Текст книги "Дети Бесконечности-8(СИ)"

Мир раскрылся перед ним, так, как не раскрывался ещё никогда. Он парил в бесконечности, он БЫЛ бесконечностью, – но не только. Он видел её начало. Он видел её конец. Он видел все варианты её развития. Он видел... но в этот миг он уже не был собой. Он был – Вайми.

* * *

Любопытство. Желание знать всё до самой глубины. Любовь. Ненависть. Желание творить. Яростное недовольство собой. Много что ещё. Не было, наверное, лишь страха. И жестокости. Но было... яростное стремление восполнить себя до конца. До сих пор было. Несмотря на весь пройденный путь, оно не стало слабее. Напротив. Теперь он видел, кем бы мог стать. Видел бесчисленные измерения, бесчисленные времена – пока что закрытые. Видел границы своего времени – сверху и снизу. Видел сны наяву – бессчетное множество их. Видел себя – тоже бессчетное множество. Одни были более реальны. Другие – менее. Третьи не существовали, – но он всё равно был и ими тоже. Хотя быть большинством их ему совершенно не хотелось. О других он мечтал, – отчаянно и недостижимо, как никогда не смогут мечтать те, кто никогда не видел других себя. С другими он болтал, спорил, дрался... они были и им тоже. Все они были – им. Всё же. Хотя много его всё ещё оставались вверху... или внизу, вне его взгляда. Вне сознания. Там, где жили его сны. Или кошмары. Или... тени. Он парил вне времени – и, в то же время, был в нем. Он скользил по нему – и не двигался. Он знал, что с ним случится... с каждым из них. Он не знал, кем будет этот каждый. Иногда он мог выбирать, кем станет. Иногда – нет. Иногда это не нравилось. Иногда пугало. Иногда приводило в отчаяние. Иногда он был рад, что у него просто нет выбора. Иногда это не имело значения. Он всё же двигался. Он – постепенно – становился больше. Иногда он ошибался. Иногда отступал. Иногда стирал пути, которыми шел. Иногда прокладывал новые. Иногда не видел путей. Иногда – просто спал... и видел сны... и сны... и сны... которые сами превращались в Реальность. Иногда замирал на грани между сном и реальностью – и тогда...

Слабые, едва заметные тени устремились навстречу, одновременно разгораясь, – пока он вдруг не завяз в ослепительно яростной, невообразимо сложной, бешено кипящей массе. Вайми замедлил своё скольжение в потоке Времени, и неистовый свет померк, а кипение стало замедленным, словно бы сонным. Он видел исходную структуру пространства – структуру, в которой само оно кипит, сворачивается черными дырами, торами, нитями, и в этом аду, – бесконечное множество виртуальных частиц, чудовищная, беспредельная энергия, целая бесконечность её, лишенная лишь возможности воплотиться иначе, как с его помощью, и в нереальном, обреченном на неизбежное исчезновение призраке-мире... но сейчас он смотрел вглубь... и вглубь... и вглубь, – и не видел конца. Это воистину была Бесконечность, – лестница структур уходила до бесконечности вверх, и до бесконечности вниз. Он смотрел в бесконечный зеркальный коридор самоподобного, всё более чуждого – бесконечно чуждого – хаоса. Его сущность начала отражаться в нем, умножаться, и её части стали вгрызаться в него, пожирая его, – его мысли, – заживо. Но его мысли сами были... хищными. Они тоже вгрызались, умножались, пожирали, – и он продолжал уходить вглубь вязкой зеркальной пелены, пока пустота вокруг... не расцвела. Виртуальные квантовые флуктуации, – единственная доступная ему теперь реальность, – разгорались перед ним, пространство рвала невообразимо яростная буря энергии, обреченной вечно оставаться взаперти.

Он ощущал кипящий вокруг хаос, – неведомое побуждение заставляло пустоту бурлить, перестраиваться... этот хаос совсем не был истинным, – здесь бушевал шторм структур, возможностей, самоорганизаций, мгновенно возникающих и гаснущих сознаний, похожих на его собственное и совершенно чужих. Он словно летел сквозь поток, лес беспрерывно сталкивающихся и взрывающихся смерчей ослепительного радужного пламени, и каждый его лоскуток был живым. Он слышал крики, стоны, нечто невообразимое, – невероятный, бесконечно разнообразный безумный хор...

Любой другой здесь мгновенно сошел бы с ума, или просто навсегда заблудился в этом огненно-безумном хаосе, – но Вайми уходил всё глубже. Водоворот вспышек и звуков стал столь сильным, что ему уже приходилось пробиваться сквозь эту вязкую, запутанную среду. Но именно здесь, в этом многокрасочном аду, жили его отражения, жили образы... бессчетное множество их, необозримый океан, в котором он с безмерным удовольствием купался, глядя на всё, что могло бы быть – и выбирая, собирая, разбирая... иногда с изумлением глядя на вещи, совершенно чужие и незнакомые ему... Эти мгновения были самыми густыми, сочными, вкусными, потому что, познавая эти... вещи он и восполнял себя, – и с этим ощущением не могло сравниться вообще ничто...

Но сейчас любопытство оказалось сильнее, и он нырнул ещё глубже, в океан бесструктурного уже хаоса, заполняя его собой, придавая ему форму... пока не ушел так глубоко, что даже хаос не замер, точнее – не вырос так, что даже быстрейшие его броски казались теперь неподвижными глыбами. Зато здесь появились странные, словно приходящие ниоткуда голоса, настолько чуждые, что Вайми даже был рад, что не может ничего понять в них. Возможно, это были Тэйариин. Возможно – кто-то ещё... но столь чужой, что понять его... их не получалось. И этих голосов... бесконечно разных голосов здесь было бесконечно много... почти бесконечно много. Но Вайми хотел заглянуть ещё глубже... хотя уже почти перестал понимать, что же именно он видит.

Он ощутил дыхание Небытия. Реальность вокруг – та самая Реальность, в которой он жил и вне которой просто не мыслил себя, – становилась зыбкой, обманной, непрочной... и, в то же время – хищной, голодной, растворяющей любую сложность. Но и он далеко не в первый раз бывал здесь. Он придавал ей форму, – и уходил всё глубже, пока не коснулся Небытия, Т`окэ фйау, того, в чем парят все Реальности, из чего они рождаются... и в чем исчезают без следа. Пути дальше не было, – и он замер, отчаянно пытаясь понять... ощутить хотя бы что-то... но напрасно. Может быть, не Небытие, но Реальность, столь плотная, что в неё нельзя было войти? Хаос, столь хаотичный, что ничто не придаст ему форму? Все Реальности, сменяющие друг друга с невообразимой быстротой? Нет, не понять... пока. Ну что ж...

С небрежной легкостью он скользнул назад, в океан образов, купаясь в них, восстанавливая себя, восполняя... пропуская их через себя, – ещё одно не веданное там, Наверху, наслаждение. Стоило ему лишь захотеть, – и время замирало, превращая неистовый хаос в триллионы триллионов осколков разбитой в пыль мозаики. Для сознания не столь большого они всё равно остались бы хаосом... но для него эта задача была до смешного простой. Когда ты можешь собрать триллион триллионов осколков триллионом триллионов способов, это, в самом деле, не так уж и сложно. На самом деле, это совсем не сложно, ведь сложность подразумевает усилие, работу... Для него же это было радостью, – наверное, самой большой из доступных ему. Превращать Хаос в Порядок, нет, даже не так – находить Порядок, скрытый в Хаосе, наслаждаясь уже тем, как едва мелькнувший на грани сознания образ обретает глубину, вбирая в себя бессчетные, иначе обреченные навсегда остаться бессмысленными подробности...

Теперь он ощущал себя черной дырой, неотвратимо втягивающей в себя всё, что её окружает... нет, совсем не всё, а только лишь нужное – тут и сейчас. И – не уничтожающее его до исходной, изначальной бесструктурности, нет! Напротив – собирающей Сущее из исходной, изначальной бесструктурности, стягивая, сплавляя все образы в самом ядре, в том, что в обычной черной дыре было бы сингулярностью, – а здесь было точкой Творения, невыразимой для любого, кто не был им. И в ней...

Мир... целая вселенная, похожая на ту, в которой они только что были, но, в то же время – иная. Бесконечное множество историй... но здесь каждый её обитатель не выбирал себе тропу, а шел по всем тропам одновременно, сам творя времена и истории, бесконечно изменяя их так, что даже из своего вневременного бытия Вайми не мог ухватить ничего, кроме текущего мига...

Это было неизведанно и потрясающе интересно, – и, едва этот образ... замкнулся окончательно, Вайми... вошел в этот образ, наполнив его собой, своей силой – и, вместе с ним, вырвался, наконец, на поверхность Реальности, придавая ей форму – сейчас и навеки.

* * *

Вернувшись в своё тело, Лэйми замер, ошалело распахнув глаза. Он стоял на пляже в Нау-Лэй, – но перед ними всё ещё сияло море бесконечной, ослепительной белизны. Творящий Взрыв, да...

Тезка сощурился на солнце, смешно сморщив нос, – и тут же чихнул. Именно этот простой звук вернул Лэйми к реальности. Он мотнул головой и осмотрелся. Тут всё было, как обычно, – Маула и Хьютай гуляли по пляжу, что-то тихо обсуждая, Айэт просто сидел на берегу, пара других тезок – сыновья Вайми и Анмая – плескались в море, словно пара сумасшедших рыб. И всё равно, Творение не казалось ему сном. Оно было – Реальностью.

И Небытие, Призрачный Свет, Т`окэ фйау тоже был – Реальностью. Лэйми вспомнил, как боялся даже смотреть на него, – и как Вайми входил в него, пытаясь пройти насквозь. Разница между ними стала, наконец, понятна, – и Лэйми, передернувшись, вспомнил самые страшные свои сны. Сны, в которых он просыпался нагим посреди пустынной заснеженной улицы, под страшным желтым небом Сугха... в объятиях черной бесформенной твари, которая тут же оплетала его сотнями щупалец, кончавшихся зубастыми пастями, и начинала пожирать заживо. Для Вайми встреча с Т`окэ фйау была, примерно, тем же самым, – и, всё равно, он не отступал... пока не умирал в этом вот времени совсем. Смог бы он, Лэйми, поступить так же, – и не ради спасения подруги, например, тут смешно о чем-то думать, – а просто любопытства ради, чтобы рассмотреть пожирающую его тварь в деталях и подробностях? Нет, разумеется. Вот потому-то Вайми, – Творец и Создатель, а он... просто вот тут.

Тезка, очевидно, ощущал то же самое. Он прижал ладони скрещенных рук к груди и склонил голову, мучительно краснея.

– Прости меня, – сказал он, не глядя на Вайми. – Я дурак.

Вайми протянул руку и потрепал начинающего юноша за ухо – впрочем, чисто символически.

– Я прощаю тебя, Лэйми, сын Охэйо. Но впредь всё же постарайся думать, а?

– Я постараюсь, – тезка всё же взглянул на него и вдруг улыбнулся. – Правда.

– И я... – начал Лэйми, спеша присоединиться к другу, – но Ксетрайа вдруг щелкнула его по носу, оборвав фразу.

– Прости, милый, – но ты, я надеюсь, знаешь, что себя я ценю очень высоко. Я никогда не полюбила бы труса.

– Я не трус, – спокойно согласился Лэйми. – Но не быть трусом и иметь мужество – это разные вещи, знаешь...

– Не знаю, – она демонстративно зевнула. – Зато я помню, как ты отбил меня от ТЕХ, – хотя ты был один, а их – трое. И никто не мог помочь тебе. Если это не мужество, то что?

– Это другое, – Лэйми смутился. Правду говоря, в тот раз он так испугался за Ксетрайа, что совсем уже не думал о себе. А безумное бешенство выбило из него последние остатки страха. Лишь благодаря нему он и победил, и остался жить, в конечном счете. И Ксетрайа – тоже... – Так поступил бы любой настоящий парень. А войти во Тьму просто любопытства ради, – так почти никто не может.

– Ты же вошел, – сонно сообщил тезка. – Пусть вместе с отцом, всё равно... Он рассказывал мне, как ему самому было страшно, и что он никогда не решился бы, не окажись рядом тебя...

Лэйми смутился, вспомнив этот эпизод. Правду говоря, без Охэйо он вообще бы никуда не вошел...

Но он всё же вошел. И в итоге – оказался здесь...

– Ладно, люди, я домой пошел, – Вайми тоже душераздирающе зевнул. Всё же, Творение отняло у него совсем немало сил, – и даже здесь это ощущалось.

Всё ещё зевая, и мотая головой, он побрел к дому. Ахана увязалась за отцом, о чем-то его оживленно расспрашивая. Тезка вдруг плюхнулся на песок, удивленно глядя ей вслед.

– Знаешь, я ничего сейчас не хочу, – сказал он растерянно. – Ну, ничего... такого. Мне хорошо просто оттого, что она есть на свете. И она – моя. А я, – её. И всё.

– Это пройдет, – Ксетрайа хихикнула. – Уже к вечеру, я думаю.

– Я думал, что так бывает у взрослых, – обиженно сказал тезка. – Что они не думают всё время, как... ну, как это всё было и будет. А просто... ну...

– У взрослых много что бывает, – туманно сообщила Ксетрайа, тоже садясь на песок. Лэйми тут же сел рядом с ней. – В том числе и такое. Иногда. Когда сил уже совсем нет...

– Да ну тебя!.. – тезка вздохнул, и вдруг повернулся к Лэйми. – Ты не расскажешь мне... как ты встретился с отцом? Как вы вообще подружились? Ну... так вот.

– Это невеселая история, – Лэйми задумался. – Когда я проснулся в первый день Зеркала, все взрослые уже... окаменели. Отец, мать, старший брат... ты представить не можешь, как я тогда испугался... Я же видел штурм города, и думал, что нас победили Мроо... что они сейчас войдут сюда, и сожрут меня заживо, – ничего страшнее я тогда не мог представить... к счастью. Я помчался, куда глаза глядят, чтобы найти хоть кого-то живого... ну, и заблудился. И бродил... не одну неделю, наверное. Нигде никого не было, – одни лишь окаменевшие взрослые, но я думал, что они все мертвые, конечно... Не представляю, как я тогда вообще не свихнулся от страха и полного непонимания происходящего, – небо же тоже... изменилось, не стало ни дня, ни ночи, я потерял счет времени, постоянно казалось, что вечер, и что за ним придет ночь... Ну вот, я устроился в песочнице, – в шесть лет я просто не знал, где можно ещё, – и там меня и заметил Охэйо. Он был, знаешь... совсем голый, грязный, дико растрепанный, плоский, как стелька, – не тощий, а именно плоский... Всё это время он ничего не ел и не спал, – сны ему снились такие, что он уже до смерти боялся заснуть, – и не спал уже дней... да не было там никаких "дней". Несколько. Много. Он сам потом не помнил, – только то, что от страха и бессонницы начал уже сходить с ума... Ну, так вот. Я сидел в этой песочнице, он брел по улице, заметил меня... бросился, подбежал, вцепился так, что я на самом деле испугался... Из всего его лица я тогда запомнил одни лишь зеленые сияющие глазищи. А потом он просто свалился мне под ноги, свернулся в клубок и заснул. И я тоже заснул, потому что сны мне тогда снились такие, что я просыпался от собственного крика, и тоже боялся заснуть... и не спал уже... а, неважно. Я не знал тогда, как его зовут, но мне было наплевать, – он был живой. И теплый. Очень теплый, – а там было холодно... В общем, мы продрыхли там сутки, наверное, – и нам ничего не приснилось... Знаешь, что Охэйо сделал, когда проснулся, наконец?

– Представился, наверное? – предположил тезка.

Лэйми тихо засмеялся.

– Нет. Он умыл свою мордочку – из лужи, другой воды там не было, – но я всё равно поразился, какая светлая у него кожа, и какой он на самом деле был чумазый, – расчесал пятерней свои лохмы, в общем, сделал всё, чтобы выглядеть, как человек. И вот тогда представился, по всей форме, с титулом. Я не поверил, конечно, что он принц, – да мне было и наплевать, честно говоря. Я был бы до смерти рад ему, окажись он хоть сыном свинопаса. И вот тогда он предложил мне дружить – и я, конечно, согласился. Потом он попросил поесть. Я открыл ему консервы, – нашел рядом, в магазине, – и стал в его глазах кем-то вроде живого бога. Ненадолго, конечно, – но он же тогда совсем ничего не умел. Ни консервную банку открыть, ни свет включить, ни даже открыть дверь – не знал, что круглые ручки можно поворачивать... Он же во дворце вырос, за него там всё няньки делали... Я не представляю даже, как он смог из него выбраться...

– Из окна спрыгнул, с третьего этажа, – хмуро сказал тезка. – Он мне рассказывал. Так вот испугался... мертвых. Если бы не Зеркало – убился бы нафиг, наверное. А потом протиснулся через ограду, – её не рассчитывали на то, чтобы остановить шестилетнего мальчика, к тому же, очень худощавого, – и пошел искать... хоть кого-нибудь. Живого.

– И нашел меня, – Лэйми улыбнулся. – Видел бы ты, как он тогда ел...

– Жрал обеими руками? – предположил тезка.

– Нет. То есть, руками, конечно, потому что у нас ничего не было, но... Разложив всю рыбу в каком-то красивом порядке, по кусочкам, и брал по одному, хотя его трясло просто от голода... ну, вот так приучили его. И ещё, он очень боялся чем-то меня отпугнуть, снова остаться одному, – хотя я его всё равно не бросил бы, конечно. С ним было не страшно. Просто потому, что он тут и живой...

– А потом?

– А потом мы вдвоем бродили по городу. Много недель, наверное. Сначала искали хоть кого-то, потом просто так, из любопытства. Вот тогда и подружились. Знаешь, за всё это время мы не сказали друг другу ни одного обидного слова. Когда другой человек во всем мире один, его поневоле начинаешь... ценить. Даже если тебе всего шесть лет. Ты же знаешь, как обычно ведут себя дети в таком возрасте... но мы уже и не были детьми, на самом-то деле... Все дни напролет Аннит болтал. Трепался, точнее, – но я до смерти рад был слышать даже самую дикую чушь, потому что тишина там была мертвая. А по ночам он иногда страшно кричал. Я не представлял даже, что человек может так кричать, – разве что, умирая под пыткой... но именно это ему и снилось. И это были уже не просто сны. Мроо же тоже были там, с нами, всего в какой-то миле под землей... Мы до смерти боялись тьмы и одиночества, – и, видит Свет, у нас были причины их бояться, хотя тогда мы этого не знали...

– А потом?

– А потом мы наткнулись на кучу других детей и начали за ними ухаживать. Потому что, несмотря на свои шесть лет мы оказались там самые старшие. И хотя бы могли достать еду. А они... ну, тем, кому было года три-четыре, могли хотя бы поесть самостоятельно, а остальные только и могли, что сползаться в кучу и пищать... ну, что нам было делать? Аннит пеленки стирал, целыми днями, представляешь? Я вот не стирал, а он стирал, потому что некому больше было... ну, вот такой вот он был.