Текст книги "Здесь русский дух..."

Автор книги: Алексей Воронков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

В жизни никто не смел косо посмотреть на нее, не говоря уже о грубых словах, а тут эти русские мужланы не только перебили ее охрану, но еще хотели ограбить знатную особу. Откровенную ненависть в ней вызвал огромный светлобородый казак, который бесцеремонно вытащил ее из паланкина. Жаль, у нее нет с собой кинжала, не то бы она ему показала! Сам небось голь перекатная, а туда же. Хотя, если честно сказать, он недурен собой. Мало найдется в ее империи столь же сильных и красивых воинов, как он. Можно взять мужика к себе охранником и платить хорошие деньги. Тогда уж точно она забудет о волнении за свою жизнь.

– Ты кто? – когда девушка немного успокоилась, спросил Федор через переводчика.

Вместо ответа она фыркнула и отвернулась. Гордая, надменная азиатская красавица всем своим видом показывала, насколько ей неприятна эта встреча.

– Так как, сама назовешься, или я тебя начну пытать? – улыбнулся старшина и демонстративно разрезал воздух нагайкой.

– Не трогайте!.. Не трогайте мою госпожу! – неожиданно услышали казаки испуганный девичий голос, и в ту же минуту из зашторенного богатой тканью паланкина выскочила невысокая узкоглазая девчушка. На голове у нее присутствовали множество тонких косичек, туго сплетенных из смоляных волос. В каждой из них звенело множество серебряных и золотых монет.

– Так, у нас, оказывается, не одна, а две пленницы! – радостно воскликнул Федор. – Ну а ты, – обращается он к девочке-подростку, пытавшейся заслонить собою ту, которую она назвала госпожой. – Ты-то хоть скажешь, кто вы такие и куда держите путь?

Боясь пыток, она с испугом что-то залепетала.

– Давай, Егорша, перескажи-ка нам ее щебет, – попросил переводчика старшина.

Так казаки и узнали, кто такие эти две красавицы, как их зовут и куда они держат путь.

– Вот те на! Взяли в плен маньчжурскую принцессу! – крякнув, восхищенно воскликнул Гридя Бык. – Чего ж мы с ней будем делать? – обратился он к старшине.

Тот почесал затылок и вдруг произнес:

– Возьму-ка я ее, братцы, в наложницы! Тесто для пирогов будет месить…

Услышав подобное, казаки весело заржали.

– Вот тебе Наташка-то покажет наложницу! Ведь ты ж эту девку, поди, не только тесто месить заставишь, а и на сеновал потащишь, – подначил его Карп, вызвав тем самым новую волну смеха.

– Послушай, Федька, отдай мне эту красотку, – подъехав к Федору вплотную на своей лошади, негромко попросил его Ефим Верига. – Зачем она тебе нужна? У тебя жена, а у меня, сам знаешь, пустая изба… Отдай, прошу тебя! По гроб жизни буду благодарен.

Федор насупился, жестко отрезав:

– Не проси. Если хочешь – бери служанку.

– Так ведь она ж еще ребенок! – в сердцах бросил Ефим.

– И? – усмехнулся старшина. – Поверь, и не заметишь, как она бабой станет. Девки быстро растут. Взгляни на мою Аришку – вроде крошка, а уже жених нарисовался…

Девушкам дозволили сесть в паланкин, и Федор велел китайцам следовать в сторону русской границы.

– Куда вы нас ведете?.. – выглянув из-за занавески, испуганно спросила казаков Сан-Пин.

– В плен, девонька, в плен! – ответил ей за всех Карп. – Не бывала еще за Амуром? Вот и побываешь…

Девушка забилась в отчаянье.

– Мой брат все равно вас догонит и убьет! – заливаясь слезами, предупредила она. – Я послала своего слугу в Чучар, поэтому ждите погони.

Девица не врала. На следующее утро, когда казаки, позавтракав, снова двинулись в путь, они вдруг увидели далеко впереди, на невысокой горке, вооруженных конников. Их силуэты хорошо прорисовывались на фоне прозрачного осеннего неба.

– Маньчжуры! – снова в страхе закричал Фан.

– Вот тебе, бабушка, и юрьев день! – смачно выругавшись, с досадой произнес Федор. – Чего, братцы, делать-то будем? – спросил он товарищей. – Смотрите, сколько здесь маньчжуров. Сможем ли одолеть?

– Вряд ли, ведь у них не меньше ста сабель, – напряженно вглядываясь вдаль, произнес Гридя. – Может, бросим этих девиц? Тогда проще будет бежать.

Старшина нахмурил брови:

– Забудь!

– Хочешь на чужих холмах голову сложить? – удивился товарищ.

Федор покачал головой.

– Нет, помирать не хочу, но и девушек не оставлю! Скажи, когда казак оставлял трофей? – как-то вымученно улыбнулся он.

Завидев казаков, маньчжуры выставили вперед копья и, подбадривая себя громкими криками, бросились в атаку.

– Вот что, Мишка!.. – закричал Федор молодому казаку Мишке Ворону. – Ты давай, сажай в седло девочку, а эту принцессу я к себе посажу… Давай, давай, поторапливайся, а то у нас времени вообще нет.

Мишка быстро спрыгнул с коня и бросился к паланкину.

– Опускай носилки!.. – скомандовал он китайцам.

Те тут же подчинились молодому человеку. Подхватив на руки испуганную служанку, он усадил ее в свое седло. С Сан-Пин вышла осечка. Она не стала дожидаться, когда ее вслед за служанкой вытащат из убежища, и выскочила сама. Принцесса бежала по дороге навстречу маньчжурам, кричала и махала руками:

– Я здесь!.. Здесь!.. Спасите меня!

Федор какое-то время стоял в нерешительности. Зачем ему, казалось бы, эта девка? Стоит ли из-за нее так рисковать? – спрашивал он себя.

Вдруг в казаке что-то взыграло. «Нет, не дам этой красавице уйти!» – скрипнул зубами Опарин и, с силой стегнув коня плетью, помчался вслед за беглянкой. Миг, и вот она уже сидит у него в седле, подхваченная на скаку мужскими сильными руками. Девушка кричит, отбивается, пытается вырваться, но куда там!

– Давайте, братцы, за мной! – повернув Киргиза, велел старшина казакам.

Вот они уже мчатся на своих быстрых конях, пытаясь скрыться от погони.

– Давай, давай, товарищи мои! – кричал Федор. – Быстрее! Быстрее!

Где-то далеко позади осталась пыльная дорога со слугами-азиатами и паланкином. Упав грудью на крупы коней, казаки вихрем неслись над землей, минуя луга, невысокие горки, кустарники и дубравы, взбирались на крутые сопки и снова, не оглядываясь, скакали вперед. Никто – ни Федор, ни его товарищи – не знал, куда они скачут. Даже Фан ничего не мог сказать, и только кричал что-то на своем, все пытаясь не отстать от казаков. Ведь если маньчжуры его поймают, то обязательно убьют. Русских или монголов они иногда берут в плен, а азиатам полагалась только смерть, так как и азиаты не считали казаков за людей.

…Точно звери, рыскали казаки по чужой земле, прячась то в высоких травах, то в лесах и среди ложбин, но всюду их взгляд натыкался на маньчжур. Даже по ночам, укрывшись где-нибудь в горном ущелье, мужчины не чувствовали себя в безопасности. Позже, сидя ночью у костра в родном поселении, Федор с товарищами все дивились, как им тогда удалось убежать. Страх ли им придал силы, а может, молитвы дошли до ушей Господа, только вот свершилось чудо. Они обхитрили маньчжуров, запутав следы, и теперь веселились, поднимая кубки за благополучное возвращение.

Один только Ефим Верига оставался хмурым, размышляя о молодой маньчжурской красавице, которую Федор взял в наложницы. Металась душа казака, зло его разбирало. Не раз он уже подумывал о том, чтобы украсть девку и сбежать с ней из острога. Другое дело, куда побежишь? На Урал? На Дон? Так ведь туда еще надо добраться. Может, уйти к маньчжурам? Говорят, у них есть особое войско, куда берут всех кого не лень – и русских, и монголов, и даже ливонцев с германцами. Платят-то им, говорят, золотом, а кто желает, может открыть собственное дело. Ефим, в случае такого счастья, построил бы корчму. Дело не слишком хитрое, но прибыльное. Стоит подумать?

С этой мыслью теперь он и жил. Казаки удивлялись поведению их товарища. Закрылся в себе и угрюмо молчит, как бирюк. Разве Ефим скажет правду? Она может стоить ему головы…

Глава шестая
СБОРНЫЙ ДЕНЬ

1

Федору не суждено было вновь погулять по маньчжурским пыльным дорогам. Он думал, атаман оставит его за главного в крепости, пока сам будет мотаться по полям и долам, а тот возьми и прикажи Опарину собираться вместе с ним в дорогу. «Подбери понадежнее людей, – сказал атаман Федору. – Не к теще на блины едем».

Как что, так Федор. Не может атаман обойтись без старшины. Видно, видит в нем надежду, а тут дальняя дорога, и всякое может случиться. С Федором явно веселее. Тому ни бог, ни черт не страшен, к тому же казак дико везучий – найдет выход из любой проблемы.

Федор погоревал, погоревал, но делать нечего. Собрал он своих старых и верных товарищей – Гридю Быка, Ивана Шишку, Семена Онтонова, Карпа Олексина, Фому Волка, Григория и Леонтия Романовских – и велел им тоже готовиться в путь.

Теперь надо было просить Наталью собрать мужу дорожную суму, и чтоб не забыла о торбе с овсом для Киргиза. Трава одно, а овес совсем другое. Так говорил Опарин. От овса у лошади закладывается рубашка, подкожное сало, и ей легче бывает и зиму пережить, и лето скоротать. Тем более, когда речь шла о дальней дороге, где животине требовались силы.

Дав жене указания, Федор отправился к Саньке, которая встретила его более чем холодно.

– Что с тобой? Все нормально? – заволновался казак.

Она ухмыльнулась:

– Почему, русский, ты не сказал мне о завтрашнем отъезде?

Пренебрежительное «русский» означало крайнюю степень гнева. Так азиатка звала Федора в первые месяцы после того, как он привез ее в крепость. «Русский» да «русский»! Он Саньке: «Зови меня Федором… Мое имя – Федор». Она же все равно: «Русский!» Будто издевалась над казаком или не хотела его признавать. Даже после того, как Федор Опарин однажды ночью в порыве страсти силой взял красавицу.

До этого мужчина долго к ней примерялся – и обнимет, и легонько за ушко потреплет, и в губы чмокнет невзначай. Принцесса морщилась, кричала на него, а Опарин все равно гнул свою линию, поэтому потихоньку девушка смирилась с его ласками, и даже стала на них отвечать, но дальше этого дело не шло. Как-то Федор пришел к Сан-Пин пьяненький и сделал то, о чем подспудно все время мечтал.

Несколько дней она волком смотрела на него, даже на шаг подойти к себе не позволяла, но хочешь не хочешь, а женскую плоть не обманешь. Однажды Санька сама притянула Опарина к себе, и это был самый счастливый день в его жизни.

С тех пор мужчина уже не стеснялся своих чувств. Ох, и охоч же он был до ласок! Так зацелует, так истерзает в страсти, что принцесса потом просыпалась наутро едва жива. Видно, такие вещи сводили девушку с ума, поэтому она злилась, если Опарин долго к ней не заглядывал, но ведь ему, бедняге, на части приходилось разрываться, лавируя между двумя семьями. Он не мог просто так бросить Наталью – венчанные. Гермоген Федору тоже не раз выговаривал за его шалости. Смотри, мол, от греховного корня бывает уродливый плод, и приводил в пример зверя – братоубийцу Святополка. Все, дескать, из-за греховной связи его отца с вывезенной из греков монахиней.

Только разве Федора остановишь! Он по-прежнему был ласков с Санькой, хотя в глубине души осознавал ее нелюбовь.

– Ты-то откуда узнала о моем отъезде? – спросил Саньку Федор и тут же понял – его сподручник Яшка Попов проболтался. Чего с таким баламутом делать? Его хлебом не корми – дай только потрепаться.

Когда Федор построил за крепостной стеной этот дом и поселил в нем Саньку с Маняшкой, то велел Яшке стеречь их, чтобы те не сбежали. Парень, думает, неженатый, своего угла тоже нет, так пусть пока поживет в теремке. Отвел ему место в передней, ведь у девок на глазах плохо маячить. Там Яшка и ночевал, а вот есть ходил в казенную избу к холостым казакам. Он стеснялся садиться за один стол с девушкой знатного происхождения. Ходить по коврам Яшка тоже не привык, а они в доме были повсюду. Так пожелал Федор, который делал все в угоду знатной пленной. За богатым товаром он даже специально ездил на ярмарку, находившуюся под Нерчинском.

– Сегодня ночевать к тебе приду – жди… Надо попрощаться, – обняв Саньку и поцеловав ее в висок, сказал старшина.

Девушке не привыкать было ждать, ведь большую часть времени Федор проводил все-таки с семьей. Впрочем, после рождения Степки все изменилось. Теперь уже Наталье приходилось все реже и реже видеть своего мужа. Жена пыталась с помощью гадалки вернуть Федора Опарина в семью, но не получилось. Тогда Наталья решилась пойти в монастырь, попросить совета Гермогена.

Изба, в которой находилась келья старца, представляла собой небольшой деревянный сруб с крыльцом в три ступени. У входа ее встретил послушник и проводил внутрь. Там, в прихожей, уже были люди, желавшие попасть к старцу. Отстояв свою очередь, женщина вошла в горницу, где на широкой скамье возле стены, опершись на архиерейский посох, сидел Гермоген. На нем была обычная монашеская ряса и клобук, а впалую грудь прикрывал огромный золоченый крест.

– Я, наверное, не ко времени? – перекрестившись на иконы в красном углу и попросив у старца благословения, робко произнесла женщина.

– Ничего, ничего… Садись вот, матушка, – указал он на скамью, находившуюся у противоположной стены небольшой горенки. Когда Наталья села, священник произнес: – Теперь я слушаю тебя.

– Отче, у меня случилась большая беда, – зашевелились белые губы женщины, причем она вдруг всхлипнула, и из ее глаз потекли слезы.

– Успокойся, дочь моя. Успокойся. Если не можешь продолжать – не продолжай, – посмотрел ласково на нее Гермоген.

У женщины и впрямь не было сил говорить, но она все же сумела взять себя в руки. Утерев слезы концами покрывавшего голову Натальи светлого платка, молодая женщина снова заговорила:

– Батюшка, как мне жить? Ты прости, ум за разум заходит, а не знаю, что и сказать… – произнесла Наталья, и снова слезы хлынули из ее глаз.

– Ты говори, – попросил старец.

– Да, надо говорить, если уж пришла… Отче, тут вот мой Федька… – вытирая слезы, согласилась женщина.

– Федька? Чего с ним? Недавно я его видел. Он приезжал к нашему кузнецу, в Монастырскую слободу. Неужели происшествие? – произнес старец.

Наталья снова всхлипнула.

– Он меня не любит. Все к этой узкоглазой по ночам бегает, а ведь у него семья, – с трудом выдавила она из себя.

Старец вздохнул:

– Я уже говорил с ним, да только черного кобеля не вымоешь добела.

– Если я попрошу у Бога помощи? Он же должен помогать несчастным… – с надеждой посмотрела на старца Наталья.

– Должен, дочь, моя, конечно же, должен. Вот и обратись к нему. Может, уже обращалась? – кивнул головой Гермоген.

– Обращалась…

– С молитвой? – спросил святой отец.

Наталья покачала головой:

– Вроде нет, по-бабьи… Со слезами…

– Ты попроси Николая Чудотворца, нашего заступника, ведь он скорее до Господа нашего достучится. Глядишь, и помилует тебя. Или же твоего мужа накажет за все его грехи, – посоветовал старец.

Наталья испуганно взглянула на священника:

– Накажет? Федьку?

Зачем женщине нужны лишние проблемы? Ей бы только вернуть мужа, а вот зла ему она не желает. Какая же нормальная баба хочет плохого для своего мужика?

Бедную Наталью обуял страх, хотя его она понимала по-своему. Когда что-то непонятное собирается у тебя на затылке, а затем струйкой истекает вниз, к самым пяткам по спине, и все это мгновенно обрушивается. Точно такое же случилось сейчас и с ней.

– Можно без наказания? Просто пусть Федька покается и вернется ко мне, – с надеждой взглянула женщина на старца.

Дело шло к вечеру, и келья стала наполняться сизой закатной мглой, и когда по стенам забегали тени, старец велел молодому послушнику, все это время стоявшему за его спиной, зажечь лампадку, после чего в горнице стало заметно светлее.

– Я вот что тебе скажу, матушка, – взглянув в озаренное горящим фитильком лампадки лицо Натальи, проговорил старец. – Ты слезы-то не лей! Пустое дело. Лучше иди и молись Господу, чтобы он образумил твоего кобеля. Веруй, Бог тебя любит и не оставит в беде, как не оставлял он любого, кто обращается к нему с мольбой. Мужа же продолжай любить, так как все искупается и спасается любовью.

На прощание Гермоген благословил Наталью и подарил ей небольшую бумажную иконку Николая Чудотворца, а к ней написанный чьей-то прилежной рукой «Акафист святителю Николаю».

– Поставь иконку в красный угол, среди иных Божьих угодников, и молись, – наказал он ей. – С чувством молись, ведь иначе не поможет, а то иные порой бубнят себе под нос молитву и при этом думают вовсе о другом… Сам на себе, если честно, подобное испытывал. Когда молишься с чувством – все случается, а когда бездумно, так вообще пустая потеря времени… Все, иди, и да хранит тебя Господь!

Теперь, когда Федор сбегал ночью к маньчжурке, Наталья становилась на колени пред святым Чудотворцем и, приняв смиренное выражение лица, негромко молилась: «Избранный Чудотворец и угодник Христов, всему миру источай драгоценное миро милости, и неисчерпаемое море чудес. Восхваляю тебя любовью Святителю Николаю: ты же как имеющий путь к Господу, освободи меня от всяческих бед, и называю тебя: радуйся, Николай, великий Чудотворец». От себя также добавляла: «Прошу тебя, отец-священноначальник, верни мне моего Федора. Попроси Господа нашего, чтобы указал ему истинный путь…»

2

Предупредив Саньку о своей ночевке, Федор вернулся домой и стал готовиться к походу. Первым делом он привел в порядок оружие – поточил клинок, прочистил шомполом-стержнем ствол фузеи, зарядил два пистолета и после этого отсыпал в железный коробок из запаса пороха, налил свинцовых пуль, и уже хотел было заняться конской сбруей, когда к нему подлетели сыновья казака.

– Папа, возьми меня с собой! – заканючил Петр.

– И меня, тять, и меня… – следом стал напрашиваться и младший Тимоха.

«Наверное, им Наталья донесла о моем отъезде», – ухмыльнулся Федор, а вслух произнес:

– Рано вам! В дороге всякое может приключиться. Вон сколько развелось разбойников. Еще эти проклятые маньчжуры… Так и рыщут, так и рыщут вокруг. То жилища поджигают, то наших людей в плен уводят, а бывает, засады устраивают. Чуть зазевался – и поминай как звали… Нет! Подрастете чуть – тогда и поговорим. Пока сидите дома и объедайтесь белым хлебом в молоке. Если же не хотите – ступайте строить забор возле дома. Все лучше, чем пасть от руки иноземца.

– Не хочу возводить забор, а хочу рубить головы маньчжурам, – капризно заметил Тимоха.

Федор фыркнул.

– Сейчас как тресну! Мало не покажется, – бросил он в сердцах. – Герой нашелся… Ладно, даже и не проси, – заметив слезы в глазах у младшего сына, примирительно сказал он. – Если хочешь врагам головы рубить, то вначале нужно научиться этому ремеслу, а то ведь и свою так можно сложить.

Тут на выручку брату пришел Петр.

– Ты чего, папа! Ведь мы не хуже любого казака умеем махать сабелькой! Считай, каждый день с друзьями рубимся на пустыре, – похвастался он.

– Где ж вы сабли-то взяли? – не понял Федор.

– У нас не настоящие, а деревянные, – моргнул глазами Тимоха.

– Деревянные!.. – вздохнув, передразнил его отец. – Это, сынки мои, не то. С деревянными саблями только игры сплошные, а у вас пока даже нет коней.

– Коней возьмем у соседей! Сабли… У тебя одна лишняя имеется, и другую мы уж как-нибудь отыщем, – тут же ловко нашелся Петр.

Федор и не знал, как ему быть. До встречи с Санькой оставалась еще уйма времени, и солнце говорило лишь о начале дня, но ему нужно было еще побывать в Монастырской слободе, у бронного мастера Платона Кушакова, обещавшего залатать старшему Опарину доспехи. В недавней стычке с маньчжурами старшине помяли обмундирование. Заодно уж пусть кузнец и на подковы Киргиза взглянет, на конскую попону. В дальней дороге все нужно предусмотреть.

– Пошли на задний двор, – неожиданно сказал Федор сыновьям и, сняв со стены обе хранившиеся в доме сабли, пошел к двери. Те, забыв про все на свете, побежали следом.

Наталья, слышавшая весь разговор, всполошилась. Чего извергу-муженьку опять в голову взбрело? Шел бы к своей узкоглазой красавице. Зачем теряет время в нелюбимом доме?

Юная Аришка, заметив тревогу в глазах матери, решила ее успокоить.

– Не переживай, мама, пусть мужчины развлекутся. Ведь папа нечасто находит время на своих детей, – сказала девушка.

Верно, решила мать. Только бы у Федора хватило ума не покалечить ее сыновей.

– Не дай бог, тебе достанется такой же вот гуляка. Наплодил детей, а сам в кусты. То он все по Дону шлялся, заставляя меня по ночам слезы лить, волноваться и молить Бога его спасти и сохранить. Вернулся. И? Нашел себе молодую, да еще несчастную иностранку, – вздохнула Наталья, пробуя на соль похлебку, варившуюся в большом чугуне.

– Ты несправедливо судишь, мама. Мне нравится эта маньчжурка. Она даже меня стала замечать. Сначала все шарахалась, будто я какая прокаженная, – выкладывая из печи подовый рыбный пирог, сказала Аришка.

– Вот-вот, все вы против матери… – мрачно и с упреком взглянула мать на дочь.

– Да нет, мама, мы тебя любим, а маньчжурка… В самом-то деле, не убивать же теперь ее! Раз Бог так распорядился – пусть все остается на своих местах. Тем более, папа не уходит к ней насовсем.

Наталья шмыгнула носом.

– Думаешь, мне нужна такая жизнь? Вот станешь сама женой – тогда поймешь, – сказала Наталья, расстроенно шмыгнув носом.

– Нет, мама, у меня будет домовитый и верный муж, – сказала Аришка, широко улыбаясь.

– Ты говоришь о Мишке Вороне? Любит ли он тебя? – спросила мать, и дочь даже зарделась при этих словах и опустила глаза.

– Ой, мама, любит! Еще как любит! Он такой добрый, такой заботливый… – радостно воскликнула девушка.

– Хорошо, раз так, – ласково взглянула на дочь Наталья. – Пусть хоть тебе в жизни повезет. Только вот… – она вдруг запнулась. – Сама ведь знаешь, какая у казака жизнь. Сегодня жив, а завтра… – начала было мать, но тут же замолчала.

Дочь горестно вздохнула.

– Знаю, мама, знаю, но вдруг Боженька смилостивится над нами, не разлучит нас, и если даже так, то я все равно до конца жизни буду любить моего Мишеньку, – сказала дочь, горестно вздыхая.

Подобные слова растрогали Наталью. Вытерев о передник руки, она обняла дочь и стала нежно гладить ее по русой голове, приговаривая:

– Доченька ты моя ненаглядная, родненькая моя… Вот стукнет тебе шестнадцать годков – пусть твой жених присылает сватов.

3

Опарин жил, старясь не выделяться среди других казаков, а то ведь могли сказать – Федька понабрал где-то чужого добра и теперь жирует.

Дом себе поставили незатейливый, хотя и не самый последний в округе. Крепкий широкий сруб с террасой, сенями и передней, гостиной, спальней и небольшим углом для приготовления пищи. Слева от дверей – лаз в чулан, а напротив – большая печь с подом и камином, который в долгие зимние вечера освещал кухню смоляными шишками. Между стеной и печкой – полати, на которых спали Петр с Тимохой. Вдоль противоположной стены стояли лавки для кухонной утвари, а ближе к переплетенному окну, у широкой лавки для сна, – большой обеденный стол с тяжелой столешницей, две скамьи и сундук. Между лавкой от двери угла напротив печи и горницей – деревянная перегородка, отделяющая одну половину избы от другой.

Справа от дверей – угол в избе с холодным чуланом, кладовой, в котором стояли жернова, а рядом – выдолбленная из целого куска дерева высокая ступа; тут же решето и сито, а зимой еще и кадушка с водой.

Гостиная под стать всему остальному – небольшая, с одним окошком. Поначалу оно было затянуто бычьим пузырем, но позже Федор зашил окно слюдой. В красном углу – полка с иконами, кадило, молитвенники, восковые церковные свечи и поминальные белые хлебцы – просфоры. Под молитвенной полкой – небольшой столик-трехножка, а на нем всегда лежало что-то церковное. К примеру, в Пасху – куличи и крашеные яйца, в Вербное воскресенье – распустившаяся верба в горшке с водой, но чаще всего – принесенные из храма свечи и ладанница с пахучей смолой.

Здесь же стол для занятия рукоделием, и на нем – целая гора тряпичных лоскутков, среди которых затерялся берестяной коробок с иглами, наперстками, нитками и пуговицами. Возле стола – два табурета. Напротив окна на стене – большое овальное зеркало в бронзовом окладе, привезенное Федором из Нерчинска. Под ним – широкая скамья, покрытая овчинной шубой, являвшаяся спальным местом Аришки.

Была еще и небольшая комнатка, смежная с гостиной и отделенная от нее занавеской, где стояла родительская кровать.

Таким же незамысловатым выглядел и опаринский двор, огороженный забором из жердей. В нем – амбар, помещение для коровы, поветь – нежилое помещение для Киргиза, небольшой огород. Тут же баня «по-черному» и сарай, где у хозяина, мечтавшего когда-нибудь заняться пашенным делом, хранились сельхозорудия, конская сбруя, а еще стоял обыкновенный плотничий верстак. В конце огорода – сруб – колодец с ледяной прозрачной водой.

Вот возле этого колодца Федор и устроил испытание своим сыновьям. Чтобы не путаться в рукавах казахского кафтана, он его снял и набросил на колодезный ворот, оставшись в исподнем. Петр же с Тимохой лишь освободили застежки своих косовороток и для удобства закатили штанины брюк.

– Так, кто первый? – протягивая саблю сыновьям, спросил отец.

– Давай мне! – подтянув штаны, выступил вперед Тимоха.

– Ты не подтягивай штаны-то, подвяжи их ниткой, а не то свалятся, и носом не шмыгай – не маленький, – беззлобно укорил его отец.

Петр снял свой пояс с рубахи и протянул его брату. Подвязав штаны, Тимоха смело взял из рук родителя саблю, вынул ее из ножен и принял боевую стойку.

– Чего стоишь, давай, наступай! – велел ему отец. Тимоха, размахивая клинком, смело полетел вперед и тут же, выронив саблю, упал носом на землю.

– Так нечестно! Зачем ты мне, папа, ножку подставил? – закричал парень.

– Ты давай, не гунди, а дерись! На ратном поле тебе не на кого будет пенять. Наступай!.. – прикрикнул на него отец.

…На этот раз Тимоха был осторожен, опасаясь снова попасть впросак. Вместо смелого движения вперед он начал делать какие-то замысловатые движения, и это у него получалось так ловко, что отец был вынужден отступить.

– Давай-давай! – подбадривал Федор сына. – Кистью, кистью больше работай, а то у тебя мертвое лезвие. Так, недурно! Еще давай…

Тимоха в ударе снова и снова пытался загнать отца в угол, но в тот самый момент, когда он уже готов был праздновать победу, Федор, изловчившись, выбил у него из рук саблю.

– Вот так, братец, нужно воевать! – подхватив ее на лету, усмехнулся старший Опарин. – Еще развлечемся? – спросил он Тимофея.

– Нет, теперь давай я! – сказал Петр.

Сын взял из рук отца саблю и начал осторожно на него наступать. В отличие от брата, в стойке Петра присутствовало что-то звериное. Он не шел на противника грудью, а, пригнувшись к земле, мягко подкрадывался к нему, при этом зорко следя за каждым движением человека. Саблю держал жестко, уверенно, но размахивать ею не пытался. Напротив, он будто бы выжидал, когда противник ошибется.

– Давай, наступай, что крадешься, как волк! – зарычал на него отец, но Петр не слушал. Его цель – победить, а если он будет спешить, то папа непременно расправится с ним, как с Тимохой.

В результате отцу надоело наблюдать за волчьей поступью сына, и он пошел вперед. Натиск Федора был таким стремительным и неукротимым, что Петру пришлось нелегко. Он метался из стороны в сторону, делал волчьи прыжки, пытаясь увернуться от ударов, но старший Опарин продолжал наступать. Сабля в его руке была будто бы живая. Она играла, делала невообразимые движения, запутывая противника и принуждая его сдаться.

Петр же не хотел сдаваться. Заколдованный замысловатой игрой отцовской сабли, он вдруг встрепенулся, сделал волчий бросок вперед и достал бы Федора, но отцу помогли бойцовский опыт и прирожденная ловкость. Сделав шаг вправо, он быстро развернулся и, схватив пробегавшего мимо него сына за шиворот посконной рубахи, бросил наземь. Подставленный к горлу Петра клинок говорил о его полном проигрыше.

– Так, воины. Теперь вы осознали свою слабость? Нечего было канючить: возьми нас, папа, с собой… Нет, братцы, вначале научитесь воевать, а уж потом просите, – довольный собой, проговорил Федор.

4

Угрюмые и пристыженные, стояли сыновья, не смея поднять глаза на отца. В это время мимо опаринского недостроенного забора от приказной избы ехал на коне хорунжий Ефим Верига.

– Смену себе готовишь? Давно пора! Как ребятня-то твоя вымахала! – заметил мужчина.

Федор развел руками. Мол, куда денешься, если в их албазинском войске мало ратных людей.

– Чего ты в такую-то рань на коне? К атаману ездил? – спросил Опарин товарища.

– Да, – кивает головой Верига.

– Дела какие были? – продолжил интересоваться Федор.

– Дела, Федя, дела…

– Ты не забыл о завтрашнем походе? – встревоженно спросил Опарин.

– Да не еду я, Федя. Приболел вот что-то, – ответил Ефим.

– Приболел? В такую отличную погоду? – удивленно посмотрел на него старшина.

– Хворь не спрашивает, какое сегодня число. Приходит тогда, когда и не думаешь, – усмехнулся Верига.

– Это точно. Надеюсь, ты предупредил атамана? – согласился Опарин.

– Как же! Он мне и кое-какие распоряжения дал. Пока, говорит, я хожу – оставайся вместо меня в крепости за старшего.

– Вот как! – удивился Федор.

– Да-да… – погладил бороду Ефим.

– Напрасно, Фима, ты с нами не едешь, а то могли бы погулять, как раньше. Обрати внимание, сколько шпионов везде враги понатыкали. Встретим – вот тебе и кони, вот тебе и оружие. Неужели не завидно? – покачал головой его собеседник.

– Завидно, Федя, но ведь грыжа, будь она неладна, вконец замучила. Я вам только в тягость буду, – сказал Ефим.

– Ты нас возьми, папа! – послышался за отцовской спиной голос Петра.

– Ребята, вон отсюда! Нечего подслушивать разговоры взрослых, – приказал Федор сыновьям.

Понурив головы, те побрели домой.

– Ладно, Ефим, давай, выздоравливай, – сказал на прощание Опарин. – Когда вернемся – должен быть на ногах, а то какой воин с грыжей?

Верига ухмыльнулся и стегнул коня, коротко заметив:

– Поеду к бабке Устинье – говорят, она одна тут грыжу заговаривает.

Однако он не поехал ни к какой бабке, а отправился прямиком в тайгу. Где-то там, в непроходимой чащобе, среди лиственниц и сосен с недавних пор раскинуло свой табор придорожное воровское поселение. Поначалу разбойники особенно не хулиганили, а все присматривались и примеривались. Вдруг пошло-поехало… Теперь дня не проходило без причинения вреда другим людям. Грабили обозы торговцев и промышленников, воровали коней у пашенных крестьян и казаков, которых потом сбывали в маньчжурской стороне. Награбленный же скарб, в том числе скот с лошадями, отдавали за бесценок русским торгашам. Так и жили.

Эти волки обитали где-то под Иркутском, откуда вскоре ушли на Лену, где и промышляли до тех пор, пока местному населению не надоело нести урон от бандитов. Наслали на них стрельцов и казаков, а те устроили ворюгам взбучку, и если б не главарь шайки, то могла полететь с виселицы уйма голов. Тот взял и увел их на Амур, где был больший простор для их ремесла и где им ничего не грозило. Здесь же находилось казачье поселение. У вольных казаков также имелись прегрешения, поэтому они смотрели на проказы таежных воров сквозь пальцы.