Текст книги "Здесь русский дух..."

Автор книги: Алексей Воронков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Но тот и не думал бежать. Это ж кем нужно быть, чтобы опозорить звание казака?

Петр и глазом не успел моргнуть, как оказался во вражьем кольце.

– Ну, чего, казак?.. – задиристо начал Захарка. – Я же тебя, кажется, предупреждал, чтобы ты к Любке не лез? Не послушал меня – знать, снова тебя бить будем.

– Да тут и большого ума не надо, чтоб одного-то одолеть, – едва сдерживая дрожь в коленях, говорит казак. – Слабо один на один?

– Что, испугался? Труса празднуешь?.. – усмехнулся Захарка.

Петр разозлился:

– А то я тебя боюсь!

– Не трус таракан, да ножки коротки, – произнес кто-то из слободских, чем вызвал у товарищей веселый смех.

– Тараканы – это вы! – скрипит зубами Петр, не привыкший спускать обидчикам. – Только и умеете, что толпой на одного. Тогда у кого ножки-то коротки? Не у вас ли?

Захарку его слова задели за живое.

– А ну, ребята, всыпьте ему, да как следует! – велит он товарищам.

– Только подойдите – мозги вышибу! – взмахнув нагайкой, грозно предупредил Петр.

Слободские растерялись. Этой минуты Петру хватило на то, чтобы отвязать своего коня и прыгнуть в седло.

– Ну теперь ждите! – кричит. – Щас я своих приведу… Вот уж дадим вам жару!.. Но, милый! – пришпорив пяткой коня, крикнул он, и тот с места пустился в карьер.

– Вот сучье отродье, сбежал! – выругался Захарка. – Ну, теперь давайте гостей ждать. Берите, ребята, потяжелее орудия – будем их встречать.

Албазинские появились нескоро. Они вихрем выскочили из-за поворота и поскакали прямо на поджидавших их у дороги вооруженных слободских.

– Ги! Ги! – кричали они, размахивая нагайками. – Ги! Ги!

Лошади, храпя и ломая землю копытами, стремительно мчались вперед.

Казаков было не больше дюжины, однако их воинственный вид и дикие вопли так напугали слободских, что они тут же бросились врассыпную. Не останавливаясь, молодые казаки на глазах у всей слободы с победными криками промчались улицей и, нагнав на людей страху, ускакали домой.

Петр видел, как испуганно глядела из окна на них Любашка, как, стоя у калитки, махал им вслед кулаком ее отец, как плевались в их сторону напуганные до смерти бабы, а мужики непослушными руками лихорадочно пытались крутить цигарки.

– Ура! Проучили слободских! – тем же лихим порядком возвращаясь домой, радовались молодые казаки. – Будут теперь знать, как обижать нашего брата.

А утром атаман им учинил разнос. Еще накануне пришел к нему слободской староста и пожаловался на негодяев.

– Чтоб больше этого не было, понятно? – выговаривал он понуро стоявшим перед ним молодым казакам. – Вы ж не разбойники какие-нибудь, отчего ж тогда народ-то пугаете?

– Так ведь они проходу нам не дают! – попытался оправдаться за всех Тимоха.

– Цыц, щенок! – рявкнул на него Никифор. – Когда атаман говорит, надо слушать. Короче, я все сказал. Еще раз повторится – посажу в подклет на голый хлеб и воду. И будете сидеть там у меня. Не нужны мне такие казаки, которые звание наше высокое позорят. Все поняли? То-то же, – примирительно проговорил он. – А со слободскими помиритесь. Не враги они вам. Ведь начнись какая заваруха – вместе будете воевать. Одна родина-то у нас…

Глава десятая
В СТОЛЬНОМ ГРАДЕ

1

– Ты что это, Федор Михайлов, ни свет ни заря ко мне примчался? Или дела какие неотложные тебя привели? – потревоженный скрипом половиц в спальне, открыл глаза государь.

– Дела – они каждый день дела, – отвесив земной поклон, добродушно ответил стоявший возле царского ложа дворецкий.

– Не томи! Говори, чего там стряслось? Или опять смута на дворе? Может, новая зараза к нам в дом пожаловала? – произнес царь, откидывая пуховое одеяло и поднимаясь с постели.

В недобрый час родился Алексей Михайлович. Век его выдался бунташным, богатым на войны со страшными болезнями. Государь помнит осень 1654 года от рождения Христова, когда по Московии черной тучей разошлась пришедшая из Европы чума. Он тогда находился в войске, успешно сражавшемся против объединенных польско-литовских армад, а вот царице с детьми, чтобы спастись, пришлось даже бежать из стольного града в Калязин монастырь. В Москве же народ вымирал целыми улицами. Болезнь уничтожила большую часть жителей и в других городах. Народ в страхе бежал куда глаза глядят. На дорогах стали устраивать заставы, пытаясь хоть как-то урезонить заразу, но это не помогало.

Беда повторилась в следующие два года. И снова тысячи смертей в городах и селеньях, и снова люди пытались спастись бегством, но болезнь, так или иначе, все равно настигала их… Чума косила людей не сотнями, а тысячами, десятками тысяч. Вымирали целые деревни и города, повсюду валялись трупы умерших – по дорогам, по полям, в опустевших селениях, в лесах, болотах. Мертвых зарывали в сырую землю, а их одежду сжигали. Дома покойников было велено топить можжевельником, таким образом пытаясь избавиться от заразы.

Смертельный вихрь, прокатившийся по Московии, отнял больше человеческих жизней, чем все войны, которые Московия вела с соседями.

Слава богу, на полях сражений русским пока сопутствовал успех.

1 октября 1653 года Земской собор приговорил вести войну с Речью Посполитой. Хотели вернуть Смоленские и Черниговские земли, которые Московия потеряла еще двадцать лет назад.

Слух о новой войне с Польшей давно витал в воздухе. Перед тем как ее объявить, царь Алексей Михайлович собрал на Девичьем поле стрелецкие полки и приказал в своем присутствии произнести думному дьяку речь к ратным людям, чтобы в надежде Царства Небесного и царской милости на земле просить их показать храбрость в скорой войне.

Ратные люди не подвели государя. Сражались, не жалея голов своих. Разбив основные силы противника, они освободили оккупированные поляками земли Московии, а вместе с ними и большую часть Белоруссии и Левобережной Украины, обеспечив присоединение Малороссии к российской державе.

Государь не желал в такой трудный для государства год отсиживаться в Москве, и в мае 1654 года отправился на войну в сопровождении дворовых воевод. Государь заранее позаботился обо всех религиозных предписаниях, послав впереди себя монахов с иконой Иверской Божией Матери. Возле ворот, через которые шел Алексей Михайлович, были устроены возвышения, обитые красным сукном, с которых духовенство кропило святой водой государя и идущих рядом с ним ратных людей.

В ноябре этого же года Алексей Михайлович вернулся из похода. Царю в Москве приготовили торжественную встречу. У ворот, в которые он въезжал на вороном жеребце, царя встречал патриарх Московский и всея Руси в сопровождении двух гостей, александрийского и антиохийского патриархов, с собором духовенства и множеством образов. Вокруг ликовал народ. Государя тронула такая встреча. Он слез с коня, и под торжественный звон колоколов, выстрелы пушек пошел пешком по городу. Статный, гордый, в собольей шубе на плечах, без шапки. С одной стороны его сопровождал сибирский царевич, с другой – окольничий и дворецкий боярин Федор Михайлович Ртищев. Впереди них шествовало множество юношей, которые пели песни и псалмы. Достигнув Лобного места, царь остановился и оглядел сопровождавшую его толпу москвичей, после чего приказал спросить весь мир о здоровье. Толпа народа тут же закричала государю «долгие лета» и упала пред ним на колени.

Алексей Михайлович и сейчас ощущал прилив радости, когда вспоминал эту торжественную минуту. Царь помнил, как в древности, под ликующие возгласы толпы, возвращались в Рим с победой цезари.

Что же все-таки заставило дворецкого в такую рань явиться к нему в Коломенское? – подумал царь. Он не любил московской суеты, предпочитая жить в тишине и покое, поэтому и приказал построить для себя и семьи деревянный дворец на высоком берегу Москвы-реки, в селе Коломенском. Оттуда как раз недалеко было до Кремля. В случае надобности царь мог быстро туда добраться и присутствовать на собрании Боярской или Земской думы, принимать иноземных посланников.

Потихоньку Коломенское стало превращаться в место паломничества, ведь известно – где царь, там и псарь. Сюда стекался народ, причем не только поглазеть на царские деревянные палаты, но и помолиться в старинных церквах Вознесения и Усекновения главы Иоанна Предтечи или же в храме Георгия Победоносца, а с недавних пор – и в новенькой Казанской церкви. Впрочем, превращать свой тихий уголок в место высоких приемов государь не желал. Кто-то из самых шустрых зарубежных посланников попытался пробить себе дорогу в загородную царскую усадьбу, но Алексей Михайлович быстро положил этому конец. «Ни одного варвара сюда не пускать!» – приказал он своей личной охране.

– Так говори, Федор Михайлов, чего там у тебя стряслось? – зевнув, снова повторил свой вопрос царь.

– Посланники прибыли, в Москве тебя, батюшка государь, дожидаются, в твоих царских палатах… – сказал дворецкий.

Ртищев всего-то на три года старше царя, но выглядел он неважнецки. Бледный, ходит с одышкой, а глаза мутные, точно у старика. На Ртищеве – новый полукафтан из голубого сукна с застежкой на пуговицах, на ногах – черные атласные шаровары, заправленные в сафьянные красные сапоги, на голове – шапка из красного бархата, отороченная узкой полоской соболиного меха.

– Посланники, значит… – пробормотал, лениво потягиваясь в постели, царь. Уж не поляки ли снова пришли просить возвратить им Малороссию? Алексей Михайлович еще в прошлый раз им твердо сказал: не отдам казаков, а Ордина-Нащокина, главу Посольского приказа, предупредил, чтобы тот не старался за них. Нашелся, видите ли, ходатай!

Впрочем, Афанасий Лаврентьевич симпатизировал Польше. Более того, он с явным восторгом взирал на все западное, с презрением отзываясь о московских обычаях. Афанасий Лаврентьевич и сына своего воспитал в том же духе, а в результате тот, получив от царя секретное поручение, с важными бумагами и деньгами ушел в Польшу, оттуда перебравшись во Францию. Поступок неслыханный, за что отец мог ожидать для себя жестокой опалы, но Алексей Михайлович по-прежнему доверял Нащокину, поэтому не стал добавлять ему зла, а стал его утешать. Мол, человек, аки та птица: полетает-полетает – и вернется в свое гнездо. Так и твой, боярин, сын когда-нибудь возвратится домой.

После этого случая Нащокин не изменил себе. Находясь под влиянием поляков, он даже в разговоре с царем постоянно повторял их слова: дескать, только в союзе с Польшей Московское государство может стать страшной силой для басурман. Нащокин ненавидел казаков и просил царя возвратить Малороссию Речи Посполитой, но тот был непреклонен. Днепр не станет границей между Московией и Польшей – и все тут!

На сей раз речь шла не о поляках, а о посланниках маньчжурского хана. Ртищев рассказывал, пришли они целым караваном и с богатыми подарками. Посланники разбили на Красной площади шатры и ждут русского государя.

– Маньчжуры, говоришь? – удивленно спросил Алексей Михайлович.

– Они и есть. Уже давно тебя ждут, – кивнул головой дворецкий.

– Вот как! Чего ж они в такую рань?.. Спешат куда? – спросил с интересом государь.

– Ты, батюшка Алексей Михайлович, что-то разоспался. Обыкновенно с первыми петухами встаешь, а тут… Уж не заболел ли? – участливо произнес царский подчиненный.

– Сплюнь! – с явным упреком взглянул на него царь. – Меня же никакая хворь не берет, как будто не знаешь… Книгу мне вчера ученый толкователь Библии из моей библиотеки принес – больно мудрая оказалась. Я читал ее при лучине до первой зари. За ней и уснул. Тут ты…

– Книжный ты человек, батюшка. Хоть бы польза от этого какая была – так ведь нет! Книжки тебе ни богатства не прибавят, ни здоровья. Тогда зачем их читать?.. – покачал головой Ртищев.

– Дурак ты, Федор Михайлов! – зло заметил государь. – Если не из книг, то откуда я бы ума набирался? От тебя? Эх, темные вы люди, как я погляжу! Оттого и Русь, держава наша, такая несчастная, раз в ней такие вот неучи правят. Ты взгляни на Европу… В Европе без книг никуда, поэтому они и умнее нас. Где ум, там и дело, там сила державная.

Царь не напускал на себя лишнюю ученость, а в самом деле любил читать книги, ссылаться на них и руководствоваться текстами. В последнее время он полюбил еще и театр, а ведь недавно лишь царские выходы в большие церковные праздники, блиставшие пышностью и своеобразием соответствующих им обрядов, доставляли единственную пищу врожденной страсти Алексея Михайловича к художественности. Так вел себя царь при его благочестивой и набожной супруге Марии Ильиничне Милославской, но Наталья Нарышкина, на которой он женился после смерти первой жены и которая, в отличие от покойницы, не слыла богомольной хранительницей старых порядков, сумела привить мужу любовь к иноземным обычаям. Царь был натурой увлекающейся и легко мог попасть под влияние тех, кто в данное время был близок его сердцу. Алексей Михайлович по совету жены даже завел свой собственный домашний театр, где играли немцы и его дворовые люди. Тогда в Москву вызвали странствующую немецкую труппу Ягана Готфрида Григори и устроили в Преображенском селе «комедийную хоромину», а потом и «комедийную палату» в Кремлевском дворце.

Большинство царских приближенных, ярых ревнителей старины, видели в этом приближение Антихриста, считая виновником всего главу Посольского приказа боярина Матвеева.

Артамон Сергеевич принадлежал к русским людям нового покроя, сознававших пользу просвещения, любивших чтение и ценивших искусство. Ведя посольские дела и напрямую общаясь с иностранцами, он познакомился с иноземными обычаями, многие из которых пришлись Матвееву по душе. Подобную любовь он привил и своей родственнице по жене, дочери стрелецкого начальника Кирилла Полуектовича Нарышкина Наталье, с одиннадцати лет воспитывавшейся в его доме.

С Матвеевым царь сблизился в тяжелый для себя год, когда ему потребовалось дружеское утешение. Тогда, в марте 1669-го, после тяжелых родов ушла из жизни драгоценная супруга Алексея Михайловича Мария Ильинична, а через два дня после своего рождения покинула этот мир дочь. Вслед за несчастными через три месяца умер царевич Симеон, а спустя несколько месяцев другой царевич – Алексей.

Матвеев и прежде пользовался расположением Алексея Михайловича, а после постигшего царя горя тот вовсе проникся к боярину братской любовью. Именно Артамон Сергеевич указал царю на Наталью, когда тот вновь задумал жениться и, по обычаю, велел собрать девиц на смотр. Так дочь рязанского дворянина Кирилла Нарышкина, чей старинный род происходил от одного крымского выходца, стала царицей всея Руси.

Свадьбу сыграли в конце января 1671 года, а 30 мая следующего года Наталья подарила мужу сына – царевича Петра Алексеевича. После этого Матвеева и отца молодой царицы возвели в звание придворных с особым статусом, получивших большую власть и влияние при дворе.

2

– Что этим головорезам надобно? Не полюбопытствовал? – ловко поправляя пятерней помятую бороду, спросил Ртищева царь.

– Да как же!.. Только они морды-то воротят – будем, мол, говорить только с московским ханом, – ответил подчиненный.

– Знать, дело серьезное, – произнес Алексей Михайлович, позволяя слугам – спальникам и стряпчим, хлопотавшим возле него, облачить царя в одежды.

– Да уж точно! Явно не только здравия пожелать тебе они ехали за тысячи верст, – сказал Федор Михайлович.

– Верно, – согласился с такими доводами царь.

Постельничий поставил рядом с царским ложем скамью, а на нее – лохань и кувшин с теплой водой. Умывшись при содействии спальника и стряпчего, государь отправился в Крестовую, где его ожидали духовник и придворные дьяки.

Так давно повелось. После ранней побудки, иногда до пробуждения петухов, он обязательно шел к своему попу за благословением и для молитвы. На этот раз Алексей Михайлович решил не нарушать традицию.

– Вот, Федор Михайлов… – прежде чем покинуть покои, задумчиво обратился царь к Ртищеву. – Поезжай-ка в Москву и скажи маньчжурам, дескать, царь их сегодня принять не может, так как занят важными государственными делами. Я уже понял, зачем они приехали… Будут жаловаться на наших казаков, а то и умолять меня уйти с Амура. Дудки! – нахмурился Алексей Михайлович. – Не для того мы шли на восток, не для того отвоевали новые земли, чтобы легко их отдать, но напрямую им не говори… Тут надо все делать с умом да хитростью. Только у бездомных степняков заведено идти напролом, а нам нельзя. На наших плечах держава, а ею надо умело управлять. Тут как… Одно неверное слово – и все, конец миру. Тому хорошо воевать, кто силен да богат, но если казна пустая? Сам знаешь, жалованье не можем ратным людям выдать, а ведь еще пушки надо покупать, ружья, зелье для них… Вот и посуди, можем ли мы нынче ссориться с маньчжурами?

Ртищев вздохнул, мол, понимаю, и задал вопрос:

– Когда же ты их, батюшка государь, примешь-то? Ведь спросят, чай…

Царь задумался.

– Я слышал, их хан неделями выдерживает посланников, прежде чем начнет с ними говорить, но восточные люди привыкшие к подобному обращению, – наконец произнес он. – Считают, иначе и быть не должно. Царь, мол, не самая обычная фигура в государстве, к нему запросто не попадешь. Дурное дело – людей томить, но придется… Как сказывают на Востоке, мы не должны потерять лицо, а то ведь азиаты не только уважать, но и бояться меня перестанут…

О столь своеобразной привычке хана Алексей Михайлович впервые услышал от нерчинского казака Игнатия Милованова. Тот для решения пограничного вопроса три года назад ходил с посольством в Пекин. Долго добирались до места – наверное, половину России пришлось пройти, а там еще почти через всю Срединную империю. Короче говоря, несколько месяцев ушло у них на дорогу. Тут бы главному войти в положение и принять их без задержки, но нет, куда там! Пришлось месяц ждать за крепкими караулами, прежде чем император назначил им аудиенцию.

С другой стороны, посланники привезли из Пекина хорошие вести. Думали, хан учинит им словесную драку, отстаивая свои пограничные интересы, а тот на удивление мало говорил о политике, все больше расспрашивая о московской жизни и об увлечениях русского царя. Вот и в написанной по-латыни ханской грамоте, которую они привезли в Москву, не было ничего такого, что могло расстроить государя. Напротив, в ней содержались сплошные дружеские слова, и Алексей Михайлович даже прослезился.

Он почти наизусть помнит, о чем там говорилось:

«По твоему Великому Государя указу присланы из Нерчинска служилые, чтобы нам с тобою посольство сводить и чтобы наши люди ездили к нам и к вам с торгами без всякой помешки беспрестанно и надежно.

И буде сторонние люди пойдут войною под Нерчинские остроги или в Китай, то нам друг другу помогать…

И вперед бы твои люди наших украинных земель не воевали и худа бы никакого не чинили. И как на этом слове положено, будем жить в миру и радости».

Вот, одумался главный, решил тогда царь. Поначалу-то он никак не мог принять наличие под боком сильного соседа. И русские крепости злодеи жгли, и людей убивали и уводили в плен, но вот сейчас все пойдет по-другому. Только зря он надеялся, ведь азиаты снова принялись жечь русские селения на левобережье Амура и убивать людей.

…Никак ведь не уймутся, вздохнул царь. Он уже хотел отправиться в Крестовую комнату, когда в голову Алексею Михайловичу пришла вдруг какая-то забавная мысль.

– Слушай, Федор Михайлов… Если мы для гостей наших соколью охоту устроим? Говорят, их хан тоже большой любитель охоты. Вот они и потешат слух хана, поведав о том, как вместе с московским царем охотились, – спросил он.

– Да ведь время ушло для сокольей-то. Птица наверняка вся к теплым морям упорхнула, – простодушно сказал дворецкий.

– Тогда распорядись, чтоб борзых готовили вместе с соколами, – велел ему царь. – Сам-то поедешь? – спросил он.

Ртищев только вздохнул.

– Рад бы, но не могу. Болезнь неведомая меня одолела. Ночью в пот бросает, а днем мучаюсь дикой слабостью, – пожаловался дворецкий.

– То-то я гляжу, бледный ты какой-то… Давай-ка, к лекарю, немцу нашему сходи, вдруг чем поможет. Не умирать же, ей-богу!

Алексей Михайлович тоже в последнее время не мог похвастать здоровьем, разве что храбрился. Обрюзг, отяжелел, на коня и то с трудом садился, поэтому передвигался больше в карете и на санях, и только на охоту по-прежнему отправлялся в седле.

Еще недавно на него было приятно посмотреть – статный, живой, подтянутый, румянец молодости на щеках играет. Правление царю выдалось не из легких, когда состариться можно и за один год. Чего только стоило Алексею Михайловичу возвратить Московии Смоленск и Северную землю, захваченные некогда Речью Посполитой. Он добился своей цели только кровопролитными войнами. Каково было государю навести порядок в государстве и усилить центральную власть? Не все бояре и князья, привыкшие к самостоятельности, беспрекословно подчинялись Москве. Воссоединить Русь с Украиной – тоже непростое дело, как и подавление восстания низших слоев населения, прокатившихся по всей державе. С одним только Стенькой Разиным пришлось сколько повозиться. Государь же огнем и мечом прошелся по русским землям, сумев подавить большую и малую смуту.

Слава богу, пока особой опасности ждать ниоткуда не приходилось. Поляки после славных походов русских дружин присмирели, Золотая Орда ушла в прошлое, да и шведы поутихли после нескольких неудач. Кто еще может угрожать границам Руси? Может, маньчжуры? Алексея Михайловича всегда интересовали политические дела, поэтому он часто знал намерения разных европейских правителей. Азия же его мало тревожила. Где Москва, а где тот же Пекин! Однако в последнее время до царя доходили сведения, что на Востоке зарождается сила, по мощи уже сейчас не уступающая великим монголам, которые в свое время сумели завоевать полмира. Кажется, эта сила маньчжуры. Они положили свой глаз на Амур и Сибирь, и теперь, облизываясь, ходили вокруг да около, словно лисы возле курятника.

…Прежде чем царь приступил к утренней молитве, духовник благословил его крестом. Пока царь в истовом порыве веры прикладывался к кресту, один из дьяков поставил пред иконостасом на высокий столик-аналой образ Псковского чудотворца, преподобного Никандра, память которого праздновалась в тот осенний сентябрьский день. Священник окропил икону святой водой, и государь, прикладываясь к ней, совершил свою молитву, которая продолжалась около четверти часа. После молитвы царю поднесли кубок с освященной водой, привезенной из дальнего монастыря вместе с иконой праздника и хлебом-просфорой. В это же время служащий дьяк, взяв в руки сборник поучений Иоанна Златоуста, стал читать духовное слово.

Окончив особую утреннюю молитву, Алексей Михайлович, следуя давней своей привычке, перед тем как отправиться к столовому кушанью, послал слугу к молодой царице Наталье Кирилловне спросить о ее здоровье и пригласить на завтрак. Наталья, как и прежняя супруга царя, имела отдельные от мужа хоромы. Так было в Кремлевском дворце, тот же порядок оставался и в Коломенском – загородной резиденции царя.

Здание дворца государя строилось в три яруса. Средний ярус занимали хоромы царя и царицы с отдельными спальнями, соединенными между собой коридором, и крестовыми; там же находились столовая и сами Комнаты, где государь с государыней занимались делами. Комнаты небольшого размера имели три окна наружу. В самих помещениях глаз не мог выхватить ничего лишнего: лавки у стен, посередине находился стол с креслом.

Особые хоромы ставились и для государевых детей, которые соединялись сенями с хоромами царицы.

В нижних комнатах находились палаты, где царь мог принимать гостей. Палаты, украшенные иконами, в отличие от скромных царских хоромов, блистали яркими красками и позолотой. В пристроенных к дворцу комнатах обитали приближенные царя и челядь.

Верхний ярус дворца занимали терема – светлые комнаты для летнего пребывания.

…Тишь царила в Коломенском дворце. Другое дело – дворец Кремлевский. Там уже с самого утра толпились бояре, думные и ближние люди, готовые ударить лбом государю и присутствовать в Царской Думе. Они собирались обычно в передней, где терпеливо ожидали царского выхода из внутреннего покоя или из Комнаты.

Поздоровавшись с боярами и поговорив с ними о делах, государь в сопровождении свиты шествовал к поздней обедне в одну из придворных церквей. Если тот день именовался праздничным, то выход делался в собор или в монастырь, построенный в память празднуемого святого. В общие церковные праздники набожный Алексей Михайлович, как и его покойный отец, Михаил Федорович, присутствовал при всех обрядах и церемониях, поэтому и выходы в такие дни выглядели торжественнее.

В Коломенском же царь завел иные порядки. Теперь никто ему не докучал по утрам, и Алексей Михайлович делал все, что захочет. Годы брали свое, поэтому государю хотелось покоя. Особенно он стал уединяться после женитьбы на Наталье Нарышкиной, но та, в силу своего молодого возраста, любила выезжать в свет. Пока не придумали своего домашнего театра, она ездила к Матвееву поглядеть на игру его актеров. Артамон Сергеевич не так давно построил себе большие палаты у Никиты на Столпах, украсив их картинами иностранных мастеров и мебелью в европейском стиле. Наталья чувствовала себя здесь легко и вольготно, так как, в отличие от многих людей боярского рода, царский окольничий не был деспотом. Он не держал взаперти ни свою жену, ни родственников, ни воспитанников. В его доме постоянно царило веселье – звучала музыка, слышался многоязыкий разговор наезжавших сюда со всей Европы людей.

Алексей Михайлович смотрел на все происходившее сквозь пальцы, даже на царицу, позволявшую себе ездить в открытой карете. Набожные родственники считали нарушение вековых устоев происками дьявола, советуя царю приструнить молодую жену, но тот, напротив, с каждым днем все больше и больше попадал под влияние этой по-европейски утонченной и ясноликой молодой женщины. Государь даже время молитвы стал ограничивать, а ведь еще недавно едва ли кто из его близких мог сравниться с Алексеем Михайловичем набожностью и рвением в исполнении церковных обрядов, служб, молитв. Бывало, в пост он мог простоять на коленях в церкви по пять, а то и по шесть часов сряду, где клал иногда по тысяче земных поклонов, а по большим праздникам – иногда и больше.

Сейчас государь надумал посвятить день молодой жене. Та давно просила свозить ее на прогулку в Троице-Сергиеву слободу, к лавре. Жена с детства любила это необычное место, с множеством церквей и соборов, красивее которых, считала она, не найти на всем белом свете. Если где-то гудели колокола, то их слышала вся Русь-матушка. Там супруга, по натуре живая и веселая, вдруг становилась иной – задумчивой и умиротворенной.

Впрочем, привычка взяла свое, и царь, сославшись на дела, после обедни решил-таки ехать в Москву.

– А вели-ка, Федор Михайлов, лошадей закладывать! – приказал он Ртищеву.

Царю подали карету, и шестерка лошадей, запряженных попарно в легкую упряжь, в сопровождении конной охраны пустилась в путь. Уж больно растревожил душу Алексея Михайловича приезд иностранных посланников, а находиться один на один со своими думами он не мог. Царю требовалось участие мудрых советников.

Алексей Михайлович любил ежедневные походы. От Коломенского до Кремля, как говорится, рукой подать, но уж столько всего насмотришься, пока доберешься до дворца. Бывало, приспустит государь слюдяное окно кареты и смотрит, смотрит… Больше всего его привлекали мелькавшие за окном пейзажи. Природа русская, несмотря на свою традиционную скромность, довольно живая. Здесь все радует глаз – и лиственные леса с перелесками, и разметавшиеся по гривкам холмов крестьянские пашни, и луговые травы, и небольшие озерца, обрамленные осокой да камышом… Даже торфяные болота не могут испортить всю эту чудную картину. Сказка!

– Ну, наподдай, соколики! – взмахнув длинным бичом, подгонял тройку упряжных лошадей сидящий на оглобле возница. Резво бежали кони, поднимая пыль до небес.

Хотя и ранний час, но людей на дороге много. В большинстве своем – крестьяне из близлежащих деревень с возками. Те встают рано, чтобы поспеть занять место на московском торжке. Идут гуськом, переговариваются, а завидев царскую карету, останавливаются и кланяются до земли, государя приветствуют. Чем ближе Москва, тем больше людей да возков.

Вот и Белокаменная, причем обновленная и украшенная Великим Иоанном. Успенский собор, церковь Благовещения, Грановитая палата, Теремной дворец, Кремль со стрельницами, множество каменных церквей и домов, разбросанных по городу, – все было построено искусными зодчими при великом князе Московском Иване Васильевиче. До этого сплошь деревянная, бедная и ничтожная Москва походила на большое село, огороженное Кремлем. Аналогичным образом скоро и вся Русь поднялась на ноги. Города, не ломавшие ни перед кем шапки, сняли их перед Иваном Васильевичем, а потом, сплавив уделы в единый железный кулак, избавил он Московию и от ханского ярма.

Великий человек! – восхищенно думал о нем Алексей Михайлович, с привычным для царя любопытством глядя на приходящую в утреннее движение Москву. Люди, лошади, обозы с товаром, спешащие куда-то кареты и верхоконные – все радовало государя и заставляло еще больше любить жизнь.

Каким же запомнят его эти люди, которым он оставит в наследство свое царство? Будут ли они помнить о нем? Ничего особенного Алексей Михайлович в своей жизни не совершал. Да, переживал за свою державу, воевал с ее врагами, а в целом старался жить по законам Божьим. Хватит ли подобного, чтобы тебя помнили в веках? Народ ведь больше запоминает плохое, чем доброе. Кто же теперь помнит Ивана-объединителя, который избавил Русь от Золотой Орды, а вот другого Ивана, прозванного в народе Грозным, до сих пор вспоминают!

Может, и ему, Алексею Михайловичу, нужно с народом вести себя построже? Странно, но народ чаще всего ненавидит именно добрых правителей, а злых потом веками вспоминает с благоговением. Отчего так? Кто знает! Скорей всего, виной тому татарская плеть, к которой за два с лишним века привык русский человек, да так, что до сей поры предпочитает ее любой ласке…

…Возле дворцовых палат царя уже поджидала толпа думных чинов – бояре, окольничие, думные дворяне, дьяки, а также и слободские старосты, пришедшие ударить лбом царю.

Поздоровавшись с подданными, Алексей Михайлович в сопровождении бояр отправился в государеву Комнату, где он обычно занимался текущими делами, слушал доклады и челобитные. Первыми с докладами к нему стали поочередно входить начальники Приказов. Царь выслушивал их и отправлял с миром. Когда закончились доклады, думный дьяк Иван Якимов, сменивший в этой должности покойного Алмаза Иванова, принялся докладывать челобитные, которые вносили в Комнату, и помечать решения. Бояре во время слушания дел не смели садиться. Если уставали стоять, то выходили посидеть в Переднюю, находившуюся по соседству. Когда же по пятницам царь открывал «сидение с боярами» (заседание Думы), боярам, окольничим и думным дворянам разрешалось сидеть на лавках поодаль от царя. Думные дьяки обыкновенно стояли, а порой, когда «сидение» затягивалось, государь и им разрешал садиться.