Текст книги "Человек неведомый: Толтекский путь усиления осознания"
Автор книги: Алексей Ксендзюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)
В этой книге речь пойдет о следующих аспектах толтекского учения и элементах практики:
1.Что такое осознание?
В дон-хуановской традиции естественно понимать осознание как психоэнергетический процесс, объединяющий в едином ритме энергообмена внутренние эманации субъекта и большие эманации внешнего мира. Я рассматриваю его как специфический объем явлений, объединенных резонансной природой. Безусловно, сведение осознания к резонансу – крайне упрощенный подход, но если мы учтем, что резонирование может быть весьма разнообразным, многоуровневым и основанным на различных комплексах характеристик энергетических процессов, то, возможно, приблизимся хоть к какому-то пониманию реальности, стоящей за этой моделью.
2.Что такое усиление осознания и – главное – какими методами мы можем повысить его интенсивность?
Учитывая, что осознание (как было сказано выше) – процесс ежесекундный и весьма конкретный, этот процесс можно разложить на большое число составляющих. Осознание не дано нам непосредственно как факт, исследуемый посторонним наблюдателем. Мы имеем возможность познакомиться с ним, главным образом, изнутри, а это означает, что нам приходится иметь дело не с самим осознанием, а с его эффектами. Это реакции, эмоции, настроения, а дальше – поступки и отреаги-рование на поступки в виде обратной связи. Это, так сказать, психологический аспект проблемы осознания. К управлению им мы приближаемся через безупречность и сталкинг.
3. Что такое безупречность – психологически и энергетически? Каковы принципы и методы приближения к безупречности?
4. Что такое сталкинг? Какими путями он реализуется в повседневной психической активности? В чем принципиальное единство сталкинга и перепросмотра и как эти методы влияют друг на друга?
5. Энергетическое обеспечение процесса осознания. Это тонкий момент, поскольку он открывает нам, что методы и упражнения (безупречность и сталкинг) сами по себе лишь создают условия для усиления осознания. Когда и как безупречность и сталкинг превращаются в Силу? Какую роль в этом процессе исполняют внимание и намерение? По сути, это фундаментальный вопрос, который можно сформулировать так: КОГДА УПРАВЛЕНИЕ СОБСТВЕННОЙ ПСИХОЭНЕРГЕТИКОЙ ПРЕВРАЩАЕТСЯ В МАГИЮ*?
6. Наконец, какие феномены мы находим в результате правильно проведенной работы и что они нам сулят? Как безупречность и сталкинг могут привести наше осознание к возможности сновидения наяву – тому состоянию восприятия, что интегрирует возможности первого и второго внимания и вплотную подводит нас к непостижимым эффектам толтекской дисциплины? Здесь мы в полной мере открываем для себя параллельное существование в нашем энергетическом существе двух модусов осознания – условно говоря, тонального и нагуального. Здесь можно найти некоторые явления, частично проясняющие природу дубля и конкретные пути его достижения.
Здесь следует сделать специальную оговорку касательно термина «магия». Автоматически следуя кастанедовским работам и свободному языку дона Хуана, я в этой книге (как и в тех, что были написаны раньше) использую слово магия в двух значениях, что терминологически неверно и сбивает с толку. Ниже я отдельно коснусь этой темы и скажу о «магии мнимой» и «магии подлинной». Ибо у этого слова (как и у явления, его обозначающего) своя долгая и неоднозначная история. Та «магия», что была известна миру до Кастанеды, как правило включает в себя веру и совокупность метафизических понятий, принципов, ритуалов, которые без веры существовать не могут. Иногда эта вера приближается к воззрениям языческим, и именно она становится предметом критики и безоговорочного осуждения со стороны как христианства, так и других монотеистических религий. Та магия, о которой говорится в нагуализме, по сути ничего общего с ней не имеет. Это – психоэнергетическая практика, имеющая в своем арсенале ряд ключевых гипотез или теорий, нуждающихся в экспериментальном подтверждении, которые допускают как минимум несколько толкований. Единственное, что объединяет эти два явления, – наличие эффекта (результата), противоречащего фундаментальным идеям общепринятого описания мира. В первую очередь, такой «магизм» посягает на незыблемые причинно-следственные связи. Обратите внимание на двусмысленность данного термина. Как правило, в контексте легко понять, что именно имеется в виду – магия нагуалистская или традиционная, подлинная или мнимая.
В основе толтекской Трансформации – той дисциплины, которую в общих чертах описал Карлос Кастанеда и которую я именую нагуализмом, – лежит идея усиления осознания. За всеми инструментами и совокупностями приемов в конечном итоге мы обнаруживаем это не очень понятное и, на первый взгляд, довольно абстрактное словосочетание. Из кастанедовских трудов довольно трудно вынести ясное представление о том, что такое "осознание" и почему говорится не о "расширении" (этот термин нам уже привычен и кажется более-менее понятным), а именно об усилении. Однако правильно понять эту концепцию очень важно. Ибо в ней содержится весьма существенная часть толтекского мировоззрения – то, что отличает нагуализм от большей части мистических и оккультных концепций и, несмотря на кажущуюся умозрительность самой темы, в немалой степени определяет эффективность всей практики.
Вполне можно допустить, что мировоззрение коренных индейцев – наследников толтекского культурного мира – молчаливо подразумевало свое, специфическое понимание фундаментальных качеств человеческой психики и это понимание настолько глубоко укоренилось в характере тол-текского мышления, что даже не требовало специального оформления в системе понятий. В результате дон Хуан, рассуждая об осознании, подразумевает одно, Кастанеда – уже немного другое, а читатели, следуя описательным схемам европейского тоналя, автоматически отождествляют осознание и сознание, "усиление" понимают как нечто вроде "углубления" и "расширения". Такая искажающая трансляция понятий вводит дон-хуановское учение в привычное для нас поле, и вся специфика, вся оригинальность описанного знания просто не учитывается, а раз так – то и его эффективность оказывается недоступной.
Бессознательное искажение интерпретации влияет на представления о цели учения и сущности его методов; а поскольку наши представления определяют характер нашего внимания и сосредоточения, то выходит, что многие кастанедовцы при всей искренности своих устремлений занимаются вовсе не тем, о чем говорил дон Хуан. Когда же их многолетние усилия оказываются безрезультатными, наступает разочарование, недоумение и растерянность.
Критики Кастанеды, исходящие из такого же искаженного понимания центральных дон-хуановских понятий, убедительно показывают бесперспективность этого пути, очевидно, не подозревая, что анализируют не толтекское учение, а лишь собственную интерпретацию этого учения. Слова обманывают их: они обнаруживают сходства понятий, методов и целей между кастане-довскими описаниями и давно известными восточными школами практического мистицизма. Усиление осознания автоматически отождествляется с "расширением сознания", остановка внутреннего диалога – с йогическим "безмолвием ума", безупречность приравнивается к бесстрастию и отстраненности и т. д. Неудивительно, что некоторые из этих критиков заявляют, будто в книгах, написанных Кастанедой, содержится лишь повторение давно известных мистико-оккультных идей, замаскированных выдуманными терминами и причудливо соединенных в какое-то подобие системы, которая кажется чем-то новым только наивным и несведущим читателям. Конечно, критики правы, – бессознательно перетолковывая Кастанеду на привычный лад, они могут сделать только такие выводы.
Прежде всего, осознание (в отличие от сознания) – это не сущность и не свойство, это процесс. Можно сколько угодно рассуждать о сущности и природе этого процесса, но всегда следует помнить, что он выражает себя в динамике, в движении энергии и существует только как способ силового (полевого) взаимодействия между энергетическим телом, которое здесь является субъектом, и средой, состоящей из энергетических формаций. Можно сказать, что осознание является орудием нашего бытия. А в индоевропейском описании мира осознание привычно рассматривается как само бытие, приравненное к Я либо к какому-то из его качеств. Оно может существовать самостоятельно, ибо оно – сущность. Потому индусы полагали, что осознание можно освободить или очистить. Это Атман, Пуруша, то, что может созерцать само себя и наслаждаться свободой. Буддистская логика, вдохновленная многовековыми интроспекциями йогического толка, не обнаружила такого бытия; поскольку же внутри этой системы мышления у бытия была только одна альтернатива – небытие, отсутствие Я, его достижение парадоксальным образом стало целью буддизма в виде Нирваны.
Такие же исходные посылки мы обнаруживаем практически у всех систем духовной мысли внутри индоевропейского мира. Это описание опирается на субстанцию, а не на процесс. Отсюда рождается общая идея души, а иногда (как, например, у египтян) – целого ряда душ. Легко пронаблюдать, как движение понятий вызывает к жизни вполне определенную метафизику, а метафизика, в свою очередь, формулирует цели. Поскольку душа – это бытие, то есть нечто, она, безусловно, макет носить тело, как "одеяние". И тогда, сталкиваясь в ходе самоисследования с принципиально разными состояниями души, ей легко приписать различные "тела" – астральное, витальное, ментальное, каузальное и пр. И дальнейшие выводы внутри таких систем легко предугадать, даже не обращаясь к источникам. Судите сами: если нам дано два бытия – малое бытие души (субстанциональное Я) и Бытие мироздания, то какие отношения между ними возможны? Если они принадлежат к одной природе, то рано или поздно малое бытие сольется с большим, растворится в нем, и это станет либо смертью, либо достижением Абсолюта (в зависимости от того, как описывается большое Бытие). Если есть две Природы, например Творение и Творец, то высшим достижением души становится непосредственное созерцание Творца без помех со стороны бессознательной Материи и всех иных, очевидно, более низких видов Творения.
Если же мы обратимся к процессуальному описанию, то есть осознанию в толтекском смысле, то придем к совершенно иному пониманию вещей. Ведь характер процесса непосредственно связан с полем в котором данный процесс протекает. Иными словами, полноценное осознание возможно лишь между двумя полюсами, создающими поле, – полноценным субъектом и четко отделенным от него Объектом, заключающим в себе бесконечный ряд аспектов и потенций. И тогда оказывается, что цели, описываемые индоевропейской традицией мистицизма и оккультизма, неприемлемы. В первом случае, когда речь идет о единой Природе Я и Мира, Атмана и Брахмана, их слияние – это, как легко догадаться, прекращение процесса осознания. Это настолько очевидно, что даже не нуждается в разъяснении, и об этом я уже писал в предыдущих книгах. . Но и второй случай – "созерцание Творца" – лишь замаскированная модификация такого же прекращения.
Почему? Да потому что это состояние подразумевает дуализм, наличие второй Природы. Если осознание отвлечено от своей природы и погружено в созерцание принципиально Непостижимой Сущности Бога, оно исчезает, поскольку восприятие Непостижимого сохраняется лишь на фоне постоянного отделения себя от Него. А это отделение (которое можно назвать самоосознанием) удаляет и даже вытесняет Непостижимое из поля внимания. Выражаясь религиозным языком, тварь возвращается в тварный мир, следовательно, перестает созерцать Творца. Если же, вопреки собственной природе, творение продолжает созерцать Творца, его самоосознание исчезает.
Если же за декларируемым дуализмом все же стоит некое высшее единство, если душа не принадлежит к иной от Творца природе, а "плоть от плоти" Его, то осознание следует предыдущему сценарию – то есть сливается с Творцом и вновь-таки перестает существовать как процесс. Любопытно, что все мистики и оккультисты, вступившие на путь практического богопознания, рано или поздно открывают для себя неустранимое противоречие в теистической системе представлений, там, где провозглашается отдельное и отличное от творения бытие Бога и Божественного. Личный мистический опыт так сильно противоречит религиозной догме, что либо приводит к безусловной ереси, либо порождает запутанные и бесплодные конструкции, пытающиеся примирить непримиримое. В качестве яркого примера тут можно привести драматические состояния мысли в иудейской традиции практического богопознания – в каббале. С одной стороны, догма иудаизма (а вслед за ней и христианства) категорически утверждает Бытие Божие – Иное и Высшее. Это мировоззрение категорически отрицает всякие поползновения пантеизма и тем более экзистенциального нигилизма. И что же? Вот рассуждение, иллюстрирующее совершенно "темные" попытки мистического иудаизма скрыть за словами противоречия опыта собственного осознания и таким образом примирить его с Писанием: "Из символических описаний раскрытия Бога в Его Откровении особое внимание следует обратить на то, которое основывается на понятии мистического Ничто... Сотворение мира, то есть сотворение чего-то из ничего, само по себе является лишь внешним отражением чего-то, что происходит в самом Боге. Оно также знаменует собой кризис в сокрытом Эйн-Соф [сущность трансцендентного Божества, Бог-в-Себе. – А.К.], переходящем от покоя к творению. Этот кризис можно изобразить как прорыв предвечной воли, но теософская каббала часто прибегает к более смелой метафоре, говоря о "Ничто". Первичный сдвиг или толчок, в результате которого обращенный в самого Себя Бог объективируется и свет, сияющий в Нем, становится зримым, это совершенное изменение перспективы преобразует Эйн-Соф, неизреченную полноту, в небытие. Именно из этого мистического небытия эманируют все остальные стадии постепенного развертывания Бога в сефирот, и каббалисты называют его высочайшей из сефирот, или "высшим венцом" Божества. Используя другую метафору, это бездна, проглядывающая в размерах бытия..." (Г. Шолем. Основные течения в еврейской мистике) (курсив мой. – А.К.).
Не огорчайтесь, если вы мало что поняли из приведенного пассажа. Все это – не для понимания, а только для того, чтобы заполнить словами открывшуюся в непосредственном опыте пропасть между догмой о Бытии Бога и восприятием его как Ничто. Созерцание Творца приводит к созерцанию мистического Ничто, потому что никаких иных вариантов осознанию не дано. "Созерцание Ничто" – это просто попытка выразить словами опыт прекращения осознания, которое в данной ситуации неизбежно. Таким образом, мы с удивлением обнаруживаем, что самые разные направления мистико-оккультного поиска (даже такие, казалось бы, полярно противоположные, как иудаизм и буддизм) приводят к одному и тому же. И лишь религиозные предрассудки, освященные тысячелетней историей, не позволяют увидеть все как есть. Ничто – это просто Ничто, а вовсе не высшая эманация Божества, растворение – это просто растворение, а вовсе не постижение Абсолюта, угасание – это просто постепенное исчезновение, хотя слово нирвана и звучит весьма вдох-новляюще. Все вышеперечисленное – разные способы говорить о прекращении процесса осознания.
Толтекский способ говорить обнажает и простую истину – наша сущность не субстанциональна. Нельзя освободить или сохранить то, чего попросту нет. Осознание, результатом которого у человека становится самоосознание (то есть Я), – это процесс, фундаментальной характеристикой которого является интенсивность (сил, энергетичность). Это энергообмен, который может быть остановлен, замедлен или усилен. Продуктом этого процесса является восприятие или, точнее, совокупность воспринимаемого. Усиление осознания ведет к увеличению доступного объема воспринимаемых сигналов, ослабление – к сокращению воспринимаемого поля. Когда процесс осознания достигает критической точки, теряет присущие ему определяющие черты (прежде всего, структурность и упорядоченность), он оказывается на грани прекращения – и мы либо "созерцаем Ничто", либо впадаем в забытье. В обоих случаях это – дорога к смерти. Мир нашего описания тщательно скрывает этот факт, изобретая загадочные словосочетания вроде "расширения сознания" и "восхождения к Богу". Мир толтекского описания ставит все на свои места, точно формулируя цель дисциплины – усиление осознания. И это дает человеку шанс обрести новые возможности и трансформировать себя.
Человеческий тональ, на протяжении тысячелетий пытавшийся найти способ выйти за пределы собственного мира, чтобы избавиться от очевидных угнетающих ограничений, следовал двумя путями, и именно к тому или иному варианту духовного искания можно в конечном счете отнести любую религиозную, мистическую или оккультную доктрину.
Если первый путь возник, судя по всему, еще в первобытную эпоху, когда тональ не страдал от изобилия собственных абстракций и человек в некотором отношении был как бы ближе к Реальности, то второй путь стал результатом умственных ухищрений – он кажется тоньше и изысканней, умнее и – что любопытно – существенно легче. Первый путь можно условно назвать "путем магов", второй – "путем слияния". Если приглядеться внимательно, то основной причиной взаимного непонимания и споров, порою перерастающих в откровенную вражду между церквями, мистическими и магическими школами, нередко оказывается фундаментальное различие между этими двумя путями. Эту коренную причину конфликта вычленить не так уж просто. В конце концов, все религии мира выросли из магии, и все они в той или иной степени несут часть древних представлений о месте Человека в Мире, о сущности Силы и того, что религиозное сознание называет Божественным.
Несмотря на то, что все мировые религии и наиболее известные мистические учения склоняются ко второму, более позднему пути, пути тонального самообмана, каждая церковь или духовное течение по-своему маскирует древнейший магический пласт своих идей и практик. Рассуждая об одном и том же, они уже почти не понимают друг друга. Что же касается религий монотеистических, то они категорически не хотят осознать парадоксальность своего положения, которая состоит в стремлении совместить несовместимое – отдельного и персонального Бога, Творца, несоизмеримого с собственным Творением, и перспективу для каждой верующей души приблизиться к Нему, узреть Его, обрести Благодать и Любовь.
Христианство разрешило этот, возможно, даже неосознаваемый парадокс, прибегнув к идее Святой Троицы. Разрешив проблему, оно одновременно четко указало на нее. Ибо зачем в картину мироздания внедрен Святой Дух, который дышит, где хочет, и, главное, нисходит на адептов в результате Всевышнего соизволения и усилия индивидуальной души? Ответ прост: именно таким способом ветхозаветный, невероятно далекий от всего человеческого Бог-Творец может сокровенным образом соединиться со Своим Творением. Эта совершенно искусственная, умозрительная идея скрывает собой брешь между Человеком и Непостижимым.
Христианские мыслители позволяют себе называть пантеизм чуть ли не самым примитивным вероучением – чем, безусловно, искажают истину, потому что пантеистическое мировоззрение возникло гораздо позже теистического с его простым представлением об отдельном Боге Творце: пантеизм требовал развитого философского мышления, обращения с абстракциями на том уровне, где Божественное и Бытие становятся осязаемыми идеями, – поскольку лишь на этом уровне развития мысли Божество можно соединить с Реальностью и заявить: "Мир – это Бог, а Бог – это Мир". Примитивный ум на такие операции не способен; примитивный тональ видит вещи (объекты), но не их свойства отдельно от вещей. Первобытное описание было не способно вообразить слияние Творца и Творения в Универсальном Единстве.
Такую же эволюцию тоналя (от теизма к пантеизму) можно наблюдать повсеместно, во всех культурах, в истории любой религии. Христианство уступило пантеистическому мировоззрению с помощью добавления новой абстракции – Святого Духа: вы, будучи, отдельной душой, через Него можете максимально приблизиться к Отцу, обрести благодать и Спасение. Для иудейского мира, в основе которого неустранимо жил и по сей день живет дух отделенности Творца от Творения как твердо усвоенное наследие вавилонской, древнесемитской магии, Новый Завет Христа был подлинной революцией, которую раввины, безусловно, не приняли и принять не могли. Именно здесь они чувствовали важнейшее искажение основ.
Другая великая цивилизация – мир индоариев – разрешила эту ситуацию более честным способом. Именно потому, что древняя Индия была цивилизацией философов, она не могла бы удовлетвориться словесными увертками. Наиболее отважная часть индийских мыслителей вообще отказалась от идеи Божественного и пошла за великим Шакьямуни по тропам буддистского нигилизма, последовательно заявив в качестве своей окончательной цели растворение осознающего Я. Такой радикализм для большинства, разумеется, был неприемлем. И философский индуизм нашел собственный путь тонкого компромисса, незаметно превратившись в панентеизм – учение, заявившее, что не просто "Мир – это Бог", но больше и шире – "Мир в Боге, как Его часть". Концепция Брахмана-Атмана все объяснила и успокоила неугомонных искателей духовного знания. Брахман стал Вселенной и еще чем-то за пределами Вселенной ("великим источником"), и это позволило приравнять к Нему Атман (Реальность индивидуальной души), так как в момент окончательного Откровения индивидуальная душа сливается с великим источником, из которого вышла, и становится Единым: "Атман есть Брахман".
Если мы взглянем на эти религиозно-философские процессы с точки зрения толтекского описания, то заметим, что они просто отражают общий переход человеческого тоналя из одного мира описания в другой – из мира более простого и непосредственного, где есть области неназванного, а потому потенциально открытого для "ветра нагуаля", в мир великих абстракций, мир идей и мыслей, которые приобрели способность полностью и целиком закрыть собой Реальность.
Здесь, во втором, более позднем мире усовершенствованного тоналя осознание окончательно перестало восприниматься как процесс, оно превратилось в сущность. Эта сущность отделилась от физического тела и приобрела способность приближаться к Богу и даже "сливаться с Ним". Выражаясь философским языком, осознание стало монадой – самодвижущейся и самосущей. В таком мире осознание могло быть либо субстанцией, либо Ничем, Небытием, Пустотой. Ибо если мы представляем себе осознание как вещь, то она (вещь) либо есть, либо ее нет. Материалисты и буддисты (исходя из совсем разных моделей) сошлись в том, что такой вещи, как "душа", нет. Все остальные, по сути, приравняли индивидуальную душу, сознание, Я к Богу – христианству пришлось попотеть, чтобы скрыть это противоречащее изначальной догме признание, придумывая сложные и неудобопонятные метафизические конструкции.
Некоторые религии проявили упрямство и никак не откликнулись на изменение мирового тоналя. (А как же иначе! Религия – это прежде всего консерватизм.) Они сохраняются вопреки времени и потому либо консервируют себя внутри национальной традиции (иудаизм), либо накапливают ожесточенность и агрессию по отношению к внешнему миру, где их воспринимают как анахронизм (сегодня это наиболее заметно в радикальном исламе).
Из всего сказанного легко сделать вывод, чем отличается "путь магов" от "пути слияния". Прежде всего, понятно, что вместе с торжеством абстрактного мышления, приведшего к пантеистическим модификациям религиозной мысли, "путь магов" стал непонятным и утратил популярность среди духовных искателей. Но и консерваторы относятся к нему с подозрением по той причине, что в их описании между Богом (Реальностью) и Человеком (осознанием) лежит непроходимая пропасть. Стремиться уменьшить эту пропасть – по меньшей мере, самонадеянно. Но почва для таких магических усилий в мире консервативных религий остается. В истории иудаизма и ислама можно найти немало тому примеров. Именно в этом архаичном описании то и дело появляются группы искателей, которые пытаются вновь и вновь пройти по путям древних магов, сами того не подозревая. В иудаизме самые известные течения такого рода – "визионеры Меркавы" и каббала, в исламе – суфии. Разумеется, правящий клирос к ним относится как к маргиналам и даже называет их сектантами, не допуская официального одобрения этих попыток.
Оба пути практического богопознания (если выражаться религиозными терминами), или познания Реальности (если пользоваться толтекским языком описания), по разным причинам не привели к ожидаемым результатам. И первый, и второй путь сформировал цепь заблуждений, которые всегда были проекциями тоналя на область Непостижимого. Духовные искатели в обоих случаях создавали описание, которое были в состоянии понять. Пониманием они убивали свободу. Вот как трансформировался путь магов в иудейской традиции "визионеров Меркавы"
"Истинному и спонтанному чувству визионера Меркавы чужд мотив имманентности (сущностной близости, свойственности Бытию. – А. К.) Божества: бесконечная пропасть, отделяющая душу от Бога – Царя на Его Престоле, не смыкается, даже когда мистический экстаз достигает кульминации.
Мистику чужда не только идея Божественной имманентности, но ему почти неведома и любовь к Богу... Существовал экстаз, и это фундаментальное переживание, по-видимому, было источником религиозного вдохновения, но мы не обнаруживаем даже следа мистического единения души с Богом. Неизменно здесь сохранялось представление, несколько преувеличенное, об "инаковости" Бога. Мистик также никогда не перестает осознавать свою "самость ", свою индивидуальность, даже достигнув вершины экстаза. Творец и Его творение остаются разделенными... Визионер, прошедший в состоянии экстаза через все врата, бесстрашно встретивший все опасности, предстает наконец перед Престолом, он видит и внимает – но не более того... Преобладают атрибуты силы и возвышенности, а не любви и нежности. Совершенно в духе этих мистиков то, что маг, заклиная "Князя Божественного Присутствия", взывает к архонтам как к "Князьям Величия, Страха и Трепета". Величие, Страх и Трепет – слова-ключи к этой религии – "Сезам, отворись" 1) (курсив мой. – А. К.).
Приведенная цитата весьма характерна. Бесконечная удаленность Бога от человека, понимание Его как грандиозной и великой Силы, отсутствие Божественной Любви и сохранение индивидуальности во всех состояниях восприятия – все это типичные магические симптомы, которые отражают самостоятельное становление и рост индивидуума в расширившемся поле перцепции. Древняя интуиция говорила о том, что стоит признать Единство Бога (Реальности) и Человека, отдаться этому единству, – и весь многотрудный путь трансформации завершится Слиянием.
Философский монизм – явление последовательное и вряд ли опровержимое. Развитое абстрактное мышление не могло не согласиться с тем, что Природа едина. И сегодня с этой позицией невозможно спорить. Однако то, что хорошо и правильно в области интеллекта, не всегда приносит пользу на практике. Психоэнергетические метаморфозы, которые неминуемо происходят с магом или медитатором, отражают его выбор, его (зачастую бессознательное) намерение. И если вы в поиске свободы отказываетесь от собственного "я", возлагаете надежды на таинственное единение с Бытием, не знающим страданий отдельного субъекта, то и ваше энергетическое тело ведет себя соответственным образом. Оно не трансформируется в максимально независимую и самостоятельно усложняющуюся структуру, напротив – в ситуации внешнего давления оно склонно постепенно растворяться в больших эманациях. Лишь с высоты философского теоретизирования кажется, что представления об устройстве вселенной не влияют на качество предпринимаемых нами конкретных усилий в области самотрансформации. Принятое нами описание обусловливает все тонкости психоэнергетической работы. Произведения философствующих мистиков часто содержат прямые указания на это положение вещей – стоит лишь вдуматься в написанное. Например, Шри Ауро-биндо, рассуждая о гностическом существе – результате интегральной Трансформации нынешнего человека, писал следующее: "Природа ума и мысли опирается на сознание конечного; супра-ментальная природа по самой сути своей – сознание и сила Бесконечности. Супраментальная природа взирает на все с точки зрения единства и рассматривает объекты при свете этого единства – во всем их множестве и разнообразии, даже если они кажутся разуму непримиримыми противоречиями; ее воля, ее идеи, чувства и ощущения порождены единством, ее действия формируются на этой почве'''. (Sri Aurobindo. The Life Divine. Ch. XXVII. The Gnostic Being) (перевод и курсив мой. – А. К.).
Обратите внимание, как философия логическим образом перетекает в психологию, а стало быть – в способ реагирования и действия конкретного индивидуума. Супраментальная природа объемлет Всё, и каждая отдельная сущность, каждый объект и феномен – лишь частность. Но принятая однажды в качестве наивысшего представления, она определяет "волю", "чувства" и "ощущения". Именно так, прямо и бесхитростно, философская концепция обусловливает само остриё психоэнергетической практики – формирует целеполагание и намерение.
И все мистические направления, оказавшиеся под гипнотической властью последовательной философии Бытия, аргументируют неизбежность единства как высшей реализации индивидуальной психики. Они пользуются разнообразными формальными приемами, но за этим мощным потоком мысли скрывается молчаливо подразумеваемое отождествление личности и мироздания. Ведь их природа едина, а значит, на высшем этапе своего развития индивидуум должен стать единым с Непостижимой Бесконечностью, которая может быть названа Супраментальным Божеством, или "Великой Пустотой", – для нас с вами это ровным счетом ничего не меняет.
Философская истина хороша для философии. Для человеческой природы, цель которой – непрерывно расти и изменяться, такая истина абсурдна. Гнозис, заключающий в себя все на свете, – это смерть личности.
Насчет этих состояний слияния я писал довольно много. Мне даже пришлось ввести специальный термин – энтазм (досл. "поглощенность бытием"). Энергетически это выражается перемещением точки сборки в центральные, стержневые области кокона. Время от времени каждый может оказаться в этой специфической позиции. Но практик, изначально полагающий слияние благоприятным состоянием или даже целью дисциплины, однажды погрузившись в энтазм, стремится повторить его снова и снова. Все дело в том, что плотность полей в стержневых областях кокона превышает способность воспринимающего центра собирать перцептивный мир. Эта перегрузка создает иллюзию слияния с большими эманациями на фоне минимального присутствия чувства индивидуального "я". Повторение энтазма прекращает все иные трансформационные процессы, а накопленная энергия осознания полностью расходуется в процессе этого экстаза.
