Текст книги "Целитель(СИ)"

Автор книги: Алексей Пройдаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Как и когда я пришёл к Служению? И где его начало? В Приднестровье? Либо чуть раньше, в Литературном? Неважно. Я сам избрал этот путь. Или не сам?

Порой я сожалел об избранном, но теперь ясно понимал, что если не мы, то кто?

Ну, не нужен я своей семье… Тина ведь предупреждала. Новосёлов говорил об этом неоднократно. Предлагали отойти. Но я остался. Значит, это необходимо каким-то силам, которые рассчитывают на меня, значит, надо жить и действовать дальше.

«Пройдя земную жизнь до половины, я оказался в сумрачном лесу…» Прав великий Данте. Лес сумрачен и опасен для того, чья душа полна сомнений, кто за каждым дубком видит реальную угрозу. Мне, выросшему в лесостепной части Северного Казахстана, всегда был ближе лес. Я им бредил, часто видел сны о лесе и реках, вдыхал влажные запахи близких мне стихий. Степь прекрасна, особенно весной, но не отражает славянской души, она близка и по-настоящему понятна только степняку.

События последних дней настолько ошеломили меня, что… В общем, обычный дурной сон или больной бред уже казались мне весёлой детской сказкой. Вчера у меня было всё: жена, дети, квартира. Сегодня я оказался без ничего, одинок и в съёмном жилище. Я часами лежал на диване, пытаясь осознать и оценить ситуацию, вобрать в себя необходимость момента и отсечь ненужное. Но голова постепенно стала отказываться соображать, а квартира постепенно превращалась в огромный капкан, из которого не выбраться…

Я испугался. Вскочил на ноги. Попытался вдохнуть полной грудью и…

… Очнулся от того, что мокрая ветка хлестнула по лицу. Я был в лесу. Шёл по узенькой тропинке и глядел вверх, пытаясь определить, какое из деревьев толще и выше.

Нет, это не юг, молдавские и украинские леса я изучил достаточно, чтобы путать с другими. Скорее всего, это была северная Россия. Березы большие и кряжистые, ели мохнатые с могучими лапами. Были и другие дерева, но я не знал их названий, потому даже не пытался определить.

Я шел вперёд, вроде бы просто гуляя и вдыхая терпкие, свежие и насыщенные новизной запахи.

Этот лес казался бесконечным. Солнечные лучи едва пробивались через плотный шатёр ветвей, было сыро, но тепло. Остро пахло грибами и земляникой. Шелковистая трава тихой струёй очищала мои грязные туфли.

Но чем дальше шел, тем труднее становилось. Сосны, ели вперемежку с густым березняком, рябиной, осиной и ольшаником образуют непролазную чащу. Шиповник и смородина, малина и можжевельник густо заполняют все тропинки, все полянки. Кучи валежника, гниющие пни и стволы упавших деревьев на каждом шагу преграждают путь. Угрожающе наклонились, держась на ветвях собратьев, лесные великаны, поваленные ветром.

Топи, болота, озера и речки заполонили леса. Проехать здесь вовсе невозможно, пешему пройти трудно.

Озера, постепенно зарастая травами, камышом, водяными лилиями, плавучим рдестом, покрываются толстым, но дырявым ковром, сплетенным из болотных растений. Медленно наращивая толщину, мохнатый ковер превращает озера в зыбучие топи. Дыры в таком ковре, заштопанные зелеными травами и яркими цветами, – колодцы, уходящие в озерную глубь. Горе попавшему в такое болото: редко, очень редко удается человеку живым унести ноги.

Дремучий лес хранит себя от нескромных человеческих глаз.

Я шёл в Лесную Обитель. Шел, зная, что меня ждут. Я легко и свободно проходил все магические посты, силовые барьеры, бесчисленные ловушки по той простой причине, что меня беспрепятственно пропускали.

Я пытался представить…

… Там как будто другой мир. Там останавливается мысль, будто заходишь в Святую Церковь… Там ощущаешь мощный поток Любви и он не просто льется, а разливается энергией по всему пространству, а внутри него прозрачный шар, который сейчас разорвется от Света.. И ощущение такое, что у тебя всё еще есть шанс, ощущение безграничности Вселенной и того, что больше жизни.

Там начинаешь верить в то, что живешь не зря, и никого, уже никогда по-настоящему не потеряешь.

Жизнь без потерь, каково?

И недолгая разлука с близкими людьми, когда они умирают, здесь уже не кажется безысходной. Причина проста: пока мы есть, они живут в нашей памяти; когда умираем, идем на встречу с ними. Да и о самой смерти, как таковой, здесь думается иначе. Представьте себе нечто фантастическое: у вас ничего не болит, вам не нужны дома, квартиры, деньги; вам не хамят на улице… А знания, стремления, связь с другими мирами и душами ближних, – всё это остаётся навсегда, по заложенной в нас сути.

Отсрочить бы хоть на немного гибель мира. Пускай его несовершенство проявляется всегда, везде и во всём, еще более усугубляя и без того траурную картину человеческого бытия: жалко людей! Жаль… Ах, если бы мы трудились не только ради корыстного удовлетворения собственных амбиций; если бы мы презирали личное благоустройство… Или, хотя бы, не ставили его превыше всего.

Как много этих «если бы». Но Земля пуста, несмотря на обилие городов, и пуст человек…

И только в этих местах, чутко улавливая отдаленные звуки угасших цивилизаций, погибших звезд и похожих миров, начинаешь пламенно верить в то, что жизнь суща не только на земле! И разумен не только человек! И далеко не каждый человек – венец творения, вершина эволюции.

О, Создатель, ведал ли ты, что творил?

Я шел уверенно, точно зная, что нужен, и не просто кому-то отдельно, но – всем. Я шел к подвигу во имя человечества. И об этом думалось не пафосно, а так, будто речь шла об очередных строчках…

Такая мысль захватила меня и уже не отпускала. И всё двигалось как будто гладко.

Но вот вокруг меня стали рождаться и слышаться посторонние звуки: трава под ногами не шелестела, а шипела, старые ветки не скрипели, а порыкивали. И за болотным туманом поднимали безобразные головы жуткие очертания. Ожидалось нашествие зверей… В душе медленно, но цепко селилась леденящая тревога.

_________________________

– Скажи, когда и в какое время ты свою конкретную семью променял на абстрактное человечество? – тихо сказал Некто, выходя из тени огромного кедра. Контурами видение напоминало жену (теперь уже бывшую). Но было с размытыми линиями. Они – то достаточно четко проявлялись, то вновь уходили, оставляя только огромную кляксу. Но голос был не чужим, голос был ее.

Она криво, как-то нехорошо улыбалась, наступая на меня.

Я сразу понял, что означает сие.

– Когда Слово, именно Слово, которым всегда гордился, говоря, что владеешь им, ты стал подменять делом? – продолжила она. – Нехорошим делом, добавлю к этому. Ну, писал ты свои стишата, крапал свои прозы, да и ладно, никому это не мешало, хотя, впрочем, и лучше жизнь ни у кого не делала. Но ты поверил в то, что писал. А поверив, стал упорно стремиться к тому, во что поверил. Ты несколько раз обдурил себя, заодно поставив и нас в безвыходное положение! Проиграл ты жизнь свою… Дом свой ты тоже проиграл. Вот скажи, когда свой, пусть и недостроенный дом, ты заменил на чужие, неприятно пахнущие квартиры? Вспомни, сколько мы с тобой мечтали об этом доме, как планировали комнаты: здесь будут дети, там будут внуки… А теперь? Что ты молчишь? И рухнет твой дом, и на его месте будет зиять глубокая яма?

Выдав всю эту тираду слов буквально на одном дыхании, она пристально посмотрела на меня и осведомилась:

– Ты скажешь хоть слово в своё оправдание?

– А зачем?

– Что значит зачем?

– Ты пришла сюда с готовой речью. Думаю, приговор тоже кем-то написан… Но не понимаю, что ты еще можешь сделать? Развод уже стал фактом нашей биографии. Кстати, с этим не совсем понятно, куда надо было так спешить? Кто подгонял? Или всё просто объясняется: мне сделать больнее?

– Ой, не надо! – махнула она рукой. – Проходили мы это. Ты всегда мог всё повернуть так, что целый мир у тебя виновен, один ты – святее святых. Сейчас особый случай и скажу тебе, что развод – это еще не признак конца семейной жизни, а только некоторые препоны на ее пути. У нас дети, скоро будут внуки.

– Да, будут, – подтвердил я с тоской. – А ты хоть когда-нибудь подумала, а будет ли еще этот самый мир для наших внуков?

– А что мне, вместо развода, оставалось делать?! – закричала она, и эхо гулко понесло её крик по лесу. – Я больше не могла так жить, – сказала тише. – Иначе бы просто сошла с ума. А дети бы остались без всякой поддержки.

Свистнула невидимая птаха, и следом за ней всё вокруг разразилось недобрым птичьим пением.

– Прошу тебя, – продолжала она, – прошу, откажись ты от всех этих бредовых идей. Не мы защищаем мир, а он защищает нас. Вернись, работай… Забудь всё это, забрось свои строки, откажись от Слова, которое досталось тебе не как Дар, а как проклятие твоей семьи!

– Не проклята моя семья, – ответил я живо, – она станет жить и благоденствовать и без меня.

И вдруг спросил, пристально вглядевшись в ее глаза:

– Долго готовили этот фантом?

– Не понимаю, – ответила она. – Опять юлишь?

– Ты кто? И зачем пришла? Какие капканы вы мне приготовили в очередной раз?!

– Совсем не понимаю, – бойко отвечала она. – Уже на всю голову ужаленный?

– Вы хотя бы с ее лексиконом ознакомились, мать вашу так-то!

Она юркнула за дерево, и оттуда крикнула:

– Дураком был, дураком и подохнешь! Запился насмерть, жены не узнает…

– Да моя бывшая жена таких слов и таких речей в жизни не произносила! Плохо готовились, не грамотно вышло. И уговаривать меня она никогда не стала бы!

Поискал – исчез фантом. Страшно быть перестало, только тоска и сожаление…

_________________________

Спазма перехватила горло, слёзы хлынули из глаз, я просто перестал дышать. И почувствовал неожиданный, но довольно сильный удар по спине. Обернулся – мама. Стоит, слепо щурясь и тускло улыбаясь.

– Подавился, что ли? – спросила она. – Помню, в детстве ты ел сливы и подавился косточкой. Аж синеть стал… Чего мы только не делали и били по спине, по затылку… Потом перевернули головой вниз и стали трясти. А тебе никак не лучше. Забегает покойная свекровь и ка-ак врежет тебе по загривку, косточка и вылетела.

И она засмеялась, чуть трясясь своим высушенным болезнями и возрастом телом.

Просмеявшись, сказала.

– Вот, что я тебе скажу, сынок. Ты идёшь своей дорогой и иди. Не сворачивай. Мне много лет, я скоро умру, и я уже предчувствую, что будет там, вижу сны иногда… Там хорошо. Тот свет и этот между собой соединены. Рухнет этот, рухнет тот, и тогда всем станет плохо, и на том свете, и на этом.

Всю сознательную жизнь мама проработала учительницей русского языка и литературы. Назидательность – ее нормальный образ. Вот и сейчас она словно вела урок в школе.

– Послушай меня хорошенько, мой взрослый, умный, но исстрадавшийся сын. Ты счастлив, да, ты счастлив, ты оказался в числе избранных. Отойдёшь в сторону, нормально не примут ни те, ни эти. Вот тогда ты станешь пустой душой. Не надо. Ещё в Библии сказано: «Отпускай хлеб твой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдёшь его». Вот и отпускай свой хлеб, чтобы потом его же и встретить. Не воспринимай этот Дар, как некое проклятие, прими его с благодарностью и воздастся тебе, и всем твоим близким. Ты опасен для Тьмы, потому что она пытается тебя отговорить. И враги твои – могущественны… Они могут насылать образы вместо дорогих тебе людей.

– Мама, а ты это действительно ты? – спросил я, отступая.

– Любой образ можно заменить, изменить, лишь образ матери родной всегда останется неизменным. Никто не сможет его скопировать и выдать за оригинал, ибо мать – это душа и сердце… Не волнуйся, я – это я.

– Тогда ты должна чувствовать, как мне плохо?

– А кто же ещё может лучше почувствовать своё дитя, как не мать? Помни, я с тобой. И каким бы ты ни пришел ко мне, я всегда тебя приму, обогрею и накормлю.

– Спасибо, мама.

– Знаешь, они ко мне приходили, убеждали, что тебе Там не место, что ты – обычный человек. Нет, ответила я, он – человек, владеющий Словом. Уже потому не обычен. А если ещё избран в Служение Свету, я этим только горжусь.

– Кто они? – встревожился я не на шутку.

– Я знаю кто, – почти равнодушно ответила мама. – Такие же как ваши, но – другие… Не люди были это.

– И что ответили?

– А-а, – мама махнула рукой, – погрозили, попугали…

– Мама, они ведь на такое способны! Ты не понимаешь.

– Это ты не понимаешь сердца матери! Всякие штучки-дрючки тебе ведомы, а вот это никакая наука не объяснит. А это и есть Свет Жизни. Я – старый человек, мне всё равно скоро умирать. Мне бы только оказаться там побыстрее, а уж мой старик – твой отец – не даст меня в обиду. Поэтому я тебе и говорю: иди своей дорогой, я с тобой. А если что, подскажу, предостерегу.

– Спасибо, – ответил я озадаченно. – Но под силу ли тебе это?

– Запомни, духовно я намного сильнее, чем все вы – мои дети – думаете. Я одно своё дитя уберегла от верной гибели, и тебя уберегу, – улыбнулась мама. – Мне многое ведомо. И всё, что с тобой происходит я, если и не знаю точно, то догадываюсь. А насчёт брата своего… Да ты сам его спроси…

Я повернулся, чтобы сказать ей, как благодарен и признателен, но, увы, она исчезла.

И я пошёл дальше, вступая в непролазные чащи, как в густой туман.

_________________________

– Ты маме верь, – раздался голос старшего брата. – Она действительно уберегла меня от верной смерти.

Он сидел на пеньке и глядел на меня в упор. Взгляд был серьёзен.

– И твои способности тоже прилетели не ниоткуда, а достались от нашей прабабушки, она была вещуньей…

– Скажи, брат, что с тобой тогда могло произойти?

– Ты же знаешь, как я люблю горы. А в тот год выдавалась возможность сходить на Западный Тянь-Шань, да еще почти бесплатно, – стал рассказывать брат. – Я тщательно собрал всю снарягу, упаковался… Приезжает мама из Астаны. И чуть ли не с порога бухается на колени, плачет и умоляет в горы не ходить. Я вначале жутко рассердился, потом вслушался… Естественно, она в горах не бывала ни разу, а так подробно описала страшную снежную лавину, да с такими подробностями! Сон ей приснился. Я содрогнулся и не поехал. Мой друг Миша Виноградов тоже остался.

– А потом?

– А потом по телевизору передали, что вся группа, в которую мы должны были входить, погибла под снежной лавиной… И это – неоспоримый факт. Знаешь, я иногда спрашивал себя, особенно по молодости, за что я – уже в достаточно взрослом возрасте – полюбил альпинизм и скалолазание. Сейчас я готов ответить. Схоже с жизнью нашей. А уж она – сплошное восхождение на крутую стену, иногда с отрицательным уклоном. Карабкаешься по ней, то хватаясь за природные выступы, то забивая крючья, а то виснешь и беспомощно болтаешься на страховке. Худо, если она обрывается… Или ты вовремя забыл позаботиться о ней, тогда – срываешься и гибнешь.

Он немного помолчал, потом добавил:

– Знаешь, меня иногда посещает мысль, что наша мама всегда обо всём всё знает!

– А ты сейчас пришёл, чтобы рассказать мне эту историю, или тоже станешь меня отговаривать? В моих деяниях меня может оправдать только то, что всю свою жизнь я, презирая собственное благополучие, боролся с темными силами, способствуя Свету. Других оправданий нет. Другие оправдания бессильны…

– Я всегда был старше тебя, – горько ответил брат. – А ты всегда был глуп по отношению ко мне. Иди, брат, прямо и обретешь свой путь! И не сомневайся во мне никогда.

– Спасибо, брат! Прости меня – сразу и за всё…

– Давно простил, – ответил он. – Иди дальше, но гляди под ноги.

Впереди плотная стена леса, позади тоже, поляна исчезла, и я опять остался один в непроходимой чащобе. Казалось, идти больше некуда. Но, понемногу разглядывая, я увидел, что передо мной не лес, а огромная, сложенная из массивных брёвен Стена.

Высота её терялась в облаках.

Я крестообразно развёл руки в стороны и припал к Стене всем телом.

И мне стало тепло.

И лёгкими толчками в моё сознание стали вливаться мелодичные звуки, которые сплетались в воздушную мозаику.

И в ней были все основные знания человечества – языком понятным для каждого.

Но чувствовал, что за спиной…

3

… Меня осторожно трясли за плечи.

– Может водичкой взбрызнуть? – услышал я голос Сергея.

– Я тебе взбрызну, – грозно ответил Новосёлов. – Серёжа, я зачем тебя к нему приставил? А? Я тебе сказал, при малейшем ухудшении состояния, вызывать меня. Меня, а не скорую помощь! И вот он без сознания, неведомо сколько, а ты его только обнаружил. Ты знаешь, сколько времени он без сознания?!

– Нет, Юрий Тимофеевич.

– Хорошо, хоть не врёшь.

Новосёлов наклонился и увидел мои открывшиеся глаза.

– Слава Создателю, улыбается.

– Юра, – сказал я очень тихо. – Все они со мной говорили. Все! Но это были не они, понимаешь?

– Кто они? Пожалуйста, пояснее говори.

– Дети, жена… Но это не они, только мама и брат были настоящими.

– А кто был вместо детей и жены?

– Наваждение. Но не это самое главное. Наклонись. Я дошёл до стен Обители.

– Что?! Серёже, оставь нас на минутку!.. Повтори, что ты сказал.

– Я дошёл до стен Обители.

– Ты в Неё попал?

– Нет, только увидел стены. Они огромные, высокие, аж до облаков… И так легко дышалось возле них.

– Вот это подарок, – улыбнулся Новосёлов озадаченно. – Такой прыти от тебя никто не ожидал. Да и не должно было этого произойти. Вставай, Служитель. Некрасиво лежать на полу, аки пьяному.

Я был очень слаб и поднимался с трудом. Юра помог.

– Теперь ложись на диван и лежи. Серёга принесёт поесть. Чтобы поел! Расценивай это как приказ. А то начнётся: хочу – не хочу. Кушать!

Потом он помолчал немного и сказал:

– Да, вот ещё что, я знаю, ты ведёшь записи обо всём, что происходит.

– Юра, я же писатель, не отнимай у меня этого.

– Отнимать не собираюсь, но видеть я должен всё! Как ты их ведёшь?

– Они зашифрованы моим собственным шифром, – ответил я. – Но это наброски к будущему самостоятельному художественному произведению, и потому правды там менее десяти процентов…

– Очень много, – ответил Новосёлов, – надо уменьшить.

– Хорошо.

– Ладно, писатель, твою медь нехай, – сказал он обычным голосом, который я помнил еще со студенческих времен. – Кроме Стены, еще какие-то признаки, приметы, ориентиры?

– Нет, ничего значимого, только деревья да кустарники, топи и болота.

– Искушение… Тебя начинают искушать… И это только начало. Тьма берётся за тебя основательно. Так не должно было быть! – громыхнул он кулачищем по столу. – С чего это? Почему? Нет, мы так не договаривались…

– Что значит «договаривались»? С кем?

– Правила есть даже здесь, – ответил Юрий. – Иначе бы…

– Мне кажется, я знаю, в чём дело, – сказал я не вполне уверенно.

– Говори.

– После того как была закончена некоторая часть моих записей, я был настолько опустошён и выжат, что невольно получился небольшой разрыв во времени.

Новосёлов обострил внимание.

– И что случилось во время этого разрыва?

– Три ночи подряд мне снилось продолжение «Вия». Причём, вначале не в книжном, а в киношном варианте: сочные краски, блестящие образы, ярчайшие пейзажи.

– Захватывающее, интересное и очень страшное действо? – спросил Юрий. – Так? Ты видел Вия?

– Нет, но я всё время чувствовал его рядом, и точно знаю, что название всему этому «Вий-2».

Я немного помолчал, сосредотачиваясь, потом продолжил.

– Но и это еще не всё. Потом три ночи подряд мне раскладывали по полочкам всё повествование. Куда там Стивену Кингу?! Бестселлер всех времен и народов!

– Всё-таки ты настоящий Служитель, раз не купился, потому что это был соблазн. Настоящий. Дьявольский. Нацеленный на твоё писательское самолюбие. Ты написал – тут же нашелся пидарюга-режиссёр, который сенсационную книгу превратил в мощный фильм… Ты заработал кучу денег и стал всемирно известен… Только для нас потерян навсегда.

– Знаю, ваше превосходительство, – ответил я с сарказмом. – Тоже уже кой-чему научился. И не дети здесь перед вами…

– Хорошо-хорошо, успокойся, пожалуйста. Пока и сам не представляешь, какой ты молодец! – сказал он серьёзнее обычного. – Тебя уводили в сторону от твоих записей, подсовывая феноменально интересный материал, который в нынешнем мире везде прокатится на «ура»… Вот так. Теперь я еду, надо советоваться с Тиной. И хочу попросить её прислать в помощь одного… из твоих прежних знакомых, потому что дело может неожиданно принять крутой оборот. Да, – сказал он с улыбкой, уже выходя из комнаты, – видеть его ты будешь рад!

– Как хорошего друга? – спросил я небрежно.

– Да, хорошего друга, погибшего в бою…

Слова эти меня несколько обескуражили, значение их я понял чуть позже, но сейчас мне надо было сказать о главном, что терзало.

– О родственниках, ваше благородие… Я даже знать и слышать не желаю, что с кем-то из моих что-то случилось: попал под машину, случайно выпал из окна, или пуля, мирно летевшая куда-то, случайно угодила…

– Ты лучше профи-повара поучи яичницу жарить! – жёстко перебил меня Новосёлов. – А я в этом деле уже… Неважно. Они давно под защитой. И с ними, это я тебе клятвенно обещаю, ничего не случится.

_________________________

Тьма всё время примеривается к нам и не оставляет попыток поглотить. Мы у неё на особом счету. Мы – это те, кого она не может заполучить на свою сторону; те, неподкупные, незапуганные, неподдавшиеся, кто составляет форпост на планете в борьбе за Свет.

В противоборстве с тьмой я забыл об отдыхе, как возможном состоянии, почти не ведал сна, постоянно пребывая в напряжении духовном. Но кто-то меня заботливо подпитывал энергией, потому что и сил хватало и битвы хотелось.

О продолжении литературных трудов оставалось только мечтать. Но я знал, что оно будет, и я точно знал, что именно в них будет. Ведь каждый автор пишет хронику собственной жизни, либо заносит на бумагу отражение жизней прошлых и будущих. Так воспоминание о прошлом рождает исторические произведения; попытки разумом постигнуть будущее дают фантастику. И только взгляд в настоящее, почти у всех, вызывает омерзение и отвращение. Рожденные на земле мечтают об иных мирах, ибо большая часть убеждена, что земля – уже не их планета.

4

Вся наша сознательная (осознанная) жизнь, а особенно обострённо – в самый канун великих потрясений, – должна быть посвящена тому, чтобы исправить ошибки жизни предыдущей, замириться с прошлым, научиться достойно принимать будущее, а в конечном итоге, прийти в полное согласие со всем сущим.

Я всегда об этом думал, но сознательное воплощение этим думам приходило лишь теперь, в минуты душевного просветления. Насколько мог я пытался исправить ошибки прошлого, но только те, совершение которых, кажется, не грозило катастрофой.

… Видимо, он долго шёл. Соломенные волосы взлохмачены, взгляд блуждающ, сам нетрезв.

– Здорово, братуха, – сказал отрывисто и присел на край дивана. – Как ты?

Я был зол, раздражён недавней ссорой с женой, в которой она опять пеняла мне на бездействие в добывании средств для семьи, был неимоверно сердит на самого себя.

– Как обычно, – ответил не совсем приветливо.

– Чё случилось? – спросил он. – Дал бы выпить…

– Выпить нету, Ваньша.

– Тогда спать, – согласился он. – Я хочу спать.

– Слушай, где ты спать-то будешь? У меня детская кровать и – вот диван. Больше ничего нету, ты же знаешь. Да тут ещё скандал. Понимаешь, мне надо замять этот скандал. Так что, извини, ты пришёл не вовремя.

Он всё понял. Поднялся, горько усмехнулся и только сказал:

– А я так издалека к тебе шёл… мог бы и на полу поспать. Мне бы просто побыть возле родных, а ты не понял. Ну да ладно.

Когда Иван ушёл, у меня в сознании появилась небольшая точка жжения, которая не давала покоя. Я всё время переживал произошедшее.

С тех пор виделись мы редко, да и то мельком, случайно встретившись в городе. Мне передавали, что Иван сильно запил. У него не срослось с новой семьёй. Слышал, что уехал к себе на родину. А потом – погиб жуткой, мученической смертью, застряв в срубе колодца, когда ночью пошёл за водой.

С тех пор точка жжения во мне разрасталась, я не забывал о том, как практически выгнал пришедшего «побыть среди родных» бывшего мужа моей старшей сестры, который одно время был мне братом, образцом широты русской души, мужественности и чести.

Однажды я пришёл к его дочери – моей любимой племяннице Светлане, пришёл выпивши, и стал честно каяться, рассказывая о том случае, и постоянно плача. Она слушала меня, словно окаменев. А её сын, ещё совсем маленький, вдруг сказал, заботливо поглаживая меня по голове:

– Дедушка, не надо так скорбеть, он ведь простил тебя давно…

И было мне видение с папой… Я хорошо запомнил его окончание.

«Кто-то, не отец, уходя, потрепал меня по плечу. Прошелестели слова: «Как-нибудь, когда-нибудь мы схлестнёмся в чудесном краю». Одно из его любимых слов – «схлестнёмся». Это был Иван Головин. И мне стало ясно, почему он приходил с папой: ему всегда была небезразлична моя судьба, он считал меня поэтом, признавал во мне Дар.

Они встретились там, потому что уважали друг друга здесь. Их уход из этой жизни произошёл почти в одно и то же время. Отец попросил за меня? Значит, Иван простил на самом деле.

Но откуда было знать об этом крохе? А ведь точно знал!

Видимо, ему хорошо передались паранормальные способности, которыми обладала его мама, она могла видеть духов. Этим же, с недавних пор, отличалась и моя дочь. Ничто не приходит просто так, всё влечёт за собой продолжение.

… Он пришёл издалека. Взгляд чист и ясен, аккуратно причесаны соломенные волосы, одет в любимую светлую рубаху и чёрные брюки.

– Здорово, братка, – сказал отрывисто, но приветливо. – Как живёшь-то?

– Да живём помаленьку, – ответил я, протягивая руку. – Как ты?

– Да в порядке, – ответил Иван. – Заглянул на огонёк. Можно?

– Да, – горло перехватило рыданием. – Конечно, будь дома, проходи, располагайся…

– Что с тобой? – спросил он удивлённо. – В себе ли?

«Окающий» вятский говорок, резкие движения, будто всё время настороже. Несомненно, это Иван. Но я ведь понимал, что этого быть не может.

– Ваня, – сказал я, – ты ведь недаром пришёл. Ты мне даёшь возможность исправить тот случай?

– Какой случай? – весело переспросил он. – Всякие бывали случаи, и будут ещё всякие. Ты знаешь, я не памятен на такие вещи. Многие меня пинали и гнали, а теперь я чист, абсолютно спокоен. И тебе советую забыть о том худом, что происходило, а помнить только хорошее. А ведь и оно было, особенно в первые годы жизни со Светланкой. Я так её любил, что даже дочери дал такое же имя…

– Я помню это время.

– Правда, потом всё порушилось, стало неродным и незнакомым, и виной всему я сам, – вздохнул он. – Вымаливал прощение… Но как его вымолишь, если жизнь её я покалечил основательно?

– Она давно тебя простила, а дочь тебя любит и помнит до сих пор.

Горло перехватил спазм.

– Ваня, у тебя такой замечательный внук!

– Я знаю, – сказал он, и лицо мгновенно осветилось. – Да, братка! Я всё теперь знаю… Самое поганое во всей этой истории именно то, что я понимал, как ей со мной плохо и сознательно шёл на все эти нелады, чтобы появилось основание со мной расстаться.

Он легко встал с кресла и прошелся вдоль комнаты.

– Неправедно жил я, Лёшка, ой, неправедно! Как тяжко порой бывало мне! Да что теперь-то об этом? В том срубе прежний Иван исчез навсегда… А чуть погодя и батька твой пришёл, и со своими стариками я там встретился. В смерти мы становимся едины, в жизни, к сожалению, это невозможно.

– Я тебе верю.

– Переночевать-то пустишь? – хитро улыбнулся Иван. – Целая вечность прошла с тех пор.

– Как сказал один умный человек: Вечность – это не так уж много. Но всю эту Вечность…

– Не надо, – ответил он. – Я вижу и осознаю. Пустое. Забудь. У тебя есть, над чем подумать, потому лишние волнения не обязательны.

Он провёл раскрытой ладонью у меня над головой. Вспыхнул короткий огонь и тут же погас.

– Теперь полегче тебе станет, – сказал Иван. – А мне пора. Прощевай!

Опять перед глазами полыхнула огневая завеса.

– Тебя с собой не зову, рановато еще, да и здесь на тебя кое-кто серьезно рассчитывает, – донёсся голос, как будто во мне. – Но если бы ты знал, как там хорошо: злобы нет, ненависти нет, завистливости и предательства нет… Настоящий человек там живёт. А здесь он только сражается. Удачи тебе в бою!

Видение ли было? Сон? Но с тех пор уже «жжение» стало постепенно угасать, превращаясь в обычную болевую точку.

«Мы отправляемся в страну удивительных отражений, абсурдного и парадоксального, перевернутого и мерцающего. Точка зрения «или-или», «да-нет», «светлый-темный» теряется здесь в единственной форме «всё возможно». Поэтому мы связываем сегодня волшебство с обманом, с введением в заблуждение и трюкачеством. На самом деле эти обманы являются лишь обманами нашего ограниченного сознания».

Хольгер Кальвайт

ВСТУПЛЕНИЕ 12

В плену стихий… Когда дерзновенно и завораживающе они вторгаются в наше бытие и притупляют сознание; когда звучат немолчным стоном, исторгая пугающие мелодии, и ты невольно начинаешь понимать, что попал в какую-то дурную стихию, либо совсем не понимаешь: где ты? Летают по небу клочки снега, властные порывы ветра распоряжаются ими, швыряя в поздних прохожих и норовя залепить глаза.

Мысли начинают сбиваться с привычного хода, тоненький свист медленно заволакивает содержимое головы.

Не спотыкаться, не вихлять, просто осознавать происходящее.

Невозможно.

Ход жизни несоизмерим с желаниями человека, иначе во всей Вселенной станет происходить то же самое, что наполняет несчастную Землю.

Перед нами – темнота, за нами – полумрак. Как двигаться вперед?

Во тьме – тёмным, в буйстве – сумасшедшим, в горниле – обжигающим?..

Не всё так просто, не всё укладывается в привычные рамки. Мы – лишь гости, хамоватые гости, которые вдруг решили, что малое может овладеть большим, что земля попала во власть человека.

Суета и тщетность – вот истинный удел человеческого сознания.

В прежнем мире было не так страшно жить, мы не обладали той информацией, которой обладаем теперь. И ее с каждым днем всё больше и больше, она заволакивает все прочие увлечения, говорим мы теперь только о деньгах, о мировых кризисах, о проблемах и преступных деяниях, которые как страшные монстры выползают из телеэкранов.

И так будет теперь всегда, пока миром правит капитал, пока блеск золота затмевает красоту и грацию, духовность и непротивление…

Тщетность и суета.

Мы бессильны. Каждую секунду на земле совершается зло. Оно властвует повсеместно, завоёвывает новые позиции. И кто бы мог подумать, что на пути к своей победе Зло окажется именно тогда, когда уничтожит саму «империю зла». Парадокс.

Пока была какая-то человеческая цель, пока человек меньше думал о материальном, можно было двигаться вперед, совершенствуя человеческие навыки. Теперь над всем стали превосходящи навыки кровожадных зверей, режущих налево и направо всех, кто случайно окажется рядом. Мы – пещерные дикари в мире технических инноваций. Мы – уголовники, случайно оказавшиеся на территории детского пансионата.