Текст книги "Хватка (СИ)"

Автор книги: Алексей Войтешик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

        (Укр.) Ну куда там жить в той хате? Там же дышать нечем, как возле бочки с дёгтем. Пока муж с войны вернётся, пусть бы сидели у нас.

        Приспособление для распилки дров.

        Сигарета-самокрутка характерной формы из газеты или газетной бумаги.

        (Укр.) Скажи у меня к нему разговор есть.

        (Укр.) Так просто Васса Архиповна тебя в этот час никак со двора не пустила б.

        (Укр.) А видел ли ты, мой дорогой сосед, что за дивная машина вчера к немцам приехала?

        СХТЗ-НАТИ (СТЗ-3) – марка гусеничного трактора, выпускавшегося с 1937 года по 1952 год на тракторостроительных заводах СССР.

        Пестрая.

       часть 1 глава 8

ГЛАВА 8

       Все же хорошо, что Фока Гончарук успел упредить своего старого друга. Переводчик пришел к дому Бараненко где-то через час-полтора после их соседских посиделок на скамейке. Дед в это время как раз был во дворе, чинил разболтавшуюся в калитке завесу. Непрошенный гость учтиво поздоровался, попутно окидывая цепким взглядом широкое пространство крестьянского двора.

       В углу, у сарая, косясь в сторону пришедшего, рубил сушняк вихрастый юноша. Старик тут же окликнул его: «Кинь, онук. Це і діти зможуть порубати. Краще допили сухе, щоб на весь двір не валялося». Оголец послушно вбил в колодку топор и безропотно взялся распускать лучковой пилой сваленные в кучу толстые ветки. Пока переводчик осматривался, дед Моисей хитро и незаметно кивнул внуку, что означало: «все правильно, Петр Ляксеич, пили, и долго пили. Так будет больше шуму. А то, не дай бог собака в хлеве заскулит…».

       Пан Юзеф, тем временем, держа в уме что-то свое, вдруг встрепенулся и тут же предложил хозяину выйти со двора, чтобы поговорить на скамейке у ворот о каком-то важном деле. Старый Бараненко вытер передником шершавые, перепачканные машинным маслом и ржавчиной руки, после чего неспешно двинулся вслед за гостем.

       Переводчик, судя по всему, не имел намерения надолго затягивать с беседой. Не дожидаясь, когда хозяин его догонит он, едва дойдя до дальнего края скамьи, тут же уселся на серую, треснувшую доску и, недвусмысленно окидывая соседские дворы придирчивым взглядом, достал из бокового кармана френча красивую пачку и, вынув из нее тонкую, аккуратную цигарку, предложил деду Моисею закурить. Старик отказался, закряхтел, мостясь на скамейку, будто курица на насест, а сам попутно обдумывал то, как бы это не сболтнуть чего лишнего немецкому переводчику.

       – Что ни говори, – стараясь расположить к себе важного гостя, наконец, завел простую, и задушевную беседу дед Бараненко, – а сколько б не дал тебе Бог здоровья, к старости он спросит за каждый тот раз, когда что-то делал через силу. Вот же черт, как сегодня хватает за спину. Опять к ночи, надо полагать, гроза ухнет. Чуют старые кости непогоду…

       – У Вас был выбор, Моисей Евдокимович, – закуривая, продолжал выискивать что-то глазами в соседских заборах переводчик, – не уходили бы, остались с родичами супруги и не пришлось бы рвать жилы на коммунистов. Ну, пошумел бы немного отец. Ведь младшая сестра вашей глубоко уважаемой Марии Евгеньевны осталась в отчем доме, хотя и вышла замуж за простого механика порта в Одессе. Евгений Владимирович, наверное, помня урок с непокорной Марией, на примере Аннеты решил больше не искушать судьбу и смирился с выбором младшей дочери.

       Старый Бараненко даже задержал дыхание:

       – Мы про то ничего не знаем, пан, – с трудом выдавил он из себя, – а что до моих жил, то я их и при панах тоже рвал – будь здоров. Вот же, …вести какие. Аннета? Отец Марии? Хм, нет, пан Юзеф, мы про них ничего не знаем.

       Переводчик, наконец оторвавшись от острозубых соседских заборов, глубоко затянулся сигаретой, и только после этого посмотрел в выцветшие глаза старика:

       – А вы много чего не знаете, Моисей Евдокимович…

       – А оно нам надо, – оглаживая окладистую бороду, осторожно спросил дед, – знать все это, а, пан?

       – Думаю, теперь будет надо, – ответил переводчик.

       – А на кой?

       Пан Юзеф выдохнул тонкой струйкой сигаретный дым и, осматривая уменьшающийся на глазах окурок, заметил:

       – С чего-то же вы все вспомнили то, как должно обращаться к господам? Ведь не забыли еще? Мне говорите «пан», майору Ремеру «господин офицер». Такое ходовое слово, как «товарищ» как-то вдруг стало забываться, правда?

       – Хо-го, – хитро прищурился дед, – так за того «товарища» зараз самое меньшее, это можно по зубам получить от гитлеровых солдат.

       – И не только поэтому, старик, – докурил окурок и втоптал его в траву переводчик, – просто вы прекрасно понимаете, что коммунистам пришел конец. Долгих двадцать пять лет хватило людям на то, чтобы понять: большевикам нечего предложить народу, кроме голода и нищеты. Всех их достижения можно отметить только одним словом «безысходность», что впору писать золотыми буквами рядом с серпом и молотом на их красном, пролетарском флаге.

       Вдумайтесь, разве так ведет себя на своей земле настоящий хозяин? Мне доподлинно известно, насколько разрушительна политика большевиков по отношению к своим же гражданам. Ну разве умно? Работаешь хорошо на красных? Отдай в коммуну все, что вырастил, подели с другими. Корми своим горбом тысячи нищих и бездельников, коих коммунисты сами и расплодили. А ежели работаешь плохо – сам станешь нищим и бездельником. Люди просто потеряли всякий смысл трудиться, разучились это делать. У них нет перспективы.

       – Чего нет? – Не понял старый Бараненко.

       – Будущего, – пояснил пан Юзеф. – Но я не хочу, чтобы вы питали каких-то особых иллюзий по поводу того, что вам может дать Германия, твердо ступившая на эту землю и сбившая с ног проклятых коммунистов. У них, в отличие от большевиков, никто не содержит бездельников. Закон для всех один: «трудишься хорошо и получай хорошо».

       В свое время, для того, чтобы поднять страну с колен, фюреру часто приходилось прибегать к непопулярным, порой даже жестоким методам, но. Зато это позволило избавиться от всего лишнего, сплотить нацию, дало людям возможность понять, что только честный труд позволяет добиться многих земных благ. Ни липкие сети религий, не обещания светлого коммунистического будущего, понимаете? Только оно, вполне осязаемое божество простого, честного труда, которым должны заниматься все. Политика Германии показала, что стоит хоть немного надавить, и весь этот бесполезный людской шрот сразу же высеивается на тонком сите истории. Всех этих либеральных бездельников и болтунов нужно беспощадно смывать или выбрасывать вон! Они бесполезны и даже вредны. Государство должно иметь здоровое тело. Скоро придет время, и ваши дети прочтут об этом в школах, изучая, говорю это без всякой лести, очень умную книгу «Mein Kampf».

       Доказательство того, что отображенные в ней мысли о здоровой экономике, вреде политики сопливых либералов и многом другом состоит в том, что Германия за одно десятилетие не просто поднялась с колен, а стала настолько сильна, что, неся свою просветительскую миссию, двинулась на Восток.

       Из-за мощного влияния коммунистической пропаганды вы просто не можете правильно воспринимать то, что здесь происходит. Верьте мне, еще немного и те, кто сейчас мостится в союзники коммунистов, поднимут лапки и перейдут на сторону Рейха. Европа, милейший, всегда вела себя, как проститутка. Сколько раз в истории было нечто подобное? Вспомните хотя бы Наполеона. Стоило его Франции на весь мир заявить о себе, как все соседи тут же кинулись ей в ноги.

       – Не все, – хитро прищурился дед Моисей.

       – Из тех, кого мы можем называть «цивилизованной Европой» все! Но это всего лишь пример, – не стал углубляться в спорные события давно минувших дней переводчик, – пример того, как ведут себя те, кто называет себя союзниками России. Кстати, ведь именно их двуличность и трусость подломили ноги армиям Наполеона. Что же до наших реалий, то поверьте мне на слово, фюрер учел ошибки полководцев прошлого. Недолго осталось ждать дня, когда союзники Сталина, видя близкий крах коммунизма, моментально перебегут на сторону Германии. Они всегда и везде ищут для себя пользу, а в данной ситуации самым выгодным будет оказаться в списке германских союзников, а не в обескровленной компании побежденных.

       Конечно же, – продолжал доносить свою политинформацию до отмалчивающегося деда переводчик, – набравшему мощь Рейху проще было бы смести Россию до самого Урала, однако фюрер, в отличие от коммунистов, не склонен насаждать тоталитарное подчинение. Он рачительный хозяин. Ему важно разобраться, кто может быть полезен великой Германии, а кто нет.

       Вот и выходит, Моисей Евдокимович, что теперь мы плавно подошли и к непосредственной теме нашего разговора. Все те, кто с первого дня нашего присутствия в Легедзино шепчет господину майору всякие гадости о каждом из жителей вашего села, в первую очередь говорят о собственной глупости и характеризуют сами себя. Мы прекрасно знаем, что с той же легкостью, с которой они предали односельчан, стараясь отличиться перед новой властью, они, в свое время, предадут и нас. Все предатели по своей сути одинаковы. Увы, с этим ничего не поделаешь, но. С другой стороны, …оставить без внимания то, что они нам рассказали, мы тоже не можем.

       Только не думайте, пожалуйста, что в своей работе с населением, мы станем слепо опираться на слова таких горе-осведомителей. Все будет многократно проверяться. Поверьте, Германия серьезно готовилась к этой войне, именно поэтому у нас большая картотека на каждого из тех, кто может быть нам полезен или вреден. Кстати, именно из этого кладезя информации мы и знаем кое-что о родичах вашей жены.

       Знаете, а ведь ее отец долго искал Марию Евгеньевну. Он сейчас в крайне преклонных годах и, если коммунисты не успели устроить с ним свою обычную каверзу, то мы в скором времени сможем попытаться воссоединить их некогда рассыпавшуюся семью. Моя родная Польша в данное время территория Рейха, а профессор Васьковский перед войной состоял членом-корреспондентом Польской Академии знаний и почетным судьей в окружном суде Вильно. Вот-вот уляжется пыль войны и с нашей помощью вы сможете доставить немалое удовольствие своей супруге, дав ей возможность повидаться с родителями и сестрой.

       Пан Юзеф говорил что-то еще, а Дед Бараненко лишь молча слушал и попутно пытался восстановить в памяти то, когда его жена в последний раз вспоминала о своих родственниках? Лет десять назад? Или пять? Сидела, разбирала свой сундук и нашла в нем фотокарточки. Смотрела на них и плакала. «Доставить немалое удовольствие супруге»? Да, Марии будет приятно что-то узнать о своих, но вот с чего вдруг этот немецкий прихвостень так старательно умасливает его, простого грабаря?

       – Пан Юзеф, – дождавшись паузы, тихо заметил старик и, давая понять, что его ждут неотложные дела, попытался встать, – вам о пане Васьковском не со мной, а с бабкой Марией нужно побалакать. То ж ее родня…

       Переводчик ловко прихватил старика за руку и удержал на месте:

       – То-то и оно, – тише и уже более вкрадчиво продолжил гость, – ее родичи для нас вполне благонадежны, а вот ваши, и лично вы, Gro?vater, …бросаете на них тень.

       – Да что ж ты, …мил человек? – Оторопел дед Моисей. – За шо ты меня так?

       – О-о-о, – назидательно поднял вверх указательный палец пан Юзеф, – а вы подумайте, dziadek. Мария Евгеньевна дворянка, а политика Германии в отношении пусть и обедневших, но все же дворян, на этой территории весьма лояльна. Понимаете, о чем я? Нет? Именно на них, по крайней мере на первых порах, будет опираться местное управление. Как вы уже наверное поняли, Моисей Евдокимович, я поляк, и, если говорить понятиями моей родины, то она для германцев – wielka pani, а вы – простой мужик. Босяк с жидовским именем. А то, как в Германии относятся к жидам, все вы в скором времени узнаете…

       – Кхе-е, – недовольно разгладил дед усы и, опуская руку, сжал тяжелый, жилистый кулак, – у тебя, пан, – едва сдерживаясь, чтобы не дать по зубам этому лощеному пшеку в очках, ответил он, – имя тоже не польское, а жидовское – Юзеф. Считай Иосиф. Не обижайся, пан, но это так. Это ж не наша с тобой вина, что родители дали нам имена из Библии. Видать, просто хотели, чтобы мы имели за это божью защиту. Воно ж если хорошенько подумать, то и Иисус, тоже выходит жид?

       – Иисус, – сдвинул брови, как видно, воспитанный в религиозной семье поляк, – он бог! А у бога нет национальности.

       – Оно, конечно так, – не стал спорить дед Бараненко, – только ведь все мы созданы по образу и подобию божьему. А раз так, то и у нас национальности не должно быть.

       – Мы – всего лишь люди, а не боги, – упрямо гнул свою линию пан Юзеф, – у нас такое понятие, как национальность убирать никак нельзя. Особенно жидам. Они всему миру должны ответить за свои предательства.

       Старый крестьянин повернул голову и посмотрел в глаза переводчика:

       – Предательства? – Озадаченно спросил старик. – Ну, …не знаю. Люди они, конечно, хитрые, но что чтоб предавать…?

       – А Христа, кто предал? Они, жиды! – Продолжал подкреплять свои странные измышления библейской историей поляк. – Все они живут только для блага своей нации. Все иные для них гои. Но, – понимая, что уходит от ранее обозначенной цели, тут же стал разворачиваться в обратном направлении переводчик, – одно дело просто иметь жидовское имя, а другое – быть жидом.

       – А как тут разберешь? – Непонимающе пожал плечами старик. – Вон, у них в семьях, есть дети, что и рыженькие, как наши. Сам видел, что они и со светлыми глазами родятся. А у нас в селе? Гляньте вокруг. И носатых, и курчавых, и смуглых, что те цыганы, хватает всяких. Почти у каждого: и волосы, как вороново крыло, и глаза темные. Русых тут мало. Вот как тут жидов от прочих людей отличишь?

       Пан Юзеф хитро улыбнулся, достал из кармана носовой платок, и стал его складывать:

       – Кто жид, а кто нет, разобрать, dziadek, не так и сложно, – заметил он, перекладывая платок в правую руку, а левой вытягивая из-под полы своего пиджака, пистолет. – Вот, смотри…

       Под прицелом направленного в живот ствола, старый Бараненко застыл, словно каменное изваяние. Поляк же в это время самым наглым образом протянул к нему свою короткопалую десницу и провел сложенным в тугой, аккуратный квадрат носовым платком прямо за ухом у выпучившего глаза старика.

       – От-так, – ехидно улыбаясь, переводчик понюхал влажную от крестьянского пота ткань, – сейчас заодно и узнаем, из какого ты теста.

       Держа ствол направленным в сторону деда Моисея, пан Юзеф, с первого раза не разобравший нужного ему запаха, повторно принюхался к платку и только после этого убрал его на место, а следом и не понадобившийся пистолет.

       – Нет, дед, – ловко выдергивая из пачки очередную цигарку, тут же закурил переводчик, – ты не жид.

       – А окажись им? – Чувствуя, как запоздало закололо в пальцах, перевел дух старик. – Пристрел бы меня, что ли? А? …Как же? Только за то, что перед тобой человек их курчавого племени?

       – Ну что ты, – отмахнулся пан Юзеф, – кто бы тебя стрелял? Пистолет, это я так доставал, для порядка.

       – Воно ж відразу видать, – недвусмысленно заметил на это дед Бараненко, – які воны у вас порядки.

       – Не обижайся на меня, старик, – глубоко затянувшись, как-то вдруг переменился поляк, – сам понимаешь, прежде, чем ступить на речные мостки, нужно знать: где на них дощечки гнилые, а где крепкие, надежные. Я к чему это все говорю? Спросить у тебя хочу, Моисей Евдокимович: мы уже который день присматриваемся, но из числа тех, что чуть ли ни с первого дня всячески подряжаются нам служить, никак не можем подобрать достойного, нужного нам человека. Дело в том, что майор Ремер хочет поставить в Легедзино старосту. Нужен местный человек, тот, кто будет понятно и доступно доносить населению его волю. Что ни говори, а я ему лишь переводчик, а к вам, дед, с уважением относятся все. В общем, что тут ходит вокруг да около, господин майор ждет вас сегодня к себе, поговорить хочет об этом и кое-чем другом.

       Пан Юзеф встал:

       – Отказаться быть старостой можно, – добавил он, – но не приходить после его приглашения никак нельзя, пошлет солдат и вас приволокут к нему за бороду. И лучше свой визит не откладывать надолго, – докурив сигарету, поляк бросил и затоптал в землю окурок, – у него сейчас гости. К вечеру могут напиться, тогда никакого разговора у вас не выйдет. Так что, через час-два ждем…

       Что и говорить, после похода старого Бараненко в Правление и тех разговоров, что с ним там вели, на деда больно было смотреть. Вернувшись от немцев, за весь длинный, предгрозовой вечер никто от него не слышал ни единого слова. В седой, умудренной опытом голове беспрестанно множился и гудел рой тяжелых, беспокойных мыслей. Они заставляли его молчать и нести этот неприятный груз в себе дальше, в ночь, когда в небе ожидаемо загремело и заблестели молнии. День не зря был душным. На засыпающее Легедзино обрушился колючий, холодный дождь.

       Под размеренный, плотный шум капели домочадцы быстро улеглись и вскоре крепко уснули, оставляя несчастного старика наедине с самим собой. Снова и снова вспоминая услышанное и увиденное в Правлении, дед часто вздыхал и ворочался. В конце концов, устав и даже взмокнув от навалившихся переживаний, он, не в силах больше лежать без сна, встал.

       Не зная куда ему податься, старик тихо добрался до стоящего на скамье у печи ведра, набрал кружку воды и, огладив пушистые усы, с удовольствием попил. В крохотном окне, что было врезано в закутке за печью, то и дело мигали вспышки молний. Дед снял с гвоздя полученный на складе в МТС его сыном Алексеем еще в довоенную осень ватник, набросил его на плечи и бесшумно вышел в сени.

       Дождь нещадно сек по решетчатому окну. Во многих местах вода прошивала раму насквозь, стекала струями на доску подоконника и по ней дальше, на пол. Сразу вспомнилось, как много лет назад они, поехав за покупками на рынок в Умань, вдохновились общей идеей сделать себе сени и попросили под это дело в палатке стекольщика выбрать себе что-нибудь из ящиков с боем. О, это хорошо, что сдуру они нахватались столько, что, заняв много места на телеге, полдороги шли с Алексеем пешком, ловя на себе полные немого укора взгляды своих жен.

       По пути, как видно в угоду молчаливым молитвам женщин, часть стекла разбилась на такие мелкие кусочки, что уже никуда не годилась и ее пришлось выбросить, а вот из оставшегося мужчины, взяв в колхозной стройбригаде в тайне от бригадира, через работающего там старшего сына Фомы Гончарука Володю стеклорез, намеряли себе больше полусотни маленьких стеклянных квадратиков.

       Все с этими чертовыми сенями выходило как-то наоборот. Видно сглазили соседи, поскольку ни у кого в селе ничего подобного до сих пор еще не было. Обычно в Легедзино если и ставил кто-то сени, то глухие, или с маленьким оконцем. Но дед Бараненко уходил молодым в новики-солдаты еще на Руси и, побывав с войском в разных местах, он повидал такие красивые сени, что еще в ту пору дал себе зарок непременно после государевой службы где-нибудь поставить себе добротный дом с остекленными сенями. Все его родичи слыли крепкими хозяевами и всегда сторонились нищеты, но даже у них далеко не в каждой хате привход имел большую остекленную раму. А ведь именно она, в понимании большинства людей, да и самого деда, говорила о благосостоянии семьи, поэтому, как только на Уманском рынке он увидел, что есть возможность за «просто так» разжиться стеклом, в его голове тут же созрела мысль исполнить, наконец, свою давнюю мечту. А что тут такого? Их семья благодаря трудолюбию двух сыновей, старших внуков и его самого по нынешним временам вполне могла считать себя зажиточной и, стало быть, их большая, добротная хата просто обязана иметь свой главный атрибут.

Как только был решен вопрос со стеклом, все тот же Володя Гончарук за лето собрал у себя в сарае им крепкую деревянную раму, которую, на зло ничего смыслящим в строительстве бабам, мужчины терпеливо стеклили, вставляя в нее каждый вечер по несколько стеклышек и зажимая для крепости аж на четыре мелких гвоздя, опять спасибо Володе. Каждый квадратик в добавок к этому садили еще на сваренную из воска с глиной замазку.

       Так хотелось успеть до зимы. Помнится, уже начинали опускаться серьезные заморозки, когда тяжелая рама была, наконец, готова. Алексей, живущий в отличие от брата Кузьмы с родителями, сразу же выписал в МТС, в котором он работал, на себя несколько листов жести, а Кузьма, тоже бывший трактористом, но уже в колхозе, на себя и на отца доски. И вот только тогда, долгое время лишь представляемые в головах мужчин сени отцовского дома, усилиями обоих сыновей, Володи Гончарука и самого Фоки, который никак не мог упустить редкой возможности посидеть таким славным гуртом за столом, были собраны за два дня.

       Работы развернули еще с вечера пятницы, махнув рукой на ворчание баб о том, что никто с заката ничего не начинает делать. Уж очень не терпелось мужикам посмотреть, что из всего этого получится, да и за стол, что тут греха таить, им тоже хотелось. Столовались в те дни крепко, чтобы тем самым отблагодарить и ничем не обидеть соседей, денег-то брать за помощь не принято: посидели и в пятницу вечером, и в субботу, и особенно, по завершению работы, в воскресение.

       «Хорошую сварили замазку, раз только сейчас стала пропускать, – ощупывая рукой места, откуда капала вода, подумал старик. – Эх, где ж сейчас мои сынки? Мокнут под дождем, солдатики».

       Деду отчего-то сразу нарисовалась страшная картина спящего под ливнем поля, усланного людскими телами, но его сынов там нет, они в траншее, оба. Сидят, прижавшись друг к другу, прячутся под солдатской накидкой от дождя… В другой стороне, тоже в окопах, так же укрываются немцы. И их мертвыми в том поле лежит много. И солдаты, и офицеры…

       Только-только вздохнувшие полной грудью от воспоминаний довоенных лет мысли старого человека снова навалились на него, словно разозлившийся Домовой, что, случается, посреди ночи садится к людям на грудь, и не дает им спокойно дышать.

       И что за змей, этот немецкий майор? – Чувствуя тяжесть прошлого вечера, сокрушался про себя старик. – «Подумайте, дедушка, – все звучали слова офицера, переведенные проклятым поляком Юзефом, – вы исправно работали на коммунистов, потому и живете не в глинобитном доме, а в хорошем. А ведь у красных это немногим удается. Второе: это ваши сыновья. Они сейчас воюют против нас. По сути вы и семьи Алексея и Кузьмы для нас являетесь врагами. Так что если вы не имеете желания и стремления служить нам, значит, вы на стороне русских и будете вредить! Получается так?..»

       Сам черт не разберет, как оно все у них, у этих хитрых немцев получается. А еще на жидов кивают. Сами, сволочи, так криво и ловко умеют вывернуть твои же слова, а потом, со всего маха тебе же в горло их другим концом и впихать!

       «…Если будете служить у нас старостой, то мы готовы закрыть глаза на тот факт, что Алексей и Кузьма воюют. Ну а не согласитесь, значит и вы с ними заодно, и семьи ваших сыновей. У нас по отношению к врагу правила очень жесткие, скоро сами в этом убедитесь. Хотя, какую-нибудь мелочь мы готовы и потерпеть. Допустим, мы же не запрещаем детям в селе носить оставшиеся после боя фуражки с зеленым околышем. Это ничем нам не вредит, хотя и напоминает о войсках Сталина. Однако, прошу заметить, если же случится что-то другое, боле серьезное, саботаж, или …вдруг кому-то в голову придет нам вредить, тогда уж не обессудьте…».

       «М-да, – снова начал маяться дед, – зажали в угол так, что прямо в Правлении в пот кинуло». И тут же на смену первому подсаживается другой офицер. По-русски, гад, чешет так, что заслушаешься: «А теперь», – говорит, – Моисей Евдокимович, давайте поговорим о местных курганах, сказках, былинах…».

       Какие там сказки? Старик готов был сейчас же выпрыгнуть в окно, да бежать сломя голову домой. Собрать скорее всех от беды подальше, да скопом, пока не опомнились немцы, вывести через рощу хоть куда-нибудь и спрятать. Да куда уж теперь? Обложили, как того волка в яме, никуда не денешься.

       Теперь придется вести гитлеровских вояк и показывать им, где тот самый курган, о котором каждый ребенок в Легедзино знает, но рассказать про то может почему-то только пришлый, не местный Бараненко.

       Может селяне намеренно так делают? Не свой – не жалко? Эх, знать бы по фамилиям тех «доброжелателей», что так старательно немцам все рассказывает. И тут старику словно обухом по голове ударили! Так ведь он и намекал пану Юзефу про то, что это все это чьи-то злые наговоры. Было же, но! Переводчик только знай, твердит свое: «Станете старостой, вы не только получите информацию кто и что про вас и других нам рассказывал, вы еще сможете и «отблагодарить» каждого из них». Власти у вас будет достаточно, поверьте».

       К слову сказать, позже с должностью старосты уже не так плотно наседали, как, скажем, с теми же сказками и курганами. Ну вот кто этих фашистов разберет? Ладно бы перепились и сдуру развлекались, желая послушать байки. А то ведь этот, второй, что говорил на русском, вслушивался в каждое слово Бараненко, и даже что-то за ним записывал.

       Хорошо хоть не замучили до обморока разговорами и запугиваниями, отпустили. А ведь на первых порах казалось, что они сейчас же соберутся и, на ночь глядя, взяв его в провожатые, вместе со своими солдатами тут же пойдут копаться в дальнем кургане.

       О том, что копать древние холмы нельзя, это место заговорено, они и слушать не хотели. «Как только наступит подходящая погода», – говорил по-русски тот, к которому пан Юзеф обращался не иначе, как «господин обер-лейтенант», сразу же начнем работы. А вот на тебе! На всю ночь дождь зарядил. Не хотят курганы к себе их пускать.

       Ночь катилась к утру, а, как говорила бабка Мария «кудлатую» голову деда Моисея никак не покидали майор со предложением стать «старостой», да обер-лейтенант со сказками и курганами, о! А был там еще один немец, гауптман. Тот и вовсе заставил старика с трудом сдержать желание хвататься за сердце. Этот, через пана Юзефа, все дознавался, а не осталось ли хоть одного советского пса после того страшного боя?

       – Может, в лесах где-то бегают или к кому-то домой прибились?

       – Где там советского? – Немеющими губами отвечал ему Бараненко, – ваши солдаты даже наших собак всех начисто перебили.

       Старик осторожно бросил взгляд в светлые, проникновенные глаза немца и почувствовал, как холодеют от страха сжатые в кулак пальцы. Ну вот поди ты, пойми: так просто спрашивает этот офицер, или точно, сволочь, знает, что одна овчарка отлеживается у них в сарае за перегородкой?..

        (Укр.) Брось, внук. Это и дети смогут порубить. Лучше допили сухое, чтобы на весь двор не валялось.

        (Нем.) Дедушка.

        (Польск.) Дедушка.

        (Польск.) Знатная пани.

        Машино-тракторная станция (МТС) – государственное сельскохозяйственное предприятие в , обеспечивавшее техническую и организационную помощь сельскохозяйственной техникой крупным производителям сельскохозяйственной продукции (, совхозам, сельскохозяйственным кооперативам).

        Исследователь памятного боя под Легедзино Александр Фука рассказывал, что память о героизме пограничников и их помощников среди жителей села была настолько велика, что, несмотря на присутствие немецкой оккупационной администрации и отряда полицаев, пол села мальчишек с гордостью носили зеленые фуражки погибших.

       часть 1 глава 9

ГЛАВА 9

       Винклер проснулся от того, что сквозь сон услышал недовольный возглас Конрада:

       – Черт подери, ну что за невезение? Опять дождь.

       Гауптман поднял наполненную звенящей болью голову и осмотрелся. У окна, опираясь руками на скамью, стоял и с кислой миной взирал на серое, дождливое небо Бауэр.

       – Слышите, Винклер? – Бросил он в сторону командира. – Снова льет.

       Руководитель группы приподнялся:

       – Чего вы вскочили, Конрад? – С трудом узнав свой хриплый после сна и обильных ночных возлияний алкоголя голос, недовольно спросил гауптман. – Раз дождь, ложитесь и спите дальше…

       – Ну нет, так не годится, – зачерпывая кружкой из ведра воду, глухо бросил в его сторону «Крестьянин». – Так еще один день вылетит в трубу. Наступит вечер, снова будем пить этот вонючий шнапс, а утром голова, …как это жестяное ведро.

       Бауэр приложился к кружке и с жадностью напился.

       Слыша их разговор, в углу на кровати зашевелился медик Вендт:

       – Ну и черт с ним, – пробубнил он из-под одеяла, – правильно вчера говорил Гафн: лучше уж упиваться и спать, чем где-то резать в госпитале трупы или как они, разведчики, воевать. Поверьте, Конрад, – зевая где-то в глубине складок одеяла, добавил Вилли, – через какой-нибудь месяц, вы будете со сладостью вспоминать этот курорт.

       – К черту его, – снова зачерпнул воды и застыл с кружкой в руке «Крестьянин». – Если то, для чего я прибыл сюда, и то, что стало мне известно о курганах здесь сложится, в ближайшее время нам всем хватит работы и тогда придется жалеть о каждой потраченной впустую минуте. А ведь все складывается, господа. Так что я заявляю вам со всей ответственность, хватит. Все эти оттяжки по времени и безделье с пьянством нам не на пользу.

       А что до лейтенанта Гафна, то как раз его-то я вполне могу понять. После вчерашних рассказов о боях под Уманью, а до того в Белоруссии, для него здесь на самом деле курорт. Мне, как человеку, только-только вернувшемуся из подобной мясорубки, откровенно жаль его. Потерять за два месяца столько своих людей. Но вы-то, Вилли, вы же сами выбрали свою службу? Чего теперь пенять на то, что ее приходится выполнять?

       Медик, понимая, что «Крестьянин» от него не отстанет, недовольно застонал, отбросил одеяло и, корча болевые гримасы, стал подниматься:

       – Я и не отказываюсь, – заметил он, – но посудите сами: по моему направлению работы крайне мало. Из новобранцев Гафна и людей майора Ремера, только четверо привиты нашим новым «Pervitin auf lange», причем это с учетом самого лейтенанта, а он, кстати, каждый вечер находится под моим наблюдением. Собак не найдено, лабораторного забора материала нет, что мне еще делать?