Текст книги "Юнги с Урала"

Автор книги: Алексей Леонтьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

– Володя, ты? – неожиданно возле самого уха гаркнул стоявший рядом со мной Мерзляков и кинулся к строю.

– Стой! Куда ты? Обожди! Сейчас остановятся! – догадавшись, что Гена увидел своего брата, приехавшего з Школу юнг по его совету, крикнул я ему.

Стоило прозвучать команде «Разойдись!», что тут только началось! Рукопожатия, поцелуи. Стали искать своих земляков. Саша Пошляков отыскал среди прибывших младшего брата Мишу, Володя Моисеенко – своего земляка Толю Гордиенко. Нам с Митькой и Сережкой 2:00 удалось разыскать посланца комсомолии Очера Игоря Бурдина. Володя Лыков, Ваня Семенов, Витя Сакулин, Ваня Неклюдов, Саша Плюснин познакомились с приехавшими из областного центра Володей Трапезниковым, Валерой Аверьяновым, Виталием Дружининым, Володей Колпаковым, Володей Седуновым, Борей Пономаревым, Мишей Колмаковым, Володей Виноходовым и Игорем Еловиковым. Среди прибывших были Толя Казаков из Нытвы, Вася Леонтьев из Березовки, Володя Зуев из Доб-рянки, Владлен Ощепков из Березников, Женя Волков из Елово, Вася Копытов, Толя Гордиенко и многие другие наши земляки. Всех теперь и не припомнить. Ребята рассказывали нам о делах на Урале, о том, как плыли но Белому морю, расспрашивали о службе.

На другой день в клубе был вывешен приказ начальника школы о том, кто на какой флот или флотилию направляется. Слово свое Николай Юрьевич сдержал: отличники учебы получили назначения туда, куда просились. Небольшое недоразумение произошло только с Семеновым. Как окончивший школу на одни пятерки Ваня имел право выбора флота. У паренька была мечта по примеру своего любимого старшины смены Щербакова, пришедшего в Школу юнг с Балтики, стать балтийцем. А руководство школы решило оставить Ваню в Учебном отряде Северного флота. Однако юнга проявил характер, твердость, выработанные здесь же, в Школе. Решил во что бы то ни стало добиться перевода на действующий флот. В тот же день, оказавшись дежурным по камбузу, Ваня пошел на маленькую хитрость – вызвался отнести командиру Учебного отряда Броневицкому пробу обеда. Придя к генерал-майору, юнга вытянулся по стойке «Смирно!» и по всей форме доложил о своем горе и страстном желании своими руками бить заклятого врага. Вопрос был решен – Семенова направили на действующий флот, правда, не на Балтику, а на Тихий океан. Но и этому он был рад. А против моей фамилии стояло два

Г'.С, ?

tiyj Л.

слова: «Волжская флотилия». Год назад, когда под Сталинградом шло ожесточенное сражение, такому назначению я был бы несказанно рад, а теперь... Теперь же мое настроение было, как говорили мы, ниже среднего.

– Ничего, не унывай, – заметив мое угнетенное состояние, сказал оказавшийся рядом командир роты рулевых старший лейтенант Кравченко. – Учти, фронт движется. И вы на Волге долго не задержитесь. Быть тебе скоро черноморцем, дунайцем или днепровцем!

Настал последний день пребывания в Савватиево. Часов в десять в расположении роты появились юнги нового набора.

Состоялось общее построение двух батальонов: первого и второго наборов. Мы дали клятву: «Больше жизни любить Отчизну, море, флот! Быть решительными и беспощадными к врагу, мужественно защищать Родину! И з военное и в мирное время высоко нести честь моряка, юнги Военно-Морского Флота!»

Юнги второго набора обещали надежно нести дежурную и караульную службу, упорно овладевать морскими специальностями, блюсти флотские традиции, хранить и беречь все то, что сделано руками юнг первого набора,

– Пу, вот и все. Прощайте, Соловки! Когда мы еще встретимся с вами? И встретимся ли вообще? – беря рюкзак, сказал Гена Мерзляков.

– Встретимся, обязательно встретимся, – успокоил я его. – И давайте, друзья, договоримся никогда не забывать их, и друг друга тоже! – К горлу подкатил комок, мешавший мне говорить, глаза повлажнели.

– Здесь мы стали ке только братьями по оружию. – немного высокопарно продолжил мою мысль Митька Рудаков, – но и братишками навеки...

– И кто бы кем в будущем ни стал, давайте всегда будем на «ты», как в Школе юнг. Так ближе, роднее, – предложил Сережка Филин.

– Так поклянемся же! – призвал Володя Дьяков.

– Клянусь! Клянусь! Клянусь! – почти одновременно воскликнули мы.

В нашу сторону шел строй юнг второго набора. Мы стали у обочины.

– Воронов ведет, – определил Гена.

Василий Петрович, как всегда, был подтянут, строг, серьезен. Командовал:

– P-раз, два, три. P-раз, два, три. Ножку, ножку не слышу...

Юнги подтянулись, четче стал шаг, веселее лица.

Они были уже почти напротив нас, когда старшина громко скомандовал:

– Смирно! Равнение направо!

На нас, значит. Мы даже растерялись. А продолжатели нашего дела идут мимо и таращат на нас глаза, будто на адмиралов каких.

Мы подтянулись, стали по стойке «Смирно!», отдали честь.

У Воронова глаза серьезные, рука – у бескозырки. Вместе с юнгами и он приветствует нас.

Прошли.

– Вольно! – скомандовал старшина, обернулся в нашу сторону и напутственно помахал рукой. Вот и все прощание с любимым командиром... Что поделаешь, служба есть служба!

В последний раз стоим на «линейке».

Попрощаться с нами пришли начальник Школы юнг Авраамов, замполит Шахов, почти все преподаватели, командиры рот, их заместители по политической части, свободные от несения службы старшины. Чуть в сторонке стоят две подружки – баталер Лида Алешычева и Маша Белиевская.

Вот как запомнился наш отъезд Лидии Яковлевне Адешычевой (Плотниковой), ныне живущей в городе Мончегорске Мурманской области:

«...Батальон, как и в первый день пребывания в Сае-ватиево, стоит возле учебного корпуса. Одна за другой следуют команды: «Равняйсь!», «Смирно!», «Направо!», «Шагом марш!», «Запевай!»

И более чем семисотголосый хор грянул:

Прощай, любимый город,

Уходим завтра в море,

И ранней порой мелькнет за кормой...

Но что это? Дальше в песне идут слова:

Знакомый платок голубой.

А юнги как один грянули:

Знакомый мешок вещевой.

Леса и озера задрожали от всеобщего хохота.

Да, юнги, став настоящими воинами-моряками, в тоже время в чем-то еще оставались мальчишками. Мы с подружкой Машей Белиевской махали им вслед платками и... плакали. Ведь они были еще совсем детьми, а уже шли воевать, защищать Родину...»

Мы боялись опоздать на войну. Однако войны на нашу долю хватило. Досыта. Володе Лыкову, Жене Григорьеву, Володе Дьякову, Вите Сакулину, Мите Рудакову, Валентину Рожкову предстояло драться за Родину на Краснознаменной Балтике, Иолию Горячеву, Вале Боброву, Саше Плюснину, Миру Нигматулину, Сереже Филину, Геннадию (Генри) Таращуку – на Северном флоте, Ване Неклюдову, Володе Моисеенко, Ване Семенову – на Тихом океане, Феде Марукину и Алеше Макушину – на Черном море, Васе Буркову – в составе Амурской флотилии.

У каждого впереди была своя судьба.

Самое памятное

Прошло почти четыре с половиной десятилетия. И вот я опять на Соловках. Снова и снова перебираю в памяти прожитые годы. В первую очередь неизменно вспоминается последний день войны и первый день мира.

...Ясным весенним утром 9 мая 1945 года корабли нашего 1-го отдельного гвардейского Белградского дивизиона бронекатеров Краснознаменной Керченско-Венской бригады речных кораблей Краснознаменной орденов Нахимова и Кутузова Дунайской военной флотилии подошли к предместьям австрийского города Маутхаузена, печально известного своим лагерем смерти.

На мачтах кораблей развевались еще невиданные б этих краях бело-голубые с черно-оранжевой лентой, с пятиконечной звездой, серпом и молотом гвардейские флаги.

– Русские моряки! – с изумлением перешептывались жители городка.

Внимательно смотрели мы на незнакомый берег. На пристанях и прибрежных улицах пестрела толпа. Над острыми, непривычными глазу крышами домов развевались национальные флаги, поднятые впервые за много лет с начала гитлеровской оккупации. С рыбацких лодок, причалов, из распахнутых окон зданий сотни любопытных глаз смотрели на советские корабли.

«Конец войне. Дошли», – подумал я и спрыгнул на берег, чтобы принять швартовы. Неожиданно мне на шею бросилась девушка в рваном рабочем халате, в тяжелых деревянных башмаках на ногах.

– Товарищи! Родные! Спасибо вам, милые! Не дали на чужбине погибнуть.

Девушка смеялась и плакала от радости. Не находя слов от волнения, она сияющими глазами смотрела на нас.

– Матросики, дорогие, откуда же вы так далеко заплыть сумели?

– Из Сталинграда! – веско произнес кто-то.

– Сталинград? О, колоссаль! – оживленно заговорили местные жители, с уважением снимая шляпы.

Бронекатера сюда, к границам Германии, пришли действительно из-под Сталинграда.

О, Волга, Волга...

В непосредственной битве за Сталинград участвовать мне не довелось. В осенние месяцы 42-го и в начале 43-го я учился еще в Школе юнг. Опаленный войной город впервые увидел осенью 1943 года, когда после завершения учебы прибыл на Волжскую военную флотилию.

Оказавшись в овеянном боевой славой Сталинграде, узнал, что моих друзей Гурьева, Чернышева и Решетняка •здесь уже нет. Гоня немцев, они ушли дальше на запад. С болью в сердце смотрел я на обезображенные берега моей любимой реки. Тут и там из-под воды торчали затонувшие пароходы и баржи. По реке плыли доски, разбитые ящики, а изредка еще и трупы. Не лучше выглядел и сам город. Смотрел я на обгоревшие остовы зданий, на зияющие глазницы мертвых окон и очень сожалел, что не был рядом с его защитниками в тяжелое для города время. Отчетливо понимал, что в сравнении с прошедшими горнило Сталинградской битвы моряками я пока настоящий салага.

– А что это у тебя на плечах написано? – глядя на узенькие погоны с буквой Ю, спросил меня командир корабля, на который я был направлен радистом.

– Юнга! – громко, по-военному ответил я, гордясь своей принадлежностью к Военно-Морскому Флоту.

Тут неожиданно внимание ко мне у командира и команды пропало. Что-то произошло с кораблем. Он внезапно остановился: не вращался винт. Вскоре выяснилось, что на него намотался трос. Катер тут же подхватило течение. Надо было немедленно устранять неисправность. Но как? Водолазного костюма на корабле не было. Никто из команды опыта работы под водой не имел.

– А что, если противогазы? – робко заметил я.

– Что противогазы? – тут же переспросил командир.

– Ну, несколько трубок и маска... – стал я невнятна* объяснять.

– А ведь верно, – с удовлетворением сказал командир. – Кто попробует? – спросил он, обращаясь к морякам.

– Разрешите мне! – обрадованный поддержкой, попросил я.

– А справишься? Плавать-то хоть умеешь? – по-отечески заботливо поинтересовался командир.

– Пять раз в Очере пруд переплывал! – совсем осмелев, выпалил я. Будто командир мог знать, где этот Очер находится и что там за пруд. – Дно доставал, – не удержавшись, похвастался я.

Впрочем, все это было правдой. Проводить время на Очерском пруду мы с Сережкой Филиным и Митькой: Рудаковым очень любили. По нескольку раз переплыв.i-ли его из конца в конец. На нем же сдавали нормы на значок «Юный моряк», были членами ОСВОДа.

– Ну, что ж, попробуй, юнга! – решился наконец командир.

Краснофлотцы быстро соединили несколько гофрированных противогазных трубок и прикрепили их к маске. Надев ее, я спустился с кормы в воду. Она была холодной. Дух сразу же перехватило. Дышалось тяжело.

Размотать трос оказалось делом нелегким. Но мке так хотелось сделать это, что, кажется, поступи прикаа бросить работу, и то не вылез бы из воды. Время шло,, но я его не замечал: так был увлечен работой.

Трос все же размотал, сбросил с впита. Порядком измученный, продрогший поднялся на палубу. Мотор заработал. Катер снова обрел ход.

– Молодец! – похвалил командир. – А говорил: юнга... Да какой же ты юнга? Настоящий матрос!

Вечером того же дня, во время вечерней поверки, мне объявили благодарность и тут же перед строем зачитали приказ о досрочном присвоении звания «краснофлотец».

А старшина выдал мне новенькие погоны с буквами «ВФ», что означало «Волжская флотилия».

Штабной фотограф-любитель по секрету позвал меня к себе в кубрик, усадил на стул и сфотографировал.

– Такой момент и запечатлеть не грешно. Не часто бывает, когда в первый день службы на корабле присваивают очередное воинское звание. Вспоминать будешь, – сказал он.

В то время я еще не знал, как крепко подружусь с моряками этой части. Со многими из них мне будет суждено служить на Черноморском флоте и в составе Дунайской флотилии пересечь шесть государственных границ.

С первых же дней они показались мне людьми особенными. На Соловках, получив газету с описанием подвига Ивана Решетника, я, как и другие юнги, восхищался его умением управлять любой боевой техникой. Оказавшись среди волжских моряков, я убедился, что такими же умелыми воинами здесь были и другие старшины и матросы. По всему выходило, корабельному радисту тоже мало знать лишь свое дело.

– Моряк должен быть воином широкого профиля, – говорил мой новый командир. – Без глубоких разносторонних знаний даже самые лучшие помыслы могут принести не столько пользу, сколько вред.

В Школе юнг, помимо радиодела, я освоил специальность сигнальщика. Но этого оказалось недостаточно.

– С первых же дней берись за изучение крупнокалиберного пулемета, а также вместе с другими моряками под руководством старшины будешь изучать устройство мин и правила их подрыва, – сказал командир.

Насколько это было необходимо, я вскоре сумел убедиться.

Катера вели траление. Признаться, эта работа мне не особенно нравилась, казалась слишком мирной и прозаичной. Юнги-однокашники Витя Сакулин, Володя Лы-

ков, Иолий Горячев, Ваня Семенов попали на эскадренные миноносцы, Женя Ларинин, Володя Дьяков и Ваня Неклюдов – на торпедные катера, Саша Плюснин – на морской охотник. Мощные артиллерийские удары, залпы торпед, стремительные атаки... А тут тральщики... Тихие ходы, тяжелый каждодневный труд на фарватерах. Ни тебе лихих атак, ни ударов глубинными бомбами. Даже на радиовахтах не каждый день доводится сидеть. Флажным семафором часто обходимся.

Только спустя некоторое время я понял, как важна была наша работа. Освободить важнейший водный путь – Волгу – от минной опасности, дать стране возможность доставлять по ней важнейшие военные и народнохозяйственные грузы для армии и начинавшегося восстановления Сталинграда – это ли не почетно! Не зря е просторечии моряков тральщиков называли «пахарями моря». Может ли быть оценка выше! Но, повторяю, это понимание пришло ко мне позже, если не изменяет память, во время боевого траления в районе впадения в Волгу небольшой речушки Ахтубы. Здесь фашисты сбросили в речку немалое количество антенных мин, о которых я до этого даже не слышал. Уж больно лихо они рвались в тралах! Бывало, даже не одна, а несколько одновременно детонировали.

«Нет, – решил я тогда, – траление – дело не только .нужное, но и очень почетное», – и взялся за изучение минного дела со всей серьезностью. Перенимал опыт старших и, конечно, вместе с другими моряками, когда был свободен от несения радиовахт, занимался обезвреживанием мин. И скоро, очень скоро уяснил, что флотская слуясба, даже на реке, любит только смелых, сильных и умелых. Я же в этом смысле ничего выдающегося не представлял. На вид был, как и год назад, худ и немощен. Правда, это мне не помешало быстро освоить не только крупнокалиберный пулемет, дело минера, но и... профессию кока, азы которой год назад я познал здесь

209

14 А. Леонтьев

же, на Волге, при помощи Яши Гурьева. На катерах пищу моряки готовили сами. Пожалуй, чаще других этим делом занимался я. Еще любил исполнять обязанности сигнальщика и впередсмотрящего: укутавшись в капковый бушлат, подолгу внимательно наблюдать за поверхностью воды, быстро и четко докладывать обо всем замеченном командиру.

Солнечные дни стали сменяться пасмурными, дождливыми. Низкие тучи обволакивали небосклон. Навстречу катеру катились тяжелые свинцовые волны. К осени мин на реке поубавилось. Бывало, не одни сутки трал таскаем, а количество красных звездочек на боевой рубке, означающих число подорванных тральщиком мин, не прибывает. Во время траления сидеть в радиорубке приходилось редко, больше исполнял обязанности сигнальщика. Вооружившись биноклем, который в Школе юнг мне казался необходимым атрибутом морской службы, стоишь на покачивающемся мостике. То и дело подымаешь бинокль к глазам, внимательно всматриваешься в набегающие на катер волны. Прямо по курсу ничего подозрительного не видно. Хотя нет... Уж не мина ли? На поверхность волны на секунду выныривает круглый шар. Точно!

– Прямо по курсу мина! – что есть мочи кричишь командиру.

«Дзынь-дзынь», – ударяет внизу машинный телеграф. Значит, стоп, машина. Сейчас еще сильнее качать начнет... Пока я так думаю, уже спустили тузик – особо легкой конструкции шлюпку малого размера, – и один из матросов направляется в нем в сторону мины. И как он только не боится на такой крутой волне идти к «рогатой смерти»? Ведь только чуть задень ее рог – и поминай как звали! Но моряки эту опасную работу выполняют ювелирно. Хочется таким же мастером минного дела стать и мне. А пока меня к «рогатой» не пускают. Зато за несение сигнальной вахты получил уже благодарность. Стою на мостике почти ежедневно. Висящий на тоненьком ремешке бинокль кажется тяжелым, шею оттягивает, даже больно. Да и мегафон в руках порядком надоел. Но об этом никому не скажу! Службу нести надо без нытья, как положено. У других обязанности не легче, а не жалуются. Так и я должен.

Я мечтал о том дне, когда и мне доверят подходить к мине, вешать на нее подрывной патрон, но встретиться вплотную с вражескими минами мне так и не пришлось. Начался ледостав. Тральщики пришли в Астрахань. Личный состав сошел на берег, приступил к ремонту .кораблей, а меня перевели на штабную радиостанцию. Вместе с другими радистами поддерживал связь с уходящими все дальше на запад войсками и Москвой. Работать со столицей очень интересно. Дело в том, что в Москве на радиостанциях сидели пришедшие с гражданки настоящие асы своего дела. При передаче они выдавали такую скорость, о которой радистам, получившим специальность в военное время по ускоренным программам, приходилось только мечтать. Помню, очень боялся получить от собеседника по эфиру знак, означавший «Снять радиста. Не умеет работать». Ранее пришедшие на штабную радиостанцию для увеличения скорости работали на «вибрах» – самодельных приспособлениях, сделанных из обыкновенных полотен ножовок. Они давали возможность работать на два контакта. Соответственно увеличивалась скорость передачи. Глядя на них, стал учиться работать ка «вибре» и я. Это было небезопасно. Радист, приступивший к работе на «вибре», мог сбить руку. Несколько недель вечерних тренировок, и скорость моих передач увеличилась до 180 знаков цифрового текста в минуту. Теперь «погнать с ключа» меня уже никто не мог. За успехи в обеспечении радиосвязью я был отмечен даже в приказе командира. Но тут со мной произошел неприятный случай.

Осенью 1943 года штабным радистам приходилось не только нести служебные радиовахты, но иногда в ночное время принимать сводки Совинформбюро, для того чтобы на следующий день они появились на страницах краснофлотской газеты, местных газет и в специально выпускаемых листовках, извещавших население о положении на фронтах.

Работа несложная, но, как я понял позже, ответственная.

Диктор, видимо, зная, что запись ведется вручную, давал текст медленно. Продиктовав сообщение до конца, для проверки повторял его еще раз, чуть быстрее. Для того чтобы записывавшие могли отдохнуть, делал между передачами небольшие перерывы.

На этот раз Москиа сообщала о начале высадки английских войск в Южной Италии, выходе советских частей к Днепру и захвате плацдармов на его правом берегу.

Несколько более мелких сообщений, и диктор объявил перерыв.

«Самое время послушать хорошую музыку или песню», – подумал я и тут же, как говорили мы, стал рыскать по эфиру.

Интересной радиопередачи не нашел. Настроился на старую волну и... о ужас, – там велась передача.

Судя по голосу, ее продолжал уже другой диктор, сообщавший о том, что под Рязанью произошел мятеж румынских военнослужащих.

«Странное сообщение, – подумал я, записав его. – Рязань – наш областной центр. Откуда там быть мятежу, да еще румынскому? Ерунда какая-то...»

Взглянул на часы. По времени продолжения передачи быть еще не должно. Откуда же взялся этот диктор с его подозрительной новостью? Уж не вражеская ли это дезинформация?

Только я об этом подумал, как на той же волне услышал голос прежнего диктора, извещавшего о возоб-

новлении передач. «В Селецких лагерях под Рязанью, – начал диктовать он, – начато формирование 1-й румынской пехотной дивизии имени Тудора Владимиреску...» Я чуть не закричал «Ура!». Вот к чему приводит даже малейшее нарушение установленных в армии порядков. Ведь рыскать по эфиру в поисках песенок и музыки я не имел права.

Хоть и неохота было, пришлось о случившемся доложить командиру. Избежать соответствующего внушения не удалось. Да я к этому и не стремился. Знал, что виноват. Значит, и отвечать за содеянное должен. Так я получил еще один урок на будущее. Вот уж поистине правильно говорят: «Век живи – век учись».

С переходом на штабную радиостанцию забот стало меньше. Раньше, сразу после прихода на зимнюю стоянку, много времени уходило на обкалывание льда вокруг катеров, стоявших в затоне, ремонт и покраску их обшивки, внутренних помещений и механизмов. Судя по пробоинам и повреждениям, полученным в боях и на тралении, нелегкие испытания им довелось вынести, и порой было удивительно, что они остались на плаву, а не пошли ко дну.

Здесь же надо было только добросовестно нести радиовахты, принимать сообщения Советского информбюро и постоянно совершенствовать свои специальные знания, готовиться к новым боям. Свободного времени стало больше. Все чаще приходили на память друзья по Школе юнг, земляки-пермяки. Разъезжаясь по флотам и флотилиям, мы обещали друг другу писать письма, договорились связываться через Школу юнг, ее новых воспитанников, командиров, политработников, преподавателей. Написал ребятам в Школу юнг письмо, попросил их рассказать о делах в школе, сообщить адреса разъехавшихся по флотам юнг первого набора и стал ждать ответа. Но его почему-то все не было и не было. Тем временем на радиостанцию прибыл еще один радист, ранее служнв-ший на Северном флоте. В его рюкзаке оказалась хорошо мне знакомая газета «Краснофлотец». Я сразу же взялся за нее. В приказе командующего Северным флотом А. Головко от 26 ноября 1943 года неожиданно увидел фамилию «Бобров». Вместе со мной в Школе юнг служил воспитанник Оханского детского дома Валька Бобров. Не он ли? Приказ гласил, что Валентин Владимирович Бобров (надо же, по имени-отчеству моего однокашника величают!) за героизм, проявленный в бою, награжден медалью «За отвагу»!

– Молодец! – невольно воскликнул я.

– Кто? – недоуменно спросил приехавший.

– Да вот имя земляка в газете встретил. Медалью награжден.

– Там, на севере, браток, моряки большие дела делают, – заметил тот. – Не только медали, но и ордена получают! И за какие грехи меня сюда направили, никак не пойму?

Разговор сразу же зашел о том, как вырваться из этой тыловой дыры на действующий флот.

Я заметил, пока люди занимались тралением, с пребыванием в тылу мирились, но стоило прийти на зимовку – мирной жизнью стали тяготиться. Такие же чувства испытывал и я.

– Не беспокойтесь, долго здесь не засидимся, – успокоил старшина. – К весне на Черном море или еще где-нибудь на западе будем.

Вспомнилось, что то же самое перед расставанием со Школой юнг сказал мне старший лейтенант Кравченко.

Где он теперь? Удалось ли командиру роты рулевых уйти на действующий флот?

Об этом я ничего не узнал и после получения коллективного ответа на свое письмо в Школу юнг. Юнги-радисты второго набора благодарили своих предшественников за добротно построенные землянки-кубрики, в которых им б эти зимние месяцы тепло и уютно. Сообщали о приезде в Школу юнг нового начальника капитана 1-го ранга Садова, о своих успехах в овладении флотскими специальностями, не забыли написать и адреса интересовавших меня юнг. Правда, их оказалось немного. Узнал, что Толя Негара воюет в составе Беломорской флотилии. Сережа Филин – на Северном флоте, Гена Мерзляков – на Краснознаменной Балтике. Первым откликнулся Толя, приславший подробное описание своего последнего похода. Он, как и я, после окончания школы юнг попал на тральщик, моряки которого занимались обезвреживанием мин, проводкой транспортов и сопровождением караванов.

Всем штормам назло

Однажды в Карском море его корабль вступил в поединок с вражеской подводной лодкой. В ходе боя катер сотряс сильный взрыв. В корпусе появилась пробоина. Гребные винты и рули оказались сорваны. Тральщик лишился хода, стал крениться.

По аварийной тревоге Негара и еще несколько матросов из боцманской команды запустили помпы, завели пластырь, но вода не убывала. Стало ясно, что корабль спасти не удастся. Тогда командир отдал приказ спустить на воду спасательный понтон. Команда, за исключением командира, не пожелавшего оставить боевой пост, покинула корабль.

Неожиданно возле катера всплыла немецкая подводная лодка.

Раздался пушечный выстрел. Его произвел по вражеской субмарине раненый командир, уходивший вместе с кораблем в морскую пучину. Снаряд, попавший в рубку подлодки, заставил ее срочно пойти па погружение, что спасло команду катера от неминуемой гибели.

Понтон, на котором среди других моряков находился юнга Негара, отошел уже на расстояние около кабельтова, когда над тральщиком взметнулся столб огня. Моряки обнажили головы.

Девять дней спасательный понтон бросало с волны на волну. Его низкие борта чуть-чуть поднимались над студеными водами Карского моря. Хлесткие волны мяли понтону бока, заливали до краев.

Над морем сплошная темнота – ни единой звездочки,. Куда плыть – бог его знает. Косой дождь со снегом не оставил на моряках ни единого сухого места.

Матросы по очереди, сменяя друг друга, садятся на весла. Негаре, как юнге, да еще не оправившемуся как следует от недавно перенесенной болезни, предлагают отдохнуть, но он отказывается, гребет наравне с другими. Об усталости старается не думать, о голоде – тоже, хотя тот дает о себе знать все больше и больше. На третий день болтания по морю кончились запасы пресной воды. Хлеба тоже нет. Буханки, прихваченные с корабля, размокли в соленой воде, превратились в непригодную для еды кашу. Осталось, лишь несколько банок консервированных сосисок. Чтобы растянуть их на дольше, было решено выдавать каждому по половинке тонкой колбаски в сутки.

Неожиданно понтон вынесло к каким-то островам, как после выяснилось, архипелага Скотт-Гансена. Берег, на котором оказались моряки, был необитаем. В северной части острова крутым горбом поднимались скалистые горы. Низменность была усыпана валунами и галькой. Измученные люди замертво повалились под камни-валуны. Укрывшись за ними от пронизывающего ветра, согревая друг друга телами, заснули.

Утром пошел снег. Мягкий, пушистый, он ложился на землю большими белыми хлопьями. Кругом было тихо, спокойно. Только изредка раздавались крики кайры, но она летала где-то в глубине острова.

Понимая, что на каменистом клочке земли жизнь не сохранить, моряки решают послать пятерых человек., у

которых еще остались силы, ыа поиски материка. И вот смельчаки, среди которых был и Негара, столкнув понтон в воду, снова пустились в плавание.

У моряков всего одно весло. Второе унесло во время шторма. При таком положении в открытом море далеко не уйдешь. Юнга предлагает попробовать соорудить парус. Еще в школе, на Соловках, он научился управлять им как никто другой. По предложению Толи моряки сшили парус из собственной одежды, укрепили его на самодельной мачте. Единственное весло приспособили под руль.

Глубокой ночью понтон прибило к какому-то мысу. Песчаный берег смягчил удар. Не дожидаясь рассвета, приступили к обследованию берега. Вскоре обнаружили разбитые ящики, плот, а рядом с ним... мешок подмокшей муки. Вот радости-то было! Впервые за время скитаний развели костер, обогрелись. Из муки приготовили болтушку. Поели.

Утром Толя с одним из товарищей отправился на разведку. Часа через два километрах в пяти от места высадки неожиданно вышли к одному из сигнально-наблюдательных постов. Здесь и увидел их вахтенный – полураздетых, заросших, грязных... С мыса Михайлова, куда они попали, в штаб Беломорской флотилии полетела радиограмма. Моряки были спасены.

За умелые действия, проявленные выдержку и стойкость Негара был награжден орденом Отечественной войны II степени, а позже за боевое траление получил медаль «За оборону Советского Заполярья».

Боцман торпедного катера

В одном из последующих писем Толя же сообщил мне о подвигах юнги-уральца Лени Светлакова.

Леня был боцманом одного из торпедных катеров. Совсем мальчишка, а спрос как со взрослого, без малей-

ших скидок. На своем катере он – и пулеметчик, и санитар, и снабженец. Ах, как рвался Леня в настоящий бой!

Однажды его ТК-114 оказался под обстрелом сторожевых кораблей противника. Более двухсот осколков отметились на теле корабля. В другой раз катер получил приказ выйти в море для постановки мин на пути движения вражеских конвоев. На борт было принято две мины «КБ-3». Пришли в назначенный квадрат, выполнили поставленную задачу. На обратном пути корабль Лени и еще один катер должны были снять с вражеского берега наших разведчиков. Едва успели это сделать, как по радио получили приказ атаковать конвой противника, входивший в Варангер-фиорд. В составе конвоя было четырнадцать единиц: транспорт, несколько сторожевых кораблей и катеров.

Уже светало, когда пошли на сближение.

– Боцман, шашки! – последовала команда.

Светлаков начал сбрасывать за борт дымовые шашки. Четыре раза ходили в атаку наши катера. Били из пушек, пулеметов. Разведчики, находившиеся на катере, строчили из автоматов. Всего в этом бою было уничтожено три немецких корабля, транспорт, сторожевой корабль и катер. 114-й пришел на базу весь изрешеченный пулями и снарядами. За этот бой Леня был награжден орденом Отечественной войны II степени.

Были и другие схватки, полные опасности походы к вражеским берегам, когда под покровом ночной темноты, а то и в светлые летние дни, моряки высаживали разведчиков. Был лихой отчаянный прорыв в Линахамари, обеспечивший начало победной операции флота на севере осенью 44-го. На долю ТК-114 тогда выпало столько испытаний, что и представить трудно, как команда катера преодолела их.

Корабль подошел к причалу под обстрелом. Высадку десанта, несмотря на яростный огонь противника, произвели успешно. Тут же завязался жестокий бой. Коман-