Текст книги "Человек неведомый: Толтекский путь усиления осознания"
Автор книги: Алексей Ксендзюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)
Глава 3. ТРАНСФОРМАЦИЯ СТРАХА СМЕРТИ. «МЕРТВЫЕ ВОИНЫ».
Смерть вызывает тревогу, потому что затрагивает самую суть нашего бытия. Но благодаря этому происходит глубинное осознавание себя. Смерть делает нас личностями.
Хайдеггер
Прикосновением смерти завершается всё, и всё, чего она коснулась, становится Силой.
Карлос Кастанеда
Начнем с главного базального комплекса, корня человеческой формы – со страха смерти.
Психология страха смерти – одна из самых интригующих тем в изучении внутренней жизни человека. Она неисчерпаема и так же плохо поддается изучению, как все базальные феномены психического бытия – сон и сновидение, внимание и восприятие, воля и мышление. О смерти размышляли древние мудрецы и религиозные пророки, ей посвятили тома философы как древних, так и новейших времен – от Платона и Пифагора до Киркегора, Юнга и Грофа. Страх смерти был и остается предметом пристального интереса со стороны психотерапевтов, изучающих "феномен Человека" в его целостности – как, например, В. Франкл или Э. Кюблер-Росс с описанием "стадий встречи со смертью".
Однако, если в прежние века отношения человека со смертью наталкивали мыслителей на подлинные шедевры мудрости, то в последнее время эта проблема, как и все, касающееся экзистенции, по большей части рассматривается богословами и учителями жизни. Современная наука предпочитает отделываться общими рассуждениями, заимствованными у великих предков, либо топтаться вокруг частностей, которые именуют эмпирическими исследованиями. Смерть, как и Жизнь, хранит свою Тайну, и наше отношение к смерти в полной мере отражает извечное остолбенение человека перед непостижимой Реальностью.
С одной стороны, общим местом стала мысль, что "человек начинает жить подлинной жизнью, лишь осознанно принимая неотвратимость смерти". Это как бы лежит на поверхности, но подобная мудрость немного стоит, ибо остается декларацией, весьма редко превращаясь в живую эмоцию.
Прежде всего нас пугает неизвестность. И здесь наблюдается парадоксальность нашего восприятия мира. "Нам ничего неизвестно о нашей судьбе, кроме достоверного факта конца нашего земного существования. И эта абсолютная неизбежность вызывает в нас сильнейшее чувство тревоги, настолько сильное, что мы не можем его вынести. Мы предпочитаем неведение. Как можно ощущать себя, зная, что рано или поздно тебя не будет? Как жить, творить и действовать в мире, зная, что все закончится для тебя? Как общаться с людьми, зная, что каждый из них раньше или позже будет закопан в землю?" – восклицает С. Белорусов в статье "Психология страха смерти". Он же цитирует "современную духовную писательницу", которая заметила: "Смерть бьет человеческое существо в самую сокровенную его сердцевину так унизительно, так ужасающе радикально, что его спонтанной реакцией может быть только бегство (в мучение или презрение), которое "спускает с цепи" всякое зло. Смерть ужасна. Она – злейший враг. Несмотря на все научные объяснения, смерть остается непостижимой. Внезапно предстающая жуткая картина собственной смерти со всей ее неизбежностью вызывает шок. В самой глубине личности открывается незаживающая язва..."
Человек "хочет не знать" о смерти. Он убегает от знания. Цивилизация помогает ему в этом. Общество вырабатывает нормы приличия. Разговоры о смерти неприличны. Знание о том, что человек умрет, оттесняется далеко на периферию сознания, часто даже в область бессознательного. Простая психологическая защита устраняет невыносимое знание и человек отказывается от "единственного достоверного знания о себе".
X. Ортега-и-Гассет полагал, что вся человеческая культура и искусство возникли для преодоления страха смерти. Известный социолог и антрополог Э. Беккер утверждает, что структура человеческого характера есть не что иное как система защиты от невыносимого страха смерти. По его мнению, знание о собственной смертности может привести человека даже к безумию (!). Из этого растет практически вся человеческая личность, все оборонительные сооружения нашего эго предназначены для самосохранения этого скопища иллюзий на свой счет. Наша реактивность, по мере формирования личности определяющая характер, есть в этом свете не что иное, как набор скрытых психозов (Ш. Ференчи). Здесь аналитики недалеки от истины, так как страх смерти производит столь масштабные и разнообразные метастазы, что без преувеличения можно сказать: страх смерти есть причина большей части человеческой эмоциональности.
Основные проявления и модификации страха смерти я уже перечислял в "Тайне Карлоса Кастане-ды" (гл. 6) и не стану здесь повторяться. На данном этапе нас интересует более глубокое понимание феномена, связь этих глубинных реакций с формой энергетического тела и изменением восприятия, а главное – методы практической трансформации страха смерти, который, как мы увидим, в превращенном виде может быть использован как источник личной Силы толтекского мага. Страх приводит к такому отчаянию перед утратой контроля за своим существованием, что человек прекращает это существование.
В первую очередь, усиленное внимание к смерти и страху перед ней питает сознание духовное, философское и религиозное. Причем религиозное сознание, будучи в этом ряду наиболее влиятельным, часто формирует самые ранние установки личности, по сути, гипнотизируя нас. Это происходит даже в том случае, если человек вырос в атеистической среде и не склонен к потусторонним исканиям. Влияние это настолько опосредованно, что кажется почти мистическим. Мне придется уделить этому феномену некоторое внимание по следующим причинам:
а)религиозный миф – один из самых древних, самых укоренившихся и сильных в поле коллективного бессознательного человечества;
б)смерть, будучи элементом Неведомого и Непостижимого в нашем пузыре описания, прежде всего становится предметом трепета, а именно трепет – в ряду важнейших источников религиозного чувства;
в)смерть, будучи явлением пограничным и завершающим явную жизнь человеческого существа, всегда рассматривается в ряду фундаментальных смыслов, а вопрос об окончательном смысле человека – ядро всякой религиозной доктрины.
Конечно, нет никакой возможности в рамках этой книги подробно изучить страх смерти и ее смысл в свете многочисленных религий. Да в этом и нет нужды, поскольку мы повсюду встречаемся с относительно небольшим набором стереотипов. Следует сказать лишь несколько слов об интересующем нас аспекте христианского сознания (поскольку мы живем внутри этой цивилизации) и найти некоторые параллели с общечеловеческими идеями на этот счет, влияющими на нас повсеместно.
Вот как религиозное сознание пытается утешить человека перед лицом страха смерти: "Но Тот, Кто выше нас, не забывает нас. Бог возвращает нас к знанию о том, кто мы есть. Он не навязывает нам Своей воли. Он предлагает нам понять Свой замысел о мире. Понять, насколько мы в силах, насколько хватит нашей решимости. Убежать всегда в нашей власти, и это было и в мировой истории, и в жизни каждого из нас. Бог не насилует никого. Слово Его – Евангелие – переводится как Благая Весть. Поверив Ему, мы услышим только хорошие новости: Не жестоко ли со стороны Бога отнимать у нас жизнь? Вовсе нет, потому что если мы верим в Него, то верим и в возможность "оставления грехов и жизни вечной". Блаженный Августин писал: "Мы не боимся умирать, потому что имеем доброго Бога". Итак, мы умрем... и не умрем: Для христианина смерть – это не конец, а завершение какого-то этапа, рубеж, а для праведника – рождение в новую реальность." Более того, в христианских текстах, писаниях старцев и трактатах богословов мы можем найти рассуждения, что смерть всегда приходит в самый оптимальный момент жизни личности, что смерть – это окончательная реализация души на Земле, премудро посланная нам Всевышним для обретения потустороннего счастья." (С. Белорусов. Там же.)
Религия, во многом сосредоточенная на страхе смерти, пестующая этот страх как некий даже духовный стержень, находит множество рационализаций смерти, оправданий для нее. Можно сказать, религия и большинство духовных учений весьма последовательно выстраивают Миф о Смерти. Иногда этот миф состоит из череды тривиальностей, иногда – включает изящные и даже неожиданные идеи. Смерть, как утверждается, смиряет человека. А смирение ведет к осознанию потребности диалога с Богом – мысль довольно предвзятая в психологическом смысле и опирающаяся не на здравый смысл, а на конкретную метафизическую конструкцию. Оправдывается эта идея тем, что чувство смертности указывает на "бессилие человека спасти самого себя". Иными словами, смысл смерти заключен в непрерывном подтверждении ограниченности нашей природы и наших возможностей.
Я специально хочу обратить ваше внимание на эту мысль, поскольку она весьма красноречива и заключает в себе некую квинтэссенцию религиозного отношения к смертности, будучи диаметрально противоположной тому настроению, что культивирует толтекская магическая практика.
Смерть ограничивает и вынуждает полагаться (уповать) на Высшее, пребывающее по ту сторону бытия – вот пафос мировой Церкви. Нагуализм же, будучи принципиально не-религиозным направлением духовного поиска, говорит совсем иное: смерть вынуждает нас к мобилизации всех усилий, это – единственный стоящий противник, фундаментальный вызов, брошенный человеку Мирозданием. Смерть – это та грандиозная Сила, что толкает нас на путь Трансформации.
Часто подчеркивается, что смерть вынуждает нас жить "при свете вечности", видеть подлинные ценности, помогает не забываться в суетных и мелких делах. Это, безусловно, правда – но для толтекского воина очевидная банальность. Ибо вопрос не в том, чтобы помнить о вечности (по большому счету, какое нам до нее дело, если она простирается за границами растущего человеческого осознания?), дело в том, как использовать бренное и совсем не вечное тело, чтобы вечность перестала быть всего лишь праздной мыслью, а превратилась в подлинную потенциальность, реальную перспективу, в которой есть место Жизни и сопутствующим ей изменениям?
Рассматривая концепцию смерти с двух сторон – со стороны религии и со стороны учения о Трансформации, ярчайшим образцом которого является знание толтеков, – мы находим два типа аг8 топепсй (искусства умирать). В таком названии кроется великий парадокс человеческого осознания. Ибо на уровне Предназначения Человека и человеческого вида всякая наука жить сводится к науке смерти. Ведь именно отношение к смерти определяет способ и качество жизни. Между этими двумя полюсами хранится напряжение подлинного намерения, делающего нас теми, кто мы есть.
Эта мудрость родилась на заре эона. Было сказано: "Тот, кто не умирает до того, как он умрет, пропадет, когда умрет". Разные духовные и религиозные традиции использовали ее, приспосабливая к собственной системе понятий и ценностей. В речах дона Хуана эта максима предстает в обнаженном и, возможно, наиболее пугающем виде. Нечто сходное можно обнаружить в идеологическом кодексе японских самураев или у воинствующих даосов. Но даже там мысль о Смерти, будучи вполне трезвой и реалистичной, не приобретает настолько стимулирующего и (как ни странно) оптимистического звучания.
Религиозный Миф с готовностью говорит о Смерти как о рубеже и непременно напоминает, что это не конец. Таков оптимизм религиозного толка. Дон-хуановский воин не уповает, он смотрит в глаза Реальности и отдает себе отчет в том, что смерть может быть окончательным и бесповоротным прекращением. Оптимизм толтека пребывает на непредставимой для религиозного сознания высоте – толтек опирается на ту точку осознания, где торжествует сама Реальность, где разница между жизнью и смертью вновь становится простым фактом-вне-нас, не нуждающимся в рефлексии и никак не связанным с эмоциональным страданием.
Стереотипно мыслящему и чувствующему человеку это действительно трудно представить. Внутри общечеловеческого тоналя смерть неотделима от эмоционального балласта, в который входит не только страх, но и благоговение, преклонение перед Непостижимым, которое сопровождается болью и предельным отчаянием. Толтекское "искусство смерти" устраняет этот нестерпимый груз, и мы в конечном итоге предстаем лишь перед фактом битвы – самой важной битвы, и все же не более того. На этом уровне личной Силы в некотором смысле смерть перестает быть субъективным Апокалипсисом, поскольку на первый план выходит задача сохранения светимости, или энергетической структуры, здесь более нет привязанностей и страстей.
Буддисты могли бы сказать, что достижение такой позиции глубинного бесстрашия уничтожает кармическую цепь, сжигает груз обусловленностей, а значит – останавливает колесо Сансары.
Чтобы помочь себе в принятии толтекского осознания смерти, следует быть внимательным и не смещать акценты. Порой воины, вставшие на путь нагуализма, бессознательно полагают, что конечная цель дисциплины – победа над смертью. Или, выражаясь языком дона Хуана, "наша цель – проскочить мимо Орла". Это верно лишь с поверхностной точки зрения. Настроение воина заключается не в этом.
Победа над смертью – всего лишь высшее испытание на Пути. Это как бы "выпускной экзамен", который демонстрирует глубокое и всестороннее усвоение науки Трансформации. Но не в этом смысл и суть предпринятой магической работы. Важно постоянно помнить, что все самое главное на пути воина происходит сегодня. Нынешнее мгновение осознания – вот непосредственной объект, на который направлено несгибаемое намерение толтека. В противном случае намерение просто не может стать несгибаемым.
Неверно думать и ощущать, будто воин всю жизнь копит силу для некой окончательной кульминации, драматического поединка со смертью, который состоится "завтра". Если вы именно так распределяете свои усилия, ваша энергетическая форма всего лишь готовится к действию, но никогда по-настоящему не действует. Все подлинно значимое происходит в нашей жизни сейчас. Сегодня.
Каждую минуту мы отвечаем на вопросы, поставленные перед нами жизнью. И наш смысл заключается в том, чтобы всякий раз отвечать наилучшим образом – вот чему учит безупречность, вот в чем наивысший труд пути дон-хуановского воина. Виктор Франкл, основатель экзистенциального анализа в психологии, красноречиво выразил эту идею практически теми же словами: "Спрашивать о смысле жизни вообще – ложная постановка вопроса, поскольку она туманно апеллирует к общим представлениям о жизни, а не к собственному, конкретному, индивидуальному существованию каждого. Возможно, нам стоит вернуться назад и воссоздать исходную структуру переживания: А именно: сама жизнь (и никто иной!) задает вопросы людям. Не человеку вопрошать об этом; более того, ему было бы полезно отдать себе отчет в том, что именно ему держать ответ перед жизнью; что он вынужден быть ответственным перед ней и, наконец, что ответить перед жизнью можно только отвечая за жизнь."
Конечно, выдающийся психолог, говоря об ответственности, опирался на ценности описания, и потому, как бы глубоко ни анализировал человеческую экзистенцию, не мог выйти за рамки стандартного осознания. Его подход, безусловно, эффективен, а взгляд проницателен – и все же исходная структура переживания сводится к воспроизводству общих схем жизни (или, выражаясь терминами толтеков, инвентаризационному списку тоналя). Это особенно важно, поскольку он же, размышляя о смысле жизни и смысле смерти, приходит к справедливому выводу, что ценность и глубина смысла определяется, прежде всего, уникальностью и неповторимостью ситуации личного бытия. Рассуждая общим, теоретическим образом, можно найти такую неповторимость абсолютно повсюду – но наш тональ, к несчастью, подсознательно осведомлен об утомительном однообразии бесконечного самоповторения. Наверное, здесь и заключена причина неубедительности психотерапевтических рецептов такого сорта.
Неповторимое, уникальное и таинственное – это скрытая от обычного сознания перспектива. Она всегда присутствует за каждым опытом, за каждым переживанием, но весьма редко осознается, так как для ее осознания нужна особая сила и специальное намерение. Это – пронзительное и вечно свежее дуновение нагуаля, которое дано нам в каждом дыхании. Безупречность открывает нам доступ к этому чудесному Непостижимому, а Непостижимое обеспечивает безупречность смыслом. Так они взаимно осуществляют друг друга, представляя собой единый и непротиворечивый Путь. И это Непостижимое вовсе не скрывается только в измененных режимах восприятия, в экзотических полях опыта, среди гипнотизирующего мерцания эманаций. Оно здесь – прежде всего, внутри, в самом акте резонанса энергий, производящих процесс осознания. Для полного своего проявления оно нуждается лишь в интенсивности. Потому я называю его Внутреннее Непостижимое. Это Тайна Мира, скрытая в нашем взгляде на него. То, что всегда перед нами, и потому является преддверием к магическому сновидению. Это наш "дневной Сон", постижение которого непосредственно вводит нас в состояние сталкинга (о чем подробнее будет сказано ниже). А смерть в этом "Сне" – только решительный сюжетный поворот, срывающий маски с нас и со всего окружающего. Его ценность непревзойденна даже тогда, когда сюжетный поворот оказывается заключительной развязкой, так и не получившей продолжения.
Важно также заметить, что страх смерти вырастает из двух представлений человеческого тоналя – представления о Времени и представления о своем эго (о себе). Мыслители, которых занимала эта воображаемая оппозиция "смерть – бессмертие", рассуждая внутри данного нам описания мира, приходили к безысходности и отчаянию. Мыслимая смерть вызывает ужас, а мыслимое бессмертие навевает тоску и скуку, поскольку наше воображение не знает ничего, кроме самоповторения, и полагает бессмертие "я" дурной бесконечностью. Эта противоречивая ситуация веками томит человека. С одной стороны он, подобно Унамуно, то и дело трагически восклицает: "Я не хочу умирать – нет, я не хочу ни умирать, ни хотеть смерти; я хочу жить во веки веков. Я хочу, чтобы это "Я" жило – это бедное "Я", которым я являюсь и ощущаю себя здесь и теперь:" Но такой формулой человек автоматически обрекает себя на непрерывную тоску монотонности, которая в перспективе бесконечности рано или поздно превращается в вынужденное страдание узника. И, вообразив себе эту нескончаемую череду повторяющихся переживаний, человек склонен вслед за античными мыслителями провозгласить felix opportunitate mortis ("счастлив возможности умереть")!
Проблема в том, что человеческий тональ не имеет никакого опыта свободы. Более того, он не имеет даже умственного представления о ней. В результате все размышления человека о смерти и о бессмертии ограничены детерминированным, не-свободным пространством. Человек знает про длительность и ограниченный отрезок длительности. Он опирается на сотворенный им самим пузырь восприятия, из которого нет выхода в новое поле, а есть лишь репликация, бесчисленное повторение выделенных фрагментов с бессознательно заданными свойствами.
В таком пузыре бессмертие может быть лишь неограниченным по сроку заключением – бессмысленным пребыванием в "местах лишения свободы". Даже в том случае, если речь идет об ученом, которому навеки предоставили инструменты и лабораторию, он обречен на вечное самоповторение. Такой естествоиспытатель может быть поражен самозабвением в процессе своих нескончаемых опытов, но однообразие собственного эго пожрет его рано или поздно. Ибо для вечной Жизни необходим не только бесконечный опыт внешнего мира, но и бесконечная изменчивость собственного "Я". Не реинкарнация, где психологическое единство субъекта периодически прерывается, а плавная изменчивость роста целостного осознания. Обычный человек знает это переживание – оно сопровождает его недолго и связано с биологическим ростом и социальным становлением. Недаром каждый зрелый субъект считает свое детство и юность если не самыми счастливыми, то самыми яркими временами жизни. Это и есть мимолетный фрагмент того толтекского бессмертия, которое является подлинным антиподом смертности – не опытом по механическому приращению срока жизни, а процессом неустанного обретения все новой и новой свободы. Свободы количественной и качественной, каждый раз меняющей все, кроме принципа непрерывности изменений внутри целостного энергетического тела.
Так устраняется проблема страха смерти и бессмертия. Так разрешается диалектическое противоречие, долгие времена казавшееся человеку тупиком мысли и чувства. Восприятие свободы – перцептивной, функциональной, энергетической и психологической – становится универсальным растворителем тональных преград. Заслуга толтекского нагуализма и здесь оказывается неоценимой. Парадигма толтекского знания просто требует внимательной разработки, и мы находим фундаментальные решения извечных проблем человека – системные и подлинно диалектические. Даже в том случае, если они оказываются умственными, философскими, они содержат практическую потенциальность, поскольку предполагают эмпирическое содержание – ту конкретику чувств, ради которой исполняется дисциплина.
Ибо век умственной философии кончился. Все становится предметом психологической практики, энергетических опытов и реальных чувств. Путь воина обнажает экзистенциальную ситуацию человека, тем самым превращая философию в непосредственный опыт каждого практика. Он преодолевает нашу социальность, и это выглядит естественным продолжением нашей эволюции.
(Э. Фромм несколько десятилетий назад прекрасно сформулировал "ситуацию человека". Я процитирую его дефиницию, и вы определенно увидите, что тол-текское знание Трансформации просто логически продолжает осознанную этим психологом тенденцию: "Эволюция человека основывается на том, что он утратил свою первоначальную родину – природу: У него теперь только один путь: покинуть свою естественную родину и искать новую, которую он сам себе создаст. В соответствии с этим проблема человеческого существования – единственная своего рода проблема в природе: Он отчасти как бы бог, отчасти – животное, отчасти бесконечен и отчасти конечен. Необходимость искать новые решения противоречий его существования, все более высокие формы единения с природой, окружающими людьми и самим собой выступает источником всех психических сил, которые побуждают человека к деятельности, а также источником всех его страстей, аффектов и страхов'" Продолжая мысль Фромма, мы видим, что человек утратил не только первоначальную природу, но и собственно человеческое – эту адскую смесь физиологии и знаковой информации, порожденной социальным гипнозом. Ступая на путь тол-текского знания, он двинулся дальше – в область очередного пресуществления себя, и оказался на ступени, где прежние его манифестации демонстрируют только отсутствие свободы и ограниченность вида. Здесь нет ничего неестественного, а только интеграция прежних потуг, проявивших себя во всей полноте на следующем уровне. Ничто не утрачено. Безупречный воин только приобретает – свободу от социума и новые перспективы восприятия.)
Итак, эволюция человека даже логически (не говоря уж о законах развития энергетического тела) подразумевает преодоление социальности. А страх смерти прежде всего социален. Он порожден нашими бессознательными проекциями на будущие взаимоотношения с окружающей социальной средой. Размышляя о смерти, любой человек сначала думает о прекращении контактов с себе подобными и лишь потом о прекращении потока впечатлений вообще. Это вынуждает нас поговорить об одиночестве.
Переживанию такого специфического состояния, как одиночество, в жизни безупречного воина есть место – правда, оно приобретает иную окраску (можно сказать, становится позитивным), но приобретение новых акцентов в самоощущении происходит далеко не сразу. Поначалу все мы сталкиваемся с одиночеством во всем его пасмурном и даже трагическом облачении. Это болезнь роста, свидетельство внутреннего удаления и, если хотите, переживание откровения – воин оказывается лицом к лицу с бесконечностью и обнаруживает свою внесоциальность, более того – свою надмирность, что вызывает неоднозначные чувства. Вряд ли это можно назвать восторгом, ибо печаль путника сопровождает его вплоть до окончательной трансформации.
Возникновение такого рода эмоций объяснить несложно. Обычный человек, далекий от толтекской идеи безупречности, полностью погружен в описание мира, сотворенное тоналем. Совокупность тональных представлений о самом себе всегда опирается на некую сетку социальных координат – индивид может идентифицировать себя только в процессе взаимодействия с подобными ему существами. В этом – главная причина непереносимости одиночества. Тональ, творящий иллюзию личности, отказывается функционировать вне социальной сети: большая часть его ценностей и идей девальвируется, из-за чего само представление о себе становится почти призрачным. Можно сказать, что страх одиночества есть не что иное как страх утраты личности – иными словами, проекция страха смерти. Так что, глубинная связь этого чувства с тремя ядерными структурами эго – страхом смерти, чувством собственной важности и жалостью к себе – теми структурами, что являются главными объектами трансформации в безупречности, несомненна. Внимательный психологический анализ обнаружит генетические связи практически всех эмоциональных проявлений эго с этой классической триадой, провозглашенной толтеками.
Чувство одиночества (то самое чувство, которое заставляет толтекских магов говорить о "тоске воина") является, к сожалению, неотъемлемой частью спектра психоэмоциональных состояний, который характеризует известный этап становления безупречности. Конечно, оно не должно вызывать угрюмость и озабоченность, если же такое настроение возникает, то можно с уверенностью сказать: преобразование стереотипов реагирования еще не достигло того качественного порога, за которым обнажается чистое и безупречное сознание воина. Ценности тоналя все еще актуальны и продолжают терзать личность, погруженную в мир иллюзорных отношений, порождаемых ограниченностью сознания и восприятия. Рэлф Оди, исследовавший в свое время проблему одиночества, ярко описал эту ситуацию: "... Неожиданное развитие человеческого разума сначала позволило человеку выделить себя как нечто совершенно отдельное от живой системы вокруг него; потом – назвать ее "окружающей средой" и почувствовать способность управлять ею и подчинить ее себе; затем – накопить силы для ее уничтожения и еще больше отдалиться от той системы, в которой он – всего лишь один из компонентов. Потому, что наряду с перечисленными достижениями часть мозга человека, находящаяся в прямом сенсорном контакте с окружающей средой, гипертрофировалась в сознании и утратила в основном свою способность поддерживать связь с глубинами другой части мозга; наконец, потому, что вместе с этим человек создал общества и сопутствующие структуры, в которых из-за недостатка понимания его сущности его человеческие способности были упущены из виду. Ему негде преклонить голову – вокруг лишь холодные и не вызывающие в душе отклика пространства".
Хотя данный автор, безусловно, вовсе не исходил из концепции нагуализма, легко заметить, что на самом деле стоит за фразой "часть мозга, находящаяся в прямом сенсорном контакте с окружающей средой". Мы называем ее тоналем – именно раскрепощение и трансформация тоналя (что и есть цель безупречности) устраняет переживание одиночества как истощающего и порождающего депрессию состояния, оживляет естественное чувство единения с бесконечным разнообразием мира. Безупречность воскрешает в человеческой психике чувство однородности внешнего и внутреннего, и это чувство, в отличие от эгоистических эмоций повседневного существования, отражает действительно реальное положение дел, а не самодельные иллюзии, придуманные для поддержания нашего привычного описания мира.
Откуда же тогда время от времени возникают приступы тоски воина даже в том случае, если он окончательно укрепился в своей безупречности? Опыт показывает, что чувство одиночества может иметь разнородные причины. Ведь в основе функционирования осознания лежит некоторая совокупность операций информационного типа. Осознание осуществляет себя, превращая поступающие извне сигналы в структуры, и завершенность (полноценность) этих структур подразумевает наличие активно реагирующей стороны, чтобы осознание могло манифестировать себя, воспринять отражение этой манифестации и сравнить разнородные впечатления, полученные таким образом. Тот же Рэлф Оди сформулировал данное положение так: "Структура гармонического баланса у людей и животных требует хотя бы некоторой реакции со стороны внешнего мира в виде восприятия предметов, запахов, в особенности осмысленных социальных контактов или взаимодействия. Общая для людей и животных жажда информации была точно установлена путем наблюдений и экспериментов".
Обратите внимание на то, что подобная "жажда информации" свойственна не только людям, но и животным. Устранить ее невозможно и ни в коем случае не следует к этому стремиться. Ведь именно это качество осознающей природы подталкивает всех людей, без исключения, к деятельности по изменению мира и самих себя. Та же жажда влечет толтеков и поддерживает в них намерение бесконечно расширять свои возможности восприятия. Тоска воина – результат неминуемых затруднений, связанных с постепенной перестройкой типа обрабатываемой информации. Все мы скованы громоздкой цепью привычек, и в их число входит привычка получать наибольшее количество впечатлений от социально обусловленных взаимодействий. Хочу подчеркнуть: не просто от подобных себе существ (поскольку такая привычка имеется и у животных), но именно от социальных игр, условности и правила которых однажды создал и увековечил наш тональ.
Последовательная и всесторонняя практика безупречности, безусловно, разрушает этот стойкий стереотип. Безупречный воин обращается к впечатлениям иного рода и из них черпает материал для полноценного самоосуществления осознания. Любой контакт с внешним становится, в первую очередь, источником первичных ощущений и достигает удовлетворительной полноты за счет расширения объема необусловленного восприятия (вплоть до переживания полево-энергетических взаимодействий, природная сложность которых значительно перевешивает монотонную работу последовательно включающихся социальных шаблонов и сценариев). Освоение гармоничного использования таких, прежде малоосознаваемых сигналов, которые никогда не были для нашего то-наля основным источником сознательного перцептивного опыта, часто требует длительной адаптации. В той или иной степени трудности, вызываемые ею, дают о себе знать в течение многих лет, а порой и десятилетий. В такие мгновения и приходит тоска воина.
