Текст книги "Разорванное небо"

Автор книги: Алексей Свиридов

Соавторы: Александр Бирюков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

В ленивом, размашистом боевом развороте он набрал еще с километр высоты, чтобы быть примерно на одном уровне со своими соперниками, и снова направился им навстречу. Те перестроились в пару «ведущий-ведомый» и должны были уже понять, что его надо принимать всерьез. Теперь начнется настоящее дело. Теперь ему надо как можно быстрее ввязаться в ближний бой. Противник, наученный горьким опытом, не спешил нанести новый удар, и это было русскому летчику на руку. Расстояние между ними быстро сокращалось. Можно было уже выключать локатор, но пусть думают, что у него еще есть радиолокационные ракеты, пусть понервничают. Встречная ракетная атака требует хороших нервов.

Терпения у врага хватило до отметки в двадцать километров. Корсар присвистнул. Пошли ва-банк. К нему приближались четыре ракеты! Он тут же включил помехи и задрал нос самолета в небо. «Колокол»… ему нужен образцовый «колокол»!

Когда СУ-37 неподвижно завис в верхней точке траектории. Корсар отчетливо представил, как сейчас загораются на приборных панелях истребителей противника табло «Срыв захвата цели». Интересно, на каком языке? «Сухой» еще падал на хвост, а он уже увидел, что маневр удался. Три ракеты разбрелись, как говорится, кто в лес, кто по дрова, и только одна еще поворачивала на него, и у нее был шанс. Корсар, не раздумывая, бросил машину к земле, надеясь затеряться на фоне отраженного от нее сигнала.

Облачная равнина под ним уже не была сплошной, она начинала рваться на куски, и он нырнул в один из этих разрывов. Противно запищал сигнал предупреждения – инфракрасный датчик обнаружил атакующую ракету. «Отстрел планирующей ложной цели», – мелодично доложил речевой синтезатор в то время, как Андрей перевел полет в режим автоматического следования рельефу местности. Следующей ступенью активной обороны, исполняемой без участия пилота, была бы попытка сбить вражескую ракету своей, но та пошла за ложной целью, и компьютер убрал ее с экрана. Однако рано было расслабляться. Истребители противника садились ему на хвост, стараясь занять выгодное положение для атаки.

Корсар напряженно смотрел на индикатор горизонтальной обстановки с подробным цветным изображением рельефа местности. Разбежались, умельцы! Сейчас я вам устрою последний дюйм… Какие-то едва различимые темные громады пронеслись так близко, что он вздрогнул и покрылся мгновенной испариной. Но безумный риск себя оправдал – «Сайдуиндеры» потеряли цель. Теперь моя очередь!

Когда замешкавшиеся преследователи выскочили над краем долины, они не подозревали, что их ждет. Две из трех оставшихся ракет ближнего боя были подвешены под СУ-37 «задом наперед», реализуя уникальную схему обратного пуска, составлявшую единый комплекс с локатором заднего обзора.

Раздраженные увертливостью жертвы, «охотнички» были полны решимости ее додавить. Двигаясь с превышением скорости, они собирались загнать ее в сектор захвата головок самонаведения, но навстречу им в упор неожиданно ударили две огненные стрелы. В панике преследователи кинулись в разные стороны. Один резко ушел вверх с разворотом и превратился в огненный шар. Второй, наоборот, бросился вперед и вниз, как бросается на дорогу, внезапно решившись, очумелый пешеход, надеясь проскочить под носом у автомобиля. Черта с два бы у него получилось выскользнуть из поля зрения оптического сенсора ракеты, но второму пилоту повезло – его напарник как бы принял на себя обе смерти. Не зная об этом, уцелевший мчался, словно обезумев, а когда вспомнил, кто во всем виноват и кого надо уничтожить, было уже поздно.

Большую вспышку сзади Корсар заметил как раз тогда, когда начал выполнять «кобру». При взгляде со стороны эта знаменитая фигура пилотажа завораживает. Только что стремительный как молния истребитель вдруг почти ложится на спину. И вся линия его полета становится похожей на гибкий росчерк змеиного тела, заканчивающийся, словно капюшоном кобры, плоским распахом туго прессующих перед собой воздух крыльев. Удивительный маневр. Но делать его ночью, в окружении гор… Корсар решился на такое воздушное хулиганство не от хорошей жизни. У него оставалась единственная ракета ближнего боя и девяносто шесть снарядов. Ракету он хотел выстрелить назад через голову, чтобы максимально увеличить вероятность поражения преследователей.

Но когда над ним впритирку прошла угрюмо-угловатая тень, сверкнув жаркими пастями сопел, маневр приобрел другой, тоже вполне понятный смысл. «Кобра» совершила бросок. Получилось, что, затормозив так резко, как это доступно только российским самолетам, Корсар пропустил «охотника» вперед, сразу поменявшись с ним ролями. Как только «кобра» «сложила капюшон», он вогнал Р-73 точно в сопло «Торнадо», словно это была не управляемая ракета, а НУРС. Взрыв, крутой разворот, чтобы уйти от осколков, – и Корсар, набирая высоту, оглянулся через плечо. Внизу полыхали два костра, окруженные россыпью огней поменьше, и низко-низко серебрились два маленьких парашюта. Если он не ошибся и это действительно были тактические двухместные истребители, состоящие на вооружении ВВС Италии, то один из экипажей выпрыгнуть не успел. Что поделаешь, a la guerre, comme a la guerre,[16]16
  На войне как на войне (франц.).


[Закрыть] дело обоюдное. Их сюда не на макароны звали.

«Томкэты» были еще далеко, они все же пошли в обход границы. Спешат, стараются. «Опоздали, ребята!» – произнес Корсар и ввел в автопилот маршрут возвращения. «А ведь рассказывать буду, не поверят», – подумал он, расслабленно откидываясь на спинку катапультного кресла, наклоненную назад под углом тридцать градусов, и закрывая глаза. Он не знал, что «черная операция» продолжалась и в воздухе находилось еще две пары В-2, что они уже приступили к нанесению удара по местам, где мог находиться «враг Америки номер один» – президент Трансбалкании Павко Вазник. Судьба распорядилась так, что Вазник в эту ночь оказался вовсе не в тех местах, а в маленьком городке со смешным названием Пуковац и что как раз туда и не долетела третья пара.

Северный фронт. «Осенний гром» Камуфлированный извилистыми разводами закрытый «лендровер» командующего Северным фронтом генерал-лейтенанта Бялецкого медленно забирался на перевал Илендена, будоража ночь завывающим, как оголодавший шакал, поношенным двигателем.

Сам генерал сидел на месте водителя в солдатской шинели, накинутой поверх кителя. Он умышленно не зажигал фары. И не только потому, что, наверное, уже сотню раз ездил этой дорогой с тех пор, как фронт в здешних горах худо-бедно стабилизировали, и мог бы, пожалуй, провести машину даже с закрытыми глазами. Просто самолеты «крестоносцев демократии» в последнее время повадились гоняться даже за одиночными автомобилями.

Генерал оглянулся. На заднем сиденье ехал его младший адъютант. Подпоручику Дражичу было семнадцать лет, и он всю дорогу не мог оторвать взгляда от непривычно пустовавшего рядом с ним места, на котором сиротливо лежали потертый офицерский планшет и кисет, сшитый из мягкой кожи. «Не хватает только короткой черешневой трубки», – подумал генерал. Трубки, которой старший офицер связи майор Тарлежевич лет десять коптил свои усы и которую разбило той же снайперской пулей, что разнесла ему голову. Автомат майора Бялецкий отдал потом одному из ополченцев, с радостью заменившему на него свой древний магазинный «манлихер».

Увидев, что генерал смотрит на него, адъютант попытался приосаниться, но сделать это убедительно не смог.

– Что, Драже, жалеешь старину Тавро? – спросил Бялецкий.

Кажется, поручик хотел что-то ответить, но горло у него перехватило, и он только шмыгнул носом.

– Ничего… – обыденно произнес генерал. Ему не впервой приходилось говорить такие слова. – Это была геройская и скорая смерть. Дай Бог и нам такую же.

Адъютант молча кивнул, пряча глаза. Генерал помнил его еще маленьким, орущим, в рюшечках свертком, который вроде совсем недавно жена его старинного друга Збройко вынесла показать гостям.

Преуспевающий табачный магнат Збройко Дражич чуть-чуть не успел вывезти своего единственного сына в Вену. Последовавший за призывной повесткой белградской комендатуры патруль военной полиции опередил его всего на несколько минут.

Генерал не смог отказать другу, просившему за сына со слезами на глазах. Он сделал даже больше. Чтобы штабные вконец не испортили парня, приучив к безделью и всякому беспутству, Бялецкий взял его к себе младшим адъютантом в надежде, что через годик из мальчишки выйдет мужчина.

Впереди, там, где узкий каменистый проселок забирался на очередной перевал, замаячили какие-то смутные темные силуэты. Генерал снял с руля правую руку и не спеша проверил, удобно ли лежит на соседнем сиденье его любимое оружие – компактный германский пистолет-пулемет «хеклер-кох». Сзади тихо клацнуло – адъютант, заметивший движение командира, торопливо снял свою «заставу» с предохранителя.

Им было чего остерегаться. Вражеские диверсанты, всякие «зеленые береты», «эйч-коммандо», «рейнджеры» и Бог знает кто еще чувствовали себя в ближнем тылу фронта почти как дома. Проще простого было нарваться хоть на армейскую глубинную разведку противника, хоть на обычную банду мародеров.

Когда из-за хронического недокомплекта личного состава сил едва хватает, чтобы еле-еле удерживать позиции, в тылу образуется опасный вакуум, в котором шляется кто попало, подтачивая фронт и грозя очень скоро превратить его в фикцию.

– Это наши – кавалерия, – сказал генерал и с облегчением отложил «хеклер-кох».

– Но… дядя Стипе, – неуверенно возразил юный поручик, – у босняков тоже есть кавалерия. – Он пошевелился, и вороненый ствол его автомата вылез у генерала над ухом.

Бялецкий недовольно отодвинул автомат ладонью.

– Если бы это были босняки, то мы бы с тобой, парень, уже не беседовали. На этом участке фронта нет ни одного босняка. Только американцы и немного хорватов. А у них нет конницы. И вот еще что, – добавил он, – сейчас ладно, но смотри не назови меня «дядей» в штабе.

Генерал мягко сбросил газ и остановил машину. Вокруг вспыхнули маленькие электрические солнца. Один из верховых, перегнувшись с седла, зашарил в салоне прыгучим лучом. Поручик, заслонившись ладонью, выглянул наружу. Громадные черные кони, в глазах которых отражался яркий свет, показались ему сказочными порождениями ночи.

– А, это вы, господин генерал, – молоденький офицер, по тулье щегольского каскета которого пробегала узкая полосочка золотого галуна, узнал водителя, и все направленные на «лендровер» автоматические винтовки вернулись в прежнее положение – прикладами к передней луке седла.

– Докладывайте, – бросил Бялецкий.

– Слушаюсь, – офицер спешился и подошел к открытому со стороны водителя окну. – Третьи сутки в патруле, господин генерал. Американцев нам никак не засечь. Наши пеленгаторы не помогают. У них весь радиообмен идет через спутник. Сжимают информацию в пакет и выстреливают за полсекунды. А от боя уклоняются. Вот, поймали сегодня шесть дезертиров. Группкой шли, говорят, из одного села. Так что за поворотом есть удобное развесистое дерево. Как раз выдержит.

– Отставить. Был приказ возвращать всех дезертиров обратно на позиции.

– Но…

– Отставить, поручик! Мне известно, как ваши в Боснии украшали дорогу от Игманадо Пале гирляндами беглых ополченцев. Но здесь не Босния. А у нас и без того мало людей. Приказываю вернуть дезертиров в части!

– Есть вернуть, – откликнулся без всякого энтузиазма молодой кавалерист. Он выглядел расстроенным, словно ребенок, у которого отняли любимую игрушку. – Но если бы вы спросили моего совета, господин генерал…

– Я спрошу вашего совета, когда он мне понадобится. А пока что – продолжайте патрулирование.

Офицер вскочил в седло, и всадники, погасив фонари, бесшумно растворились во тьме. Генерал вспомнил, что эти бойцы бывшей армии бывшей Сербской Босны в разведке и на патрулировании надевают на копыта лошадям специальные резиновые башмаки, чтобы неслышно подкрадываться к врагу.

Последними двое верховых прогнали кучку понурых пеших солдат.

– Что, ублюдки, страшно за родину умирать? – долетел до генерала насмешливый голос одного из конвоиров.

– С какой это радости мне, черногорцу, помирать за вас, боснийцев? – дерзко ответил дезертир.

«Бегут солдаты… – с горечью подумал генерал, – повальное дезертирство становится бичом фронта, хотя и началось недавно. Видимо, скорое поражение стало очевидным даже в окопах».

Для того чтобы хоть как-то заворачивать назад густеющий поток уходящих с позиций бойцов, Бялецкий был вынужден снять с передовой свои последние мобильные части. Два потрепанных горно-кавалерийских дивизиона, доставшихся ему в наследство от разгромленной армии Сербской Босны. Но даже этим опытным охотникам удается перехватить едва ли одного из пяти. Чувствовалось, что конец уже близок. И хотя четыре поредевшие пехотные бригады, последняя гвардия Северного фронта, еще отчаянно сопротивлялись, сдерживая на перевалах наступление шестого армейского корпуса США с союзниками, в последнее время генерал стал осознавать нехорошую, страшную своей неотвратимостью реальность – вне зависимости от того, что он делал для спасения фронта, ситуация медленно, но неумолимо ухудшалась.

Он начал подозревать, что даже предприми он, генерал-лейтенант Стипе Бялецкий, нечто невозможное, вывернись хоть наизнанку или, наоборот, вовсе откажись от всяких попыток руководить войсками – это ровным счетом ничего не изменит. Все так же день за днем, час за часом ком поражений, бед и неразрешимых проблем будет упрямо расти в какой-то дьявольской прогрессии, пока не превратится в лавину катастрофы.

Он был более не властен над обстановкой и знал, как это называется. Фронт поплыл – вот как. Генерал завел двигатель и тронулся с места.

А маршевые батальоны, которые еще умудрялись время от времени прибывать, чтобы ненадолго заткнуть очередную дыру в обороне, теряли в пути под бомбежками от трети до половины своего личного состава, потому как в них в основном мальчишки допризывного возрастала старики и каждый четвертый солдат – женщина. Генерал был убежден, что женщина-солдат – это нонсенс, но, согласно старой, титовской, но все еще действующей конституции, мобилизации в военное время подлежали все незамужние женщины от восемнадцати до тридцати пяти лет. Вот и выглядит с грехом пополам набранный призыв то ли смешно, то ли жалко, то ли героически…

* * *

На самом перевале, там, где дорога начинала незаметно менять уклон, стоял спешно оборудованный блокпост.

Два кольцевых бруствера, сложенных из огромных валунов, перегораживали путь, оставляя лишь тесный проезд, в который едва-едва вписался бы грузовой автомобиль.

Генерал притормозил, не глуша мотора. К машине не торопясь подошел немолодой однорукий мужчина в поношенном камуфляжном обмундировании и офицерской фуражке защитного цвета. Оружия у него заметно не было, на поясе болтался только зажженный электрический фонарик. Поднимая его, чтобы осветить салон, он ненароком мазнул лучом по себе, и генерал разглядел погоны дополковника. За спиной у офицера, рядом с одним из брустверов маячила мешковатая фигура явного резервиста с карабином на плече. Похоже, это был весь гарнизон оседлавшего стратегический перевал укрепления. Генерал почувствовал горькую досаду. Подождав, пока офицер узнает его и вытянется в приветствии, Бялецкий, указав на резервиста, спросил с невольно прорвавшимся раздражением:

– Дополковник! Это что, весь ваш гарнизон?

– Здравия желаю, господин генерал-лейтенант! Осмелюсь доложить, я – фельдфебель.

– Что?! – Бялецкому показалось, что он ослышался.

– Осмелюсь доложить, диверсантов на живца ловим.

Генерал с сомнением посмотрел да этого, безусловно, кадрового вояку.

– С одним бойцом и без оружия?

– Мне оружие и не нужно, господин генерал! Я и есть тот самый живец. Как американцы или еще кто в нашей форме прикатят да увидят, что на посту один часовой и старший офицер-инвалид, они сразу меня живым захотят взять! А тут уж наши красавицы не промажут.

Широкий луч фонарика скользнул в сторону и осветил чуть поодаль от обочины какую-то непонятную кучу Куча зашевелилась, край ее приподнялся, показав торчащий из-за камней ствол крупнокалиберного станкового браунинга, и, путаясь в маскировочной сети, объявился расчет. Загорелая женщина лет тридцати с крупными руками крестьянки и худенькая белокурая девушка в очках, больше похожая на студентку или машинистку. Еще одна девушка встала со снайперской винтовкой из-за камней неподалеку. При виде генерала они дружно, но неловко и неумело взяли под козырек.

– Желаю удачи, – вздохнул Бялецкий и выжал сцепление.

– Вы бы не ездили без охраны, господин генерал! Опасно… – крикнул вслед фельдфебель-дополковник.

Охрана… В начале войны в непосредственном распоряжении командующего фронтом находился отдельный батальон армейского спецназа, о котором у генерала сохранились самые теплые воспоминания. В его обязанности, кроме всего прочего, входили охрана штаба и сопровождение командующего и его офицеров во всех передвижениях. Тринадцать дней назад генерал бросил этот свой личный резерв в бой, и теперь охрану КП Северного фронта несла комендантская рота, которая, правда, с какой-то неимоверной быстротой разрослась как на дрожжах благодаря весьма деятельным и не совсем бескорыстным усилиям штабных до масштабов сводного батальона охраны и обслуживания.

Причем главным образом за счет оравы трусоватых пижонов, не пожалевших кругленькой суммы в долларах – кому сейчас нужны динары! – чтобы откосить от передовой и по-прежнему чувствовать себя крутыми. Относительно боевых качеств этих вояк у генерала не было никаких сомнений. Однорукий фельдфебель стоил пятерых таких «охранничков», в худшей дилетантской манере увешанных с ног до головы оружием и боевым снаряжением. Таскать с собой в поездках эту неуклюжую, расфуфыренную братию было не только бесполезно, но и небезопасно. Все равно что зажечь на крыше огромный транспарант из бенгальских огней: «Вот едет командующий фронтом! Приходите и берите кому надо!»

* * *

В штаб добрались уже под утро. Он располагался в специально предназначенном как раз для КП крупного войскового соединения бункере, вырубленном в скальных породах еще при маршале Тито в расчете на неминуемую ядерную войну то ли с американским империализмом, толи со сталинским ревизионизмом, то ли с ними обоими вместе. В том, что война будет, маршал не сомневался и потому изрыл бункерами всю бывшую Югославию. Теперь это пригодилось.

Вход в штаб весьма походил на рубку подводной лодки, каким-то чудом вынырнувшей из гранита в позиционное положение в самом сердце гор Средней Сербии. Недавно эту рубку поймал в телевизионный прицел истребитель-бомбардировщик ВВС США «хорнет». Поймал и впечатал в нее тяжелый управляемый «Мейверик», видимо даже не разобравшись, что это такое, а так, на всякий случай. Персонал штаба избежал потерь благодаря специальной планировке подземных помещений. Извилистые переходы легко погасили мощную ударную волну, но старый вход был безнадежно искорежен, и в бункер теперь приходилось спускаться, цепляясь оружием, по скрипучей деревянной лестнице через рваную дыру в земле.

Каждый раз при этом генерал ругался и требовал чего-нибудь сделать, но все оставалось по-прежнему. И сейчас все повторилось. Наконец Бялецкий шагнул на последнюю ступеньку и огляделся. Тускло светили редкие лампочки – по его приказу экономили ресурс здешней генераторной станции, – толстые овалы стальных дверей рогатились рычагами запоров. Было прохладно и тихо.

Генерал кивнул часовому и длинными уходящими вниз коридорами прошел к себе.

Не успел он расположиться за своим уставленным неработающими телефонами столом, как дежурный офицер, от которого изрядно попахивало спиртным, сообщил ему о посетителях.

– Пусть войдут, – устало кивнул Бялецкий. Двое кряжистых, похожих друг на друга, как родственники, поляков с бело-красными шевронами Армии Крайовой на камуфляже, чеканно отбивая шаг, приблизились к столу и молодецки вскинули сложенные двуперстием ладони к лихо заломленным черным беретам.

– Командир батальона «Белый орел» капитан Вильк! – представился старший.

– Начальник штаба батальона «Белый орел» капитан Вест! – эхом отозвался младший, имевший, в отличие от своего гладко выбритого командира, пшеничные усики.

– А, «Белый орел», – хмуро поглядел на них генерал. – Есть такая водка, американская. Очень дрянная, для восточных, так сказать, народов…

Младший поляк порывисто шагнул вперед и сверкнул горящими глазами потомственного шляхтича. Генерал почему-то тут же представил его в петушиной форме польского улана времен наполеоновских войн.

– Пан генерал! Солдатская честь не позволяет мне терпеть такие слова!

Старший мягко остановил своего пылкого зама.

– Пан генерал, – сказал он в отличие от него негромко, не меняя выражения лица и глаз. – Над названием нашего отряда, конечно, можно посмеяться. Только у наших противников такого желания обычно не возникает.

Бялецкий потер виски и, встав из-за стола, пожал поляку руку.

– Ладно, не обращайте внимания, капитан. Мы все тут очень устали, ситуация хуже некуда, и даже когда хочешь сказать что-то веселое, веселье получается под стать ей. А польский гонор оставьте, я сам на четверть поляк, даже фамилия польская. Ладно, шутки в сторону. Я знаю, как ваш батальон дрался в Боснии и как здесь, в Сербии. Значит, вы все-таки добрались сюда с Центрального… Сколько у вас людей?

– Девяносто три. Поляков – семьдесят, – специально подчеркнул капитан.

«Да уж, батальон», – подумал генерал.

– Где вы расположились?

– Пять километров к северо-западу отсюда. В карстовых пещерах.

– Хорошо. Побудьте там еще завтрашний световой день. Лучше не рисковать зря – авиация. А к ночи я пришлю проводников. Пройдете через горы на позиции и подопрете на фронте наш батальон спецназа. А то он тоже вроде вашего, человек сто осталось. Противотанковые средства у вас есть?

– Так точно! – поспешил доложил уже успокоившийся младший офицер. – Четыре «Фагота» и две возимые «сотки». Есть еще одна ракетная установка и несколько «Стрел».

– Бронетехники не осталось, – мрачно добавил капитан Вильк.

– У меня самого тоже не осталось, – в тон ему сказал генерал, но тут же немного оживился. – Панове или как вас там, не отужинаете ли вы вместе с моим штабом?

– Нет, благодарю, пан генерал, – вежливо отказался старший поляк. – Мы предпочитаем иметь с утра свежую голову.

А младший неожиданно недобро процедил сквозь зубы:

– Я слышал, завтра прибудет русско-болгарский батальон. Пригласите лучше их на выпивку! Хотя сомневаюсь, что болгары сядут за один стол с сербами. Русские, конечно, не откажутся выпить, но тогда, боюсь, вам ничего не останется. Пойдем, Сташек!

«А с русскими я и сам не сяду», – подумал про себя генерал, глядя, как норовистые поляки покидают его кабинет. Злое отношение к России, которая сначала попыталась сказать свое «веское слово» в балканской политике еще во времена Радована Караджича и которую так просто и быстро заставили замолчать, у генерала сложилось давно. А несколько неприятных случаев на фронте с русскими добровольцами заставили генерала перенести отношение к стране на всех ее представителей. Генерал осознавал, конечно, что несправедлив – те же болгары или поляки тоже не были ангелами, – но острую антипатию продолжал испытывать именно к русским.

Поляки, против ожидания, аккуратно прикрыли за собой дверь, и Бялецкий подумал, не послать ли ему дежурного офицера проводить их до выхода, но не послал. Он вспомнил своего начштаба. Ну, не совсем начштаба, советник не имел официальной должности, но давно уже делал работу за двоих. Интересно, о чем он хотел поговорить с глазу на глаз? Что ж, поляки отказались, надо будет позвать Раджу, заодно и выяснится, в чем дело.

Генерал поставил посуду на неустойчиво покоящуюся на трубчатых ножках столешницу, сел, разлил по сто грамм, залпом выпил сам, затем, покрутив пустой стакан в пальцах, положил его на бок, бесцельно покатал по столу и покосился на собеседника. Смуглое, с тонкой черной полоской усиков лицо под неизменной оливковой чалмой было бесстрастно.

– Ты хотел со мной поговорить. Раджа. Говори, здесь нас никто не услышит и не побеспокоит, – сказал Бялецкий по-русски. Оба они с самого начала общались на этом языке. Индиец не знал сербского, а генерал, естественно, не понимал хинди, но неплохо помнил русский еще со времен учебы в СССР.

– Хочу тебя попросить, Стипе, – индиец взял свой стакан. Они с генералом давно были на ты. – Не называй меня Раджой, как эти, – он кивнул головой в сторону двери, за которой слышались отдаленный бутылочный звяк и громкие голоса офицеров штаба.

– А как? – удивился Бялецкий. – До сих пор ты отзывался.

– Больше не буду, – советник был на удивление серьезен. – Зови меня Тамил. Просто Тамил.

– Это все, что ты хотел сказать?

– Нет, – обронил индиец и снова надолго замолчал.

Какое-то время Бялецкий терпеливо ждал, он привык к манере общения «чертова йога», как он называл про себя советника в минуты раздражения. Но водка и почти бессонная ночь делали свое дело. Генерал почувствовал, что засыпает, и ему захотелось побыстрее закончить разговор, уйти к себе и хоть немного отдохнуть.

– А я знаю, о чем ты хотел говорить, Тамил. И раз уж решил молчать, могу озвучить это за тебя. Мы в дерьме! Хочешь подробнее? Пожалуйста. – Бялецкий словно продолжал старый, привычный разговор, хотя так откровенно о положении на фронте он вслух не говорил еще ни с кем. – Оборона плывет, мы цепляемся из последних сил. Их механизированная и седьмая легкая пехотная двумя смешанными бригадными группами вгрызаются в нее все глубже. Их авиация давит нас с воздуха. Особенно вертолеты. Вертолеты штурмуют позиции, вертолеты высаживают в стыки узлов обороны и на командные высоты тактические десанты. У них до хрена вертолетов… У них до хрена всего! А у нас до хрена только проблем, – генерал старательно выматерился. – Еще неделя-другая, и все! Начнется агония. А они еще готовят сокрушительный удар на полную глубину. Могли бы просто оставить все как есть… Ты это хотел сказать?

Индиец медленно, как воду, выцедил свой стакан и аккуратно, демонстрируя сохранившуюся, несмотря на солидное количество выпитого, четкость движений, поставил его на стол.

– Стервятники! – тихо и невыразительно произнес он. Но за этой невыразительностью пряталась такая ненависть, что генерал ощутил холодную струйку озноба, скользнувшую по спине. Генерал и раньше знал, что Раджа… то есть Тамил, ненавидит американцев, но заговорил он об этом впервые. Бялецкий подумал, что, наверное, сейчас получит ответ на давно интересовавший его вопрос, почему индиец забрался так далеко от дома и делает то, что делает. Делает не за страх, а за совесть. Генерал разлил по новой. – Я не люблю мусульман, – похоже, советника действительно пробило на откровенность, – худшая разновидность фанатиков. Здешние ничуть не лучше тех, с которыми я воевал на границе с Пакистаном или в Джамму и Кашмире. Мой родной брат ушел в «Тигры освобождения Тамил-илама». Это стоило мне карьеры. Я простил его. Я простил тех, что выжил меня из армии, в которой была вся моя жизнь. Но янки…

Генерал внимательно слушал, не прерывая долгих пауз собеседника.

– Они полны спеси. Я учился в Вест-Пойнте и запомнил каждый день этой учебы. Ты бы видел, Стипе, лица их штабных генералов, которых я разгромил на штабных учениях… Я – воин. И отец мой был воином, и дед, и прадед. Я не пойду торговать на базар или перекладывать бумажки в офис. Я был горд, что служил моей стране. Я и сейчас хочу, чтобы Индия была великой державой. И русские – я помню, как ты к ним относишься, но это правда – не мешали нам в этом, а помогали. Янки – мешали… До них были англичане. Но они еще и учили нас. Они многое оставили после себя. А янки, те только берут. Мы – бывшая колония. Вас хотят сделать колонией нынешней. «Золотой миллиард» белых строил и строит свое благополучие на наших костях. У себя они устраивают демократию, а в «независимых» сырьевых придатках разрешают рабство и концлагеря. Янки… Народ без родины. Даже ее они украли у других. Культура, основанная каторжниками и прохвостами. И, клянусь, потомки сохранили их замашки, несмотря на все свои компьютеры. Весь мир – «сфера их жизненных интересов». И всем они ставят оценки за послушание, готовность отдать на откуп свою землю – чтобы ее отравили, природу – чтобы ее разграбили, жизни людей… – Индиец вцепился в стакан, словно в спасательный круг. – У меня мог быть сын, – глухо сказал он. – Ты знаешь, что в Бхопале первыми умирали дети? Умирали во сне. А мой сын, – у Тамила задергалась щека, – он не успел родиться. Ему было только пять месяцев в утробе матери, а она умирала у меня на руках два дня. Сорок девять часов она пыталась дышать сожженными легкими. А янки из «Юнион карбайд» твердили, что это не их страна, не их завод и они здесь ни при чем. Потом все-таки выплатили компенсацию. На каждого отравленного и искалеченного пришлось по восемнадцать долларов… Я ничего не забыл. – Индиец снова замолчал и вдруг посмотрел на генерала удивительно трезвым взглядом. – Я действительно хотел с тобой поговорить, Стипе. Нет, не надо, больше не наливай. Просто послушай, что скажет навязанный тебе Вазником иностранный дармоед.

– Я не назову дармоедом того, кто лично подбил «Абраме», – усмехнулся Бялецкий.

– А-а, – отмахнулся собеседник. – Ты же знаешь, что сербский солдат просто не мог отказать в просьбе заграничному советнику. Если бы он не уступил свое место наводчика, то отлично справился бы и без меня. Так вот, ты все правильно сказал. Наше дело дрянь. Но кое-что сделать можно. Это не будет чудом. Войны нам не выиграть.

Бялецкий был благодарен советнику за это «нам».

– Их слишком много, – продолжал тот, – но мы можем постараться, чтобы их стало поменьше. Потерь они не любят. Кроме того, попробуем справиться с вертолетами, чтобы не так досаждали, и тогда сможем продержаться еще недели три-четыре, а там видно будет.

Генерал посерьезнел, убрал со стола бутылку и настороженно оглянулся на дверь. Индиец тем временем развернул карту с условными обозначениями. Наклонившись над ней, оба они, не сговариваясь, зацепились взглядом за две толстые синие стрелы, вдавливающиеся в редкое красное кружево сербской обороны – те самые смешанные американские бригады, что, подобно волнам, гонящим пену, гнали перед собой хорватские части первого эшелона.

Генерал скользнул взглядом выше, к синему флажку штаба американской дивизии, потом к синему кружку со значком вертолета в середине – базе армейской авиации поддержки первого эшелона, – к кружкам бригад резервной воздушно-штурмовой дивизии второго эшелона и еще выше к флажку другой формы – штабу корпуса.