Текст книги "Мюрид революции"

Автор книги: Алексей Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

II

В шатоевский дом Шериповых, где уже второй день находился Асланбек, явились представители местной знати. Семья в полном составе сидела в это время за обеденным столом. Все застыли в недоумении от такой «чести».

– В Грозном и Владикавказе укрепилась власть генерала Деникина, – без предисловий заявил кадий. – Крепость Воздвиженская также в руках белой армии.

Духовный отец цепким взглядом ощупывал лица присутствующих, словно желая проверить, какое впечатление произвело на них его сообщение. Все молчали, и только Асланбек поднялся из-за стола и сказал:

– Мы знаем об этом, кадий. – И отошел к окну.

– Так вот, – продолжал седобородый старец, стукнув длинным посохом о деревянный пол, – сегодня или завтра армия Деникина может ворваться в Шатой и сжечь всех нас вместе с детьми. Мы не хотим обрекать мирных жителей на такую участь и поэтому предлагаем тебе, Асланбек, немедленно покинуть Шатой или сдаться на милость генерала Деникина.

– И больше ничего? – иронически спросил Асланбек.

– Есть и еще, – ответил кадий. Он повернулся к отцу Шерипова: – Джамалдин, вы должны отказаться от своего сына, если он не выполнит наше требование, или же вместе с ним покинуть Шатой.

– Правильно! – поддержал кадия купец Умалат-Хаджи.

Асланбек вопросительно посмотрел на отца.

– Сын мой – взрослый человек, – сухо сказал Джамалдин. – Я думаю, что он в состоянии отвечать за свои действия. Что же касается меня, то я не собираюсь отказываться от него и вовсе не намерен на старости лет скитаться в чужих краях.

– Ваш сын большевик! – внезапно выпалил Умалат-Хаджи. Он посмотрел на Джамалдина так, словно уличил его в неблаговидном поступке.

– На это его воля, – спокойно ответил Джамалдин.

И тут вдруг раздался дрожащий голосок Айны.

– Но Асланбек вовсе не большевик. Он сам однажды сказал мне об этом! – Девочка произнесла эту фразу и тут же вся сжалась от стыда и страха: обычай не позволял ей разговаривать при мужчинах, а особенно при таких уважаемых людях.

Но на нее словно и не обратили внимания. Все взгляды устремились на молодого Шерипова.

– Нет, – сказал он, – сестра неправа. Или, вернее, еще не знает об этом. На днях, в самое тяжелое время, когда белые подступали к Грозному, я вступил в партию большевиков… – Он высоко поднял голову. – Так что я – большевик. И горжусь этим.

Наступило зловещее молчание. Первым взорвался купец. Его длинный палец вытянулся в сторону Джамалдина.

– Ага! Вот видишь, видишь! – завопил он.

– Что касается того, что я большевик, Умалат-Хаджи, то отец прав: это действительно моя воля, – спокойно заметил Асланбек. – Но я вполне понимаю вашу ярость, почтенный купец: большевики – враги тех, кто грабит бедных, а грабители эти – ваши друзья…

Умалат-Хаджи оскорбился и хотел было уйти, но кадий удержал его, заметив укоризненно:

– Такой молодой, а уже научился говорить дерзости старшим!

– Извините, кадий, мы почитаем мудрость, а не просто старость. Так ведь учили наши предки, – ответил Асланбек.

– Ты заблуждаешься, безбожник! – закричал Умалат-Хаджи.

– Может быть. – Молодой Шерипов улыбнулся.

– Да, да! – Купец прямо-таки надрывался от злости.

– Подождите, не торопитесь, уважаемый Хаджи, – вмешался снова кадий. – Мы, истинные представители аллаха на земле, считаем своим долгом проявить беспокойство о судьбе народа…

– Когда урядник забирал последнюю коровенку у крестьянина, вы почему-то забывали о судьбе народа, уважаемый кадий, – перебил его Асланбек.

– Не тебе учить нас, – сказал кадий.

– Может быть. Но я хочу ответить на ваше требование. Можно?

– Говори, – зло буркнул кадий.

– Шатой в руках Советской власти, а я здесь ее представитель. Шатой может быть взят врагами революции только в бою. А тот, кто требует от нас покинуть Шатой, тот заодно с генералом Деникиным, тот враг чеченского народа, – горячо сказал Асланбек.

Кадий заерзал на месте, будто стоял на горячих углях. В комнате стало так тихо, что слышно было, как сопит священнослужитель.

– Идемте, кадий, идемте! С ними следует говорить иначе! – снова вскочил Умалат-Хаджи, в голосе его звучала угроза.

За ним поднялся и молчавший до сих пор Харга-Хаджи.

– Не надо торопиться, правоверные, аллах терпелив, – сказал он. – Может, эти заблудшие еще образумятся.

Минуты две продолжалась новая напряженная пауза. Джамалдин молчал, всем своим видом показывая, что ему решительно ни до чего нет дела. Молчал и Асланбек. Пауза затянулась. Тогда старший Шерипов спокойно произнес:

– Я вам уже сказал, что сын мой знает, что ему делать. А сам я считаю, что он поступает правильно.

– А мы думаем иначе! – закричал кадий так, будто у него прорвался наконец голос. – И заставим вас уйти! Или… или выдадим вас генералу Деникину.

На лбу у Асланбека вздулись жилы, сведенные к переносице брови задергались.

– Повторяю еще раз, – оказал он, – что здесь, в горной Чечне, существует одна единственно законная власть – Советская, а потому Шатой придется покинуть тем, кому эта власть не по душе.

– Силы, силы у вас теперь нет! – проворчал Харга-Хаджи.

– Силы! – Асланбек невольно посмотрел на свою шашку, висевшую на стене. Сегодня он был в Шатое один, но нисколько не боялся. – Что ж, это мы посмотрим.

Кадий поймал его взгляд и торопливо затараторил:

– Конечно, ты можешь зарубить нас, но у нас есть люди. Они покарают человека, осмелившегося поднять руку на верных мусульман да еще на служителя аллаха… А главное, вот-вот придут солдаты генерала Деникина, и ты не посмеешь…

– Значит, вы, правоверные, на казаков надеетесь! – Асланбек даже улыбнулся. – Вот так шариат у вас получается: не мусульмане против гяуров, а вместе с богатыми гяурами, против большевиков и всей бедноты.

– А вот, гладите, уже скачут! – вдруг встрепенулся купец, показывая в окно.

Не без волнения молодой Шерипов тоже глянул в окно. Действительно, по дороге клубилась пыль: там скакал какой-то отряд. Асланбек вгляделся и сразу узнал гнедого коня, на целый корпус опередившего других. Это эскадрон красных конников въезжал в Шатой.

– Ну что, уважаемые старцы, – повернулся он к непрошеным гостям, – вы, кажется, интересовались, есть ли сила у Советской власти?.. Вот она!

III

В роскошно обставленную резиденцию правителя Чечни съезжались важные лица. Гостей встречал хозяин – статный, сухощавый, высокого роста генерал Эрисхан Алиев. Любезно приветствуя каждого, он считал должным обязательно ругнуть купца Абубакара Мирзоева за то, что тот построил такой высокий дом.

Кроме генерала Ляхова, недавно назначенного командующим войсками Терско-Дагестанского края, тут был атаман Грозненской станицы полковник Халеев и еще много офицеров из свит обоих генералов. В числе гостей были и представители местной знати – богатые купцы, нефтепромышленники, среди которых выделялся миллионер Билтоев. Он держался подчеркнуто солидно, но глаза у него минутами становились робкими, как будто он сам еще не до конца был уверен в своем праве присутствовать на столь высоком сборище. Вся эта компания, сбежавшая в свое время от Советской власти, теперь вылезла и праздновала победу.

Генерал Ляхов, несколько неуклюжий в новом английском мундире, заложив руки за спину, говорил, доверительно поглядывая на Алиева, как бы желая подчеркнуть, что здесь считается он только с ним:

– Вы хотите знать, господа, что приказывает его превосходительство верховный главнокомандующий? Я только что говорил с генералом Деникиным по прямому проводу. Он велел передать вам, – Ляхов снова повернулся к Алиеву, – что надо немедленно приступить к очистке Чечни от большевистских банд. Да и с эмиратом этого новоявленного святого, Узуна-Хаджи, пора покончить. Уж больно все они обнаглели! Иначе… – оратор остановился и внушительно оглядел всех присутствующих, – иначе, я думаю, господа, что с нами будет более жесткий разговор. – Он скользнул небрежным взглядом по Ибрагиму Чуликову.

Помощник правителя Чечни по гражданским делам Чуликов, сидевший в углу, прищурив и без того маленькие серые водянистые глаза, шевельнулся на стуле, стараясь устроиться поудобнее.

– Вы что-то собираетесь сказать по этому поводу, господин Чуликов? – Ляхов уставился на него, готовый не столько выслушать, сколько поймать его на чем-нибудь нечестном.

– Я хочу подчеркнуть, господин генерал, что положение серьезное. Вчера в Шалях обезоружили наших солдат, арестовали офицеров и признали Советскую…

– Да, да, господа, – перебил его Ляхов, – что же это делается? Даже здесь, под нашим носом, в Алхан-Юрте, говорят, правит какой-то учитель Эльдерханов с кучкой красных бандитов. Где же тогда правим мы? – спросил Ляхов, искоса бросив взгляд в сторону Алиева, который слушал его, нахмурившись.

– Вы интересуетесь, господин генерал, каково наше положение, – нервно начал правитель. – Я отвечаю: опасное. И самое печальное, что так обстоят дела не только здесь, в Чечне. – Алиев встал и порывисто прошелся по гостиной, офицеры почтительно расступились перед ним. – Нам, представителям законной власти, – продолжал он, – остается одно: силой усмирить взбунтовавшееся стадо. Среди нас есть и такие, что стали уже громко поговаривать о наших неполадках. – Он взглянул на офицеров, ловивших каждое его слово. Ляхов также слушал его, выпятив нижнюю губу. – Для меня прежде всего– великая и неделимая Россия, и я предлагаю покончить игру в какой-либо либерализм: вешать и жечь!

Длинные холеные пальцы правителя Чечни, как когти, вцепились в край блестящего стола черного дерева, а глаза уставились на Ляхова. Как хорошо знали окружающие, взгляд изнеженного генерала бывал и угрожающим, и омерзительно угодливым, в зависимости от обстановки. Теперь, разъяренный бестактностью Ляхова, затеявшего при посторонних этот крайне неприятный разговор, он искал виновника, на котором мог бы сорвать гнев.

В этот момент, звякнув шпорами, у входа появился адъютант и протянул правителю белый пакет.

– Простите, господа, – оказал Алиев. Он вскрыл пакет, пробежал его глазами и, повернувшись к Ляхову, пригласил его в соседнюю комнату.

Пропустив генерала, он прикрыл за собой дверь и сказал:

– Алексей Петрович, в своей темпераментной речи вы, кроме большевиков, помянули и Узуна-Хаджи, который поносит доблестную Добровольческую армию. Так вот, я получил интересное письмо от великого визиря этого самого эмирского правительства. Вы знаете этого визиря?

– Самозванного князя Дышнинского? Как не знать! – ответил Ляхов с иронией.

– Тогда послушайте! – Алиев стал читать вполголоса: – «… Правда, мы с вами находимся во враждебный лагерях, но поймите меня, дорогой Эрисхан, у нас с вами есть общий враг – революция. Наша с вами ссора будет только на руку коммунистам…»

– А ведь совсем неглупо рассуждает князь, – заметил генерал Ляхов.

Алиев одобрительно кивнул головой и продолжал читать:

– «Кроме того, хочу сообщить вам, что я не питаю доверия к некоторым лицам, которые прислужничают здесь, при дворе святейшего эмира. Все они желают одного: оказаться на стороне победителя, а кто победит – им все равно. Так что прошу вас, дорогой генерал, не смотреть на нас как на врагов. Настоящие ваши враги – большевики. Разгромите их военные силы, ушедшие в горы, и вы будете победителем, а для победителя у нас здесь всегда найдутся союзники. Я не раз говорил обо всем этом его величеству, но святой старик глух ко всем свежим мыслям, а мне с ним, к сожалению, все еще приходится считаться. Мое к вам глубочайшее уважение и прочее. Иналук Дышнинский».

Алиев положил письмо в карман и вопросительно посмотрел на Ляхова.

– Вот видите, Эрисхан Дигаевич, я прав! – произнес Ляхов, глубокомысленно хмуря лоб. – Я же всегда говорил, что основной корень зла – там, в горах.

– Это как раз я всегда утверждал, – заявил Алиев.

Но Ляхов совсем не собирался ссориться с правителем. Он даже приложил руки к груди.

– Я с вами решительно согласен, генерал, надо вешать и жечь! И, конечно, прежде всего покончить с этими большевистскими бандами, – сказал он, в упор глядя на Алиева.

– Решено. Значит, прежде всего покончить со всеми этими Шериповыми и Гикало! – подвел итог Алиев.

В дверь постучал адъютант:

– Господа генералы, любезная хозяйка приглашает вас к ужину.

Многочисленные гости длинной вереницей уже тянулись в большой зал, где их ожидал роскошный ужин. Посредине огромного стола, щедро уставленного всякими яствами, на исполинском блюде с тархуном в зубах покоился целиком зажаренный баран, окруженный серебряными ведерками со льдом, из которых выглядывали бутылки шампанского. Все это производило очень заманчивое впечатление. Но когда известный нефтепромышленник Абдула-Муслим Билтоев собрался наконец приступить к пиршеству, он почувствовал, что кто-то деликатно трогает его за локоть. Он воровато оглянулся, но тут же успокоился, встретив ослепительную, полную доброжелательства улыбку начальника контрразведки поручика Касьянова.

– Дорогой господин Билтоев, – вкрадчиво промолвил этот милый сосед, – вы не обидитесь на меня, если я буду вынужден пригласить на допрос вашу прелестную дочь?

Билтоев заверил его, что он не будет в обиде, но аппетит у него от этого, кажется, испортился.

IV

Лозанова бросили в переполненную камеру со скользким цементным полом.

Конан сразу почувствовал на себе чей-то взгляд. Он обернулся. С бледного, изможденного лица сквозь очки в медной оправе на него смотрели голубые глаза человека, полулежавшего у входа в камеру.

– Ваня?! – произнес Конон и умолк, сжимая в своих ладонях черную от свинцовой пыли руку товарища.

– Я, дорогой Конон, – с трудом вымолвил Радченко.

Он внезапно тяжело закашлялся и бессильно опустил левую руку, державшую в пальцах кисет и обрывок газеты. Изнурительный кашель глухо и долго клокотал в его горле. Впалая грудь ходила ходуном, на седых висках проступили капли пота. Конон взял у Ивана кисет и начал скручивать для него цигарку. Он знал, что старику нужно закурить и тогда приступ кашля прекратится.

Лозанов долго смотрел на бледное, с запавшими глазами лицо товарища и думал: «Вот ведь какую замечательную жизнь прожил этот рабочий! Когда он вступил в партию, революция была лишь далекой целью. Но ему довелось дожить до великих свершений, и он может умереть спокойно!»

Интересно, что даже сейчас, в такой момент, быть может накануне казни, Конон ни минуты не сомневался, что дело революции победит, даже уже победило. Он невольно вспомнил почему-то старика Гази, который уехал от него, радуясь, что убрали царя, но тоже тяжело больной: «Конон, если буду на ногах, обязательно приеду, привезу новости из аула…» Но не вернулся!..

Утренний свет чуть пробивался в узкую щель под потолком. В камере не было ни коек, ни нар. Люди сидели и лежали на цементном полу. Острый запах исходил от деревянной параши, стоявшей у входа.

Лозанов различал немало знакомых лиц. Но что это за тонкий, нервный профиль там, у стены? Решид? Молодой Газиев тоже здесь, в тюрьме? И только сейчас Конон осознал страшные масштабы разгрома, который потерпело грозненское подполье. Он спросил Ивана, не вместе ли с Решидом их арестовали. Нет, не вместе, и это очень хорошо. Потому что его, Радченко, разумеется, тут же опознали, и, окажись молодой человек в его обществе, ему ни за что бы не выпутаться.

Старый большевик не сомневался, что не сегодня, так завтра он будет казнен. Что касается судьбы остальных заключенных, он верил, что большинству из них удастся освободиться. В этом всячески убеждал его один из заключенных, некто Нечволод. Бывший уланский офицер, он вступил в Красную Армию и теперь был приговорен белыми к расстрелу.

Очевидно, услышав свою фамилию, Нечволод подсел к Лозанову и Радченко. Всматриваясь в его смуглое лицо с крупным, как клюв птицы, носом и трагически блестевшими глазами, Конон смутно вспомнил, что встречал его во время стодневных боев. Нечволод принялся излагать свои доводы.

– Понимаете, – взволнованно говорил он, – собрав в тюрьму такое огромное количество людей, палачи сами подготовили возможность для бегства. В тюрьме вроде этой можно надежно охранять сотню-другую людей, но много сотен – это уже шалишь! Это сила! Особенно если они организованы. Кроме того, здесь есть один заключенный – Лазарев его фамилия, – он берется как-нибудь темной ночью без особого шума вывести заключенных из тюрьмы… А тогда можно, конечно, незаметно рассеяться по кварталам, но вернее всем вместе выйти из города, без шума убирая встречные патрули… А там – в горы, к Шерипову и Гикало!

Нечволод кликнул своего Лазарева, а Конон с невольным сочувствием подумал: «Понятно, приговоренный смерти боится, вот и торопится уйти до казни!»

К ним подошел Лазарев, высокий, худой человек с длинными руками. Он действительно знал тюремный распорядок идеально, и план был продуман у него до мелочей.

Лозанов силился вспомнить, где довелось ему видеть этого Лазарева, да так и не вспомнил: слишком много людей прошло за жизнь перед глазами старого рабочего.

План общего побега был уже широко известен и горячо поддерживался всеми заключенными. Как видно, оставалось выждать ночку потемнее и действовать.

Нину Лозанову взяли наследующий день после отца на том месте, где она должна била иногда встречаться с ним. Допрашивавший ее Касьянов настойчиво требовал, чтобы девушка назвала настоящую свою фамилию. Но у нее были документы на другое имя, и она упорно отрицала какое-либо родство с Лозановым. Несколько раз ее основательно били, однако она стояла на своем. Касьянов уже выбился из сил и злился всерьез:

– Так вы продолжаете утверждать, что сели на эту лавку случайно?

– Разумеется.

– Но почему же все-таи именно на нее, а не на соседнюю?

– Потому что она мне понравилась.

– Чем?

– Тем, что там тень и мало народу шатается.

– Что-то не заметно, Нина, чтобы в вашей прошлой жизни вы избегали людей!

– Я уже неоднократно говорила вам, что я не Нина, а Таня.

– Брось врать, сволочь! – вдруг заорал Касьянов.

Но девушка не дрогнула, только пожала плечами:

– Но что же делать, если я действительно Таня?

– А почему же в грозненской женской гимназии вас называли Ниной?

– Я уже сказала вам, что училась в гимназии не в Грозном, а в Саратове. Только не кончила ее…

– Хорошо же, – зловеще улыбаясь, произнес Касьянов.

Он встал, подошел к двери и отворил ее.

– Войдите, мадмуазель, – сказал он в соседнюю комнату.

Вошла Хава. Она была бледна, но держалась спокойно. Трудно даже представить себе, что должна была сейчас переживать эта веселая, избалованная жизнью девушка. Офицер усадил ее на стул и сам сел напротив.

– Вам знакома эта женщина? – спросил он, указывая на Лозанову.

Хава минуту всматривалась в измученное, с синяком под глазом лицо Нины и сказала:

– Нет.

– Вы уверены? – забеспокоился Касьянов.

– Уверена.

– Но вы ведь знали Нину Лозанову?

– Да, я училась с ней в гимназии до пятого класса.

– И это не она?

– Даже не похожа, – твердо сказала Хава, глядя прямо в глаза следователю.

Касьянов нервно прошелся по комнате. Потом вызвал конвоира и приказал увести заключенную в камеру. Когда они остались одни, он снова сел за стол и уставился на Хаву.

– Вы мне сказали правду, мадмуазель Билтоева?

– Конечно, – ответила девушка и ужасно испугалась, что покраснеет. Но она лишь еще больше побледнела.

– Странно! – произнес Касьянов неопределенным голосом.

– Я могу уйти? – холодно спросила Хава и встала.

– Нет, задержитесь, пожалуйста, еще немного. – Контрразведчик вдруг опять расплылся в улыбке. Теперь он был полон доброжелательности. – Еще несколько вопросов, если разрешите?

– Пожалуйста. – Она устало опустилась на стул.

Касьянов помолчал немного, как бы ощущая неловкость своего будущего вопроса, потом доверительно, по-отечески заглянул ей в лицо и спросил:

– Милая Хава… извините, что называю вас так… У вас ведь, кажется, был жених?

– Да, – еле вымолвила Хава, заливаясь краской.

– Это некий Асланбек Шерипов?

Девушка молча кивнула головой.

– Вы с ним часто видитесь?

– Он не поддерживает со мной никакой связи. У него другая жизнь.

Касьянов попытался коснуться ее руки, но она быстро отдернула ее.

– А если бы вы написали ему, что хотите видеть его? – Голос собеседника стал совсем воркующим. – Скажем, назначили бы ему свидание?..

– Нет, – резко ответила Хава. – Я ни за что не встречусь с ним!

Касьянов помрачнел.

– Ну что ж, мадмуазель, – сказал он фальшивым голосом, – тогда больше не буду задерживать вас… Передайте мой искренний привет господину Билтоеву.

Хава ушла, и на этот раз настроение у контрразведчика, по-видимому, было испорчено.

В кабинете правителя Алиева происходил неприятный разговор. Генерал Ляхов в присутствии офицера контрразведки Касьянова подводил итоги широкой операции, рассчитанной на полную изоляцию горной Чечни, где крепко держалась Советская власть. Все попытки организовать поимку руководителей чеченской Красной Армии, Шерипова и Гикало, как магнит, притягивающих к себе горскую бедноту, не принесли успеха. Нащупать, пресечь или использовать их связи с грозненским большевистским подпольем тоже пока не удалось.

– Мы упрятали в тюрьму бог знает сколько людей, которые связаны либо могут быть связаны с большевиками, но дальше этого не подвинулись ни на шаг. У нас в руках несколько видных руководителей этой шайки, известных еще охранке, но они, как и нужно было ожидать, молчат, а остальные тоже держатся нагло, и толку от них мало…

– Я уже сказал: вешать и жечь! – выкрикнул Алиев.

– Главных-то мы перевешаем. За этим дело не станет! – Ляхов сидел, развалясь в кресле и даже вроде насмешливо погладывая на правителя. – Но перевешать всех… Мне почему-то казалось, что вы на это не пойдете.

Алиев поджал губы и нервно хрустнул пальцами. Глаза у него забегали.

– М-да, – в смятении промямлил он. – Боюсь, что даже в этой варварской стране это произведет впечатление неоправданной жестокости…

Ляхов многозначительно ухмыльнулся.

– Вот мы, Эрисхан Дигаевич, и решили предложить вам один план. – Он оглянулся на Касьянова. – Понимаете, можно подавить бунт, то есть попросту перестрелять всех заключенных при попытке к бегству.

– Попытка сразу такого количества людей!.. Кто в это поверит! – Алиев брезгливо поморщился.

– Но такая попытка действительно будет. У господина Касьянова в тюрьме есть свои люди.

Правитель с интересом посмотрел на Касьянова и сразу опустил глаза, встретив холодный, полный жестокости взгляд контрразведчика.

– Ну что ж, – промолвил он, подумав, – как это ни неприятно… – конец фразы он предоставил закончить самим собеседникам.