Текст книги "Здесь русский дух..."

Автор книги: Алексей Воронков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

К 1657 году даурские и дючерские[8]8
  Дючеры – русское название народа, жившего в XVII веке на берегах Амура.


[Закрыть] селения были полностью уничтожены. Царевым слугам стало не с кого брать дань натурой и не у кого закупать продовольствие. Пашен пока было мало, хлеба не хватало, и казаки Степанова вынужденно совершали набеги на маньчжурские селения в низовьях Сунгари. В одном из таких походов в июне 1658 года отряд Степанова попал в засаду, а после вообще разбит. Часть его людей сумела прорвать вражеское кольцо и уйти в верховья Амура. Сам же Степанов и двести семьдесят казаков погибли в бою.

Почуяв силу, маньчжуры усилили свои набеги на русские города, выросшие на берегу Амура. Некоторые из них им удалось взять приступом, а затем сжечь и разрушить. Среди этих городов были Албазинский и ближайший к нему Кумарский. Часть оставшихся в живых казаков вынудили вернуться на Лену, остальные ушли к Нерчинску.

На амурских просторах воцарилось безлюдье, и лишь развалины поселений свидетельствовали о наличии когда-то здесь жизни.

Вот таким и увидели Амур Никифор Романович Черниговский и его товарищи, когда они в зиму с 1665 на 1666 год прибыли в эти края. Впрочем, уходить отсюда они не собирались, так как лучшего места для постройки крепости трудно было отыскать. Амур тут делал большую пологую излучину, прижимаясь главными водами к русскому берегу. Вдоль всей излучины стеной высился скалистый берег. На нижнем ее конце, где Амур плавно огибает скалистый выступ, и было решено возвести основные сооружения крепости. Отсюда река хорошо просматривалась во все стороны. Вовсе не случайно в свое время именно здесь люди Хабарова решили возводить свои фортеции.

Думали, вот наладят жизнь, а потом и пашенным делом займутся. Примерная картина была до прихода на Амур, когда люди Хабарова и хлеб растили, и несли службу в низших чинах.

Начали с восстановления подъездных дорог к Албазину. Очищали их от упавших деревьев, строили дороги из бревен через топи, заваливали ямы камнем и землей. Одновременно принялись возводить часовню. Как могут православные существовать без храма? Мудрить с архитектурой не стали и сделали все по-простому. Обыкновенный одноэтажный деревянный сруб на сваях из мореной лиственницы с деревянной колокольней. При часовенке – два дома. Жилище попросторнее – для батюшки, другой – для сторожа. Часовенку нарекли в честь Николая Чудотворца. Позже на территории поселения была возведена Воскресенская церковь с приделами Богородицы Владимирской и Архангела Михаила.

Городок рос на глазах. Укреплялись и его стены, в которых появились две проезжие и три угловые подзорные башни, а также два ряда бойниц для верхнего и нижнего боя, позволявших вести интенсивный огонь по врагу. Не забыли укрепить и подходы. Вокруг крепости был вырыт ров шириной в три сажени и глубиной в полторы. За рвом с двух сторон и в два яруса были вбиты надолбы – стесанные в острый конец бревна.

В поселении помимо двух церквей находилась приказная изба с покрытой тесом крышей, где хранились войсковое камчатное знамя, приходные и расходные книги, челобитные и поручительные казаков, а также войсковая казна. Помимо этого – служебные помещения и четыре жилых двора. Еще пятьдесят три жилых двора располагались за крепостной стеной. Избы в большинстве своем без труб, рубленые, со всеми угодьями, хозяйственными постройками и хозяйством снаружи жилья. Внутри – сермяжная простота: горница с волоковым окном, дубовый стол со скамьями, лавка у стены, в углу, как положено, печь.

В 1670 году мирная жизнь для Албазина закончилась, когда, переправившись через Амур, к поселению подошла многотысячная армия маньчжур. Враги попытались взять крепость приступом. Опасность была велика, и в Москву поспешили доложить о поражении Микифорки и его людей. Невероятными усилиями атаману и его казакам удалось выдержать длительную вражескую осаду, поэтому на следующий год старец Гермоген с братией вышли из-под защиты крепостных стен, заложив первый камень в строительство монастыря Всемилостивейшего Спаса возле Албазина. Его возводили на средства албазинских казаков, а также на мирские подаяния, ходя по миру с иконой.

Возле монастыря вскоре появилась крестьянская слобода в один посад – Монастырщина, построенная гулящими людьми и переселенцами, приписанными к Албазинскому поселению. Село как село – рубленые избы с огородами, плетневые сараи, овины… В черемуховую пору его не увидишь. Глянешь издали – одно сплошное белое облако. На въезде в село стоит оберег в виде креста, на который какой-то озорник напялил рубаху со штанами. То ли человек, то ли распятый Иисус.

Пашенные крестьяне обрабатывали монастырские земли, разводили скот, лошадей, занимались ремеслами. Следом возникло еще несколько крестьянских селений – ведь народ продолжал прибывать на Амур. Кто-то шел в поисках лучшей доли, кого-то сослали сюда за провинность и посадили на пашню, дав им ссуду – старых лошадей и жеребят, которые ни в соху, ни в борону не годились. Режущая часть их плугов тоже оказалась старой и негодной. Пришлось все покупать у торговцев в долг.

Так как многие были людьми умелыми и работящими, то и земли под Албазином скоро превратились в хлебородные пашни. Уезд стал полностью обеспечивать себя хлебом, а его излишки продавал. Когда же казаки занялись землепашеством, то и вовсе наступила благодать. Сюда за мукой и зерном ехали из Селенгинска, Якутска, Нерчинска и даже с далекого Енисея.

В отстроенном Гермогеном монастыре появились первые иноки, которые зарабатывали себе на пропитание тем, что мололи албазинцам и слободским на двух монастырских мельницах зерно.

Когда на монастырской земле поставили первый скит, сюда из поселения перенесли чудотворные иконы, о которых в народе ходили разные интересные легенды.

Их было три основных – святителя Николая Чудотворца Можайского, Спаса Нерукотворного и икона Божьей Матери «Слово плоть бысть», впоследствии названная чудотворной Албазинской.

Все эти иконы привез в далекий край иеромонах Гермоген. Ранее они находились в Киренском Свято-Троицком монастыре на Лене, основанном старцем. В те времена жило немало благочестивых монахов, искавших в дебрях Сибири безмолвной жизни, а, найдя ее, основывали пустынную обитель, получая звание монастырского строителя. Собиравшаяся к таким пустынникам братия добровольно подчинялась их распоряжениям, и поэтому основатели монастырей фактически служили их настоятелями, хотя и не носили никакого священного сана.

3

Без этих святых икон теперь не обходилось ни одно православное празднество. Вот и сейчас их вынесли из монастыря для совершения таинства крещения.

Впереди праздничной процессии, путаясь в длинной рясе, шел рыжеволосый, долговязый монашек в колпаке, держа в руках икону, именуемую «Слово плоть бысть» с изображением Богоматери с ребенком в чреве. По обеим сторонам ее лика виднелись два шестикрылых серафима.

Икона с некоторых пор стала символом защиты здешнего казачества в борьбе с врагом. Теперь всякий раз, когда маньчжуры подходили к стенам Албазинской крепости, монахи поднимали святыню высоко над головой и, молясь во славу русской победы, держали ее до тех пор, пока не заканчивалась битва и враг постыдно не отступал.

Вслед за долговязым медленно, с чувством собственной значимости двигался круглолицый безбородый инок, прижимавший к груди икону святителя Николая Чудотворца Можайского. Широкоплечий чернявый молодец нес Спас Нерукотворный. Речь шла о Шандоре, цыганском сыне, сбежавшем из своего родного табора, который кочевал по Сибири с ученым медведем. Однажды в Иркутске он случайно попал на воскресную службу в Благовещенский храм, откуда вышел совершенно другим человеком. Завороженный убранством церкви и всем увиденным во время службы, Шандор решил принять православную веру. Когда же кто-то из святых отцов услышал, как он поет, то молодого человека тут же пригласили в церковный хор. Вопреки воле родных цыганский юноша целиком окунулся в православие и захотел служить диаконом. Позже он называл русских добрыми и светлыми людьми.

Добрых и светлых на пути у цыгана встречалось немало. Первым его наставником стал отец Тихон, служивший настоятелем в одном из иркутских храмов. Тот помогал восемнадцатилетнему Шандору познавать Божьи законы. Еще тогда, когда цыган впервые переступил порог церкви, он осознал свой истинный путь, но постигать все приходилось, конечно, с азов. Юноша не учился в школе, но, взявшись за алфавит, освоил его за три дня – настолько сильна была его тяга к учению.

В таборе не одобрили выбор Шандора. Мать, испугавшись, что сын, став церковным служителем, теперь не женится, а значит, не подарит ей внуков, грозилась свести счеты с жизнью. С большим недоверием к выбору парня отнеслись и его брат с сестрой, а у бабушки даже пропал дар к гаданию. Цыгане пытались выкрасть Шандора и увезти с собой, но не получилось. Так и остался парень при церкви.

Однажды старательного инока заметил старец Гермоген. К тому времени Шандора уже назначили помощником старосты одного из иркутских приходов. Свою работу он исполнял с необыкновенным рвением. Гермоген поговорил с парнем, а потом вдруг предложил ему ехать с ним на реку Лену, где находился основанный Гермогеном Киренский Свято-Троицкий монастырь.

Шандор, послушав речи старца о жизни приленских монахов, загорелся желанием подвергнуть себя новым испытаниям на пути служению Богу. Когда в 1665 году несколько десятков казаков после убийства их предводителем Микифоркой Черниговским илимского воеводы Лаврентия Обухова подняли в Усть-Киренге бунт и отправились на вольный Амур, он безоговорочно последовал за старцем.

Теперь цыган, наверное, один из немногих знающих всю правду о том, почему Гермоген отправился вместе с бунтовщиками. Хотя нет – всю правду он знать не может, даже с таким пытливым умом.

Люди, к примеру, говорили о том, как старца насильно увез с собой атаман на Амур. Шандор же, в свою очередь, помнил нечаянно подслушанный им разговор Гермогена с Хабаровым, которого царь за успешное приведение народов Приамурья в российское подданство наградил званием боярского сына и назначил управителем приленских земель, откуда он несколько лет назад пошел на великий Амур. Говорили мужчины о возможном налаживании духовной жизни в неизведанных, загадочных краях, вроде Приамурья. Нет, старец не смог бы без молитвенной подготовки и упования на промысел Божий уйти в дальние земли. Доказательством тому служили привезенные им на Амур три иконы, ставшие чудотворными святынями.

Слух о насильственном отъезде Гермогена, скорее всего, распространили духовные власти, чтобы обезопасить его и себя от обвинения в сочувствии разбойникам и убийцам.

Глава третья
ОПАРИНЫ

1

Завидев спускающуюся к реке процессию со святыми образами и священными церковными знаменами, вслед за ней бросилась толпа зевак, настоятели обеих албазинских церквей, ожидавшие на берегу Амура, и их помощники как-то разом подобрались и стали ждать появления старца.

Спустившись с кручи и ступив на речной галечник, старец огляделся. От его взгляда не ушла ни одна деталь. Гермоген довольно хмыкнул, завидев большую толпу любопытствующих, принарядившихся по случаю праздника. Больше всего его порадовали люди, смиренно стоявшие у кромки воды. Сняв одежды и оставшись в одном исподнем, они терпеливо ожидали начала таинства. «Да будет так во веки веков, и пусть будет меньше заблудших чад и больше верующих в Господа нашего Бога», – прошелестели тонкие бесцветные губы Гермогена.

На берегу с криком и визгом бегали черные от солнца босоногие казачата.

– Брысь, окаянные! – прикрикнул на них один из послушников.

Старец с укором посмотрел на мужчину:

– Пусть веселятся. Разве сам таким не был?

Немного помедлив и дав возможность стоявшим у кромки воды людям обрести чувство момента, он вдруг негромко произнес:

– Дети мои, хочу вас спросить… Скажите, по доброй ли воле вы пришли сюда? Гнал ли вас кто или вы решили приобщиться к святой вере по зову души и сердца? – Оцепеневший от волнения народ безмолвствовал. Не дождавшись ответа, старец продолжил: – Хочу напомнить вам, братья и сестры, крещение – есть таинство, в котором верующий умирает для жизни плотской, греховной и возрождается от Духа Святого в жизнь духовную, святую. «Если кто не родится от воды и Духа, – сказал Господь, – не может войти в Царство Божие». Крещение водою начал предшественник Христа, которого звали Иоанн. Иоанн крестил с покаянием, призывая людей веровать в Иисуса Христа. Потом Иисус Христос своим примером освятил крещение, приняв его от Иоанна. Наконец, после воскрешения он дал апостолам торжественное повеление: «Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа». От того, кто желает принять крещение, требуется покаяние и вера… Люди добрые, все ли вы покаялись пред крещением? – оглядев стоящих перед ним людей, спросил Гермоген.

– Все, батюшка! – вразнобой отвечали ему.

– Ну а вера? Все ли пришли к таинству с верой во Всевышнего? – и снова нестройное: «Да!»

Тогда Гермоген начал читать Символ веры: «Покайтесь и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов, и получите дар Святого Духа». И далее: «Кто будет веровать и креститься, будет спасен…»

Когда он это произнес, сопровождавшие старца иноки стали молитвами, призыванием Святого Духа и крестным знамением освящать воду.

– Теперь в иордань! – сказал старец и указал пальцем в направлении реки. – И детишек, детишек своих уймите, – обратился Гермоген к молодым бабам в длинных исподних рубашках, на руках которых хныкали разморенные на солнце и голые младенцы. – Давайте, давайте!.. – глядя на то, с какой опаской люди входят в воду, настоятельно потребовал он.

– Эй, народ! Давайте, слушайте старца!.. Да не бойтесь, вас не унесет вода – глядите, какая тишь-то на реке, – пришел на помощь Гермогену дюжий диакон Воскресенской церкви Иона, прозванный казаками Кувалдой за частое и беспорядочное рукоприкладство. Это был бывший полковой священник, которого тоже прибила к здешнему берегу переселенческая волна. За какие-то недобрые дела ему было запрещено служение и рясоношение, более того, его ждала тюрьма и отлучение от Церкви, но он сбежал и теперь чувствовал себя в безопасности.

Иона прославился пьянством, и перепить его мог едва ли кто из казаков. Разве что Игнашка Рогоза, верный сподручник Черниговского. Человек он вроде на вид хлипкий, но пьет – будь здоров!

Впрочем, не стоит забывать и о других лихих бражниках, которые могли претендовать на роль первых здешних пьяниц. Одни из них еще недавно пили мед и брагу с самим Стенькой Разиным, кочуя где на плоскодонных суднах, где на лошадях по бескрайним просторам Московии и грабя всех попадавшихся им под руку. К примеру, Гридя Бык, Иван Шишка по прозвищу Конокрад, Семен Онтонов, Карп Олексин, Фома Волк, Григорий и Леонтий Романовские… Те еще висельники и мошенники, сбежавшие на Амур от государева гнева.

Все же тягаться с Ионой – себе дороже. Иные казаки, чувствуя в себе силу, не раз пытались на спор его перепить, после чего, охая и страдая, сутками отлеживались где-нибудь в тени под телегой, требуя загробным голосом от своих жен холодного кваса, а то и огуречного рассола. Тому хоть бы хны. Бывало, с вечера осилит вместе с товарищами баклагу – добрый бочонок ядреной браги, а утром встанет, сорвет на огороде верхние капустные листы, изжует их – и на службу, на ходу отрыгивая капустой и отравляя округу своим убийственным перегаром.

Когда кто-то выговаривал Ионе за бесконечное пьянство, мол, побойся Бога – не пей как лошадь, он только смеялся тому в лицо. Дескать, не грози попу церковью, он ею живет! Разве вам не ведомо, что у нас и губка, и растения, и трава, и земля пьют?.. Так почему ж я не могу выпить? Чем я хуже?.. Нечего на меня злиться – я же вам не какая-нибудь там загулявшая стрелецкая жена. Я самый что ни на есть помощник настоятеля церкви, и меня не ругать, а слушать надо, так как я вещаю голосом Бога.

Подобные речи Иона говорил с необыкновенно серьезным и важным видом, после чего склонявшему его к разуму человеку ничего не оставалось, как прикусить язык. С небом небезопасно спорить.

В общем, в отличие от многих своих товарищей, похмельем мужчина не страдал, а вот в пьяном угаре он был страшен. За ночь мог столько дров наломать! Утром встанет как ни в чем не бывало и идет просить у людей прощения. Ничего, прощают.

– Чего встали? Хотя б по грудь зайдите!.. – заметив, как люди, войдя по щиколотку в воду, замерли в нерешительности, снова прогудел Иона. – Не бойтесь, не утопнете… Святое дело – верное.

Молодые матери, а с ними тунгусы и другой разноперый люд покорно двинулись вперед, осторожно ощупывая под ногами каждый камешек и стараясь не споткнуться и не упасть в реку. Теплые водяные струи, забравшись под одежды, ласково коснулись их тел. Сделав несколько шагов, люди снова остановились и повернулись лицом к берегу.

– Все, будет! – помахал им рукой Гермоген, после чего, торжественно перекрестив воду, велел молодым матерям троекратно погрузить своих чад в купель. Следом он заставил окунуться в реку и тунгусов. Многие из них не поняли старца, и тогда на помощь старцу пришел Иона. Приподняв руками длинные полы своего старенького подрясника, он стремительно вошел в реку и стал с головой окунать бедолаг в воду. Те не сопротивлялись, а только кротко глядели на него. Тунгусы видели здесь какие-то тайные принципы.

Гермоген остался доволен, ощущая благость на душе. Еще целый отряд праведников выйдет сейчас в мир, преисполненным Господней благодати.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа! – при каждом погружении крестившихся вещал он слабым голосом и при этом осенял их крестным знамением.

Великий миг торжества! Все замерло вокруг в предчувствии чуда, и даже бегавшие до этого на берегу детки успокоились. Открыв рты, они глядели туда, где, погруженные в воду, приобщались к вселенскому таинству люди. Замолкли, очарованные происходящим, стоявшие вокруг святых образов зеваки, а также местные жители, не пожелавшие спуститься к воде и теперь взиравшие на все происходящее с высоты крутого обрыва.

2

Больше всех, наверное, в эту минуту был поглощен происходящим войсковой старшина Федька Опарин, высокий светлобородый казак в бараньей шапке, надвинутой на самые глаза. Что у него творилось в душе, одному Богу известно, и только глаза выдавали радость.

Матерый казак. Тяжелая рука лежит на красной широкой за-пояске, из-под которой поблескивает серебряная рукоять пистоля. Расстегнутая пуговица на рубахе демонстрировала его мощную жилистую шею. Лицо скуластое, все в шрамах, а когда он поворачивал голову, в правом ухе блестело золотое османское кольцо с изумрудом. Косая сажень в плечах, Опарин слыл среди здешних казаков лихим рубакой и не последним силачом. По словам людей, он был похож не на человека, а на ветер, и в самом деле Федор удивлял всем своим видом – резким, своенравным и непредсказуемым. Стоя на песчаном и поросшем татарником выступе, Федор Опарин вместе со всеми наслаждался происходящим.

«Молодец, девка!» – глядя на стоящую по грудь в воде тоненькую и гибкую, словно прутик лозы, азиатку, державшую на руках младенца, радовался он. Азиатка говорила, ни за что креститься не будет и их общего малыша не покрестит. Нет, все вышло по Федору.

В избытке чувств он сорвал с головы шапку и с размаху ударил ею о землю.

– Вот так, мать вашу!.. – радостно выдохнул казак.

Это была его Сюй Пин, Санька, которую Опарин привез год назад из похода. Причем не одну, а с молоденькой уйгуркой, буквально девочкой-подростком по имени Най-най, тут же ставшей для обитателей крепости Маняшкой. Девочка была Санькиной амой – служанкой, потому как сама Санька оказалась птицей высокого полета. Чуть ли не принцессой. Она являлась дочерью большого военачальника, состоящего в родстве с самим императором Китая. Об этом рассказала казакам служанка, и о том же поведали им посланники китайского губернатора, приезжавшие разыскивать Сюй Пин. Конечно же, никто им не сказал правды. Дескать, никакой маньчжурской пленной в поселении нет, поэтому ищите вашу красавицу в другом месте, но те не поверили. За первыми посланниками последовали и другие, которые тоже ушли ни с чем.

Видно, и впрямь знатная девонька, тогда подумал Федор. Дело приобретало крутой оборот. Маньчжуры не только грозились силою вызволить Саньку, но еще и обещали жаловаться на казаков московскому царю. Опарин, в свою очередь, успев привязаться к красивой маньчжурке, и думать не хотел о возвращении девушки назад.

Наталья, жена Федора, с течением времени поняла, что азиатка останется в их доме. Более того, ее муж Федька, ненасытный кобель, собирается сделать Саньку наложницей. Жена Федора слегла от переживаний. В доме переполох. Сыновья Федора Петр и Тимоха в панике. Мамку одолела чужестранка! Все их отец… Зачем он приютил в доме узкоглазую? Нехорошо, нельзя так себя вести при живой-то жене. Может, взять и прикончить разлучницу? Зачем она воду мутит? Все зло только в ней. Не будет азиатки – тогда мамка встанет на ноги.

– Только посмейте! – подслушав нечаянно разговор братьев, замышлявших убийство его наложницы, грозно предупредил их отец. – Тогда я не посмотрю на родственные связи, а обоим повыдергаю ноги.

Старший восемнадцатилетний Петруха, услышав это, вскипел и даже сгоряча бросился на Федора, но тут же получил такую оплеуху, после которой он долго не мог прийти в себя.

– Я тебе покажу, как на отца руку поднимать! Еще молоко на губах не высохло, а туда же. Лучше побереги силенки для ратных дел, – весь бледный, говорил Федор.

Сыновья у Федора здоровенные – в него пошли. И Петька, и его ровесник Тимофей. Впрочем, пока у хозяина семейства еще хватало сил справляться с молодежью. Старший Опарин вовсе не был стариком, и в прошлом месяце ему стукнуло только сорок пять лет. Дед Федора дожил до девяноста лет, а батька мог тоже дотянуть, но его свалила чума. Тогда в Москву та страшная болезнь пришла с южной стороны. Может, ее завезли купцы, а может, даже какие-то бродяги, вот только тогда вымерло полно народу!

После резкого разговора с Федором его сыновья больше не пытались строить козни азиатке, но в душе не простили ни ей, ни отцу материнских страданий. Глядели на отца исподлобья, и его наложницу не удостаивали ласковым взглядом. С некоторых пор в доме воцарилась неприятная атмосфера. Видя, что так продолжаться долго не может, Федор нанял самых лучших в округе плотников, и те срубили практически по соседству с его избой просторный теремок с резными досками над окнами и на крыше. Место для постройки Опарин выбирал сам. Требовалось построить дом недалеко от крепостных ворот. На случай, если вдруг на горизонте появится враг – тогда меньше времени потребуется, чтобы увести Саньку с Маняшкой под защиту крепостных стен.

Строительный материал для хором не надо было и искать. Тайга, с ее могучими вековечными соснами, лиственницей и березой, находилась прямо перед глазами. Срубленные на корню деревья можно тут же пускать в дело.

Опарин спешил, поэтому строители поначалу решили рубить обычную курную избу, как у многих здешних переселенцев. Обтесанные стволы они укладывали плашмя на «пошву», то есть прямо на землю. Тут Федька вдруг вспомнил, что он строит не для кого-нибудь, а для знатной барыньки, и приказал ставить дом на подклеть, чтобы его жилая часть не зарывалась зимой в снег, а весной не тонула среди луж. Нельзя такой девке жить в простой избе. Нужно было полностью воссоздать городскую атмосферу.

Плотникам было все равно, лишь бы только платили. У Федьки, который в последние годы только и грабил бояр да купцов, деньги были, и поэтому дело шло споро. Терем рос прямо на глазах. Закончив рубить подклеть, где можно было поместить домашний скот и птицу, ремесленные мужики принялись за строительство над нею горниц. Они укладывали бревна «в клеть» – вперекрестку, а углы с выпущенными концами крепили, врубая одно бревно в другое. Бревна должны лежать плотно одно над другим, и между ними прокладывали сухой мох, который мягким пушистым ковром расстилался в тайге прямо под ногами.

На верхний этаж, в красный ярус можно было подняться по лестнице через высокое крылечко, а по накату, сходням спуститься в хозяйственные склады – сени, в которых могли свободно уместиться телега и сани.

Крышу теремка мужики сделали высокой, с отводами для воды, и скатом. Ни снег, ни дождевая вода не должны были на ней задерживаться. Покрывали же гонтом – щепой, отчего та стала похожа на еловую шишку. В итоге теремок, построенный без единого гвоздя, получился крепким, красивым и без щелей.

Когда дом был готов, Опарин заставил плотников вырубить топорами украшения на потолочных балках, на наличниках окон и на широком просторном крыльце. Только после этого он привел сюда молодых азиаток.

Посмотреть на чудо люди шли даже из дальних деревень. Только какой повод для сплетен! Особенно не жалели Федьку женщины. Уж они позубоскалили, уж они поиздевались над человеком! Мол, своей жене таких хоромов не отстроил, а этой, узкоглазой и важной персоне, – пожалуйста! Где ж он только деньги взял? Наверняка всю жизнь воровал, а еще хуже – грабил честной народ.

Мужики, в свою очередь, и не думали осуждать Федьку. Они деловито обошли теремок и похвалили хозяина. Лепо! – сказали. Такому терему и Москва бы позавидовала, а вот им никогда таких хором не сделать. Сколько соболей нужно продать, чтобы построить такой сказочный чертог?..

После того как строительство было закончено, Опарин стал жить, как говорится, на два дома. День в одном поживет, день – в другом. В принципе ни один из этих домов войсковой старшина не оставлял без куска хлеба. Если, как говорится, взялся за гуж…

…Федька даже крякал от восторга, когда Санька вместе со Степкой в третий раз окунались в реку с головой.

– Ну, молодцом, молодцом! – вырывалось у него из груди.

Вот так, теперь и Санька со Степкой у него крещеные. Значит, они навеки повязаны через русского Бога и с ним. Войсковой старшина более чем одобрял подобные действия.

Будто почуяв его взгляд, азиатка пристально посмотрела в сторону берега, а потом, отыскав глазами Федора, кротко улыбнулась и зарделась румянцем. Даже издали видно. Привыкает, девочка, потихоньку к своему положению, удовлетворенно подумал Федор. Даже лепетать по-русски начала. Поначалу все брыкалась и кричала на него на своем языке, и царапалась, и кусалась. Иногда бросалась на своего хозяина с кинжалом. Прямо дикарка! Федор верил, что в конце концов обломает ей крылья. Не в первый раз ему с пленными наложницами возиться. Когда они с Разиным ходили на Персию, то многие казаки привезли с собой пленных. Среди них тоже присутствовали отчаянные женщины. И дрались, как Санька, и кусались, и с кинжалом на казачков бросались, но со временем свыклись со своей участью, а иные даже сумели полюбить разбойников. У Федора тоже была одна такая, Фарюзой звали. Месяц позабавился с ней, а потом в Самаре обменял ее на бочонок браги.

Последняя – цыганка Дуся. Красавица, но больно дерзкая и взбалмошная. Она родила Федору сына, но, когда он ушел в очередной свой поход, то сбежала от него вместе с ребенком, прихватив с собой все имевшиеся в доме драгоценности. Искать ее Федор не стал. Зачем? У казака своя доля, у цыган своя, и никогда им не быть вместе.

3

Те веселые дни Федор Опарин вспоминает с чувством. Конечно, все тогда плохо кончилось, но зато как погуляли! После этого ни пытки, ни виселица не были страшны казакам. Они умирали с улыбкою на губах, бесстрашно глядя в глаза палачам.

…Внебрачного сына Федор решил назвать Степкой – в честь Степана Тимофеевича Разина, с которым он когда-то ходил разорять боярские гнезда и чуть не поплатился жизнью. Малыш рос живой, шустрый, крупный – в отца. Ему всего от роду четыре месяца, а он уже упорный – кулачком в папу тычет. Мол, подожди, вырасту – всем задам.

Федор – человек суровый, но при виде Степки его душа таяла. Наследник, любимый сын. Не все в поселении понимали веселый настрой старшины, не все разделяли его чувства. Безбожник! – часто слышал Федька за своей спиной. Божьи законы, сукин сын, нарушает. Иисус как говорил? Не прелюбодействуй. А он?

В основном, конечно, его осуждали бабы, жалея Наталью. Всех перехаяли, окаянные, всех расхаяли в пух и прах! – сердился на них в душе Федор. Чего с этими злыднями поделаешь? Бабы и есть бабы. Другое дело – их мужья, которые в большинстве своем на его стороне. Понимали – они на этом свете не святые. Остальные же не осмеливались осуждать его в глаза. Слишком у Федора крутой нрав, а еще темное прошлое. По слухам, с самим разбойником Степкой Разиным этот здоровяк общался. Его б в кандалы заковать, а он, понимаешь, на свободе брагу пьет и над людьми посмеивается. Федор тот еще вор! Похлеще, может, того же Гришки Отрепьева или Ваньки Каина. И, слава богу, люди не знают всех его жизненных «подвигов».

…На Федора вдруг нахлынули воспоминания. Он вспомнил, как они с Натальей крестили своего первенца. Тот, пока шли в церковь, спал на руках матери, а тут вдруг, услышав чужие голоса, завелся. И так плакал, так плакал…

– Успокой, сестра, своего младенца, – сказал Наталье длинный, словно бельевая жердь, дьякон. – Батюшка рассердится.

Федька с Наташкой стали успокаивать малыша, а тем временем диакон поставил посередине церкви медную купель, рядом положил на столик сосуд для святого масла в форме серебряного ковчега, богослужебную книгу – требник, свечи и белоснежное, вышитое крестами полотенце.

Из алтаря вышел батюшка с длинной лентой – епитрахилью и стал совершать чин оглашения – отказа от власти дьявола. В одной из молитв он назвал младенца новоизбранным воином Христа Бога и молил Господа дать ему ангела-хранителя. Склонившись над ребенком, батюшка трижды подул на него и произнес:

– Избави от него всякого хитрого и нечистого духа, скрытого и находящегося в его сердце.

После этих слов хныкавший Петька вдруг примолк и, как показалось Федору, выразительно посмотрел на священника.

– Его успокоил ангел, – шептала на ухо Федору Наталья.

Батюшка попросил восприемников обратиться лицом к западу и трижды спросил:

– Отрицаете ли вы сатану и его злые дела, а также его ангелов и его гордыню?

Восприемники трижды отвечали:

– Отрицаю!

В знак сочетания с Христом им прочитали Символ веры.

– Теперь приготовьтесь к таинству крещения, – неожиданно шепнул молодым родителям диакон.

– Погрузи же, Господи, его в вечную жизнь, наполни твоим Святым Духом, – проговорил батюшка.

Крестная мать Авдотья Семеновна, бывшая Наташкина соседка, положила Петьку на скамью и стала освобождать его от одеяла и пеленок. Малыш не издал ни единого звука, и только блаженно улыбался, что-то пытаясь проговорить.