Текст книги "Липкие сны"

Автор книги: Алексей Подлинных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Предисловие. Первый сон.

Началось всё, когда я бросил курить, а закончилось во время путешествия в наркологический диспансер.

Наверное, многие из тех, кто освободился от «маленького никотинового монстра» подтвердят: когда бросаешь, начинаешь видеть особенно яркие, живые сны. Так у меня и случилось, только с одной поправкой – снов до этого я не видел два года вовсе, и потому первый запал в душу намертво.

Но было в нём и ещё кое-что памятное – это сновидение здорово напугало. Хоть я и не убегал от монстра, меня не пытались сожрать или расчленить, после пробуждения осталось очень едкое неприятное чувство.

Бывают такие сны, они кажутся чем-то важным, знаковым и как будто налипают на тебя, оставляют что-то даже после пробуждения. Может, их и называют вещими.

В то время я работал киномехаником, и всё случилось в аппаратной – маленьком мирке, куда нет хода посторонним, а ты – король королём. Я запустил сеанс и услышал, как распахнулась дверь в конце длинного и узкого, словно кишка, коридора. Кто-то, торопливо чеканя шаги, миновал его, и передо мной появился человек без лица.

Он был хорошо сложен и хорошо одет, приятно пах, а ощущать и помнить запахи из снов, говорят, редкость. Но вот лица у гостя не оказалось. Не то, чтобы там зияла дыра или блестел голый череп, там ничего не было, словно слепое пятно. Я отчётливо понимал, что передо мной человек, у которого просто отсутствует лицо.

Знал я также, что это – приятель или друг, и ещё он очень торопился, будто ждало какое-то срочное и очень важное дело.

– Дай своё лицо, а? – сказал человек.

Я замешкал. Всё-таки, не каждый день от тебя просят такое.

– Ну чё ты? Не трудно же, дай лицо, мне нужно, а тебе – ерунда.

– Так-то да…

Во сне я знал, что для меня это действительно пустяковое дело, а вот для него – исключительно важное, и никто больше не выручит.

– А как?

– Да ну просто снимаешь, как маску, а я надеваю. Всё.

И действительно, звучало проще некуда, раз-два, можно сказать. Но я мешкался, сама мысль дать своё лицо кому-то, пусть даже не чужому человеку, и остаться без лица, была для меня неприятной и пугающей.

Но друг очень спешил, едва ли не тараторил:

– Да ладно тебе. Ну? Давай-давай, – повторял человек то ласковым, то нетерпеливым тоном.

И я согласился. Снял своё лицо – это оказалось совсем не больно, только стало очень холодно сразу всему телу, и отдал ему. Человек надел мою кожу, спросил, нет ли зеркала, и, не торопясь, спокойно принялся расправлять её пальцами и прилаживать к себе, будто срочные дела теперь стали не такими уж срочными.

А я стоял на том же месте, тело трясло от холода и паники, которая выползала из глубины души, цеплялась слизкими осьминожьими щупальцами и, казалось, вот-вот затянет во мрак. Незнакомец всё красовался перед зеркалом, а я уставился в пол, как нашкодивший школьник, на маленькие шероховатые плитки кафеля, дрожал и думал, что вот-вот на грязную коричневую поверхность начнут падать капли крови и будут блестеть пятнами размером с рубашечную пуговицу.

Человек вернулся ко мне, и я увидел, что смотрю на самого себя, только куда стройнее и важнее на вид.

– Ну всё, спасибо. Покашеньки, – сказал он таким тоном, что будь это словно написано сообщением в соцсетях, в конце стоял бы мерзкий смайлик.

– А когда вернёшь?

– Верну? – Он уже шёл по коридору. Замер ненадолго, стоя спиной ко мне, и бросил через плечо, словно плюнул: – Да никогда.

И ушёл.

Я будто прирос к месту. Не побежал отнимать своё лицо, не пустился в погоню, а так и стоял, глядя в кишку тусклого коридора с коричневыми кафельными плитками советских времён и крашенными до подбородка стенами. И понимал, что лицо своё больше никогда не верну обратно – для этого теперь просто нет никакой возможности.

Потом, уже проснувшись, я вспомнил, как в детстве точно так же стоял и смотрел вслед, но не лицу, а кассетному плееру, который школьный хулиган «взял погонять». Едва получив мою вещь в руки, он сказал негромко, но твёрдо, констатировал факт:

– Побрился ты своим плеером.

И я точно так же, как во сне спустя много лет, знал, что это правда, и я ничего не смогу сделать.

Таким стал первый сон. Но кроме неприятного осадка и ещё более неприятных воспоминаний из детства, которые не выплывали наружу с тех старательно забытых времён, сновидение оставило ещё и привкус едва ли не мистической жути. Ещё долго после пробуждения не мог отбросить чувство, будто сон этот – важный, серьёзный и как будто говорящий.

Но в то время я в подобные вещи не верил и, конечно, не допускал ничего такого. И закопал сон поглубже в душу, туда же, куда снова запихал воспоминания о том, как «побрился плеером».

Так и началась эта история, если нужно отыскать какой-то очерченный старт. Но на самом деле, раз уж на то пошло, у этой истории нет точного начала – она просто случалась понемногу на протяжении долгих лет.

А окончилась, если это действительно окончание, в одну из ночей у окна курилки, которая была и туалетом, и душевой наркологического диспансера.

Я перекатывал в ладони четыре сигареты, стараясь делать это как можно бережнее, чтобы не помять их, будто держал в руке нечто чертовски ценное. Вещь сакрального значения.

Хотя, такими сигареты мне и казались, и я не мог решить, как поступить теперь – выкурить все четыре одну за другой, надеясь, что так закрою свой личный ящик Пандоры, и сны опять пропадут. Или всё же набраться храбрости (только где её взять) и вернуться в свою палату, а потом – и в мир снов. И, может быть, всё-таки суметь вернуть лицо. Сделать то, на что не решился в истории с плеером.

Наверное, каждому человеку, с кем случилась беда, хочется понять, почему так произошло, отыскать хоть какой-то смысл. Зачем всё сложилось так, и почему именно с ним. Вот и я, решаясь, а вернее – ещё не решаясь вернуться в палату, силился понять, почему же всё это происходит. И, конечно, почему не с кем-то другим, а со мной.

Как сигареты в ладони, я мысленно перекатывал все сны, что увидел после первого, и все события этой истории. Но никак не мог отыскать хоть какой-то смысл, хоть что-то, что позволило бы мне успокоиться и признать: да, это случилось не зря, потому что…

А вот что добавить после «потому что»? Я не знал.

Но чем старательнее вспоминал всё по порядку, оттягивая время сна, тем яснее понимал кое-что другое. Всё, что со мной случилось, не могло случиться ни с кем другим – как будто вся моя жизнь тогда и даже раньше складывалась так, чтобы создать идеальные условия именно для этих событий.

Взять хоть работу киномехаником, во время которой я пересмотрел львиную долю этих липких снов – кто ещё похвастает профессией, при которой запросто можно спать почти сколько влезет и безо всякого ущерба?

Или моя прежняя успешная жизнь, которая оказалась столь привлекательной для Доста? Был бы я дворником, вряд ли всё сложилось, как сложилось.

Конечно, это может показаться притянутыми за уши случайностями, но я вдруг понял тогда, в курилке, стоя у окна, что всё вышло так, как и должно было. Уж не знаю пока, зачем именно, но точно не случайно, и неспроста именно со мной.

Эта мысль и помогла разломать и перетереть пальцами четыре сигареты, которые я так бережливо перекатывал. Выбросить их и решиться, наконец, довести дело до конца. Я подумал, что раз всё случилось именно так, именно со мной, то и заканчивать тоже мне. И конец этот станет ровно таким, каким и был запланирован где-то наверху.

Не знаю, многим ли фатализм и решение переложить всё на плечи судьбы помогли справиться со страхами. Но мне в тот вечер помогли.

Часть 1. Две Линейки.

Динозавр

После пробуждения Андрей сидел, почти не двигаясь, на стуле между двумя кинопроекторами. Он смотрел на маленькие квадраты кафельной плитки, точно такой же, как на полу в туалете квартиры, где прошло детство. Хотя об этом Андрей не думал.

О сновидении мыслей тоже не было – по крайней мере, ясных и оформленных, как и о чём-либо ещё. Со стороны киномеханик, сидящий на шатком деревянном стуле, смотрящий в одну точку на полу, выглядел, словно аутист, чьё сознание улетело в другие, далёкие от этого, миры.

В колонках аппаратной раздался вскрик героя фильма и будто разбудил Андрея – он дёрнулся, огляделся. Чуть наклонился, чтобы заглянуть в окошко, за которым мелькали картинки кино, но тут же отпрянул, словно обожженный.

Хоть это и не было так, но киномеханик почти почувствовал острую резкую боль всей поверхностью лица, будто оно действительно было без кожи. Из зрительного зала, через бесстекольное окно тянуло тёплым воздухом, что приносил уютный запах праздника – запах свежего карамельного поп-корна. Но, не смотря на то, что Андрею всегда нравилось это чувство – когда подставляешь лицо ласковому потоку воздуха из зала, – в этот раз он испугался. На секунду показалось, что вот-вот почувствует резкую боль, какая могла бы случиться, лизни кошка шершавым языком свежую рану.

Андрей поднялся, словно старик, и сделал шаг к старому запыленному кинопроектору, открыл боковую стенку и нащупал лекарство – бутылочку крепкой горькой настойки 0,25 л. Сделал большой глоток с горла, ухнул и вернулся на стул.

Теперь он зацепился взглядом за сам аппарат – динозавра, чей скелет только отдалённо говорил о былом величии давно ушедших времён.

Проектор понравился Андрею с первого взгляда, лет пять или семь назад, когда друг, заместитель директора кинотеатра, привёл нового знакомого в аппаратную, чтобы показать «сердце кинотеатра».

Андрея и тогда привлекали старые вещи, а теперь, в последние годы, отзывались в душе с особенным теплом, вниманием.

И часто – с грустью.

Ему было до чёртиков жалко старый кинопроектор. Когда-то аппарат дарил людям праздник, волшебство, но в один момент оказался не у дел. А вернее – у стены и закрытой заслонки в кинозал – смотреть единственным слепнущим глазом в железную перегородку. Словно поставили в угол, наказали только за то, что больше не нужен, ведь кино больше не показывают с плёнки.

И теперь его место занимал новенький электронный проектор, похожий на какой-то гудящий звездолёт.

Старый пылился, на его поверхности, даже боках, уже давным-давно можно рисовать пальцем, а новому регулярно проводили ТО. Делали… техническое обслуживание.

Андрей покривился – эта формулировка в его воображении прозвучала примерно так же, как «регулярно делали минет».

Он выпил ещё.

Ага, регулярно делали минет – новому проектору в то время, когда старый пылился. Вдруг киномеханик почувствовал такой силы злобу, что на секунду представил, как разносит к чёртовой матери этот новенький аппарат, сминает, корёжит огнетушителем корпус, внутри взрывается лампа, а потом вырывает его нахер с корнями-шурупами из пола. И тогда ставит на место старый кинопроектор. На его заслуженное, заработанное годами и трудом место.

И это было бы очень даже справедливо. Расхерачить и вышвырнуть новый проектор, тупой и бездушный, и вернуть на прежнее место старый. Справедливо, потому что новый – без права забрал место.

Забрал… лицо.

Андрей тряхнул головой, будто встряска помогает выбросить прочь нежеланные мысли, но толку не было. Голова даже как будто начала работать яснее и быстрее. Мысли стали проноситься слишком скоро, чтобы Андрей мог ухватить их и разобрать, даже пожелай бы. Но, хоть он и не желал, кое-какие всё-таки опадали осадком, словно хвосты улетевшего вдаль серпантина.

Старый убрали.

Слепнущим глазом к заслонке.

Забрал лицо.

Поставили на его место новый.

«Побрился» ты своим плеером.

В этот раз Андрей не стал встряхивать головой – он выбрал кое-что получше. Отвинтил крышку бутылки и сделал сразу несколько больших глотков. Ещё через секунду ушёл в другую комнатушку, включил телевизор и выпил снова.

Уж больно неприятными были мысли, даже косвенные, о сне. И слишком напоминал вид старого проектора что-то болезненно знакомое. Что-то, до неприятного близкое ему самому.

Для друга, Роберта, аппаратная была конурой и, если приходилось подменять киномеханика, он появлялся только для того, чтобы включить или выключить фильм. Для Андрея потаённая комнатушка на задворках кинотеатра стала тихим мирком, где никто не беспокоит.

Но теперь киномеханик почувствовал, что и этого убежища он лишился. Он даже знал, хоть и не смог бы объяснить внятно, откуда и почему. Но знал наверняка.

История успеха

Они познакомились лет на пять раньше. Роберт, тогда ещё без семьи, энергичный молодой замдиректора, решил устроить Ночь кино – с конкурсами, призами от партнёров и, конечно, ночными показами нескольких фильмов подряд. Для этого ему нужен был ведущий мероприятия, и общие знакомые посоветовали одного «ди-джея с радио».

Андрей согласился сразу, хоть и не знал точно, почему и что именно хотел получить от этого опыта. Но работа на радио ему нравилась, как и популярность, которая понемногу росла. Может, потому он и решился – стало интересно, каково это, «раскачать» целый зал живых людей, настоящих, а не эфемерных радиослушателей.

Народу в первый раз было немного, но страшно, и от волнения Андрей совершенно не мог управлять своим голосом – то срывался на девчачий визг, когда выкрикивал в микрофон что-нибудь ободряющее, то тараторил так, что из зала было не разобрать слова. Но зрителям мероприятие понравилось, и Андрею тоже.

Больше всего ведущего впечатлила сила энергии, которую передавал зал, выплёскивал на сцену, и которая словно электризовала тело, не говоря уже о душе. Люди кричали и ликовали, когда он этого желал, аплодировали, делали, то, что он хотел во время конкурсов, и эта волна поднимала выше всякого пьедестала.

Андрею хотелось кричать в микрофон ещё громче, скакать по сцене, крутиться волчком, накручивать и накручивать, и узнать, насколько сильным может быть апогей этой мощи. Он чувствовал себя рок-звездой из восьмидесятых, Акселем Роузом, если принять во внимание срывающийся голос, но, чёрт возьми, самой настоящей рок-звездой.

Потому-то вторую Ночь кино и все последующие он продумывал серьёзнее, щепетильно корпел над сценарием, филигранно подбирал, выверял и обрезал музыку, выдумывал такие конкурсы, которые разжигали зал ещё сильнее. И каждая Ночь кино проходила с битком заполненным залом. Андрею не раз доводилось слышать вскользь, как кто-то, кому не удалось купить билет, просил Роберта за плату мимо кассы пропустить ещё одного зрителя на шоу, хоть даже табуретку в проходе поставить. И всем было ясно, что приходят люди не на фильмы. По крайней мере, на кино не в первую очередь.

Это было золотое время, и ведущий чувствовал себя настоящей звездой. Таким он и был.

Предложи Роберт начать работать киномехаником тогда, Андрей едва ли согласился бы запирать себя в маленьком мирке, когда перед ним открылся мир зрительного зала и ещё большей популярности.

Как-то раз Андрей увидел на странице в ВК одного приятеля пост, в котором тот рассказывал свою историю успеха. Она, как перекачанная шина, трещала по швам, но не от воздуха, а самолюбования и пафоса. Читая этот текст, где знакомый рассказывал о себе от третьего лица и обязательно в настоящем времени, Андрей не мог не представлять, как на фоне повествования звучит музыка из новостей, трубящая о великих свершениях.

В таком-то году он заканчивает такой-то университет и начинает работать MC и Djеем в таком-то (наверное, именитом) ночном клубе… Уже через три месяца он с партнёрами открывает собственный коктейль-бар, и тот сразу становится одним из самых популярных заведений Оренбурга…

Дочитывать пост Андрей не стал – побоялся, что ещё немного и его вырвет аплодисментами и пронесёт восторгом. Но хоть себе он в этом ни за что бы не признался, в глубине души знал, что тоже может кое-о-чем порассказать в таком же духе.

Например, как вскоре после дембеля он устроился (устраивается) работать в крупный медиахолдинг радиоведущим, и уже через три месяца ему доверили (доверяют) проводить самые ответственные утренние эфиры.

Вскоре после этого он запускает собственное шоу, а затем ещё одно – на местном телевидении. В это же время начинает проводить ночные мероприятия в городском кинотеатре, которые уже после первого раза неизменно собирают полные залы. И это только начало, а что будет потом… О, с таким запалом только вперед и дальше вверх, не иначе…

Но то было много лет назад, а последние два года такие мероприятия уже не случались и вовсе.

За два года может всякое измениться. У Роберта появилась семья с маленьким ребёнком и пропала энергия на что-либо, кроме прямых рабочих обязанностей. А Андрей перестал работать на радио и долго не работал вообще, пока не стал маленьким повелителем аппаратной киномеханика.

Второй сон

Там же он увидел и второй яркий сон, когда прилёг покимарить во время сеанса.

Андрей стоял в густой тьме, набитой кем-то или чем-то так плотно, что чувствовал, как воздух словно придавливает тонкие волоски на руках. Всё вокруг копошилось и зудело, нетерпение тех, кто наполнял этот мир, слышалось и вибрировало в темноте. Но вдруг далеко впереди вспыхнули разноцветные огни, словно беззвучным взрывом. Затухли, и враз стало тихо.

И мир взорвался снова очередью всполыхов света и барабанным брейком такой громкости и мощи, что на секунду даже напугал Андрея. Но теперь он смог разглядеть далеко впереди и внизу сцену, которая будто дрожала от всплесков света и забористого тяжёлого рока, а затем услышал и визг вокалиста группы. Люди вокруг оживились и тоже стали вопить, приветствуя начало шоу, и Андрей понял, где находится, и что происходит.

Он даже узнал песню – «Bang Your Head» группы Quiet Riot, одна из тех, под которые ведущий любил появляться перед зрителями.

Воздух рвало мощью визжащей гитары и криками толпы, далеко внизу и впереди музыканты так выкладывались, что казалось, ещё немного и повзрываются к чертям от драйва, если не сумеют выплеснуть его сильнее и полнее, и Андрей готов был поспорить, что так оно и случится. Иначе просто не может быть.

Но вместо восторга, как все, он чувствовал, что в нём закипает густая, словно липкая смоль, ярость цвета крови. Он ненавидел этих песняров за то, что они – на сцене перед зрителями. Не Андрей, ведущий, а эти педиковатые попугаи лакомятся драйвом зала, когда всё должно быть с точностью наоборот.

Он переминался с ноги на ногу, сжимая и разжимая кулаки, и сплёвывал слова припева, но не просто так, а с ясным пониманием, чьи именно головы сейчас бы с удовольствием размозжил. Этих клоунов, которые купаются в свете и любви толпы. Может, и делают своё дело тоже, может, и стараются, но какого хера до сих пор на сцене не он, а они? Когда только у него есть право там находиться и получать всё добро сполна. Право на это есть у него одного.

И вдруг мир, словно согласившись с этими мыслями, вспыхнул ещё одним ярким прожектором, только теперь луч света ударил не в сцену, а прыгнул прямо вглубь зала, на него, короля здешних мест. И Андрей понял, что время пришло, и пора взять своё право.

Он вскинул вверх руки, и люди, которые теперь оторвались от сцены, разом повернули головы назад – в проход на самом верху амфитеатра, где в белом пятне света стоял Андрей. Он начал спускаться, время от времени подскакивая и выкидывая руки вперёд, будто наносил удары, и толпе это нравилось. О, да, теперь ведущий чувствовал: все, наконец, поняли, что здесь к чему, и по кому нужно пускать слюни и ссаться от восторга.

Так он и шёл, с оттяжечкой, красуясь в свете прожектора и ликовании толпы. Кто-то на крайних рядах тянул к ведущему раскрытые ладони, и тот давал пять – то небрежно и смазанно, то так хлёстко, что руки горели огнём.

Одна девчонка вскочила на ноги, когда Андрей проходил мимо, и задрала белую футболочку до подбородка, завиляла голой грудью туда-сюда. Её кумир сжал правой рукой сиську и начал мять её, толпа взревела ещё громче и сильнее, и тогда он погрузил девочке в рот большой палец левой руки. Фанатка приняла его с жадностью, встретила горячим и влажным ртом и стала нетерпеливо сосать, двигая головой и лаская язычком.

На секунду ведущий даже задумался, не отложить ли ненадолго выход ради более приятных дел, но тряхнул головой, легонько хлопнул ладошкой по сиське и пошёл дальше. За спиной завозились люди, судя по звуку, затрещала ткань, а девчонка вскрикнула и потом завизжала. Но её быстро заткнули, или просто голосок утонул в рёве толпы.

Когда хозяин поднялся на сцену, то выхватил гитару у одного из попугаев – сорвал её почти что вместе с головой, и швырнул в сторону. Потом подлетел к барабанщику и с такой силой пнул прямо в середину здоровой бочки, что мембрана лопнула.

Но музыка никуда не делась, она продолжала грохотать, даже не запнувшись, и Андрей понял то, что и так было ясно с самого начала – перед ним и в самом деле были бестолковые клоуны, которые и играть-то, может, не умели. Единственный смысл их появления на сцене мог состоять только в том, чтобы согреть местечко для истинного гвоздя – для того, кто это место заслуживает по праву и достоин здесь быть.

Он подскочил к самому краю сцены и начал кричать в микрофон:

– Bang! Your! Head!

– Bang! Your! Head! – скандировала толпа, когда ведущий выставлял микрофон в сторону зала, как пику.

Вся эта живая масса бурлила, словно кипящий суп, ревела от восторга, и Андрей готов был поспорить, что ещё немного, и головы людей начнут лопаться, разлетаясь, как праздничные шарики.

Но стоило ему начать программу, всё изменилось.

Зал сперва затих, а потом начал роптать и бормотать что-то недовольное. Эту резкую перемену настроения ведущий чувствовал, стоя на сцене, так ясно, что и сам как будто начал комкаться, озираться по сторонам, силясь понять, что им не по нраву.

Но на сцене всё было по-прежнему – светили разноцветные огни, он – в центре внимания, и больше никого, кто мог бы испортить праздник. Толпа уже перешла от тихого ропота и недоумения к громкому негодованию, ведущему даже показалось, что кто-то выкрикнул: «Ты – не он!»

А он так и не мог понять, в чём дело, ведь всё было так, как должно быть. Но теперь вместо паники снова почувствовал, что закипает.

Его начали разъярять эти блеяния тупого стада на своего пастуха, и ещё сильнее – то, что он позволил даже себе ненадолго испугаться.

– Ну что ж, детишки, раз не нравится…

– Ты не он!

– Тогда вас нужно переделать.

В его правом кулаке появилась рукоятка – ведущему не было никакой нужды смотреть туда, чтобы увидеть. Это была ручка мясорубки, вроде тех, что прикручивают к столу, старых и тяжёлых, она напоминала колено, каким заводили древние автомобили. И ведущий принялся крутить.

Поначалу дело шло со скрипом – в прямом смысле слова – но, судя по тому, как переменились звуки из зала, оно того стоило. Временами рукоятка стопорилась, и приходилось налегать посильнее, дёргать рывками, словно в мясорубке на ножи попал хрящ. И в такие моменты толпа вскрикивала с удвоенными болью и ужасом.

Смотреть на ряды зрителей ему тоже не было никакой нужды, ведущий знал, что там происходит. Ровно то, что сам пожелал, как это получилось с рукояткой. Но всё же он взглянул краем глаза. Просто, чтобы полюбоваться своей работой.

Рассмотреть, как следует, мешал свет фонарей-экранов, которые змеёй вытянулись вдоль порога сцены, но и того, что он увидел, оказалось достаточно, чтобы гордиться работой. Зрительный зал разрезал длинный проход, что появился в середине и бежал от подножья сцены в самый верх. Он расползался в стороны так, словно эта пустота была плотной и сминала кресла вместе с людьми, трамбовала их, как ковш бульдозера.

В темноте зала за слепящей ширмой экранов нельзя было разобрать всё в деталях, но общая картина впечатляла хозяйским размахом. Проходы ширились, кресла сминались так, что длинные полоски рядов комкались и подбивались в аккуратные плотные ячейки, которые со сцены напоминали плитки шоколада Ritter Sport, высокие и толстые. Между ними на полу белели опрокинутые стаканы, ведёрки, из которых размытыми пятнами расплескался поп-корн. И ещё там были другие пятна – округлые или вытянутые. Они тоже белели. По крайней мере, там, где одежда не покрывала конечности.

Плитки рядов сжимались, подчиняясь движениям ручки ведущего, и когда это происходило, казалось, сами покорёженные кресла вопили и визжали, как животные под ножом. Слышался и лопающий звук, и глухой хруст, и такой, с каким выдираешь ногу из толщи жидкой грязи.

Ведущий был доволен работой и продолжал крутить рукоять.

Теперь хаос зрительного зала, наконец, упорядочился – ничего не бурлило там, внизу. Под сценой всё складывалось в ровные и аккуратные блоки.

Ровно так, как ему этого хотелось.