принимать различных послов, а именно от римлян, греков и сарацин, и получать через них дары разного рода… и окрестные христиане все возлагали на него свои дела и чаяния» ^{268} . Вот и Ольга решила обратиться со своими «чаяниями» к германскому королю – уже почти императору, – надеясь добиться от него того, что так и не смогла получить в Царьграде.

Русские послы встретились с Отгоном осенью или в начале зимы 959 года – кажется, не ранее октября—ноября ^{269} , но во всяком случае, еще до наступления Рождества (25 декабря). Это произошло в одной из королевских резиденций – скорее всего, во Франкфурте на Майне, где король встречал Рождество 959 года. «Радушно приняв» послов русской княгини, король «с великой радостью согласился на их просьбу», – записывал позднее саксонский хронист ^{270} .

Там же, во Франкфурте, состоялось и поставление епископа «для народа ругов». Им стал некий Либуций, монах из обители Святого Альбана близ Майнца. Этот монастырь был особенно дорог королю Отгону, который не оставлял его своими заботами и вниманием: всего двумя годами раньше здесь был погребен его старший сын Лиудольф, скончавшийся в Италии. Аббатом монастыря Святого Альбана считался архиепископ Майнцский Вильгельм – между прочим, тоже сын Отгона I, только внебрачный. Правда, Вильгельм находился в определенной оппозиции отцу, и именно по церковно-политическим вопросам (он возражал против планов учреждения Магдебургского архиепископства, видя в этом ущемление своих интересов). Как он отнесся к назначению одного из своих монахов епископом «ругов», неизвестно. Во всяком случае, рукополагал Либуция не он, а архиепископ Гамбургский и Бременский Адальдаг – также человек очень влиятельный в церковных кругах, один из ближайших советников короля, постоянно пребывавший при его дворе. В делах миссионерских Адальдаг проявлял особое рвение. В отличие от Вильгельма, он всецело поддерживал усилия короля по насаждению христианства среди «варваров»: именно в те годы, когда Адальдаг возглавлял кафедру в Гамбурге, были открыты три епархии, предназначенные для язычников-данов. Адальдаг считался викарием папы в странах Северной Европы; он был наделен особым правом назначать по своему усмотрению, без согласования с папой, епископов не только для Дании, но и для других «северных» народов. Надо полагать, что это право и было реализовано им и королем Отгоном во Франкфурте [194]194
  Историки нередко выражали недоумение по поводу того факта, что Ольга обратилась с просьбой об учреждении епархии к королю, а не к папе, в компетенции которого казалось бы находился этот вопрос. Как видим, это не вполне так: часть полномочий папа официально передал своему викарию в Германии. «…Если киевская княгиня обратилась по церковным делам не в Рим, а к германскому королю, – разъясняет А. В. Назаренко, – то это свидетельствует лишь о том, что на Руси хорошо знали церковно-политическую ситуацию на христианском Западе и отчетливо понимали, кто не только имел юридическое право на учреждение новой кафедры, но и располагал для этого реальными практическими ресурсами» (См.: Назаренко А.В.Древняя Русь… С. 295.).


[Закрыть].

Однако Либуций задержался в Германии более чем на год. Чем это было вызвано, мы не знаем. Автор Хроники выразился по этому поводу весьма туманно: поездке Либуция на Русь «помешали какие-то задержки». Возможно, новопоставленный епископ страшился далекого и опасного путешествия в неведомую и дикую страну, населенную, по слухам, народом «грубым, свирепым видом и неукротимым сердцем», и сам искал повод для того, чтобы повременить с отъездом; возможно, вмешалась политика, какие-то неведомые нам высшие интересы Оттона Великого, заставившие его придержать прелата на родине [195]195
  Согласно гипотезе А.В. Назаренко, известие о поставлении «русского» епископа вызвало резкий конфликт между Германией и Византийской империей, и Оттон I попытался использовать «русский вопрос» как козырную карту в дипломатической игре и средство давления на императора Романа II. Именно этим объясняется задержка с отправлением Либуция на Русь; только после того, как стало ясно, что примирение с Византией невозможно, епископ (уже Адальберт) выехал в Киев (Назаренко А.В.Древняя Русь… С. 303—308; см. также работы, названные в прим. 23). Исследователь обнаруживает следы немецко-византийского конфликта ок. 960 г., т. е. именно тогда, когда и произошло назначение Либуция на Русь. Однако когда начался этот конфликт, мы не знаем. Более естественным кажется предположение, что этот немецко-византийский конфликт, причины которого нам неизвестны (скорее всего, его корни надо искать в итальянской политике Отгона I), напротив, побудил русскую княгиню Ольгу обратиться к правителю Германии как к политическому противнику и антагонисту императора Константина VII, с которым она в тот момент находилась также в неприязненных отношениях.


[Закрыть]. Но очень может быть, что все объяснялось проще: вскоре после поставления Либуций заболел, и это не дало ему возможности отправиться в путь. Через год с небольшим, 15 февраля 961 года, он скончался, и существовавшая лишь в проекте «русская» миссийная кафедра оказалась вакантной.

Вскоре был найден новый кандидат. Им, «по совету и ходатайству» архиепископа Вильгельма Майнцского (к этому времени уже примирившегося с отцом), стал тот самый Адальберт, который признается автором продолжения Хроники Регинона. Следовательно, весь дальнейший рассказ о судьбе латинской миссии на Русь принадлежит главному действующему лицу развертывавшихся событий.

Назначение на Русь было воспринято Адальбертом с явной обидой, которую он даже не пытался скрыть. «Хотя Адальберт и ждал от архиепископа лучшего и ничем никогда перед ним не провинился, – писал он о себе в третьем лице, – он должен был отправляться на чужбину». Впрочем, новопоставленный епископ получил полную поддержку со стороны короля Оттона, и это, несомненно, отчасти утешило его. Материальное обеспечение миссии также оказалось на высоте, что Адальберт не преминул отметить. «С почестями назначив его епископом народу ругов, – продолжает он, – благочестивейший король, по обыкновенному своему милосердию, снабдил его всем, в чем тот нуждался».

Епископ Адальберт сыграл важную роль в судьбе княгини Ольги, а потому есть смысл сказать о нем хотя бы несколько слов.

Как полагают, он происходил из знатного саксонского рода и в 50-е годы X века служил в качестве нотария (писца) в канцелярии короля Оттона I. Около этого времени он стал монахом старейшего в Германии монастыря Святого Максимина в Трире. Этот монастырь отличался особой строгостью жизни и неукоснительным соблюдением всех предписаний устава святого Бенедикта Нурсийского. Источники говорят об Адальберте как о муже «высокой святости» [196]196
  Слова немецкого хрониста XI века Адама Бременского (II, 15), повторенные затем Гельмольдом, автором XII в. (Гельмольд.Славянская хроника/ Перев. Л.В. Разумовской; отв. ред. В.Д. Королюк. М., 1963. С. 53).


[Закрыть], однако насколько эти качества проявились во время его путешествия на Русь, неизвестно. Он был, несомненно, человеком весьма начитанным, высокообразованным, книжным. После своего возвращения из Руси в 962 году он вновь окажется в составе придворной капеллы, на этот раз короля Отгона II, сына и соправителя Отгона Великого. В начале 966 года Адальберт получит под свое начало Вайсенбургское аббатство (в междуречье Рейна и Мозеля), а осенью 967 года будет сопровождать Отгона II в Италию. Здесь в октябре 968 года произойдет его назначение первым архиепископом Магдебургским, и эту кафедру он будет занимать до самой своей смерти 20 июня 981 года ^{271} .

Когда Адальберт выехал на Русь, мы опять-таки точно не знаем. Похоже, что он присутствовал в мае того же 961 года на съездах германской знати в Вормсе и Аахене, где германским королем и соправителем отца был провозглашен юный Отгон II (сообщения об этих съездах читаются в Хронике сразу же за известием о рукоположении Адальберта). Вскоре после этого Отгон Великий отправился в Италию – за императорской короной, которой и был увенчан в Риме 2 февраля 962 года. Восточные дела на время отошли для него на второй план. Возможно, это обстоятельство неблагоприятно сказалось на судьбе Адальберта, который не мог рассчитывать на внимание и поддержку как самого короля, так и его канцелярии.

Путь Адальберта лежал через чешские земли. Известно, что по дороге на Русь он побывал в Либице, столице Зличанского княжества (в Средней Чехии), где совершил обряд конфирмации над сыном местного князя Славника Войтехом, которому дал свое имя ^{272} . (Впоследствии Адальберт-Войтех станет епископом Пражским и одним из почитаемых католических святых.) Вероятно, Адальберт воспользовался хорошо известным торговым маршрутом на Русь – через Регенсбург, Прагу, Краков (также принадлежавший в то время Чехии) и «Червенские грады» (Волынь). К осени 961 года он и его спутники должны были достигнуть Киева.

К великому огорчению историков, Адальберт ничего не сообщает о своем пребывании в столице Руси. Из его Хроники известно лишь о результатах поездки – а они оказались плачевными. Латинская миссия на Русь завершилась крахом. Уже зимой или в начале весны следующего, 962 года ему и его спутникам пришлось спешно покинуть Киев. «Адальберт, назначенный епископом к ругам, вернулся, не сумев преуспеть ни в чем из того, чего ради он был послан, и убедившись в тщетности своих усилий», – пишет он сам о себе. Больше того, «на обратном пути некоторые из его спутников были убиты, сам же он, после больших лишений, едва спасся» [197]197
  Это произошло не позднее апреля 962 г., поскольку в Хронике Адальберта известие о его возращении из Руси предшествует сообщениям о смерти сначала Регинберта, аббата монастыря Св. Власия в Швабии, а затем Адальберона, епископа Мецкого (последний скончался 26 апреля: Там же. С. 109, 130).


[Закрыть].

Где были убиты его спутники и где сам он подвергся смертельной опасности – на Руси или уже за ее пределами, на пути на родину, – из его Хроники неясно. Дополнительные подробности случившегося приведены в более поздних немецких источниках, и их авторы уже однозначно обвиняют во всем руссов. «Упомянутый епископ едва избежал смертельной опасности от их происков», – говорится о возвращении Адальберта в так называемых Альтайхских и Кведлинбургских анналах ^{273} . «Трирский монах Адальберт, священник известный и во всех отношениях испытанный», был назначен епископом Руси, но «изгнан оттуда язычниками», – вполне определенно писал немецкий хронист Титмар Мерзебургский († 1018), весьма осведомленный в русских делах ^{274} . А в «Деяниях магдебургских архиепископов» (середина XII века) читаем: «Адальберт, муж славный и заслуженный… некогда… был поставлен епископом и послан проповедником к ругам, но ожесточенный народ, свирепый видом и неукротимый сердцем, изгнал его из своих пределов, презрев благовествовавшего Евангелие мира» ^{275} .

Позднее, составляя Хронику, Адальберт постарался представить дело так, будто вся затея с устроением «русской епархии» с самого начала была не более чем обманом со стороны «ругов», чьи послы сознательно заманивали его в ловушку, действовали «притворно, как выяснилось впоследствии» (или, как выразился автор Хильдесхаймских анналов, «во всем солгали»). Версия его, в общем-то, понятна. Если бы оказалось, что он сам виноват в неудаче своей миссии, это могло бы помешать его дальнейшей карьере. Между тем Адальберт, очевидно, вынашивал честолюбивые планы еще до назначения на русскую кафедру, когда он, по его собственным словам, «ждал лучшего», нежели далекое и опасное путешествие на Русь. И ему действительно удалось доказать, что его вины в случившемся нет.

«Прибывшего к королю (юному Отгону II. – А.К.)Адальберта приняли милостиво, – пишет он о своем возвращении в Германию, – а любезный Богу архиепископ Вильгельм в возмещение стольких тягот дальнего странствия, которого он сам был устроителем, предоставляет ему имущество и, словно брат брата, окружает всяческими удобствами. В его защиту [Вильгельм] даже отправил письмо императору (находившемуся в Италии Отгону I. – А.К.),возвращения которого Адальберту было приказано дожидаться во дворце». Как мы уже знаем, Адальберт снискал милость обоих Отгонов – и отца, и сына. Впоследствии, когда встал вопрос о его назначении на кафедру в Магдебурге, факт его насильственного изгнания из Руси должен был послужить аргументом в его пользу. А потому в подтвердительной грамоте папского престола на права Магдебургского архиепископства особо подчеркивалось, что «епископ Адальберт, поначалу поставленный для земли ругов», был изгнан оттуда «не по своему нерадению, а вследствие их (руссов. – А.К.)злонравия» ^{276} .

Что ж, получается, что и Адальберт со своими спутниками не сумел правильно понять послов «королевы Елены», разгадать загаданные ею загадки – заметим, не первым среди современников. Но в чем все-таки заключалось «злонравие» руссов? Что в действительности произошло в Киеве? Ведь не станем же мы всерьез рассматривать версию сознательной мистификации со стороны Ольги, будто бы намеренно обманывавшей германского монарха. Нет, бессмысленных, абсурдных действий Ольга не совершала; все ее так называемые загадки всегда имели вполне определенный смысл. Да и в рассказе немецкого хрониста действует совсем не фольклорная киевская княгиня, героиня народных преданий, а вполне реальная правительница Киевского государства.

Направляя своих послов в Германскую землю, Ольга и в самом деле должна была думать о крещении своего народа. Но между ее посольством в Германию и прибытием Адальберта на Русь прошло два года – а это очень большой срок. За это время обстановка в Киеве могла существенно измениться.

И действительно, изменения произошли, и значительные, в частности во внешнеполитическом положении Киевского государства. В ноябре 959 года умер император Константин Багрянородный, с которым, как мы помним, у Ольги не сложились личные отношения. На престол в Царьграде взошел его сын Роман II. Примечательно, что византийский хронист, сообщая о том, что новый государь «тотчас разослал дружеские письма… вождям Болгарии, западных и восточных народов», дабы заключить с ними «дружеские союзы» ^{277} , не называет в их числе «вождей севера», то есть Руси. Тем не менее «дружеский союз» с Русью тоже был заключен или, точнее, возобновлен. Свидетельством тому – уже упомянутое в предыдущей главе участие в войнах, которые вела Империя при Романе II, русских «воев» – вероятно, тех самых, в отправке которых в Византию Ольга еще недавно отказала послам Константина Багрянородного. Эти русские «вой», организованные в отдельные отрады («тагмы»), приняли участие в завоевании Крита в зимнюю кампанию 961/62 года наряду с другими наемниками – армянами, «славянами» и «фракийцами» ^{278} . Тогда Византийская империя добилась крупнейшего успеха в борьбе с арабами, серьезно укрепив свое внешнеполитическое положение. И достигнут был этот успех в том числе благодаря союзу с Русью.

Другое обстоятельство, возможно повлиявшее на неудачу миссии Адальберта, – это итальянский поход Отгона Великого. Мало того, что он на время отвлек короля от дел, связанных с христианской миссией на восток, о чем мы уже сказали. Венчание Отгона в Риме папой Иоанном XII и провозглашение его императором резко обострили его отношения с Византией, где, разумеется, не хотели и слышать о признании за ним императорского титула. (Василевсы ромеев считали себя единственными легитимными наследниками римских императоров и воспринимали действия Отгона как прямое посягательство на свою власть.) Споры вокруг титула Отгона, а в еще большей степени обозначившиеся к этому времени его притязания на итальянские земли, входившие в состав Византийской империи, с неизбежностью вели к войне, которая в конце концов и началась – правда, уже во второй половине 960-х годов. В этих условиях союз Киева с императором Романом II автоматически означал ухудшение отношений с правителями Германии, а значит, и с прибывшими от них миссионерами.

Однако объяснять провал миссии Адальберта только этим было бы неверно. Конечно, в Византии могли – и должны были – наконец-то вспомнить о том, что русская епархия, учрежденная еще в IX веке, была изначально подчинена Константинополю, а значит, римский престол не имел никаких канонических прав на эту территорию. Однако в нашем распоряжении нет даже намеков на то, что в 60-е годы X века были предприняты хоть какие-то попытки учреждения или возобновления русской епископии, подчиненной Константинопольскому патриархату, как нет и свидетельств целенаправленной проповеди на Руси греческих священников. Стало быть, намерение Ольги учредить епископию под юрисдикцией одной из немецких кафедр не было осуществлено вовсе не потому, что место латинян будто бы заняли греки. Очень похоже, что в Киеве изменилась не только внешне-, но и внутриполитическая ситуация, произошел резкий поворот в отношении к самому христианству.

Как такое могло стать возможным? Однозначного ответа на этот вопрос у историков нет, а потому вновь приходится прибегать к помощи гипотез и предположений.

Наверное, недовольство киевлян могло вызвать поведение самих немецких миссионеров, их чрезмерная настойчивость в пропаганде нового учения. О том, что проповедь христианства—и именно в славянских землях – нередко сопровождалась насилиями, мы хорошо знаем из истории христианизации полабских и поморских славян, чьи территории в X—XIII веках насильственно включались в состав Германской империи. Но о политических притязаниях на земли Киевской Руси со стороны Германии не могло быть и речи, так что прямые аналогии здесь не вполне уместны. Скорее, дело в другом.

Русская летопись свидетельствует о наличии языческой оппозиции Ольге прежде всего в ее собственной семье. А потому произошедшее в Киеве логичнее всего связывать – и историки давно уже сделали это – с обострившимися противоречиями между Ольгой и ее сыном Святославом, вышедшим наконец на первые роли в политической жизни Русского государства. Именно из-за этого Ольге и пришлось отказаться от своих намерений. Приглашенные ею немецкие священники вынуждены были бегством спасаться из русских пределов – а это означало ее серьезное внутриполитическое поражение, свидетельствовало об утрате ею незримых нитей управления страной.

К началу 960-х годов Святослав, по меркам своего века, был вполне взрослым человеком, о чем, между прочим, свидетельствует и появление у него собственных сыновей. Будучи князем по праву рождения, он конечно же не смирился со своим приниженным по сравнению с матерью положением. Едва ли мог забыть он и об унижении своих людей в Константинополе во время визита матери к греческому царю – а потому все, что было связано с этой поездкой, должно было восприниматься им особенно болезненно. Как мы предположили выше, Ольге по возвращении из Царьграда пришлось оправдываться перед киевлянами, и прежде всего перед сыном, объясняя собственное крещение хитростью, уловкой, необходимой для того, чтобы пресечь бесстыжие домогательства греческого царя. Трудно сказать, насколько это ей удалось. Во всяком случае, приглашая миссионеров из Германии, княгиня попыталась все же настоять на своем, убедить киевлян в преимуществах христианской веры и крестить тех, кто готов был последовать ее примеру, – но добилась обратного. Конфликт Святослава с матерью был неизбежен, и прибытие немцев обозначило лишь одно из непримиримых противоречий между ними. Вмешательство немецких священников в дела веры – то есть в известной степени в сугубо внутренние, даже княжеские, дела – не могло прийтись по душе ни юному и амбициозному Святославу, ни его дружине. Оно еще больше сплотило поборников язычества вокруг князя.

Летопись говорит о «возмужании» Святослава под 964 годом. («Князю Святославу възрастъшю и възмужавшю…» – с этих слов начинается новая летописная статья, первая после рассказа о крещении Ольги ^{279} .) Однако это – дата первого известного из летописи похода Святослава – на вятичей. Возможно, были и другие, более ранние походы – те самые «войны многие», о которых упоминает летописец в той же летописной статье, говоря, что Святослав «посылал к странам, глаголя: “Хочу на вы идти”». Напомню, что перед статьей 964 года в летописи пропуск в восемь не заполненных никакими событиями лет, а предыдущая летописная статья, обозначенная 955 годом, но в действительности посвященная крещению Ольги в 957 году, заканчивается также фразой о «возмужании» князя («…кормящи (Ольга. – А.К.)сына своего до мужьства его и до возраста его»), в данном случае не вполне уместной, ибо Святослав должен был считаться взрослым и дееспособным еще до крещения матери. Статья 964 года, несомненно, имеет в виду «возмужание» Святослава не в физическом, а в политическом смысле, превращение его в самостоятельного, полноправного князя. Но приурочение этого «возмужания» именно к 964 году условно: по относительной хронологии летописи его следует датировать широким временным промежутком между 957 и 964 годами. И то обстоятельство, что этот временной промежуток совпадает с изгнанием из Киева Адальберта, весьма показательно.

Как показательно и то, что после известия о посольстве «королевы Елены» в Германию в источниках нет сведений о государственной деятельности Ольги, о том, что она продолжала управлять страной. Напротив, с 964 года на первый план в летописном изложении событий выходит князь Святослав, который и становится главным героем летописи. В единственном же упоминании об Ольге в связи с многочисленными войнами Святослава – в статье 968/69 года, рассказывающей об осаде Киева печенегами, – мы видим княгиню уже лишенной какой бы то ни было власти, не способной влиять на ход событий.

В нашем распоряжении имеется еще одно свидетельство, проливающее свет на историю с изгнанием Адальберта из Руси, – на этот раз русского происхождения. Вообще, считается, что русские источники не сохранили сведений о немецкой миссии 961/62 года. Однако это не вполне так. В статье 986 года «Повести временных лет», в рассказе о выборе веры князем Владимиром, есть косвенное упоминание о событии, произошедшем в Киеве за четверть века до этого. По летописи, в числе прочих к Владимиру явились проповедники-«немцы», предложившие князю принять их веру. Владимир ответил отказом, очевидно ссылаясь на казус с епископом Адальбертом. «Идите обратно, – прогнал он немцев, – потому что отцы наши не приняли сего» ^{280} . [198]198
  Так в Лаврентьевском списке «Повести временных лет». В других летописях – Ипатьевской, Радзивиловской, Академической и Новгородской Первой – указано, что проповедники пришли «от Рима» (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 72; ПСРЛ. Т. 38. С. 41; НПЛ. С. 132), но Рим, в данном случае, – вероятно, указание на их конфессиональную принадлежность.


[Закрыть]«Отцы наши» – это в первую очередь отец самого Владимира князь Святослав, а также отцы тех бояр и «старцев градских», вместе с которыми князь Владимир принимал решение о выборе веры, – то есть дружинники и советчики Святослава, киевские мужи его времени, те самые, на чье мнение князь ссылался, отказываясь креститься, и кто, по его словам, «смеялся» над христианской верой. Именно они и «не приняли» немецких миссионеров.

Так произошел открытый разрыв между матерью и сыном. В Киеве восторжествовала «языческая партия», враждебно настроенная к христианству. О языческих пристрастиях самого Святослава и его окружения мы хорошо знаем не только из летописи, но и из византийских источников. Описывая поход киевского князя на Дунай и его войну с Иоанном Цимисхием, византийский хронист сообщает о кровавых обрядах, которым предавались руссы. Так, летом 971 года, после одного из сражений с греками, руссы устроили кровавую тризну по своим погибшим собратьям, во время которой было заколото множество пленников, мужчин и женщин, а также задушено несколько младенцев и жертвенных петухов, которых затем утопили в водах Дуная ^{281} . Впрочем, совершалось ли нечто подобное в Киеве, мы не знаем.

Однако в судьбе Ольги изменилось далеко не всё. Настояв на своем, взяв в свои руки бразды правления, Святослав, по-видимому, оставил мать в покое, позволил ей вести тот образ жизни, к которому она стремилась, и даже поручил ей по-прежнему управлять домашними, хозяйственными делами. Князь занялся исключительно внешней политикой, полностью отдался войне. Мы и позднее столкнемся с тем, что мать и сын будут вполне благожелательно общаться друг с другом. Мать продолжала молиться о сыне. На ее попечении оказались и сыновья Святослава – малолетние Ярополк, Олег и Владимир. Остался при ней и «ее» пресвитер, прибывший с нею из Царьграда, а перед смертью именно к сыну Ольга обратится с просьбой о том, чтобы ее похоронили по христианскому обряду, и Святослав не станет возражать против этого.

Что же касается ближайшего окружения Ольги, ее родственников и родственниц, сопровождавших ее в Константинополь и, вероятно, вместе с нею принявших там крещение, то об их судьбе нам ничего не известно. Летопись так ни разу и не упоминает о них. Вполне вероятно, что все эти люди оставались при Ольге, но вот их влияние на политическую жизнь государства, участие в управлении страной полностью сошли на нет. Конечно, нельзя исключать и физической расправы Святослава над кем-то из родни его матери ^{282} или бегства христиан, родственников княгини, из страны – но это не более чем фантазия.

В истории стран Центральной и Восточной Европы периода христианизации известно немало случаев, когда противостояние между старой и новой верами проходило внутри одной семьи, одного княжеского рода. Нередко случалось и так, что представитель старшего поколения принимал новое христианское учение, в то время как младший держался веры предков, – подобно тому, как это произошло на Руси при Ольге и Святославе. Обычно такие столкновения заканчивались кровавой развязкой, убийством одного или нескольких князей – отца, сына или родных братьев. На Руси сценарий оказался иным. Столкновение между матерью и сыном, при том, что мать обладала реальной властью, а сын на эту власть претендовал, – случай, конечно, исключительный. Столкновение это закончилось поражением Ольги, однако кровопролития удалось избежать – во всяком случае, никаких намеков на это в источниках нет. Да и позднее кровавых стычек на религиозной почве между членами княжеской семьи Русь не знала, в отличие от соседних стран. Удалось избежать нам и масштабных антихристианских восстаний, выходящих за рамки одного города или одной волости, – подобно тому, как это было в Чехии, Польше, Венгрии или Норвегии. С самого начала христианство утверждалось на Руси относительно мирно, и в этом, наверное, есть заслуга и Ольги, которая, даже сокрушая языческие кумиры (по словам авторов ее Жития), все же не доводила дело до насильственного насаждения новой веры. Относительно мирно уступила она и власть над Киевом своему сыну-язычнику.

Стоит отметить еще одно важное обстоятельство. Языческая реакция, очевидно, наступившая в Киеве в начале 960-х годов, была направлена не столько против христиан и христианства в целом, сколько конкретно против немецких проповедников. Слова Владимира: «Отцы наши не приняли сего» – имели в виду именно немцев, посланцев папы и немецкого императора, но не вообще христиан. Годом позже, принимая крещение от греков, те же бояре и «старцы» будут напоминать Владимиру о его бабке, но уже в ином ключе, представляя ее крещение в Царьграде как заслуживающий подражания пример высшей мудрости: «Если бы плох был закон греческий, то не приняла бы его баба твоя Ольга, которая была мудрейшей среди всех людей» ^{283} . Так Ольга, пригласившая немецких проповедников в Киев, окажется противопоставлена той же Ольге, но принимающей крещение в Царьграде.

Христиане останутся в Киеве и после языческого переворота Святослава. Правда, упоминания о них в источниках редки. Но примечательно, что все эти упоминания имеют в виду христиан греческой веры. Таков пресвитер самой Ольги, который будет хоронить ее в Киеве в 969 году; таковы и варяги-христиане, отец и сын, убитые язычниками в 983 году [199]199
  В отдельных списках «Повести временных лет» (Ипатьевском, Хлебниковском) и Новгородской Первой летописи младшего извода имеются указания на то, что Ольга «в тайне» держала при себе пресвитера, равно как и варяги-христиане «в тайне» сохраняли христианскую веру (НПЛ. С. 120, 130; ПСРЛ. Т. 2. Стб. 69.). Однако Лаврентьевский и Радзивиловский списки «Повести временных лет» этих уточнений не знают, и, следовательно, их можно расценивать как поздние добавления редакторов летописного текста.


[Закрыть]. В то же время языческий переворот не пройдет бесследно для киевских христиан, и части из них, кажется, придется покинуть страну. Христиане-руссы греческого обряда за пределами Руси упомянуты под 967 годом в грамоте римского папы Иоанна XIII (965—972) чешскому князю Болеславу II (967—999). Давая свое согласие на открытие Пражской епископии, папа особо отмечал, что для этого дела следует выбирать «не человека, принадлежавшего к обряду или секте болгарского или русскогонарода или славянского языка», но «наиболее угодного всей церкви священника, особенно сведущего в латинском языке» ^{284} . [200]200
  Это известие повторяет и Саксонский анналист (Свердлов М.Б.Латиноязычные источники… Середина XII – середина XIII в. С. 222). Впрочем, в историографии утвердилось мнение, согласно которому грамота папы Иоанна XIII представляет собой фальсификат второй половины XI в. (Там же. С. 231—232).


[Закрыть]Если эта грамота подлинная (в чем, правда, есть сомнения), то очевидно, что папа имел в виду тех русских христиан, которые обосновались в Чехии или поблизости от чешских земель в результате произошедших в Киеве драматических событий. Как видим, наряду с болгарами, они пользовались высоким авторитетом в славянском мире, почему и были способны претендовать на занятие епископской кафедры. И все же папа счел их явно не подходящими для такой роли – несомненно, в силу того, что они, как и упомянутые тут же болгары, придерживались греческих обычаев. В то же время эти русские христиане, очевидно, готовы были признать над собой главенство римского престола, войти в существующие структуры Римской церкви – собственно, точно так же, как поступили за сто лет до них святые Кирилл и Мефодий. В этом смысле их вполне можно назвать продолжателями церковно-политической линии княгини Ольги.

* * *

Следует признать, что русской княгине так и не удалось сделать решительный выбор между Константинополем и Римом. Христианский мир стоял перед нею «организованным в две империи – западную и восточную, – писал по этому поводу выдающийся знаток древней Руси Александр Евгеньевич Пресняков. – Обе половины когда-то единой Римской империи несли в себе дух ее универсализма, лишь углубленного и усиленного связью империи со вселенской христианской церковью, еще не расколотой формально тоже на две части. Каждая из этих империй была, однако, особым миром своеобразной культуры. Русь могла примкнуть к любому из них», но вопрос так и остался не решенным при Ольге, «быть может, потому, что сама-то Русь была еще недостаточно готова к какому-либо его решению» ^{285} .

Этот выбор, как и решение главной задачи – Крещение Руси, – выпадут на долю Ольгиного внука Владимира. И спустя четверть века тот во многом повторит путь своей бабки. Так же, как и Ольга, Владимир будет выбирать между Западом и Византией, так же выслушает проповедников-латинян, явившихся в его страну, и так же примет крещение от византийских священников – только не в Константинополе, а у себя дома, в Киеве, или же, по летописной версии, в греческой Корсуни, захваченной им у греков. Владимиру удастся добиться того, чего так и не смогла добиться Ольга, – учреждения самостоятельной Киевской митрополии, подчиненной непосредственно константинопольскому патриарху. Христианство будет по существу завоевано им, станет своего рода трофеем, добытым в войне с греками, а потому с позиции силы он сможет диктовать свои условия василевсам ромеев. После его триумфального возвращения из Корсунского похода киевляне, вчерашние язычники, будут принимать крещение прежде всего как княжескуюверу, причем как веру князя-триумфатора, победителя греков, подчиняясь прямому повелению Владимира, объявившего любого, кто откажется креститься, своим личнымврагом. («Если кто не придет завтра на реку – богат ли, или убог, или нищий, или раб, – да будет противник мне!» – такие слова князя приводит летописец.) Благочестие Владимира, по точному выражению киевского митрополита Илариона, будет «сопряжено с властью» ^{286} – и в этом главное отличие действительного, состоявшегося Крещения Руси при Владимире от так и не состоявшегося крещения киевлян при Ольге. Но при всем том выбор Владимира во многом будет предопределен примером его бабки, поистине «мудрейшей среди всех человек», как назовут ее Владимировы бояре. Крещение Ольги в Царьграде и ее попытка распространения христианской веры на всю Русь подготовят почву и станут образцом для его собственного крещения и последующего крещения всей Русской земли.