Текст книги "Мюрид революции"

Автор книги: Алексей Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

XII

В то утро Шерипов проснулся чуть свет. Вчера вечером он дал обещание Дмитрию во что бы то ни стало дождаться его возвращения, но время тянулось так томительно долго, что Асланбек не выдержал. Решив не будить женщин, он незаметно выскользнул из дому. День он провел за книгами у друга своего детства Халида Хасалиева и уже поздно вечером появился в Гостином ряду – у дома Абдул-Муслима Билтоева.

Парадную дверь отворила незнакомая прислуга.

– Хава дома? – спросил Асланбек.

– Да, – ответила та, с недоумением разглядывая странного гостя. – А вам что угодно?

– Попросите ее на минуту.

Прислуга еще раз оглядела подозрительного незнакомца, пожала плечами и удалилась.

Через несколько минут появилась Хава.

– Дакаш! – еле слышно прошептала она и так побледнела, что, казалось, сейчас упадет. Но эта растерянность длилась лишь секунду. – Входи в дом, – быстро проговорила девушка, за рукав втащила Асланбека в парадную и тотчас же заперла входную дверь.

Они молча поднялись наверх, в комнату Хавы.

– Отец дома? – спросил Асланбек.

– Нет. Он во Владикавказе.

– А мама?

– Дома. Вчера только вспоминала тебя. А ты вот легок на помине… Но как ты мог решиться прийти в город?!

Асланбек только пожал плечами и весело улыбнулся. Он внимательно и даже с какой-то нежностью разглядывал комнату Хавы. Многие предметы были ему знакомы с детства.

Вдруг послышался сильный стук в парадную дверь.

Хава, почувствовав неладное, бросилась к окну и незаметно выглянула на улицу. У подъезда стояли двое белогвардейцев. Увидев их, девушка моментально отскочила от окна и заметалась по комнате. Потом схватила Асланбека за руку.

– Уходи отсюда, уходи скорее! – заговорила она взволнованным шепотом, толкая его куда-то.

Юноша в последний раз окинул взглядом комнату.

– Подожди, – сказал он. – Можно, я возьму твою фотографию?

– Бери. Только скорей уходи! Они убьют тебя!

Асланбек схватил фотографию с туалетного столика, сунул ее в карман и покорно последовал за Хавой, тянувшей его куда-то в глубь дома. Так они попали в темный, длинный коридор. Здесь девушка показала ему лестницу, ведущую на чердак, и, умоляюще протянув обе руки, сказала:

– Прошу тебя, уходи. Там ты найдешь выход. – Она показала на чердак и побежала в прихожую, откуда уже раздавался взволнованный голос матери, звавшей ее.

Когда Хава опустилась вниз, величественная Падам разговаривала с двумя белогвардейцами.

Рядом стояла давешняя служанка.

– Хава, – строго сказала мать, – эти вот господа утверждают, что к нам в дом стучал какой-то нищий мельник. Говорят, он позвал тебя…

Девушка смерила белогвардейцев презрительным взглядом и спокойно ответила, обращаясь к матери:

– Да. Это какой-то бедный родственник отца. Я ответила, что отца нет в городе, и мельник этот тут же ушел…

Спорить с такой знатной и гордой девушкой белогвардейцы не решились.

А Шерипов тем временем быстро поднялся на чердак и оттуда через слуховое окно выбрался на крышу соседнего дома. Гладкие подошвы сапог скользили по мокрой черепице. Он прошел по ним осторожно, словно кошка. Потом, цепляясь руками за выступы, опустился в чужой двор и исчез в темном переулке.

– Где же ты был? Я чуть с ума не сошел! – бросился Дмитрий к Шерипову, когда тот вошел в приемную доктора Яресько.

– Я у товарища был, – ответил Асланбек, еле слыша от волнения свой голос.

– Ну что с тобой делать! Разве ты не понимаешь, что за тобой охотятся, как за тигром!

Шерипов молчал.

– Кто же этот твой товарищ? – поинтересовался Дмитрий.

– Да ты, наверно, его не знаешь. Халид Хасалиев.

– Хасалиевы? Знаю. И отца их помню. Хорошие ребята, – сказал повеселевший Халов. Он помолчал немного и принялся рассказывать о трагических событиях минувшей ночи.

– Значит, судили, говоришь? – оживился Шерипов.

– Да.

– Молодец, Виктор! – сказал Асланбек. – С таким негодяем так только и нужно было поступить.

– А если белые обнаружат его исчезновение? – забеспокоился доктор Яресько.

– Ну и пусть, – отозвался Халов, – Мы же не обязаны отвечать за каждую пропавшую сволочь.

Все умолкли. Асланбек не был склонен к разговорам. Дмитрий почувствовал это, но не знал, в чем дело.

– Знаешь, друг, давай уйдем отсюда, – предложил Халов. – Пусть доктор занимается своим делом, а мы побудем у Марии Николаевны.

– А хозяин дома? – опросил Яресько.

– Нет. Говорят, что снова ушел на дежурство.

– Что это он так часто?

– Да, видно, охотников мало ходить в надзирателях. Людей у них не хватает.

…Попрощавшись с Яресько, Шерипов с Халовым вернулись в ту самую небольшую комнату Губаревых, откуда Асланбек ушел рано утром.

Эту ночь друзья провели за нескончаемыми разговорами. Уже светало, когда в комнату вошла Настя. Девушка сказала, что, по мнению товарищей, проверявших посты на дорогах, лучшее время для выхода из города – это утро: в этот час народ выгоняет скот на пастбища.

– Ты опять не спишь, Настя? – удивился Асланбек.

– Нет, – ответила она, по-детски улыбнувшись, – все некогда.

– Митя, – сказал Асланбек, поднимаясь, – не найдется ли у тебя какой-нибудь одежды для меня? А то в этом моем одеянии меня могут узнать.

Халов внимательно оглядел его с головы до ног.

– Да-а, – протянул он. – Конечно, опасно оставаться в костюме мельника. Тем более, что тебя приметил этот офицер, твой школьный товарищ. – Дмитрий задумался. Если бы Асланбек рассказал ему, что вчера вечером он был примечен еще двумя белогвардейцами, Дмитрий бы ужаснулся.

Асланбеку очень хотелось поведать другу о своих приключениях, но он не стал лишний раз расстраивать его.

– Настенька, – обратился Дмитрий к сестре, – сбегай домой, найди там что-нибудь подходящее для Асланбека…

– Подождите, – сказала стоявшая в дверях Мария Николаевна и, выдвинув из угла старый окованный сундук, достала оттуда сатиновую рубаху, поношенный пиджак и брюки из грубого сукна, которые муж надевал для работы на огороде.

Асланбек вышел в другую комнату и переоделся. Правда, новая одежда была немного тесновата для широких плеч Шерипова, но он почувствовал себя как-то более уверенно, когда влез в нее.

Теперь Асланбек выглядел обычным рабочим, каких немало в этом большом городе.

Дмитрий крепко сжал Асланбека в своих объятиях, потом слегка оттолкнул его и критически осмотрел со стороны. Поправил потрепанную фуражку на коротко остриженной голове Асланбека, но тот снова натянул ее себе на лоб.

– Теперь ты на время станешь пастухом, – сказал ему Дмитрий. – Настя выгонит корову со двора Багаевых. Гони ее по Алдынской так, чтобы до выхода из города не догнать стадо. А то мало ли что – и среди пастухов могут оказаться предатели. Понял?

– Понятно, товарищ командир, корову гнать неторопливо, чтобы до выхода из города не догнать стадо! – шутливо козырнул Асланбек и повернулся так энергично, что чуть не свалил вешалку, стоявшую у выхода. Затем он покрутил барабан нагана и спрятал его во внутренний карман пиджака.

…По улице, параллельной Алдынской, на окраину города скоро вышел стройный, высокий молодой человек, толкая тачку с мусором. Это был Дмитрий Халов. Он долго смотрел вслед уходившему Асланбеку. Потом ушел, боясь обратить на себя внимание стоявшего поблизости белоказачьего патруля. Его мягкие темно-русые кудри трепал свежий утренний ветер.

XIII

На партийное собрание пришел почти весь отряд, хотя коммунистов в нем было не больше двух десятков. Собрание проходило в лесу. Горный ветер крутил пожелтевшую осыпь листьев, гнал ее вместе с пылью и сбрасывал с обрыва в воды Аргуна.

Бойцы сидели на старом валежнике или просто на земле. Некоторые стояли, опершись о ружья или прислонившись к могучим деревьям.

Президиум разместился вокруг пня давно спиленной гигантской чинары.

Собравшиеся слушали Хамида, вернувшегося из Астрахани. Он привез письмо товарища Кирова и рассказал, что остатки Одиннадцатой армии оправились после тяжелых поражений и теперь наступают в направлении на Червленую. Это был серьезный успех, однако рассчитывать на непосредственную помощь Одиннадцатой армии еще не приходилось.

Когда умолк Хамид, поднялся Николай Гикало. Сдвинув на затылок коричневую папаху, он вытер широкий крутой лоб ладонью и заговорил:

– Я призываю всех вас, коммунистов и беспартийных, бойцов и командиров, всегда помнить, что мы сражаемся за счастье народа – Он на минуту задумался, еще раз оглядел ряды и добавил: – Сегодня мы численно меньше своего противника, но мы сильны духом и верой в победу, и наше дело восторжествует!..

…В этот же день в штаб повстанческих войск, расположенный в Чишкинском лесу, возвратился Шерипов. Вместе с ним из Гойт прибыл отряд Хату Давлиева.

Асланбек с увлечением рассказал товарищам о своих приключениях в Грозном, но, увидев их серьезные лица, понял, что положение в его отсутствие значительно осложнилось. Старый Элса озабоченно качал своей белой головой, брови Газиева были сурово сдвинуты, и лишь Николай Гикало с нескрываемой нежностью поглядывал на своего неугомонного юного друга.

– Надо хотя бы с месяц подождать, чтобы товарищи в городе успели вооружиться. Они очень просили об этом, – закончил свой рассказ Асланбек.

Все сидели задумавшись. Свежий ветер трепал край брезентовой палатки. Гикало выдернул колышек с ослабевшим шнуром и воткнул его на новое место, натянув брезент. Этот мирный жест подействовал на всех как-то успокаивающе.

В палатку вошел Алексей Костров, начальник оперативного отдела штаба, тридцатилетний здоровяк с черной волнистой шевелюрой. Он поздоровался с Асланбеком и присел рядом с Гикало. Алексей собрался было что-то доложить, но Гикало остановил его и, обращаясь к Асланбеку, сказал:

– Я согласен с тобой и с товарищами из города. Но время, время! – Он покачал вихрастой головой. – Знаю, что большой риск, и все же склонен варить, что операция завершится нашей победой.

С минуту все молчали. Вдруг Асланбек вытащил из кармана брюк аккуратно исписанные листы ученической тетради и сказал:

– Я хотел бы успеть разослать вот это, если вы одобрите. – И он передал листы Николаю Федоровичу. Гикало стал читать:

– «Солдатам Воздвиженского гарнизона. Товарищи солдаты, опомнитесь! Вашей кровью хотят залить революцию и ее завоевания… От имени Советской власти обращаюсь к вам: перебейте своих офицеров и переходите к нам…»

Гикало читал медленно, стараясь выделить каждое слово этого короткого, но яркого воззвания.

– Все это я понимаю, Асланбек, – мягко сказал он, возвращая Шерипову листы бумаги. – Было бы, конечно, хорошо, если бы ты успел передать этот призыв солдатам. Но давать противнику лишний час опасно. – Гикало склонился над топографической картой, лежавшей перед ним, и указал на черный квадратик. – Вчера ночью в крепость вошли еще два пехотных полка деникинцев!

Крепость Воздвиженская, одна из цитаделей, воздвигнутых на чеченской земле царем по планам колонизаторов, прочно закрывала въезд в Аргунское ущелье.

– Белогвардейцы давно пытаются закрепиться здесь, – продолжал Гикало, – и запереть нас в горах. И если сейчас не опередить их, то потом это может обойтись нам значительно дороже. Доложи, товарищ Костров, более подробно, – попросил он.

Костров сообщил, что вчера белые, воспользовавшись туманной ночью, перебросили в крепость крупные подкрепления. Стала известна и их тактическая задача: они намереваются напасть на красных тремя группами, причем одна из них попытается прорваться в тыл. В ауле Дуба-Юрт расквартирован полк эмира Узун-Хаджи, но неизвестно даже, на чьей стороне он выступит. Командир этого полка не склонен выполнять союзнические обещания, данные эмиром посланцам повстанческих войск.

– У противника значительные силы, он хорошо вооружен и знает, что у нас не более двух десятков патронов на бойца, – оказал Гикало. – Это поколебало и наших «союзников». Но все же… – Николай поднял сжатый кулак, – мы должны напасть первыми. Если мы захватим Воздвиженскую, белые сами удерут из города…

Обстановка была ясна. Все замолчали, молчал и Асланбек. Предстоящий бой волновал его воображение.

«Что ж, – думал он, – и более рискованные предприятия кончались подчас победой. Завтра бойцы покажут, как они умеют сражаться и умирать за свободу».

XIV

В лесу пахло палым листом, и в ветвях деревьев еще висела густая, смешанная с дымом костров пелена утреннего тумана. В тихом шелесте листьев и треске сучьев невнятно слышались сдержанный людской говор, звон котелков, всхрапывание лошадей.

Гикало с Шериповым вышли с командного пункта, намереваясь осмотреть местность. Сквозь редкие кусты они видели, как бойцы проверяли подпруги, осматривали вьюки. Откуда-то из-за молодой поросли доносилась песня:

 
Мы восстали против царской власти,
Вырвались мы из змеиной пасти,
Пусть же знает злая вражья свора —
Наша рать ее растопчет скоро!
 

– Подожди, постоим немного, – попросил Асланбек, хватая Николая Федоровича за руку. – Это поет Сулейман.

– Переведи мне слова, – попросил Гикало.

– Так ты же понимаешь их.

– Не совсем.

Шерипов перевел содержание песня и сказал:

– Удивительный человек этот Сулмейман! Его самодельный дечиг-пондар[7]7
  Дечиг-пондар – музыкальный инструмент, несколько напоминающий балалайку.


[Закрыть] кажется таким неказистым. А вот послушаешь, и кажется – слышишь звон металла и клекот орла. Сулейман славит доблесть и мужество.

– Меня и то захватывает этот голос, хоть я и плохо понимаю слова песни, – откликнулся Гикало. – Скажи, откуда он родом?

– Сулейман из очень бедной семьи, мальчишкой потерял родителей, познал нужду. А родился он, кажется, здесь недалеко, на Гехинских хуторах…

Пройдя еще несколько шагов, друзья увидели курносого бойца с волосами пепельного цвета, в помятой серой гимнастерке. Он с руки кормил коня початками кукурузы. Асланбек спросил:.

– У тебя был когда-нибудь верховой конь?

– Нет, товарищ Шерипов, – ответил тот растерянно.

– Кукурузой кормят рабочую лошадь или быка на убой, а верхового коня надо кормить ячменем, а коли уж его нет, то травой, – сказал Асланбек.

Он отвязал коня, разнуздал и пустил пастись. Конь тряхнул головой и тут же жадно припал к сухой, пожелтевшей траве.

– А знаешь, почему нельзя кормить коня кукурузой? – спросил Гикало.

Молодой краснощекий боец пожал плечами:

– Не знаю, товарищ Гикало.

– Это для того, чтобы конь в походе был легким и подвижным. Понятно?

– Понятно, товарищ Гикало.

Партизаны доставали из сумок чуреки, отварную баранину, брынзу, репчатый лук и выкладывали все это на разостланные бурки. У костров также собрались бойцы, они жарили шашлыки на срезанных прутьях, а некоторые прилаживали над огнем помятые солдатские котелки.

– Эх, жаль, нет у нас большого котла, – говорил Элса, глядя, как прозрачный сок стекает с шашлыка на горячие угли, – я сварил бы хорошую чорпу. – И посоветовал: – Эй, молодой, поверти шампур, что же ты весь сок спускаешь!

– Чорпу, Элса, еще лучше приготовила бы хорошая хозяйка. Бросила бы туда галушек да добавила еще чесночного соуса, – сказал невысокий партизан в серой потертой черкеске.

– О хозяйке, молодой человек, пока забудь, – махнул сухощавой рукой старик.

– Забыл, Элса, давно забыл, – засмеялся партизан.

– То-то, молодец! Войну и домашнее тепло не совместишь. Так говорили еще наши деды.

– Чорпу мы уж дома попробуем, заметил кто-то.

– Да вознаградит нас этим сам аллах, – важно произнес Элса молитвенным голосом.

– А вот вяленое мясо еще вкуснее, – заметил молодой боец, жаривший шашлык, и даже облизнулся. – Вытаскивай, Ахмат, пора! – крикнул он соседу. – Лучше есть недожаренное, чем горелое…

Гикало с Шериповым шли молча, словно обо всем уже переговорили. Николай Федорович грустно думал:

«Кто из этих людей снова присядет к костру после боя? Отчаянный Асланбек все равно понесется первым в самое пекло сражения, его не удержишь».

– Асланбек!

– Что, Николай?

Гикало молчал, ощущая неприятную горечь во рту. Он швырнул и затоптал окурок папиросы. Но горечь не проходила.

– Ты что-то хотел мне сказать, Николай, я. слушаю, – напомнил Асланбек.

– Да нет, ничего, просто задумался, – ответил Гикало, скрывая свою тревогу.

Шерипов вынул из нагрудного кармана записную книжку и показал Гикало фотографию девушки.

– О, вот это да!.. – восхитился Гикало, сдвинув на затылок папаху. – Хороша! Как ее зовут?

– Хава.

– Ведь родятся же на свет такие красавицы!

– Правда, Николай, хороша?

– Очень даже. И костюм-то какой чудесный! Мне нравится девичий костюм чеченок, только почему-то они не носят его постоянно. Право, жаль!

– Эх, все хорошо, – тяжело вздохнул Асланбек, – да вот только из чужих она.

– Как – из чужих? Не понимаю.

– Из богачей, – пояснил Шерипов.

– Ну и что же? – удивленно взглянул на друга Гикало. – Неужели ты не понимаешь, что скоро никаких богачей не будет? А тебя она любит?

– Как будто любит.

Шерипов хотел было рассказать, как Хава дважды рисковала из любви к нему, но воздержался, боясь разочаровать Николая своим неосторожным поступком.

В долине Аргуна было светло. Только там вдали, над Грозным, лежала мутная мгла от пожара на промыслах, за которой еле вырисовывались Ханкальские горы.

Молодые люди вышли из леса и осторожно спустились к реке, осматривая местность. Здесь, у крутых склонов каменного карьера, зеленым кружевом раскинулись заросли колючего терновника, мушмулы и уже красного кизила, а у самой реки рос такой же густой тальник. Отсюда один из партизанских отрядов должен был выйти в тыл противника, чтобы ударить белогвардейцам в спину. Сейчас здесь было тихо и безлюдно, только буйная река с рокотом несла свои воды, над которыми кружили чем-то встревоженные ласточки, да несколько поодаль одинокий старый мельник увлеченно чистил плотину своей мельницы. Высокие тополя и ивы у мельницы покачивались на ветру, скрипели, перешептывались, как добрые великаны, охраняющие ненадежный покой утомленных людей.

В окулярах бинокля Асланбек увидел вдали густые кукурузные плантации и кустарники, которые в случае отступления могли служить для противника хорошим естественным укрытием. Там, внизу, через Аргун переправлялась груженая арба. Возница сидел на мешках и длинным прутом хлестал быков, осторожно шагавших через бурную реку. Другой рукой он придерживал винтовку, положив ее на правое колено. Асланбек еще раз поднял бинокль и узнал в возчике Хамида, посланного им в Дуба-Юрт за продуктами для отряда. С южной стороны по косогору в аул съезжал фургон, груженный дровами.

– Ну, какова позиция у противника? – спросил Гикало.

– Приличная, – отозвался Шерипов. – Но ее можно превратить в ловушку для него же, – добавил он, подумав.

– Каким образом?

– Они побоятся встретиться с нами в открытом поле, – объяснил Асланбек, – попытаются заманить нас в кукурузу, чтобы бить из засады. А что, если мы пошлем не одну, а две группы партизан, справа и слева от дороги, чтобы взять белых под перекрестный огонь?

– Неплохо придумано. – ответил Гикало, оглядывая местность в бинокль. Говорил он необычно для него вяло, так, что Асланбек не мог не заметить этого.

– Тебе, пожалуй, пора вернуться в штаб, – сказал он. – Ты очень плохо выглядишь, Николай, у тебя под глазами отеки. Вернись и поспи немного. Да скажи там, чтобы привели сюда моего коня.

– Зачем? – встревожился Гикало.

– Хочу съездить на часок в Дуба-Юрт и узнать, что там затевают узун-хаджинцы. Что касается белогвардейцев, так с ними мы столкнемся на поле боя. Но вот с этими не разберешь. Говорят, что «наши», а это такие «наши», которые при случае первыми ударят в спину.

– Пожалуй, ты прав… – согласился Гикало.

– А для того, чтобы они ничего не затеяли, надо организовать дуба-юртовцев. Пусть знают узун-хаджинцы, что на них тоже есть управа.

Притихли высокие тополя. Солнце выглянуло из-за леса и мягким светом своим залило долину, которая через несколько часов, обильно политая кровью, должна была превратиться в поле боя.

XV

В этот предосенний день, когда леса и сады, поля и даже, кажется, край неба отливали коричнево-желтым цветом высохших на солнце кукурузных плантаций, на восточной окраине аула Старые Атаги появилась группа всадников. Это был полковник Булгаков в окружении офицеров своего штаба. Въехав в заросли густого тальника, он слез с белоногого коня и стал разглядывать незнакомую местность. Здесь его полк должен был устроить засаду и ударить в тыл красным, если те попытаются наступать в направлении Воздвиженской.

Полковник извлек из полевой сумки карту и там, где кончалась посевы кукурузы староатагинцев, нарисовал длинную цепочку. «Отсюда, из гущи леса и кукурузной листвы, очень удобно будет расстреливать беспорядочно наступающих партизан. Это будет прекрасно!» – думал он, водя карандашом по карте.

Честолюбивого и эгоистичного Булгакова в войсках остерегались и не любили, так как знали, что люди для него – лишь безликие фигуры, не более как пешки, которыми можно жертвовать без особого сожаления. Он не слишком задумывался, во имя чего умирают его подчиненные. Любое сражение для него казалось очередным представлением, партией в азартной игре. Хотя, по укоренившейся привычке, он все еще произносил «Во имя бога, царя и отечества», но формула эта уже давно осталась лишь фразой. Теперь он воевал более всего по привычке, не говоря о том, что занятие это давало ему возможность жить, не теряя всех прежних благ.

Булгаков был на Кавказе не новым человеком и гордился хорошим знанием местных особенностей. Так, он нередко поучал своих подчиненных:

– Когда займете аул, господа, делайте что хотите, вам все дозволено, но будьте осторожны с чеченками, а то все живое здесь против вас поднимется. Я хорошо знаю этих азиатов!..

В том, что за операцию под Воздвиженской ему обеспечен золотой «Георгий» от самого генерала Деникина, полковник не сомневался, и все же ему хотелось заслужить еще большую награду.

Покончив с картой, Булгаков вооружился биноклем и принялся уже всерьез рассматривать поляну за кукурузными посевами. И тут настроение его сразу изменилось. Поляна выглядела совсем не так, как на карте. Вся она была покрыта цепью окопов, вырытых по всем правилам военного искусства. Тысяча пятьсот отборных головорезов из «волчьей дивизии», находившихся под его командой, перед этими окопами и траншеями показались ему теперь ничтожной силой, и четвертый «Георгий», о котором он только что мечтал, как-то сразу потускнел. Все же Булгаков отдал распоряжение младшему офицеру прочесать кустарник до излучины Аргуна и протянуть туда связь для командного пункта…

А там, в окопах, партизаны слышали шелест кукурузной листвы, приносимый ветром. Бойцы ели еще теплые кукурузные лепешки, отварное мясо, запивая все это холодной водой из медных кувшинов. Часовые несли караульную службу: не отрывая глаз, следили за поляной, чтобы любого, кто появится на ней, скосить пулеметным и ружейным огнем.

Элса с Хамидом кинжалами нарезали для товарищей отварную конину, темного цвета и неважную на вкус.

– Скажи, Хамид, не ослятиной ли, случайно, ты нас угощаешь? – шутливо, поблескивая ровными белыми зубами, спросил Решид Газиев у разносчика мяса.

– Да что вы, товарищ командир, побойтесь аллаха! Разве можно так говорить про добро! – обиделся Хамид, сдвигая со лба черную папаху.

– Нет, ты не обижайся. Просто не помню, чтобы когда-нибудь я ел такое мясо, – сказал Решид, продолжая тем не менее обгладывать ребро. Он подмигнул своему соседу Абдул-Кериму из Чир-Юрта.

– Им, чинхоевцам, не привыкать ослятину есть, – бросил известный балагур Абдул-Керим.

Ехидно улыбнувшись, Хамид ответил:

– Это не мы, а вы, чантийцы, съели осла!

– Э-э, нет, не говори так, Хамид, – возразил тот, – как раз не мы, а вы, чинхоевцы, съели однажды бедного осленка, приняв его за взрослого зайца.

Все весело рассмеялись, кроме Хамида.

– Абдул-Керим, расскажи нам, пожалуйста, как это было, – попросили остряка.

– Расскажи, расскажи, – снова подмигнул ему и командир.

– А что тут рассказывать? Получилось все очень просто, – начал Абдул-Керим, вытирая узловатые пальцы о полу коричневого бешмета. – Однажды разбушевавшийся Аргун унес бедного осленка. Чинхоевцы вытащили его на берег и прирезали. Молодой ослик был, видно, очень жирный, выбросить жалко: все же добро! Вот чинхоевцы и затеяли спор: одни доказывали, что это осленок, а другие утверждали, что это самый настоящий старый заяц. Спорят и никак друг друга переспорить не могут. Тогда решили просить совета у мудреца. Но в ауле мудрец ясно кто – мулла. Позвали муллу и спрашивают: «Разреши, пожалуйста, наш спор. Кто это: осленок или заяц?» Мулла осмотрел жирного годовалого осленка, подумал немного и сказал: «Ни те, ни другие из вас неправы. Это и не сын осла, и не сын зайца. Вы посмотрите на его длинные уши и туповатую морду, разве вы не видите, что это отец всех зайцев?». Так с позволения муллы съели чинхоевцы бедного осленка, – закончил Абдул-Керим свой рассказ.

– Ловко ты басни выдумываешь, – нахмурившись, заметил Хамид.

– Да поможет мне аллах, я говорю только истину…

Но Абдул-Керим не договорил. Где-то близко застрочил пулемет.

– По местам, к бою приготовиться!.. – крикнул Газиев, поднимая бинокль и поворачиваясь в сторону противника.

Выйдя из зарослей кукурузы и густого кустарника, в серых гимнастерках, поблескивая штыками винтовок, взятых наперевес, белогвардейцы тройной цепью двигались на окопы. А на флангах уже выкатывали пулеметы «максим», готовые подавить красных, если они поднимут голову. Вскоре цепи с ходу подняли стрельбу из винтовок, пули ударялись о камни, лежавшие перед окопами, и, отбивая от них мелкие кусочки, тут же падали.

– Стрелять только по команде, беречь патроны! Беречь патро-оны!.. – пронеслось по окопам приказание командира.

Белогвардейцы, шли во весь рост и, когда до рубежа оставалось не более ста шагов, с криком «ура» бросились в атаку.

И тут молчаливые окопы вдруг обрушили на головы деникинцев свинцовый ливень. Пулеметы и винтовки била со всех сторон, и белым пришлось залечь.

В самый разгар боя над крутым берегом Аргуна проскакала орудийная упряжка. Валясь с боку на бок, орудие неслось между кустами. Ездовые били замученных лошадей, пытаясь поднять пушку на высокий бугор. Кони кидались то вперед, то назад, путались в постромках. Наконец орудие развернулось и открыло огонь по траншеям.

Но вот среди залегших цепей белых появился полковник Булгаков. Он был человеком храбрым и старался теперь личным примером воодушевить наступающих. Он вертелся на коне с биноклем в руке, кричал не то ездовым, не то дрогнувшим рядам солдат, отдавал какие-то приказания. Много партизанских винтовок выбрало себе эту мишень, и неизвестно, чья пуля поразила наконец полковника – старого Элсы или Хамида, а может быть, весельчака Абдул-Керима, – только вдруг полковник откинулся назад, бинокль взлетел вверх. Белоногий конь дико шарахнулся в сторону и понес седока, волоча его за ногу, застрявшую в стремени.

На какой-то момент смерть командира внесла растерянность в цепи наступающих, но опытные офицеры скоро восстановили порядок. Перестроившись и получив пополнение, деникинцы снова шаг за шагом стали придвигаться к окопам. Положение партизан становилось отчаянным: патроны были на исходе. Вдруг заклубилась пыль на дороге. Это мчались всадники Шерипова с обнаженными клинками.

На ветру, словно крылья, развевались полы их черкесок и разноцветных башлыков. Вся степь оглохла от неистового и протяжного «вур-ра». От неожиданности белогвардейцы повернули назад, оставляя на поле боя убитых и раненых.

И тут вперед вырвался всадник в серой папахе, на горячем коне. Размахивая в воздухе высоко поднятым над головою маузером, он опередил знаменосца. «Асланбек, Асланбек!» – закричали горцы.

Стремительно мчавшийся конь Шерипова внезапно вздыбился, преграждая путь отступавшим белогвардейцам.

– Солдаты! – крикнул юноша, во весь рост поднимаясь на стременах. – Сдавайтесь, и вы будете свободны! Я – Асланбек! – и вдруг замолк…

Решид Газиев первым подскакал к раненому командиру, но помочь не успел. Асланбек рухнул с коня на камень, лежавший под Печальным курганом.

Решид поспешно склонился над Шериповым, приподнял его голову.

– Асланбек, Асланбек, – хрипло шептал он имя друга…

Узнав о гибели своего командира, ожесточенные горем, партизаны снова бросились в атаку.

Сквозь груды человеческих тел и конских трупов, в клубах порохового дыма ползли, бежали люди. Мчались кони со сбитыми седлами и распущенными поводьями. Кругом слышался беспорядочный треск винтовочных выстрелов и стрекот пулеметов.

Тяжело раненный Элса, опершись на ствол винтовки, с трудом приподнял голову и гневно посмотрел вслед убегавшим белогвардейцам. Он попытался что-то произнести, но не смог. Все еще опираясь на винтовку, старик опять пристально посмотрел на помутневшее от дыма и пыли солнце и, потеряв последние силы, опустился на землю. Старая солдатская винтовка так и осталась у него зажатой в руке.

А грозный шум боя откатился уже далеко вперед. Над истерзанным полем, где еще не так давно колыхались пожелтевшие хлеба, стояло только желтовато-серое облако, из-за которого выглянуло солнце.

Стали сгущаться вечерние сумерки. Решид отвязал от седла простреленную в нескольких местах бурку и бережно укрыл тело Асланбека. Серый конь командира, словно понимая случившееся, стоял рядом, понуро опустив голову, и грыз удила.

Из ущелья Аргуна, с восточной стороны Старых Атагов, подскакала группа всадников.

Бросив поводья на шею взмыленного коня, Гикало быстрыми шагами подошел к лежавшему под буркой Шерипову. Сорвав с головы запыленную папаху, он откинул полу бурки, наклонился к бледному лицу Асланбека и некоторое время стоял неподвижно.

– Вот как оно получилось, дорогой… – сказал он тихо, будто самому себе и Асланбеку. Больше он ничего не мог произнести: волнение перехватило дыхание, да и слов настоящих, единственно возможных не было.

Главнокомандующий отошел в сторону и попросил закурить. Он курил, жадно глотая табачный дым, и молча смотрел в землю. Казалось… Казалось, он разговаривает сам с собой. А все вокруг стояли также молча, ожидая его приказа. Гикало поднял глаза и обвел взглядом присутствующих, будто проверяя, кого он еще недосчитался. Можно было подумать, что он сейчас только заметил их.

В небе кружились птицы, и их разноголосый щебет звучал печально, словно и они горевали вместе с бойцами.

Гикало снова приблизился к Газиеву, стоявшему у тела Асланбека, и что-то тихо оказал ему. Тот слегка кивнул головой. Затем, обращаясь к покойному другу, Николай сказал уже громко:

– Прощай, Асланбек! – Ему вспомнились любимые слова Шарипова из «Песни о Соколе»:

«О смелый Сокол! В бою с врагами истек ты кровью… Но будет время – и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света!»