Текст книги "Мюрид революции"

Автор книги: Алексей Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

VII

В эту же ночь Решида Газиева этапом перевезли из Грозного во владикавказскую тюрьму и водворили в самую тесную, сырую камеру. Надзиратель принес тускло мерцающую лампу, поставил ее в отверстии над дверью камеры и, угрюмо взглянув на Решида, вышел. Тяжелая железная дверь захлопнулась, прочно отгородив арестанта от внешнего мира.

В камере у самого потолка было одно узенькое окошко с толстой тройной решеткой. Под этим окошечком стояла маленькая тумбочка, рядом – топчан, сколоченный из трех узких досок. Топчан скрипнул под Решидом так сильно, что он встал, боясь, как бы тот не сломался. Фитиль в лампе горел неровно, все слабее и слабее, как видно собираясь совсем потухнуть, отчего и без того бледное лицо арестанта становилось еще бледнее.

– А ну, ложись спать! – раздался за дверью голос надзирателя. Он заглядывал в камеру через глазок.

Решид снял суконный пиджак, укрылся им и попытался заснуть. Тупая боль в животе напомнила, что он не ел уже много часов. Он был измучен с дороги, но сон не шел. Тревожные мысли, как он ни отгонял их, не хотели покидать его.

Сегодня в этой мрачной тюремной камере Решид встречал день своего рождения – ему исполнилось восемнадцать лет. Позади месяц допросов с побоями, а сколько их впереди? Прямых улик против него, как видно, не было, и следователь в Грозном старался получить от него как можно больше сведений о Лозанове. Юноша объяснил, что бывал у него как у фронтового друга своего отца.

Но вот однажды, на очередном допросе, следователь упомянул имя Николая Гикало…

Вспоминая вопросы следователя, он старался составить ясную картину того, что известно и что не известно полиции. Да, как видно, внимание ее сейчас направлено на Гикало. Возможно, он скрылся, и вот теперь допытываются от Решида, где Гикало, чем занимается, знает ли Лозанова.

А может быть, Николай уже арестован и теперь полицейские хотят установить его связь с Лозановым. Они, видимо, решили, что Решид очень молод и поэтому его легко можно запугать или запутать. Они ошибаются – и у юноши чувство долга и воля могут быть такие же, как у зрелого человека. Эту фразу однажды услышал Решид от Ивана Радченко. Пожилой человек, отравленный свинцовой пылью типографии, на взгляд шпика казался и тихим. Это последнее качество немало способствовало тому, что руководитель грозненских большевиков оставался вне подозрений полиции. Как-то он сейчас? Не нащупало ли его полицейское око? Не навел ли Решид каким-нибудь неосторожным словом на его след? Или на след Гикало?

Как важно было бы сейчас быть на воле, предупредить Николая о сжимающемся вокруг него кольце слежки! Когда он выйдет отсюда, – а держать его здесь бесконечно не станут, – ему будет очень не просто установить связь с организацией – ведь за ним будет наблюдение. А теперь самое время работать!

VIII

По возвращении из Шатоя новые интересы, знакомства и, главное, все крепнущая дружба с Лозановым так захватили Асланбека, что он не находил времени встретиться с городской родней и друзьями семьи. Была уже зима, когда однажды у деревянного моста над Сунжей он встретился с Хавой Билтоевой. Девушка стояла с матерью перед ювелирной лавочкой, очевидно намереваясь купить какие-то женские безделушки.

За последние годы семья Абдул-Муслима Билтоева сильно разбогатела. Война потребовала много нефти, и Билтоев, следуя примеру Тапы Чермоева, занялся скупкой нефтеносных земель. Два-три новых источника, открытых на этих землях, превратились для него прямо-таки в золотой дождь.

Но все это нисколько не изменило Хаву. Она осталась такой же простодушной и доброй, какой была в первые годы знакомства с Асланбеком, сыном бедного офицера. Вот и сейчас она радостно улыбнулась, увидев молодого человека.

Падам, мать Хавы, тоже еще не привыкла к неожиданному богатству, которое неузнаваемо переменило самого Билтоева. Падам все еще относилась к сыну отставного офицера как к возможному и вполне достойному жениху и не осуждала привязанность дочери к Асланбеку. Ей и самой нравился этот начитанный, серьезный юноша. За последний год Асланбек особенно возмужал. Нарядная черкеска бордового цвета и легкие сапоги из черного сафьяна подчеркивали его изящество.

– Дакаш, – тихонько окликнула его Хава и поспешила спрятаться за спину матери, покраснев от смущения.

Падам, с мраморно-белым красивым лицом, в дорогом черном платье, шутливо набросилась на юношу:

– Куда же ты пропал, Дакаш? Ну посмотри на него, чем не жених? И какой бравый стал! Тьфу, чтоб не сглазить! Ну, когда же свадьбу сыграем?

Асланбек покраснел, как стручковый перец. Он стоял молча, смущенно опустив глаза, теребя свою мягкую папаху из серого каракуля. Поняв смущение юноши, Падам тут же увела дочь.

Через несколько дней, возвращаясь из городской библиотеки, Асланбек снова встретился с Хавой. Молодые люди посмотрели друг на друга, и оба сдержанно улыбнулись. Молча пошли рядом. Хава уголком глаза лукаво глянула на своего спутника – так смотрела она на него, когда маленькими они играли в их саду, – и тут же прикрыла лицо тонкой кремовой шалью. Черные переливающиеся волосы оттеняли ее лицо. Преодолевая робость, Асланбек заговорил:

– Ты, Хава, совсем взрослая стала. Скажи, сколько тебе лет?

– Семнадцать скоро.

– А верно ли, что ты бросила учиться?

– Да.

– Почему?

– Отец настоял, – виновато ответила она.

– А мать? – спросил Асланбек.

– Она заодно с отцом, – сказала Хава упавшим голосом.

– Да-а, – произнес Асланбек, – я за то, конечно, чтобы родительская воля была для нас законом, все мы обязаны с нею считаться, но вот когда родители советуют неумно, как быть тогда? – спросил он не то у девушки, не то у самого себя.

– Не слушаться, – ответила Хава, весело засмеявшись.

– Я тоже так думаю, – серьезно подтвердил он.

Чуть прищуренные черные глаза Хавы ласково смотрели на него. Асланбек тоже не мог отвести от нее глаз. После первой встречи он долго придумывал, что скажет девушке, но сейчас, когда она была рядом, все слова вылетели из головы.

Встречные, глядя, как они идут рядом по аллеям городского сада удивленно переглядывались и покачивали головами.

Такие прогулки у молодых людей из чеченских семей были не в обычае.

– О чем ты так долго думаешь? – спросила Хава. – Мы идем уже второй круг, а ты вое молчишь…

– О чем я думаю? Право, не знаю. Удивительное дело, Хава: когда я с тобой, у меня костенеет язык, – признался он.

– Почему?

– Не знаю.

– Разве я такая страшная?

– Для меня ты самая красивая!.. – Он не договорил.

У дома Азово-Донского коммерческого банка, построенного в пышном восточном стиле, напротив входа в городской сад их обогнали двое мужчин и девушка. Девушка оглянулась и приветливо кивнула Хаве. Асланбек узнал Нину Лозанову. Одним из спутников ее был сам Конан. Третьего Асланбек не знал. Это был человек лет двадцати тяти, худощавый, широкоскулый. Одет он был в изношенную шинель и грубые солдатские сапоги.

Нина что-то сказала отцу, и все трое остановились, поглядывая в сторону Асланбека. Как видно, они поджидала его.

Со странным чувством юноша простился со своей нареченной: первый раз соприкоснулись для него эти два мира – мир его, в общем, благополучного детства и мир новых его друзей, мир борьбы, к которой так тянулась его душа.

Догнав Лозанова, Асланбек поздоровался с ним и с Ниной. Человек в шинели тоже протянул ему руку.

– Николай, – сказал он.

Рукопожатие у него было крепкое, а взгляд пристальный и умный. Асланбек почувствовал, что все трое чем-то озабочены.

– Я хотел оказать тебе, чтобы ты пока не заходил к нам.

– Почему? – удивился юноша.

– Понимаешь… – Конон чуть помедлил с ответом, как бы прикидывая, что можно сказать ему, – арестовали моего друга Ивана Радченко, и дом мой, как видно, находится под наблюдением.

– А куда же мне? – чуть не закричал Асланбек. – Я же с вами!

– Конечно, с нами, – невесело улыбнулся Лозанов. – Мы дадим тебе один адрес, и ты через некоторое время наведайся туда.

Вместе с Николаем Лозанов отошел в сторону, и они начали о чем-то тихо разговаривать. Оставшись с Ниной, Асланбек поймал на себе ее внимательный взгляд.

– Ты знакома с Хавой? – неожиданно для себя спросил он.

– Да, – ответила она чуть сдержанно, – мы учились в одной гимназии, пока она не ушла оттуда. А я… я тоже вынуждена теперь уйти.

И опять Асланбек почувствовал, насколько отличается жизнь Хавы от жизни этих людей, его новых друзей. И, как бы в ответ на эти его мысли, Нина сказала:

– Она теперь богачка.

Хава богачка! Он как-то не задумывался над этим. Но тут подошли мужчины, и Николай быстро сунул ему в карман бумажку с адресом.

– Только этак через неделю, не раньше, – сказал он.

Они пожали Асланбеку руку и пошли прочь, но Николай вдруг вернулся.

– Ты «Терек» читаешь? – спросил он.

– Иногда, – неуверенно ответил Асланбек.

– Читай, – деловито посоветовал Николай и дал ему газету. Он лукаво подмигнул ему и пошел догонять Лозанова.

А в это время Хава приближалась к дому, вспоминая о том, с кем когда-то играла в прятки.

Как-то незаметно, за одно лето, Асланбек изменился – стал выше ростом, раздался в плечах. И голос совсем не тот: его гортанная речь звучала теперь совсем по-мужски, а складки, легшие между черными бровями на лбу, придавили крупному лицу суровое выражение. И только в больших светло-карих глазах осталось что-то детское.

IX

Этот учебный год в реальном училище был для Асланбека трудным и тревожным. Он и раньше проявлял слишком много самостоятельности в суждениях, и это неоднократно вызывало столкновения со школьным начальством. Так, по утрам, после молитвы, ученики должны были петь «Боже, царя храни», Асланбек же всеми силами уклонялся от этого, и инспектор даже установил за ним особое наблюдение. К тому же кто-то еще донес, что однажды Асланбек, вместо «Боже, царя храни», спел «Боже, царя схорони». Это еще больше ухудшило положение молодого Шерипова в училище. В этом поду непокорность Асланбека стала носить особенно резкий характер. Возможно, его просто исключили бы из училища, если бы не директор, который питал к Шерипову некоторую слабость, считая его самым способным из своих учеников. Эти «поблажки» бесили инспектора Василия Ионовича Родионова.

Однажды, задержавшись в классе, Асланбек копался в своей парте. В этот момент вошел Родионов. Сердито оглядев пустой класс, он прямо направился к Асланбеку и, отстранив его от парты, сам принялся рыться в ней. Скоро он вытащил оттуда сложенную вчетверо газету. Это был свежий номер «Терека». Инспектор повертел находку в руках, как бы недоумевая, каким образом эта крамольная газета могла оказаться в парте его воспитанника.

– Шерипов, что это такое? Каким образом этот бульварный листок оказался в вашей парте? – строго спросил Родионов.

– Василий Ионович, – отвечал Асланбек, как бы удивленный вопросом инспектора, – это не бульварный листок, а одна из лучших наших газет.

– Ах, вот оно что? – взорвался инспектор. – А я что-то не слышал об этой «самой лучшей газете». Придется мне, Шерипов, взять у вас эту «лучшую газету» и почитать на досуге. А если там окажется что-нибудь крамольное, я вынужден буду показать ее господину директору. Пусть его превосходительство знает, что читают его подопечные та-лан-ты…

Последние слова он произнес самым ироническим тоном, стараясь подчеркнуть, что отнюдь не разделяет отношение начальства к этому строптивому ученику.

Асланбек молча вышел из класса. В коридоре его поджидали товарищи. Все они слышали разговор и были взволнованы.

– Наверно, кто-то донес.

– Уж не без этого!

– А ведь он устроит тебе неприятность, – сказал Асланбеку Вадим Кунов, близкий его приятель.

– Он давно Асланбека поймать хочет, – высказался один.

В этот момент в коридоре показался Родионов, и учащиеся разошлись. С Асланбеком остался только Вадим.

– Послушай, а арестовать тебя за эту газету не могут? – шепотом спросил он.

– Пустяки, – отмахнулся Асланбек.

Однако по тому, как начался следующий день, кое-кто из юношей ожидал грозного для Асланбека развития событий.

В это февральское воскресное утро ученики, как обычно, должны были идти на молебен в церковь рядом с училищем. Они вышли на улицу, привычно построились в ряды и тут с недоумением обнаружили, что перед училищем собралось несколько десятков полицейских. Тут же пополз зловещий слух, что собираются арестовать кого-то из учащихся. Все поглядывали в сторону Асланбека. Непонятно было, зачем их пригнали так много. Но время шло, а полицейские мирно сидели на скамейках перед зданием училища или молча расхаживали вдоль забора. На улице чувствовалось какое-то необычное оживление: сновали люди в серых шинелях, разъезжали конные казаки.

Часов в десять утра со стороны Красных ворот, у выезда из города на Старый-Юрт, показались ряды демонстрантов. Над их нестройными колоннами развевались красные знамена. По булыжникам мостовой сухо стучали костыли, у некоторых демонстрантов на головах белели марлевые повязки: тут было много раненых, вернувшихся с фронта. Одноногий солдат с изнуренным, бледным лицом, опираясь на грубый деревянный костыль, ковылял рядом с колонной, делая неловкие прыжки.

Дойдя до Греческой школы, демонстранты повернули направо и мимо реального училища с пением «Варшавянки» двинулась на Дундуковский проспект.

Прохлаждавшиеся до этого полицейские сразу повскакали со скамеек. Они выстроились перед зданием училища, загородив парадный вход и ворота. Однако многие учащиеся уже перебрались со двора училища в садик церкви и теперь оттуда пристраивались к колонне демонстрантов.

Присоединились к ним и Асланбек с Вадимом. Переглянувшись, они бодро подхватили знакомые слова песни:

 
В битве великой не сгинут бесследно
Павшие с честью во имя идей,
Их имена с нашей песней победной
Станут священны мильонам людей.
 

В стоптанных сапогах, в заплатанных пальто и телогрейках шагали нефтяники и металлисты, солдаты и кустари. Впереди колонны, высоко подняв развевающийся красный флаг, шел знакомый Асланбека, Николай, которого он встретил с Лозановым и Ниной. Рядом с ним шатал кудрявый блондин с едва пробивающимися усиками, Дмитрий Халов, молодой рабочий Новых промыслов, ранее исключенный за «неблагонадежность» из владикавказской гимназии. Был тут и Конон Лозанов. А рядом с Лозановым Асланбек вдруг заметил старого Гази. Он не выдержал и, расталкивая людей, пробрался к нему.

– Да будет добрым день ваш, Гази! Вы все еще здесь? Что-нибудь узнали о Решиде?

Старик оглянулся, узнал юношу и, видимо, очень обрадовался ему.

– Да полюбит тебя аллах, Асланбек! День, как видишь сам, у нас добрый. О Решиде еще ничего определенного не знаю. Говорят, что его арестовали за распространение каких-то запрещенных книг.

– Не унывай, Гази, теперь, может быть, все обернется по-другому и станет лучше, – заверил его Асланбек.

– Я не унываю. Ты посмотри, что происходит! Это же удивительно! – Гази показал рукой на толпу. Старый горец вряд ли когда-нибудь видел такое скопление народа.

На Дундуковском проспекте демонстранты обогнули городской сад и остановились перед высоким двухэтажным домом. Это была штаб-квартира начальника округа полковника Свистунова.

Огромное красное полотнище клокотало на древке. Оно то хлестало по нему, то раздувалось парусом. Толпа шумела, гудела, нестройно кричала. На тротуарах топтались притихшие полицейские. Никто не мог толком разобраться, что же все-таки происходит. С одного конца доносились слова песни:

 
Долго в цепях нас держали…
 

А чуть подальше, в переулке, собрались черносотенцы. Хрипловатыми голосами они тянули свое:

 
Боже, царя храни…
 

Но вот все лица повернулись в одну сторону. На высокое дощатое крыльцо небольшого дома духанщика Цинцадзе поднялся Конон Лозанов.

– Товарищи, твердыня русского царизма пала! – выкрикнул он, взмахнув зажатой в кулак папахой. – Со вчерашнего дня Петроград в руках восставшего народа! Но прихвостни царизма не хотят сдаваться. Они сколачивают отряды палачей народа, чтобы подавить революционный Петроград.

Люди взволнованно зашумели:

– Ур-ра-а! Да здравствует революция!

Шапки полетели вверх. Гази тоже высоко подбросил свою папаху.

В этот момент из-за угла духана показались конные казаки с обнаженными шашками. Со свистом и гиканьем ринулись они на собравшихся.

Полицейские, которые до сих пор вели себя тихо, воспрянули духом и тоже бросились на демонстрантов.

– Разойдись! Разойдись! – орал во вою глотку офицер, скакавший впереди казаков на сером коне.

Народ, будто под напором ветра, покачнулся и отступил на несколько шагов. Люди сгрудились вокруг красного знамени, собираясь защищать его. А со стороны Каменного моста на толпу мчался новый отряд казаков.

Один из всадников подлетел к старому горцу, мирно стоявшему в своей поношенной коричневой черкеске, и замахнулся на него шашкой. Но в тот же миг какой-то изувеченный солдат с поднятым костылем заслонил Гази.

– Свинья, и ты заодно с этим дикарем! – выругался казак и повернул коня.

Казаки вертелись на взмыленных конях вокруг грозно молчавших рабочих, но чувствовалось, что им не хватает храбрости пустить в ход оружие. Офицеры уже знали, что власть пошатнулась, что начальник округа уехал в Тифлис за указаниями и его канцелярия пуста. Наконец начальник отряда подал команду, и казаки с руганью унеслись прочь.

Теперь на крыльцо дома Цинцадзе взошел Николай.

В толпе послышалось:

– Гикало!

– Николай!

– Товарищи! – заговорил оратор. – Революция одержала первую победу! Но буржуазия не хочет считаться с требованиями рабочего класса и крестьянства!

Гикало стал рассказывать о том, что происходит в центре России и в окопах на фронте, о том, чего будут добиваться революционеры-большевики.

Асланбек вместе с другими жадно слушал Николая Гикало. Только теперь начинал он понимать, с каким замечательным человеком познакомил его в свое время Лозанов. Он стал пробираться поближе к оратору и вдруг почувствовал, что кто-то трогает его за локоть. Это был Вадим.

– Чего тебе? – спросил он товарища.

– Ты хочешь связаться с большевиками, Асланбек? – спросил тот.

– Я буду с теми, кто будет сражаться за свободу моего народа, – резко ответил Шерипов, – а к какой они партии принадлежат, мне безразлично.

– Я всегда буду с тобой! – горячо сказал Вадим.

Но товарищ уже не слышал его: вовсю работая локтями, он пробирался поближе к трибуне.

Уже вечером, когда возбужденные люди толпами расходились с митинга, Асланбек пошел проводить Гикало. По пути они много и горячо разговаривали. Николай объяснил своему новому товарищу, что революция потребует вооруженной борьбы. Узнав, что Асланбек раньше учился в кадетском корпусе, Гикало полушутя-полусерьезно намекнул, что разбирающийся в военном деле человек мог бы организовать в помощь рабочим дружину из молодежи. Что ни полиция, ни казаки не собираются складывать оружие, а дел серьезных много: надо разоружить контрреволюцию, организовать защиту рабочих митингов, охрану Грозненского Совета, только что созданного и, в сущности, безоружного.

Асланбек слушал молодого большевика и всем существом почувствовал, что время столь долгожданного для него действия настало.

X

На следующий день у входа в общежитие реального училища Асланбек сидел со своими одноклассниками. Вечер выдался спокойный, тихий. Высоко в ясном небе плыла холодная луна, а на западе еще догорала заря. Учащимся было не до красот природы: перебивая друг друга, они горячо обсуждали последние волнующие события.

– Революция – это дело людей, у которых чистая душа и сильная воля, – говорил Шерипов. – Во всех революциях главной силой всегда была молодежь! Вспомните, сколько лет было Робеспьеру, когда он стал народным трибуном Франции?

– Да, Робеспьер – вот был человек! – откликнулся кто-то.

– Это он, Робеспьер, говорил, что человек рожден для счастья и свободы, но повсюду он закабален и несчастен. Общество имеет целью сохранение его прав и улучшение его существования, но повсюду оно унижает и угнетает его.

– Ну и память у тебя, Асланбек! – восхитился один из юношей.

Но тот даже не обратил на похвалу внимания.

– Эту речь Робеспьер произнес, когда ему было немногим больше двадцати, – продолжал Шерипов. – А вы видели оратора, который выступал вчера последним?

– Гикало?

– Вот-вот! Ему тоже всего двадцать лет. А он уже один из организаторов революционного выступления в нашем городе.

– А ты разве знаком с ним, Асланбек?

– Николая Гикало все знают, – уклончиво ответил Шерипов. – Дело в том, что он ненамного старше нас, а уже активно участвует в революции.

Хотя поначалу разговор носил довольно отвлеченный характер, Асланбек гнул свою линию.

– Мы должны быть готовы к действию! – сказал он.

Товарищи опешили.

– Что же мы должны сделать? – спросил кто-то.

– Нам надо создать свою боевую дружину, – решительно заявил Асланбек. – Вот тогда мы действительно будем участвовать в революции.

– Я первый записываюсь в дружину! – воскликнул один из товарищей Шерипова, Виктор Земцов. – И Вадима Кунова прошу записать…

– Вадима записывать в дружину нельзя, он жаден и скуп! – резко сказал чернявый невысокий реалист. – Посуди сам, Асланбек, какой из него выйдет революционер? Отец привез ему полную корзину яблок, а он, скряга, дал нам несколько штук и закрыл корзину на замок…

Асланбека разбирал смех: боевая дружина – и яблоки! Но он не мог пренебречь правилом: все, что принесено в коллектив, дели поровну. В пансионате жило много учеников из необеспеченных семей, они съехались сюда из казачьих станиц и горских аулов и часто жили впроголодь.

– Скажите, где Вадим прячет свою корзину? – спросил Асланбек.

– Под кроватью. Где же еще он может ее прятать!

– Тогда пошли! – Шерипов решительно двинулся в общежитие.

Остальные последовали за ним. Мимо дремлющей сторожихи поднялись по узкой, скрипучей лестнице. Гурьбой вошли в большую комнату – спальню старшего класса.

Все здесь напоминало солдатскую казарму. Вдоль стен стояли черные железные кровати, накрытые серыми суконными одеялами. Деревянный пол давным-давно не крашен, доски – ссохшиеся и неровные, словно здесь гоняли лошадей. Посреди комнаты возвышался большой, длинный, ничем не покрытый стал.

Асланбек заглянул под одну из кроватей и вытащил из-под нее большую плетеную корзину. На ней висел замок. Корзину облепили мухи. Решительным жестом Асланбек поднял корзину и поставил ее на стол.

– Что ты собираешься делать? – спросил один из реалистов, столпившихся вокруг стола.

Вместо ответа Асланбек резко дернул замок, открыл корзину и перевернул ее, высыпав яблоки на стол.

– Ешьте, – пригласил он товарищей. – Подходите смелее и берите на здоровье! Я угощаю! Это яблоки моего друга!

Пиршество было в разгаре, когда в комнату вошел Вадим Кунов, владелец корзины.

– Что это? Кто тут посмел хозяйничать? – двинулся он к непрошеным гостям, заглянул в пустую корзину и молча уставился на заваленный яблоками стол.

Ребята, жуя яблоки и улыбаясь, отступили от стола.

– Как же ты можешь прятать от друзей добро и без пользы гноить его? – Асланбек взял со стола испорченное яблоко и протянул его Вадиму.

– А тебе какое дело? Мои яблоки, что хочу, то и делаю с ними! – раздраженно ответил Вадим. – Сгною и сам выброшу.

– О нет, мы тебя избавим от хлопот и возни с ними, – насмешливо заметил кто-то из ребят.

– Чем ему трудиться выбрасывать их, мы справимся сами! – заметил другой.

Вадим молчал, опустив голову.

– Ну, будет, будет тебе! – сказал ему Асланбек. – Надеюсь, ты не обиделся?

Вадим продолжал молчать.

– Да что ты, на самом деле! – нахмурился в свою очередь Асланбек. – Я сделал это, потому что верил в нашу дружбу, в тебя, думал, что ты не придашь этому никакого значения. Мы же с тобой всегда все делили: твое было моим, а мое – твоим. И с такими замашками ты собираешься идти в революцию! Помнишь, что ты сказал мне вчера на митинге?

Вадим Кунов был хорошим парнем, но что касается вещей, то тут он любил свое считать своим, а чужое – чужим. Поэтому поступок товарищей ударил его по больному месту. Но от слов Асланбека ему стало стыдно. Он отошел к окну, сделав вид, что происходящее в комнате больше не интересует его. Слыша, как похрустывают товарищи яблоками, и чувствуя их осуждающие взгляды, он готов был провалиться сквозь землю. Некоторое время царило неловкое молчание.

Вдруг Вадим резко повернулся. Лицо его выражало недоумение и растерянность, как у внезапно разбуженного человека.

– Асланбек, посмотри! – дрожащим голосом произнес он.

Шерипов бросился к окну. Посредине улицы вели арестованного. Рядом с ним шагал офицер с наганом в руке, а сзади громко топали подкованными сапогами два солдата. Штыки их винтовок упирались в спину арестованного. Асланбек узнал Николая Гикало. На нем была та же поношенная солдатская шинель.

Шерипов стремглав бросился вниз. Уже на улице услышал топот реалистов за спиной.

Догнав арестованного, на ходу крикнул:

– Николай, куда ведут?

Гикало только повел плечами, словно собираясь оттолкнуть офицера.

– Военная тюрьма, – процедил он сквозь зубы. – Обвинили в том, что нет увольнительной.

Бросив на Асланбека свирепый взгляд, офицер замахнулся на него наганом:

– Ишь, паршивец, устал, видно, гулять на воле! Пшел вон!

– Ничего, дубина! – Асланбек плюнул ему вслед. – Рано вам радоваться: долго он у вас не засидится.

Офицер шагнул было назад, желая схватить за компанию и юного крамольника, но, прикинув, что в этой возне можно упустить более важного преступника, зашагал дальше, еще раз пригрозив Асланбеку наганом.

Шерипов побежал обратно к училищу, где толпились взволнованные реалисты.

– Ну, товарищи, кто в дружину записался? – крикнул он.

– Я!.. Я!.. Я! – со всех сторон послышались голоса. Ребята тесным кольцом сомкнулись вокруг Шерипова.

– Есть настоящее боевое дело. Для революции!..

– Какое?

– Давайте освободим Гикало.

– А как?

Асланбек на минуту задумался, соображая что-то.

– Его ведут в военную тюрьму, – наконец сказал он. – Это по дороге через базар. Там еще толпится народ. Если мы затеем там свалку, в толчее Николаю, может, удастся ускользнуть. Солдаты побоятся стрелять в толпе… Ну как?

– Пошли! – живо откликнулся чернявый реалист.

– И я!

– А ты, Вадим?

– Я тоже пойду…

– Идемте все. Значит, так: мы обгоняем их по переулку. Как только они выйдут на базарную площадь, у лавки Абаса мы начинаем свалку. Хорошо бы сбить с ног офицера, а то у него наган… Быстрее!

Оставив во дворе фуражки с кокардами и записанными на подкладке фамилиями, снимая на ходу широкие кожаные ремни с медными бляхами, на которых стояли буквы «Г.Р.У.», ребята понеслись на базар. Они бежали так быстро, что прибыли на место раньше арестованного.

Едва показался Гикало, как в проходе между лавками Абаса и ювелирной закипело сражение.

Офицер, размахивавший наганом, так и не понял, что произошло. Кто-то, покатившись по земле, свалил его с ног. Медная бляха ударила по руке, наган упал. Солдаты, опасаясь задеть кого-нибудь штыками, прижались к стене ювелирной лавки.

Воспользовавшись суматохой, Гикало юркнул в узкий проулок между фруктовыми лавками. Кругом слышались вопли опомнившихся торговцев:

– Полиция! Полиция! На помощь!

Подоспевшая полиция сумела схватить трех зачинщиков драки. Среди них оказался и Шерипов, до конца защищавший узкий проулок, в котором скрылся Гикало…