Текст книги "Антология публикаций в журнале "Зеркало" 1999-2012 (СИ)"

Автор книги: Алексей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

Знал я еще аналогичную по ситуации семью, но несколько иного профиля. Пленный эсэсовец после войны в лагере изнасиловал еврейку-заключенную, и она родила сына – высокого красивого блондина, которого очень любила. Еврейка умерла, а сын эсэсовца рос в семье ее друзей-старообрядцев, сидевших вместе с его матерью, которая работала санитаркой в тюремной больнице и спасла от дистрофии женщину-старообрядку, поручив ей воспитание своего сына. Садо-мазохистский фильм «Ночной портье» с Богартом очень близко подходит к советской психологической атмосфере, но, к сожалению, на советском материале таких фильмов не снималось.

Русско-еврейский народ, повторяю, создался в очень жестких, экстремальных условиях, когда людям надо было выживать и размножаться. Борис Парамонов, как и я, родившийся в 1937 году, полушутя-полусерьезно заметил в своей радиопередаче, что сам факт рождения в не к ночи помянутую дату внушает ему исторический оптимизм.

Приведенные примеры описанных мною семей были все-таки вопиющи трагическими обстоятельствами и совпадениями, большинство же смешанных семей жило тихо, незаметно и прилично. То, что произошло, было инстинктивным движением выживания, два мещанства, русское и еврейское, интуитивно поняли, что им надо объединиться в одно целое, чтобы выжить, и даже заняли прочные позиции в советской системе.

Меня всегда интересовало, как жила номенклатура и обслуживающий ее аппарат в быту, не стесняясь посторонних глаз. Они все жили как зажиточные мещане, сугубо корпоративно, и у всех у них были спрятанные старые фотографии их дедушек – приказчиков, мелких лавочников, вышибал из борделей, швейцаров, мелких чиновников, жандармов и т.д. Пролетариев среди них не было – они ненавидели рабочих, называя их работягами. Весь этот мощный русско-еврейский пласт со временем стал дробиться и видоизменяться, оставаясь, тем не менее, монолитным явлением.

У меня к тому, что произошло при большевиках в России, давно уже нет никакого эмоционального отношения, слишком оно непоправимо и необратимо. Иногда я говорю: «Женщины, кошки и дети не виноваты в том, что произошло в России». Виноваты кадровые царские офицеры, в годы революции спрятавшиеся под пуховые одеяла своих баб и не спешившие под знамена белых, где воевали в основном мальчишки. У меня нет никакого – ни положительного, ни отрицательного – отношения и к русско-еврейскому народу. Он – порождение обстоятельств, он своеобразен и заслуживает изучения. К такому отстраненному отношению я, признаюсь, пришел не сразу, не сразу я сердцем, а не только умом понял, что выйти из советского состояния большинство русских никогда уже не сможет – яд большевизма пропитал их души, как метастазы.

Сейчас начались естественные мутации погибающего постсоветского общества, процессы гниения, разложения, но и одновременно выработки и создания совершенно новых народов и государств. В конце концов появится и небольшая национальная Россия, а большинство советского народа частично вымрет, частично станет рабами различных колонизаторов, в основном азиатских и восточных. Европе остатки СССР никогда не достанутся – уже сейчас началась колонизация опустевшей России волжскими тюркскими и угро-финскими инородцами, кавказцами и китайцами, постоянно проникающими через прозрачные границы Эрэфии.

Запад ничего не пожнет из пирровой победы над СССР, слишком велика территория, слишком одичал народ, слишком звероподобна бюрократия, и главное, во всех глухих русских углах гниют плохо охраняемые склады ядерного, химического и бактериологического оружия, которое вот-вот начнет рваться от проржавелости и ненужности.

Русско-еврейская советско-бюрократическая народность – это все-таки относительно цивилизованная пленка на советской роже. В России лучше иметь хоть какую-то власть, чем не иметь никакой. Русско-еврейская народность хоть как-то обеспечивает порядок проржавевшего государственного механизма. На окраинах Римской и Византийской империй периодически возникали варварские государства, где тоже появлялись государствообразующие классы и народы смешанного расового происхождения. Любопытно, что во всех отколовшихся от России республиках не возникло смешанных народов – смешивалась только русская и еврейская бюрократия. Было когда-то государство Митридата, была Киевская Русь с норманско-византийской элитой, был Хазарский каганат с хазаро-еврейской элитой, было Нормандское королевство Роджеров в Сицилии с интернациональной элитой. Таких своеобразных государственных формирований было много, и их существование было скоротечно. Скоротечно было и существование СССР, дикого людоедского государства, возникшего на месте погибшей России.

Возникновение русско-еврейской народности – это не часть русской или еврейской проблемы, а всецело порождение советской власти. Еврейскому и русскому мещанству, пошедшему в своей массе служить большевикам, надо было уцелеть, и они слились в социальном, расовом и сексуальном объятии, породив новую народность. Фактически они заполнили пустоту – большевики, выбив старые классы России, были вынуждены закрыть глаза на то, что на их место хлынуло мещанство. Свято место пусто не бывает.

Какова будет дальнейшая судьба этого народа? Это зависит от того, какое или какие государства возникнут на месте Эрэфии. Без признания существования русско-еврейской народности нельзя ни понять, ни всерьез, без фальши и умолчания, говорить ни о судьбе русских евреев, ни о судьбе, казалось бы, совсем исчезнувшего русского народа.

На сегодня о русских как о сохранившейся нации можно говорить с трудом. Наверное, осталось не более 10 процентов от общего числа славян, сохранивших русские религиозные и моральные ценности, к ним тяготеет еще от силы 10 процентов, а остальные 80 процентов являются носителями чисто советских традиций и вычеканены ленинско-сталинским государством. В рамках этого большого просоветского народа существует еще и русско-еврейский или еврейско-русский народ как отдельная национальная сущность. Нельзя сливать в один сосуд русский советский народ и русско-еврейский народ, это очень разные материки, имеющие разное мировоззрение и религиозные культы и по-разному себя осознающие. Мог бы даже стоять вопрос о территориальном выделении этого народа, но территория Эрэфии сокращается, как шагреневая кожа, и фактически русско-еврейская столица Одесса оказалась на территории Украины, традиционно антисемитского и антирусского государства.

Русско-еврейский народ был воспитан большевиками в чудовищном атеизме, и религию ему заменяли культовое кино, культовая литература и культовая эстрада. Есть в русско-еврейском народе и своя высококультурная элита, которая пронзительно одинока и затеряна в современном мире. Этих людей невыгодно никому замечать, их объявляют или плохими евреями, или плохими русскими. Судьба испанских сефардов и русско-еврейских полукровок где-то тождественна: они имеют свою родину и их охватывает страшная ностальгия при рассеянии по всему миру. Сефардские женщины больше похожи на испанок и арабок, чем на евреев. Что такое Брайтон-Бич? Это материализованная тоска русско-еврейского народа по своей эфемерной родине.

Трагедия русско-еврейского народа в том, что он появился в условиях коммунистической несвободы, но все они в этом не виноваты, они просто хотели жить, они существуют и еще очень долго будут существовать. И чем дальше, тем оригинальнее и своеобразнее намечается судьба русско-еврейской нации. Искусственно созданный чекистами Биробиджан живет вопреки всему. Вполне возможно, что мертвый для России, заселенный мордвой и татарами Петербург или Калининград-Кёнигсберг станет столицей русско-еврейского государства или автономии. Я знаю, что эта моя мысль оскорбит чисто русскую номенклатуру, которая спит и видит вырезать своего русско-еврейского более грамотного и интегрированного конкурента. Для настоящего русского этот вопрос совершенно безразличен.

Без имперской проевропейской элиты никакого восстановления Российской империи быть не может. Это только наши «патриоты» путают Россию и СССР, никто из бывших коммунистов не имеет права брать в руки черно-бело-желтое знамя загубленной ими страны.

Сейчас начался очень сложный процесс размежевания русскоязычных масс. Они делятся на две основные группы: малый русский народ и большой советский народ. У представителей этих двух народов, хотя они почему-то оба считаются русскими, очень разный оценочный аппарат и разное реагирование на одни и те же события. Если в России снова не утвердится, неважно под какими лозунгами, тоталитарная монархия или диктатура, то Эрэфия неминуемо распадется на части, и тогда, возможно, на севере России возникнет небольшое чисто русское государство, куда съедутся русские люди, не отождествляющие себя с советским опытом и прошлым, так сказать, врангелевский Крым или чан-кайшистский Тайвань. Уже очень многим национально мыслящим себя русским надоели скотоподобные советские толпы с их звероподобными вождями, за которых они голосуют за бутылку плохой водки и кусок колбасы. Так называемый «демократический» режим номенклатурного капитализма ведет дело к окончательному расчленению государства на ханства и небольшие страны, которые в будущем утеряют свою суверенность.

В процессе размежевания большого советского и малого русского народов четко выявляется и прослеживается особая русско-еврейская народность, не принадлежащая ни к одной из русскоязычных групп. Русско-еврейскую народность национал-большевик Лимонов в книге «Анатомия героя» называет Пастернаками, делая из фамилии затравленного поэта нарицательное имя. Вполне понятна его злоба, так как, сама того не желая и не осознавая своей роли, русско-еврейская народность разрыхляла монолит СССР. Происходило это за счет поднятия ее культурного уровня и ознакомления с западной цивилизацией. Но не они разрушили СССР, СССР разрушила высшая номенклатура, пожелавшая разделить между собой стратегические запасы и сырье доставшейся ей страны. («Пастернакам» при развале СССР досталось не так уж много – перепродажа, мелочная торговля, посреднические услуги и т. д.)

Если смотреть на русско-еврейскую народность в исторической перспективе, то возможно, что она и рассеется по миру, а возможно, и начнет вести самостоятельное существование на своей территории, как не похожий ни на кого в мире народ. Их слишком много, чтобы они исчезли бесследно. Вопрос ведь идет о судьбах миллионов людей, многие из которых стали хранителями погибших русских духовных ценностей. Судьба потомства палачей и жертв всегда трагична. В России все палачи и жертвы одновременно. Палач – это желание человека выжить и идти на компромисс, а жертва – это сопротивляющаяся насилию личность. В России все люди, всех уровней, сословий и классов, прекрасно помнят, когда они пошли служить неправедному тоталитарному государству, сломав себя. Не так бы сложилась судьба шагаловских и кустодиевских мещан с их кошками, петухами и фикусами, если бы не появился звериный оскал ленинско-нечаевской ордынской рожи, гнавшей Евразию в пропасть. Хотелось бы, конечно, чтобы из русской мышеловки вышел целым и малый русский народ, и несколько очеловечился большой советский народ, и обрела бы самостоятельность русско-еврейская народность.

Москва, 1999 г.

Заветы Даниила Андреева

Средний поэт, эпигон эпигонов символизма Даниил Андреев по-прежнему интересен и хорошо читается в современной постсоветской России. И его “евангелие”, лирическое завещание “Роза мира” тоже хорошо расходится и достаточно популярно. Если оценить успех у читателей Даниила Андреева, открывших его после девяносто первого, то он беспрецедентен. Вышло многотомное собрание его сочинений, его мысли постоянно упоминают и цитируют, на книжных развалах его “Роза мира” не залеживается. Даниил Андреев стал обязателен и каждодневен. Так обязателен и вездесущ был когда-то его отец Леонид Андреев, успеху которого завидовал его друг-враг Максим Горький и на которого за его ужасти и пугалки шипел, как тарантул, из Ясной Поляны престарелый Лев Толстой. Пожалуй, только Михаил Булгаков, а ранее Иван Бунин имели такую же советскую и послесоветскую популярность, как узник Владимирского централа, всю жизнь не имевший ни копейки и обедавший по расписанию у своих друзей, где он обязательно после десерта читал свои стихи. Зная, что придет Данечка, как его когда-то все звали, жены его приятелей клали в кастрюли несколько побольше кусков. Худой, высокий, согбенный смолоду, весь прокуренный беломором, с желтыми пергаментными пальцами, Андреев вносил в квартиры и коммуналки сталинской Москвы тишину, уют, доброту, и все его радостно ждали, как ждут прихода доброго священника, который никого не осудит и всех обласкает. В старой, дореволюционной России были такие добрые пастыри вроде отца и сына Мечевых из храма на Маросейке, куда нередко в ранние годы заходил еще отроком и сам Даня и где он даже дважды причащался у отца Алексея, наследника оптинских старцев и всемосковского прозорливца. С отцом Алексеем, вдовым священником, когда-то советовалась вся университетская и профессорская Москва. Сейчас храм восстановлен и туда перенесены мощи отца Алексея, и я, проходя мимо, всегда захожу и целую стекло его раки, вспоминая всю свою родню, бывавшую у него, и Даниила Андреева, которого отец Алексей передал своему сыну отцу Сергию, сгинувшему в тридцать девятом в сталинских лагерях. Письма отца Сергия из лагеря когда-то читала вся православная Москва, и я доподлинно знаю, что их печатал и размножал Андреев.

Попы из Московской патриархии распространяют теперь слухи, что Андреев почти что сатанист, но это грубая, наглая ложь. Андреев был смиреннейшим христианином Мечевской общины. Как-то его вдова дурно завыла, когда я, выступая в Институте мировой литературы имени Максима Горького с воспоминаниями об Андрееве, упоминал о катакомбных друзьях ее мужа, которого она хорошо знала во плоти, но не в закоулках его души: “Они все тихоновцы и тихоновки, а Даня ходил только в храмы Патриархии”. Даниил Леонидович действительно заходил во все храмы всех конфессий, включая синагогу и мечеть, но он посещал и тайные катакомбные моленные, где были друзья его молодости, в число которых Алла Александровна не входила и которых в глубине души ненавидела за их духовную чистоту и цельность.

Так получилось, что на территории СССР больше не осталось, кроме меня, людей, лично знавших и слушавших Андреева. Я был тогда молодым еще человеком и хорошо его помню и на нашей даче, где он жил после отсидки, и в его квартире на улице Обуха; помню я и его читки при свечах на нашей старой квартире на Никольской (улице Двадцать пятого октября), еще до его ареста. Я всегда слушал его с почтением, не задавая ему вопросов, так как видел, что этот человек общается только с собою и его не интересует ни мнение, ни вопросы слушателей. Ему нужна была только доброжелательная к нему аудитория. Все его беседы, монологи и читки стихов были священнодействием. Из православных храмов ныне веет не теплотой, а могильным, склепным холодом, и от Андреева после тюрьмы тоже отдавало могилой. Он явно не мог долго прожить, и единственной целью его существования было запечатлеть на бумаге те видения, которые посещали его в камере. Я смутно помню его, восторженного, еще дотюремного, и очень четко – с налетом серой пепельности исчезновения в его последнее посещение нашей дачи, где он когда-то подолгу проживал во флигеле еще до моего рождения в молодые годы моих родителей и их компании, разделенной войной и Лубянкой. Но он всегда относился ко мне хорошо и часто трогал и гладил меня своими узкими сухими горячими руками с пожелтевшими кончиками пальцев.

Широкая посмертная слава Андреева была для меня неожиданностью и, как я понимаю, была умело организована его вдовой Аллой Александровной, такой же образцово-показательной вдовой, как и булгаковская Елена Сергеевна. Елена Сергеевна была подозрительно дружна с Ахматовой и целой сворой ее подруг-лесбиянок и заодно привела в осиротелую булгаковскую квартирку с тоненькими стенками кремлевского мерина и фюрера от литературы Фадеева и его супругу, парторга советского МХАТа Степанову, бывшую музу Николая Эрдмана. Степанова изрядно ревновала и злилась по этому поводу. Про Аллу Александровну старые друзья говорили, что Андреев был ей после тюрьмы и инфаркта более удобен мертвым, чем живым. А сидевшие с ней называли ее “лагерной подстилкой”, намекая на ее многочисленные связи с тюремщиками. Возможно, что все это и так, но у поэтов и мистиков обычно бывают сверхчувственные подруги, заменяющие им бордели, где они могли бы предаваться самым черным мессам своей сверхчувствительности. Тот же Блок откупал на островах недорогие бордели, огуливая всех без исключения обитательниц этих заведений. Это все одна из загадок человеческой физиологии и психики. Творческая личность, поселяющаяся в человеческое тело, обычно его уничтожает, а заодно обжигает всех, кто находится рядом. К поэтам, писателям и художникам обыкновенные люди должны подходить, как к ядовитым змеям, с большой осторожностью. Я знал, правда, и исключения – несколько моих друзей-писателей и художников женились на женщинах-садистках, избивавших и грызших их до крови, после чего они, размазывая сукровицу, с яростью предавались любовным утехам. Отчасти таким же был второй брак Андреева, и поэтому эта пара внушала некоторое опасение его традиционным и сильно православным друзьям. Первый раз Андреев был женат на очень красивой и милой еврейке, но быстро с ней развелся. А Алла Александровна совмещала в себе прибалтийскую, цыганскую и еврейскую кровь плюс еще дворянские гены. Она была довольно долго женой дворянина Ивашова, потомка декабриста, популярного до войны художника-романтика, выставлявшегося под фамилией Мусатов. Как говорили тогда, Ивашов-Мусатов спокойно, без драм, отдал ее Андрееву, якобы сказав: “Если она тебе нужна, то забери ее себе”. Наверное, она уже довольно надоела Мусатову, мешая ему спокойно предаваться живописи, тоже сексуальному занятию. Я часто видел в электричках старика Мусатова, доживавшего свой век в Абрамцеве, но не подходил к нему, зная его восторженность, которая мне, как человеку желчному и высокомерному, крайне неприятна. Мусатов в старости был похож на композитора Вагнера. Вдова Андреева часто выступала по радио и телевидению, рассказывая о муже, и даже одно время издавала астрологический журнал “Урания”. Последнее время ее как-то не очень слышно, и возможно, она уже умерла или вконец ослепла, так как говорили, что в старости она стала слаба глазами. Я ее всегда избегал, хотя она меня к себе и заманивала как единственного живого свидетеля чтений ее мужа, но я объяснил, что моя нелюдимость обусловлена наследственной долматовской мизантропией и я предпочитаю не узнавать на улице старых знакомых, объясняя им, что настоящий Алексей Смирнов уже давно, спившись, умер, а я банный инженер, на него похожий. Теперь я отпустил длинную бороду, стал вообще неузнаваем и мне больше не надо дурковать.

Если сравнивать славу Даниила Андреева со славой Бунина и Булгакова, то надо учитывать некоторые моменты, объединяющие и разъединяющие этих трех литераторов: во-первых, все эти три автора были по отношению к большевикам достаточно независимыми (более всех был независим Бунин), потом идет Даниил Андреев, а потом уже Булгаков, как драматург, зависящий от цензуры; во-вторых, все они по происхождению славяне; в-третьих, и это самое главное, двое из них как авторы взросли здесь, в советской России, и поднялись, как шампиньоны после дождя, на красном навозе и на жирном перегное расстрелянных поколений русских людей. Как евреи пережили свой Холокост, так и русские пережили свой геноцид, в котором сгорела цивилизованная и культурная Россия, оставив после себя толпы одичалых лапотников и гегемонов, ходивших по улицам с воплями: “Убей! Распни! Требуем расстрела!” и т. д. Плох ли, хорош ли Булгаков, но он местного извода и производства. То же самое можно сказать и об Андрееве. Мне как литератору оба этих деятеля достаточно чужды и далеки. Хотя отец Даниила Андреева, Леонид Андреев, со своей мнимой простотой мне достаточно близок и дорог по сей день и входит в мое годовое постоянное чтение. Продолжателями коварной толстовской прозы были не Бунин с Зайцевым, а Андреев с Куприным, тоже писавшие свои вещи широким мазком позднего Репина и Цорна. И Леонид Андреев, и Куприн сочувствовали маленьким, раздавленным обществом и государством людям. Даниил Андреев парил, как осенний журавль, высоко в небе и не подлетал к подслеповатым окошечкам бедных людей, чтобы заглянуть в их убогое житье-бытье. Абсолютно всю жизнь принципиально нищий, Даниил Андреев всегда и во всех обстоятельствах вел себя, как независимый аристократ. В частной гимназии, потом преобразованной в советскую школу, где учился Андреев, педагоги и ученики называли его индийским принцем. Так же гордо пытался себя вести в эмиграции и его, очень на него похожий, старший брат Вадим, но его быстро укоротили на американских кинофабриках, где он занимался ради хлеба насущного монтажом. Вообще в Европе исконно русский человек всегда чувствовал себя человеческим объектом второго сорта, так как когда-то Россия была, как и Австрия, независимой имперской страной с элитарной кастовой культурой, которую никогда на Западе не признавали и не могли признать, отмахиваясь, как от надоедливой мухи, от идеи о двухполярной Европе – на Западе и на Востоке. Даниил же Андреев был пророком именно двухполярной Европы, и в этом своем качестве он, несомненно, выдающийся славянский и православный политический писатель, предтеча будущих мощных духовных и национальных движений. Вот только посткоммунистическая номенклатура с ее по-большевистски убогими идеологами не может приспособить Андреева к своим попыткам снова взять власть на евразийских просторах. Воспитанный в прокадетской семье доктора Доброва, Андреев всегда был глубоко стихийно демократичен и не склонен к воспеванию любой диктатуры любого окраса. Совершенно не занимал Андреева и еврейский вопрос, он его вообще не замечал, хотя иногда, смеясь, и вспоминал высказывание своего отца о том, что он вынужден быть с евреями более вежлив, чем с другими, и только поэтому их не любит. Как только где-либо возникает еврейский, русский или цыганский вопрос, значит, в данной стране и обществе властью нарушены имущественные отношения между сословиями и классами. Андреева нельзя никаким способом пристегнуть ни к социализму, ни к капитализму, ни к фашизму, ни к любому национализму, и даже больше того, Андреев, при всей его мистичности и вере в Бога, не принадлежит ни к одной религии, хотя его и когда-то крестили, и отпели, предварительно исповедовав и причастив. И Булгаков, и Андреев жили в одни годы в советской Москве и писали именно здесь, а не в Париже или в Праге. Но Булгаков, в отличие от Андреева, входил в число писателей, которым Сталин разрешил жить, но приказал пожизненно держать их в дерьме, как Зощенко, Ахматову, Пастернака. Сталина, как профессионального цензора и режиссера созданной им лакейской подлой литературы, развлекало, что несколько буржуазных интеллигентов уцелело и он имеет возможность постоянно над ними издеваться и держать их на коротком поводке с жестким чекистским ошейником. Об Андрееве Сталин не знал, так как он не печатался и не лез в советскую подневольную литературу. Он никогда не предлагал своих услуг сатанинскому режиму. Его отец бежал от красных в Финляндию и там, вплоть до скоропостижной смерти, печатался в белых газетах; старший брат Даниила Вадим сам почти мальчиком воевал у белых. Достойным членом этой семьи был и младший Андреев, напрочь отвергавший советский режим и сам ставший воплощением и символом внутренней эмиграции. Поэтому сравнивать Андреева с другими оппозиционными режиму русскими писателями трудно. Прижизненная и посмертная слава и Мандельштама, и Пастернака, и Цветаевой, и Ахматовой всегда была достаточно элитарна. Революцию они встретили зрелыми людьми, а Даниил Андреев был совсем молодым человеком, еще гимназистом, и он как личность созрел в условиях совдепии.

Ахматова по возрасту могла бы быть приемной матерью Андреева, но у нее были совсем другие пристрастия и совсем другие внучата. Между детьми лейтенанта Шмидта и внучатами Анны Ахматовой не особенно велика разница. Андреев как поэт и прозаик достаточно прост и понятен, и его читатель – средний обычный человек. Если не считать некоторой зауми его терминов и имен, то Андреев общедоступен и даже простоват, и главное – вопиюще наивен. Наивен он потому, что глубоко верил в свою особую миссию на Земле и был внеконфессионально глубоко верующим человеком, не разъеденным иронией и скепсисом. Верующий человек всегда немного наивен – без этой наивности адептов всякая религия мертва. Откровение Божие не проникает в умные гордые сердца, его сосуд – однокие, чистые и наивные люди, почти что юродивые. Одинокое, несчастное сиротское детство, внутренняя заброшенность и обида на судьбу обычно лелеют и пестуют такие души, где вырастают странные, несколько искривленные цветы, к которым опасно прикасаться. К творчеству Даниила Андреева, при всем его эпигонстве и вторичности, тоже опасно так запросто прикасаться – это продукт не художественного творчества, а веры, причем не старой, а какой-то новой, еще не определившейся или давно забытой веры. Критики и исследователи все это как-то чувствуют и обходят Андреева стороной, как зачумленное, чем-то опасное место, где можно поскользнуться и разбить лоб. В общем-то, конечно, Даниил Андреев по большому счету сплошной наив-кюнст и отчасти мистический кич, но все, что он делал, обладает гипнотической силой и воздействует, и очень хорошо воздействует на среднего человека, задавленного комплексами цивилизации. В этом качестве Андреев – эффективное средство освобождения от духовного рабства тоталитарных режимов двадцатого века, но, к сожалению, он актуален и в двадцать первом веке.

Читая Андреева, надо понять, что здесь несколько иные критерии и мерки, чем в “нормальной” серьезной литературе. Внешне все это похоже на творчество обычного писателя, но по сути совсем иное, как картины таможенника Руссо, как живопись на черных клеенках Пиросмани и полотна сотен других наивных художников. Все эти творцы по-другому рисовать не умели, но обладали завидной целостностью мировоззрения, давно утраченной профессиональными мастерами. Искусство – это создание иного мира, а не эпигонство уже сказанного и сделанного. Создал свой иной мир Даниил Андреев? Да, создал. Он брал, не задумываясь, чужие кирпичики чужих стилей, строя свой храм-замок. Так творил и Людвиг Баварский, и испанский архитектор Гауди. Зрелый, пьяный и развратный Блок тоже создал свой душный, как будуар дорогой кокотки, мирок из чужих стилей и приемов, и все, кто его любил и шел за ним в кабаки и в революцию, куда забрел и там издох от тоски и сам кудрявый монстр со взглядом умирающего удава. Андреев, конечно, преклонялся перед Блоком, его наставником в блуждании по мистическим болотам теософии и розенкрейцерства был троюродный брат Блока Александр Викторович Коваленский, которого я тоже знал. Коваленский, мистик, поэт и переводчик, жил в том же добровском особняке, будучи женат на дочери приемного отца Андреева доктора Доброва. Коваленский и его жена были, конечно, арестованы по делу Андреева и оба погибли, не вынеся удара. Жена Коваленского умерла в лагерях, а у Коваленского сожгли все его рукописи и конфисковали библиотеку, и он, перенеся в лагере инфаркт, прожил еще несколько лет, тяжело дыша и постоянно задыхаясь. Символисты, друзья его отца, были средой обитания Андреева и его духовными учителями. Он заемно использовал их стилистику и лексику в совсем других целях. Устремления Андреева были в русле создания общеарийского мифа на славянской почве. Само слово “арийство”, “арийская цивилизация”, “арийский дух” глубоко и надолго скомпрометированы группой ограниченных и злобных немецких мещан, взявшихся лоббировать интересы немецких концернов и их хозяев в Европе и потерпевших чудовищный крах. Сейчас воинственный мусульманский фундаментализм напрочь подрывает и компрометирует мусульманскую цивилизацию и традиционную жизнь Востока. Не будь немецкого национал-социализма, детей не пугали бы свастикой и слова “арии” и “арийство” не приобрели бы зловещего смысла и от них не воняло бы крематориями и трупами. Те же большевики надолго скомпрометировали понятие социализма, о котором когда-то сочувственно писали Оскар Уайльд и молодой Шоу. Идиоты и тупицы могут изгадить абсолютно все, за что возьмутся. Сейчас в России и в Северной Европе носится идея воссоздания древнеарийской религии, и в свете этих поисков творчество Андреева не совсем чужое для людей, думающих на эту тему. Как пример я приведу следующий смешной случай – в позорной газете бывших чекистов и советских заштатных писак Александр Проханов затеял дискуссию о будущем России, озаглавив ее так: “Соединенные штаты славян или Третий Рим?” Двое знакомых журналистов попросили меня написать альтернативу этому одиозному вопросу, заручившись предварительным согласием Проханова меня напечатать. Я с большой неохотой откликнулся на это предложение и написал большую статью, назвав ее “Священная арийская империя”, где рассматривал вопрос о едином государстве от Рейна до Амура. Проханов, как мне говорили, похвалил мою статью за живость языка, но совершенно серьезно сказал журналистам: “Если я напечатаю статью Смирнова, мне больше не дадут денег на издание” – и попросил передать мне, что он очень сожалеет, так как моя статья и идея ему очень понравилась.

О Данииле Андрееве в этой газете тоже молчат, хотя туда волокут с литературных кладбищ любую провонявшую ветошь. Я отношусь и к себе самому, и ко многому происходящему с иронией и недоверием и всегда где-то сбоку своего текста пакостно ухмыляюсь: что эта сволочь Смирнов еще написала? Но на фоне чудовищных процессов, происходящих сейчас на территориях бывшей России, и отсутствия государственно-конструктивных сил вижу, как лихо и планомерно Россию колонизируют мусульмане и азиаты.

Д. Андреев не имел взглядов на будущее России в ближайшее время; когда в начале войны мой отец, как внук царского генерала, и моя мать, как дочь атамана и генерала, с тревогой говорили о германской угрозе, то Андреев их “успокоил”: “Глеб, не расстраивайся, если придут в Москву немцы, то это не так уж и важно. Приходили они в революцию в Киев – ну и что? Россия все равно останется”. Он, как и многие тогда, не понимал разницы между кайзеровским рейхсвером и гитлеровским вермахтом. То же самое происходило в конце войны в Югославии, когда сербы, ожидая советскую армию, радовались, что снова идут “русские братушки”. Потом они, познакомившись со СМЕРШем и НКВД, очень хорошо поняли разницу между царской армией с ее кодексом офицерской чести и красными бандформированиями с садистами-комиссарами и пулеметами в тылу своих же войск. Разницу между традиционно русскими и вновь возникшей советской человеческой сущностью по сей день мало кто понимает – ведь и те, и другие говорят на одном языке и внешне похожи. Разница между этими двумя периодами в том, что и отрекавшиеся от себя православные русские люди, чьи отцы и деды не состояли ни в ВКП(б), ни в КПСС, не делают того, что позволяют себе делать так называемые советские люди, с точки зрения “старых” русских – русскоязычная нелюдь. И в будущем Российскую Федерацию неминуемо расколет, как когда-то при патриархе Никоне, именно эта моральная разница двух народов в одном.