Текст книги "Целитель(СИ)"

Автор книги: Алексей Пройдаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Ах, если бы сразу знать путь свой!

Я призадумался: откуда это? Что такое «знание пути своего»? Не мог я подумать просто так… Не мог.

4

Следующим утром пришёл в редакцию газеты «Вечерняя столица», куда был рекомендован известным писателем Владимиром Гонтаревым.

Приняли хорошо. Сразу же отправили брать интервью у директора полиграфической компании.

Так начались мои столичные трудовые будни.

Они были тем приятнее, что коллектив подобрался слаженный, толковый. Да и оклад мне положили вполне приличный. На эти деньги я вполне мог оплачивать обучение дочери, остальных хватало на уплату долгов по коммунальным услугам за квартиру, в которой ещё оставалась жена. Но мы уже запланировали её скорый переезд в столицу.

Серьёзных расходов не предвиделось, оплату моего житья взяла на себя сестра Марина, давая мне возможность хоть немного «встать на ноги».

Я с удовольствием и радостью окунулся в привычную мне, но несколько забытую жизнь рядового сотрудника средства массовой информации и каждый вечер, возвращаясь с работы, чувствовал приятную тяжесть своих газетных обязанностей. Они кружили, увлекали, давали возможность заглушить тоску о доме.

Я стал сотрудником отдела культуры, который возглавляла моя однокурсница по пединституту Ильмира Гиманова. В мои обязанности входило посещение выставок, концертов, презентаций, вернисажей. В общем, работа интересная и «не пыльная».

Каждый день знакомился с новыми людьми и буквально с утра до вечера находился там, где что-то происходит.

Журналисты столицы приняли меня в целом доброжелательно, но вполне равнодушно. Оказалось, здесь, как и в провинции, они живут по принципу – «сам по себе». Ну и ладно. Меня вполне устраивало. Никто не лезет в душу и не пытается что-то выспрашивать.

Владимир Гонтарев в свое время закончил ВЛК (высшие литературные курсы) при нашем институте и теперь возглавлял крупнейший республиканский журнал «Нива», он и ввел меня в круг местных литераторов.

С Гонтаревым мы знакомы с семьдесят шестого года, именно тогда я поступил на первый курс филологического факультета областного пединститута.

Гонтарев уже тогда был большим поэтом. А его «Деревенька деревянная» звучала повсеместно и стала настоящей народной. Именно он оценивал мои первые поэтические труды. И несмотря на всю их беспомощность и подражательность, всё-таки отозвался одобрительно, дав, таким образом, путевку в жизнь и желание продолжать марать бумагу. На филфаке я стал одним из первых поэтов, после Вадима Штерна, Олега Рябова и Эрика Шмидта. Очень этим окрылился и – прошел творческий конкурс в Литературный институт на… семинар прозы.

Но как мне помогало это сейчас! Заслышав волшебное слово «Литинститут», местные писатели преображались на глазах: для многих он был просто недоступен. С их глаз и позы улетучивались следы зазнайства и высокомерия, которые мне были хорошо знакомы. Сам когда-то грешил…

Вообще, по моему убеждению, самое главное – избежать духовного провинциализма. Кстати говоря, подцепить его вирус можно и в столице. Но, если угодно аллегорию, пожалуйста.

Ты живёшь в небольшом городке и желаешь всех его жителей восхитить своими способностями и талантом. Получается. Все довольны, все смеются. Ты тоже счастлив этим и не желаешь затрачивать каких-то усилий, либо чем-то жертвовать, чтобы донести свои творения до остального мира: проверить на пригодность и значимость. Рискнуть. Ведь здесь ты – первый, а там… Земля – огромная планета и людей на ней предостаточно. Их духовный голод до сих пор не утолен. А может быть, именно твоих строчек-ниток не хватает для наступления всеобщей гармонии? Надо дать возможность человечеству оценить их. Надо хотя бы стремиться к этому.

Но духовный провинциализм, то есть напыщенность и самодовольство, сердечное восприятие своего собственного и категорическое неприятие чужого, такое стремление исключает.

Сначала в «Ниве», потом в других журналах, скорым потоком хлынули публикации моих трудов, написанных в прежнее время.

Я быстро становился известным и даже модным.

Вот тебе и жизнь – живи и радуйся…

Но радость – мимолетная вспышка в сознании.

В вихре писательских и журналистских дел я стал забывать о «черных днях» в городе горняков. Предмет показался далёким, и было маловероятно, что он вновь проявится.

_________________________

Но всё было по-прежнему рядом. И жило не только во мне.

Вначале я кое-что попытался заштриховать в памяти, и это получилось: отдохнуть и набраться сил удалось. Но потом стал понимать, что минувшее – не минувшее, но как раз то, что постоянно находится в нас, живя, волнуя, не давая забыть полностью. И минувшее это гораздо больше похоже на настоящее, с исключительной разницей: ничего нельзя поправить.

И чем чаще стучит оно в голову и сердце, тем быстрее следует ожидать продолжения. Возможно, финала, который неизбежен. Разница заключается во времени. А время – категория вялая или стремительная, в зависимости от настроения человека, потому как им же изобретена.

Стало быть – в масштабах – значения тоже не имеет.

Пережитое, осознанное дало мне право больше не бояться смерти как таковой, ведь от наших желаний ничего не зависит, всё находится в руках тех, кто нас ведёт.

Когда молодые люди рассуждают о смерти, бравируя презрением к ней, они толком не соображают, о чём говорят. В их арсенале только мальчишеская пылкость и полное отсутствие жизненного опыта. Мол, жизнь – ничто.

Жизнь – всё! Но, однако же, есть вещи и подороже…

Противостояние с неведомым врагом реанимировало во мне мужскую, бойцовскую сущность и подстегнуло к обретению уверенности, что жизнь – не самое дорогое, честь дороже. Она и есть – твои убеждения, ответственность, звание человека.

Ты сдашься, а после этого рухнет мир. Каково?

Авторы глобальных изменений географии и психики на постсоветском пространстве способствовали формированию современного примата в массовом количестве, способного ради собственной корысти на всё. А уж слово «честь» – забудьте!

Люди, настоящие люди, всегда были, есть и будут.

Но мало их, очень они горды, самолюбивы, непреклонны, а, значит, разрозненны.

5

Вадим Штерн – один из немногих уцелевших друзей, мастер на все руки и великолепный поэт, принципиально не желающий издавать «за деньги» своих книжек, презирающий все современные журналы, особенно «гонтаревскую «Ниву», некоторые мои стихи уважал. Это было особенно лестно, потому что редко случалось.

Я ему постоянно талдычил об успехах на поэтическом олимпе, приносил свежие публикации, а он всё воспринимал как некую забаву расхрабрившегося юноши.

Вадим умел играть словами, но они были для него всего лишь игрой. В стихах иногда такое закручивал!.. Но истинного их значения, казалось мне иногда, и настоящей цены не знал. Отсюда – неуверенность, спрятанная под маской циника, нежелание издаваться, которое прикрывало боязнь нелицеприятных оценок читателей. Именно боязнь. Он-то больше всего подходил под моё определение «духовного провинциализма», но сказать ему об этом я не решался.

Однажды, будучи у него и рассказывая о чём-то, я невольно увлёкся и выдал несколько эпизодов, как бы из новой повести.

Он отреагировал немедленно.

– Наконец-то! Слушай, стариканище, а я всё ждал, когда ты начнёшь говорить.

– О чём? О новых задумках?

– Мне твои новые задумки всегда интересны, – ответил Вадим. – Но подозреваю, что это – не из их разряда.

Он внимательно поглядел на меня поверх очков и добавил.

– Про тебя здесь ходят очень разные слухи.

– С каких пор?

– Во-первых, они, с момента твоего приезда в столицу, и не прекращались. Во-вторых, слухи эти – один чуднее другого. Так что отличить вымысел от правды довольно-таки трудно. Поэтому я и хотел поговорить с тобой на эту тему.

Заметив мой недоверчивый взгляд, переспросил.

– Ты что, мне не веришь?

– Вад, да что ты! – воскликнул я. – Верю, потому что и я и все знают, что ты никогда не лжёшь. Я лишь удивлен, чему обязан таким вниманием к моей персоне.

– Говорить стали сразу после твоего отъезда, или, точнее говоря, бегства в Москву.

– Бегства?

– Конечно, ты ведь, в сущности, выкрал свой аттестат.

– Не отдавали, – ответил я угрюмо. – А я не хотел упустить шанс.

Вадим невозмутимо продолжил.

– В стенах провинциального института возрос человек, который сумел пройти творческий конкурс в святая-святых для любого начинающего литератора. Возрос готовый писатель. Вот тебе и первый повод для легенды.

Он приподнял фужер с шампанским (пил только «Советское» шампанское, от которого меня мутило), посмотрел на свет и сделал глоток.

– Потом ты поселился в Молдавии. Немного пожил, украл красивую девчонку и увёз её сюда в Казахстан.

– Господи! Бред какой, – вырвалось у меня. – Вадя, в самом деле, на моей шикарной молдавской свадьбе всё село гуляло. И никакого воровства.

– Это ладно, – сказал Вадим. – Это не самое главное. В восемьдесят девятом году ты погиб в автокатастрофе…

Опять о моей гибели! Порой мне даже начинало казаться, что я в самом деле погиб, а теперь только доживаю во снах.

– Мы с ребятами тебя помянули, но явился Новосёлов и заявил, что ты жив. Мы налили ему, и выпили ещё – за твою долгую жизнь.

Вадим горько добавил.

– Хорошо, что ты Юру в то время не видел!

– Кое-что слышал, – ответил я. – Да и видел чаще, чем вас. Он приезжал ко мне. Так что, Вад, я в курсе дел. Зато теперь он в полном порядке.

– Да, – ответил Вадим, – в порядке. Но он ли это? Вот в чём вопрос. Он стал совсем другим. И дело даже не в том, что протестантом…

– Все мы меняемся с годами. Юра всегда был сторонником протеста.

– Верно… Что-то я нить рассуждений потерял, – спохватился друг. – О чем говорилось? Ах, да, о тебе. Были разговоры о твоем участии в приднестровских событиях девяноста второго. Ты ввязался в эту совсем не нужную схватку и погиб в бою где-то под Дубоссарами.

– Ну, ерунда же, в конце концов! – не утерпел я. – Или тебе это нравится?

– Ты хотел услышать, я тебе рассказываю, – ответил Вадим. – Но последняя твоя гибель или, если угодно, превращение относится к событиям, которые и событиями не назовёшь: никто ничего не видел, но все знают. И знают такое!..

– Сие откуда ведомо?

– Из среды экстрасенсов, старче, от них, треклятых… У меня там есть пара хороших знакомых.

Он встал с кресла, подошел к компьютерному столу, подвигал «мышкой» и включил любимый рок.

– Слушай, старик, – спросил он, глядя в монитор, – что он вообще такое этот ваш горняцкий городок? Город мистический?

– Да, понимаешь, – начал было я отвечать, но Вадим не слушал.

– Что всё это значит, по большому счету? Мистика? – гневно продолжал он. – Чёрт возьми меня совсем! Мистичней всего в нашей жизни то, что земная атмосфера давит нам на плечи с ужасной силой, а мы живем и даже иногда улыбаемся. Старый, мне кажется, вся твоя жизнь, вся твоя судьба поэта – сплошная мистика.

– Вадя, Вадя! – сказал я горестно. Ты еще не всё знаешь… Не так давно я открыл газету «Литературная Россия» за июль месяц и наткнулся на статью старосты нашего курса Серёги Казначеева, она называется «Курсив наш». Это было у нас на курсе крылатой фразой, её автор – человек, с которым мы прожили в одной комнате весь первый курс – Коля Ерёмичев. Я обрадовался… Про многих ребят рассказывает Казначеев, но, что поразило более всего, мне он пожелал «…царствия небесного». Вот так! Вот тебе и мистика. А Санька Силуянов – друг детства, звонил недавно из Благовещенска моей маме и выражал соболезнование по поводу моей «преждевременной»… Старуху чуть удар не хватил. Откуда он мог взять факт моей гибели? Мистика… Какая мистика? Впечатление такое, что меня периодически хоронят с каким-то не понятным упорством.

– То, что ты говоришь, вполне уместно, но ничего не объясняет. Вся твоя судьба – мистика, хождение в неизведанное.

Чуть помолчал и добавил.

– И история собственной гибели, которую ты сам пишешь.

Я не пытался разубедить старого друга, не стал ему разъяснять истинных причин, я им дорожил. А рассказать, значит, впутать.

6

Жизнь в столице периодически преподносила мне некие сюрпризы, которые я, конечно, принимал, куда было деваться, но с определенной долей опаски. Назвать их «ясновидением» – самонадеянно, но всплески предчувствий в сознании происходить стали.

Дома или на работе, более чем за десять минут, догадывался, кто придёт и зачем.

Идя по улице, ясно представлял, кого встречу и о чём пойдёт разговор.

Наконец, я стал резко различать «живозапах» людей. Воспользуюсь этим термином великого фантаста Сергея Павлова, но точнее не обозначишь: живой запах человека сшибал в голову. Мутило. Но сквозь его тошнотворную пелену проскальзывали категории: друг, враг, ни то, ни другое…

Как-то в скопище людей мелькнул человек в блестящем и чёрном…

И я, подкоркой почувствовав опасность, не пошел на остановку.

А через десять минут в неё врезался внедорожник, управляемый в усмерть пьяным подонком. Шестеро погибших, в том числе и сам горе-водитель.

…Однажды я почувствовал лёгкое прикосновение к голове. Обернулся. Никого. Один дома. Эффект присутствия давал о себе знать и прежде, но я никогда не придавал ему особого значения.

Вновь прикосновение: лёгкое, но стремительно сжимающее мозги…

… быстро убегал от стаи разъяренных гусей. Но они догоняли, бежать мешала гармошка, на которой я только что играл и браво пел:

И каких бы не встретил врагов,

Бить всегда пограничник готов.

Навстречу – гуси. Чем я им так не понравился? Поклевали нещадно. Пришлось спасаться от этих страшных белых существ.

… висел на заборе. Перелазил, зацепился за штакетину длинным пальто и повис. Мир вниз головой тоже был интересен.

Подошел папа.

– Чего висим?

– Да так, пап, Светка пошла за мамой. Сейчас придут – снимут…

_________________________

Фрагменты, отрывки, эпизоды.

Это была страшная майская гроза. Молнии ветвились над посёлком целыми десятками. Артиллерийскими разрывами громыхал гром.

Я бежал по улице домой, спеша пока не начался ливень.

Успел открыть дверь. Ступил на порог, и в этот самый миг молния ударила меня в затылок. В глазах помутнело, но на ногах устоял.

Способности к паранормальному прилетели из детства…

О, мой бедный затылок!..

_________________________

Очнулся на полу.

Видения прекратились так, будто кто-то заступился за мою бедную голову.

А ведь в ней копались…

Мой мозг зондировали, определяя детские страхи.

Но более – не повторялось.

«Чёрная сотня, чёрная сотня», – стучало в висках.

В городке горняков они загнали меня в угол элементарно. Арест шефа, склонение Верой Авдеевной на свою сторону – это первые пункты плана. Но тогда они ещё не знали, что слова Йен – простые, почти беспомощные слова, которые мне и без того были ведомы – упали на благодатную почву.

Я предпочел тяготы и лишения.

Они точно знали, к кому я обращусь за помощью, и каким путем стану возвращаться.

Парк. Пятеро нелюдей. Появляется Андрей. Его участие не подразумевалось и не бралось в расчет никем. А он оказался из ордена Детей Света.

«Экстрасенс из столицы» говорила, что они хотели только «попугать». Но Андрей – единственный – располагал точной информацией, что они со мной могли сделать.

У них это называется Душевная Радость. После неё в мир выходит вполне благополучный человек, у которого твердые нравственные устои, крепкая семья, счастливые дети. Но то, что творят эти «благополучные», подстегаемые неведомо кем, мы узнаем отрывочно, из сводок криминальных новостей, да и то происшествия – из самых безобидных. От которых, впрочем, тоже у каждого нормального человека волосы встают дыбом.

«Душевная Радость, запомните это чудное словосочетание»…

Откуда это?

Я невольно вздрогнул.

Картинка пошла дальше.

Андрей не думал умирать, хотя всегда был к этому готов, и мысль о смерти, как и о самой жизни, была ему близка и понятна.

Его воспитал Свет, но родили люди.

Он знал, что Смерть – это единственное и главное действо в жизни, которое ещё не испорчено, не запачкано руками человека.

Отшвырнув меня на достаточное расстояние, Андрей шагнул навстречу судьбе.

Врагам бы неведомы чувства. Но, когда на их пути, вместо жалкого забитого существа встал Некто в сияющей одежде, они остановились и вопросительно посмотрели на него.

Он покачал головой. И тогда они напали.

Их Андрей одолел легко, его учили биться и побеждать в гуще врагов. Но вмешался Черный Сотник, который в схватках обычно участия не принимает, и пронзил его – нет, не простым, а Копьем Предназначения.

_________________________

Это было видение. Длилось несколько секунд, но запомнилось отчётливо.

Вопросов становилось чуть меньше. Но загадок бытия прибавлялось. Они не давали покоя.

Вечерами я размышлял, заносил на бумагу мысли, думая освободить голову, но всё равно она оставалась забитой до отказа.

Иногда я не мог заснуть, иногда мне было жаль тратить время на сон, иногда я боялся засыпать. Ибо сон – это маленькая смерть, такое микрозабытье, из которого можно не вернуться.

Я всё чаще думал о смерти. Причем, вполне равнодушно, подразумевая её осознанным реальным венцом жизни, который ожидает всех. А там меня встретят дорогие мне люди: бабушка Мотя, папа, дядя Паша, Ваня Головин, Вася Чубаров, Володя Морарь… Я благодарен им за то, что они были в моей жизни.

Но мысли о смерти рождали стремление жить. Жить, спешить, действовать и… всегда быть готовым умереть. Лучше – достойно, краше – без боли. Но такое невозможно. Потому что боль сопровождает нас всегда и везде. Разница лишь в том, насколько мы ей придаем значение.

«Как только приблизится буря, уверовавшие в благую весть, но не освятившиеся через послушание истине, откажутся от своих взглядов и пополнят ряды её врагов. Соединившись с миром и исполнившись его духом, они смотрят на вещи почти так же, как мир и, когда наступят испытания, они будут готовы избрать лёгкий путь. Одарённые, обаятельные люди, которые когда-то тоже радовались истине, всеми силами будут стараться прельстить других и ввести их в заблуждение. Такие люди станут злейшими врагами своих прежних братьев».

Елена Уайт «Великая борьба»

ВСТУПЛЕНИЕ 8

Боль сопровождает приход человека в этот мир.

И это – боль женщины, матери, – физическая боль на одну, которая в большинстве своем завершается радостью разрешения от бремени, первым криком новой жизни.

Уход человека из этого мира тоже сопровождает боль, боль на одного. А завершается огромной, долго не проходящей болью, которую, увы, в равных долях не поделишь на всех: знавших, любивших, привыкших.

Хочется верить, что для ушедшего последняя земная боль окончилась долгожданной вспышкой Света впереди, удивительной свободой и умиротворением – радостью разрешения от бремени жизни.

Мы – земные создания – не в силах прочувствовать этого, мы слишком окованы цепями земного притяжения: родные, близкие, друзья. Идя по жизни, мы лишь можем печальными вехами отмечать даты, разделяющие нашу жизнь на «до» и «после», что и означает жизнь нынешнюю и жизнь минувшую. И всегда минувшая кажется краше, полней, веселей.

«Что было в прошлом, всё прекрасно, а то, что хуже – впереди».

Это оттого, что протекала она рядом с теми, кого сегодня нет рядом.

Прошлое – мертво, а будущее не написано? Нет, – прошлое живёт в нас, а будущее – предопределено.

Мы пытаемся верить в существование более лучшего, совершенного мира, где не грабят в подворотнях, не убивают в подъездах; где друзья не предают. Но вера эта, как дар Божий, дана немногим. Потому попытки эти уверовать – слабое утешение. По крайней мере, пока мы смотрим в тот мир земными глазами. А мы смотрим земными глазами. Ибо человек создан для жизни на земле. Он приспособлен только к её условиям.

Земля – рассадник, трамплин, полигон, если угодно… Судьба человека доказывает это слишком красноречиво. Будто бы мы всё время силимся сбросить с себя эту материальную тюрьму – физическое тело. Но нам не удаётся. Что-то очень сильно связывает нас с этим миром. И очень мешает сделать осознанными попытки, в чём-то разобраться серьёзно. Вначале родители ограничивают, затем общество набрасывает сеть ловушек. А когда человек готов стать самостоятельным, пытается вникать в суть дела, обретает страсть к жизни, – его начинают бить утраты, из-за которых всё меркнет и слабеет. Мы живём, теряя близких и это – самая большая несправедливость. Но мы живём, любя и помня о том, что если раньше они были где-то по одному – конкретному – адресу, то теперь они – всюду и везде, но уже без нас. А мы – без них.

Надо жить, надо верить в то, что наступит момент, который уже не будет подвластен земному притяжению, и мы с ними увидимся вновь. Ибо жизнь у всех оканчивается одинаково – странствием. И в это Странствие отправится всякий.

Жизненный цикл человека отработан до мелочей и никаких случайностей не бывает. И когда вам говорят, что мы – хозяева своей судьбы, не верьте. Всё давным-давно расписано, и не нами.

Но мы, упрямые создания, вновь и вновь идем по прежнему пути.

И каждый человек индивидуально проходит его с неистовством обреченного.

Но мы забываем о том, что чудный дивный мир, нарисованный воображением человека, как дар высших сил, был определен нам здесь, на этой земле. И он не фантастичен, он был уготован для нас изначально – первые поколения представителей человеческой расы жили именно в нем: цветущие сады, пахучие травы, отсутствие одежды. В ней просто не нуждались. Человек был в своем доме. Попробуйте сегодня пуститься в путешествие куда-нибудь на север, или пройтись голым по сибирскому краю зимой. Но ведь всё это – наша земля, наш родной дом. И в этом дому мы чувствуем себя как в осажденной крепости.

Чьими стараниями всё утрачено? Человека же. Первое преступление было совершено не тогда, когда Ева решила вкусить со Древа Познания, а когда Каин убил своего брата Авеля, выясняя, кто главней? То есть, кто более влиятелен и могуществен. И с тех пор человек систематически и методически истребляет себе подобных: он находится в постоянной конфронтации со всеми живыми организмами планеты.

Какие животные, которых мы называем «дикими», подпускают близко к себе человека?.. А почему? От него исходит потенциальная угроза. Эта угроза постоянно подпитывает тёмные силы, которые уже готовы торжествовать свою победу над самым агрессивным существом всех времен и цивилизаций. Его же руками. В его же стремлении к материальному стяжательству, ради которого все средства хороши: убийство, шантаж, подкуп. Десять Заповедей завещаны не нам, а какому-то другому живому организму. Мы забыли о том, что для достойного существования надо совсем чуть-чуть. Но, если судить по накопленному богатству, то многие люди намеряли себе сотни – тысячи жизней.

И теперь, когда везде и всюду поднимается вопрос о гибели мироздания, об уничтожении земли, о победе тёмных сил, здравый рассудок человека должен победить и реставрировать землю: сделать её такой, какой она была когда-то в древности. Надо всего лишь вернуться в несколько тысячелетий назад, и не телом, а сознанием. Надо почувствовать боль земли, ежесекундно истязаемой, насилуемой и уничтожаемой. Надо вернуть ей первоначальный вид. Возможно, все новшества техники, совершенствование приспособлений и механизмов даются нам свыше ради того, чтобы освежить землю, сделать её пригодной для житья и перестать выкачивать из неё жизненные силы.

Надо уважать планету, ведь она – живой организм. Но когда терпение Земли будет переполнено, а вера в эту наглую, нахальную, тупую человеческую расу окончательно потеряется, – тогда жди беды. В принципе, беда давно должна была грянуть, но её приближение сдерживают Подвижники человечества, пророки, мессии, которых мы сажали на кол, распинали на кресте, сжигали на кострах. Они, своими «бредовыми» идеями, бессребреничеством, наивностью и верой отодвигают, замедляют день конца света.

…Но они ещё приходят, они ещё стучатся в наше сознание; они ещё говорят о том, что мы способны противостоять Тьме. Они – это те, кто способен сбрасывать с себя материальное, кто может при земной жизни стать частью духовного мира. Ведь миры связаны и только материя мешает нам общаться с Тем Миром, куда ушли в Странствие наши дорогие и близкие; куда отправится всякий человек. Ведь только там и именно там перед ним откроется возможность искупления, восстановления и обретения Света. Нет никаких наказаний за Той Чертой, даже для самых отъявленных негодяев. У всех есть возможность начать всё с начала. Нет ни ада, ни рая, есть Свет и Тьма; есть возможность выбора: опять и опять, в который раз…

Глава 2. Зрим и прелестен

«Самым страшным были эти вечера, тошные, одинокие, беспросветные. Мы думали, что это будет вечный бой, яростный и победоносный.

Мы считали, что всегда будем сохранять ясные представления о добре и зле, о враге и друге».

А. и Б. Стругацкие «Трудно быть богом»

1

Новая жизнь постепенно захватывала и даже начинала нравиться.

В редакции я был активен, суетлив, подвижен. Но, когда выходил из стен и погружался в незнакомый шумящий мир, меня охватывало иное чувство.

Город переставал казаться радостным и светлым, как будто с моим появлением здесь что-то изменилось, либо слишком быстро миновала эйфория новизны.

Город внушал опасение, он становился враждебным и подвластным недобру; он был насквозь материальным, то есть злым по самой сути, потому что в материи, созданной из ничего и остающейся ничем, напрочь отсутствует благо.

Город к чему-то готовился. И недаром, ой, недаром на некоторых пятиэтажках, невидимые ещё вчера, но проступившие сегодня, ясно бледнели зловещие слова «легион» и «проклятие». А по городу открыто разъезжала обычная транспортная «Газель», на которой, вверху лобового стекла, багрово алело слово «тьма».

Она была уже здесь. Она скрывалась в подъездах и дворах, в тёмных закоулках, где орудовали бледные наркоманы; она вываливалась наружу с приходом ночи.

Я это чувствовал. И оттого они были особенно мучительны – часы ночного одиночества и бездействия. Когда сон не наступает, а физическая усталость настолько велика, что поддавливает в поясницу и ноги; глаза поневоле смыкаются и ни писать, ни читать – невозможно.

Дом погружается в одинаковую серую тьму, и только сквозь полузадёрнутые шторы пробиваются яркие блики заезжающих во двор машин; да берёзка под самым окном, берёзка, которую посадил мой отец, тихо перекатывает налитые зеленью листья.

К полуночи оживал ресторан, расположенный бок о бок с нашим домом, таранил беспорядочными звуками музыки весь микрорайон.

Из пивного бара в цокольном этаже этого злополучного ресторана, вываливались покурить и оправиться осоловелые люди, их нетрезвые разговоры были тоже слышны далеко.

Шума извне хватало, но одиночество давило железной пятерней, сбросить которую недоставало сил и желания. Я всегда был одиноким волком, хотя и общества не чурался. Но лучше работается и мечтается только вдали от всех.

Такова моя судьба.

Я даже болел так, чтобы никто не заподозрил. Молча, не по-детски переносил температуру, кашель, головные боли. В худшем случае уходил к бабе Моте (маме отца), и отлеживался в одной из комнат её огромного дома. Бабушка приходила чёрной тенью, принося очередной отвар или настойку, молча уходила.

Всё дело в том, что я с раннего детства невзлюбил недуги и…хворых людей.

Толчком этому чувству послужила мама, которая всё время «болела». Не стану утверждать, что она притворялась – работа сельского учителя нервная и сложная. Но наш дом детства был самым тихим в посёлке: мы никогда не прибавляли громкость радио и телевизора выше планки обозначенной мамой (болит голова), пластинки тоже слушали на тихом звуке (мама спит, она устала), к нам очень редко приходили гости и друзья…

Мама «болела» всё моё детство.

Я устал бояться за её жизнь и здоровье, устал от вечной тишины в доме, устал оттого, что не могу пригласить к себе приятелей.

И я просто возненавидел и болезни, и вечно больных людей.

О том, какова мама стала в старости, говорить не буду. Скажу одно: вечно здоровая больная, изводящая всех разговорами о недугах и способах лечения. И ещё, как это ни прискорбно, но именно на примере своей матери я отчетливо понял, как безобразна, навязчива и безжалостна старость.

Я дал себе слово, что у меня дом будет совсем иным.

Я дал слово: никогда не болеть. А если и случится, то болеть так, чтобы никого этим не обременять.

_________________________

Одиночество… Мы с ним – старые приятели.

Что же теперь мешало мне встряхнуться и вспомнить, что совсем недалеко живет Вадим, у которого полна квартира гостей, там весело и мне будут рады в любое время; что Юра Новосёлов всегда откроет двери и одарит душевной беседой; что хлебосольный дом сестры – это и мой дом.

Но за всем этим бурлением, весельем и многолюдством скрывалось то, о чем все они мои родные и близкие не подозревали. А мне открылось. Я ведал, как непрочен и хрупок мир, и его благополучие – только кажущееся. Стоит чаше весов качнуться в любую сторону и всё станет прахом.

Я уже думал, что действовать необходимо во имя сохранения мира целым и невредимым, что бездействие – преступно.

Я распалялся от собственных мыслей, но охлаждал мою пылкость один-единственный вопрос: как действовать?..

2

В городе были люди наделенные Знанием, облеченные полномочиями, имеющие полный доступ к материальным и физическим ресурсам. Меня кто-то контролировал, считал шаги, повторял слова. И это придавало сил держаться достойно и не сотворить какую-нибудь глупость.

Держаться достойно приходилось всегда, везде и во всём. Это порядком усложняло жизнь, но в то же время делало её более занимательной.

И думалось: совсем ведь немного надо, чтобы оставаться настоящим человеком, соблюдай два условия: говори и думай, что тебя слышит весь мир; делай и думай, что тебя видит весь мир.

Наконец, меня оберегали. Вспомнилось, спустя пару месяцев после приезда, уже набранный различных впечатлений, поражённый количеством незнакомых людей, среди которых легко затеряться, я слегка расслабился, и впервые мне показалось: всё, эксперименты закончились.

Но мне быстренько дали понять, что я ошибаюсь, что Судьба уже установила на мне свой знак и я – в числе меченых.

Значит, о спокойной, обычной человеческой жизни следует позабыть, и чем быстрей, тем лучше. Нет её теперь для меня, и уже никогда не будет.

_________________________

Это произошло в один из очень спокойных июньских вечеров, когда кажется, что сама нега спускается с небес на грешную землю, чтобы дать людям хоть немного отдохновения и покоя.

…Мне надо было поговорить с ветераном войны для обширного интервью к 22 июня. Договорившись по телефону, я дождался назначенного времени и отправился искать по адресу. Новые названия улиц сбивали с толку, сами астанчане порой не могли помочь отыскать необходимую. Так я ходил от дома к дому, выспрашивая прохожих, пока не оказался в неведомом месте.