Текст книги "Целитель"

Автор книги: Алексей Пройдаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Если…

Я встряхнул головой, как конь на водопое, и огляделся: почти пришёл. Но времени еще немного оставалось, и я присел на лавочку в аллее. Закурил.

И стал пытаться выискать в своей биографии хоть какие-то позитивные моменты.

Выискал. Они были.

Немного успокоился.

Минусов тоже хватало, но проскальзывали они почти неуловимо.

А если покопаться? Если углубиться и извлечь из тайника памяти то, чего я даже ближайшим друзьям не поверяю?

Нет. Сегодня – не день избиения младенцев.

Да и друзей настоящих у меня нет.

Вернее, все они – в прошедшем времени.

Особенно было жалко терять Серёгу Гонина. Настоящий друг, коллега по цеху поэтов, честный и верный товарищ он переехал в Ивановскую область России. Мы не общались уже почти десять лет. И я думал, что он отошел в прошлое, как всё самое лучшее. Мне не хватало его ироничного взгляда, хлёсткого замечания, или жеста одобрения. Действительно не хватало.

Я опять вернулся к Слову. Это больше всего не давало покоя. Я – работник прессы, выпускник единственного в мире «писательского» института, служитель Слова.

Я мало о нём знаю?

Быть может.

Допускаю. Мало знать, в данном случае, значит, стремиться узнать больше.

На чем зиждется слабость людей? Как раз на этом.

Сами придумали слова, сами разделили на хорошие, плохие. Теперь какие-то вслух произносить прилично, а какие-то лучше вообще не произносить.

Где логика? Зачем придумали?

Слово состоит из звуков. Маленькое – из одного-двух, большое – из десяти и более.

Звук всё равно остаётся только звуком.

Йен позавчера сунула мне в карман какую-то бумажку. Что в ней?

Я достал скомканный листок и развернул его. И вот что там было.

«Язык мудрых сообщает добрые знания, а уста ярых изрыгают ярость.

Кроткий ответ – древо жизни, но необузданный – сокрушение духа».

Господи! Скажи, какое дело до меня какой-то приезжей даме? Почему она не могла равнодушно пройти мимо, или обратить внимание на кого-нибудь другого? Чем ей мог приглянуться обычный, ничем не примечательный, пожилой, лысоватый человек, небольшого роста?

Она думает о моём воспитании. Дабы не «изрыгал ярость». Ну, какое дело ей до наших гневов и печалей? До наших слов и добрых знаний?..

Конечно, это из Библии.

Я в дни общения с ней стал почитывать Библию.

И сам кое-что запомнил, и даже могу процитировать.

Прежде всего, классическое, которое все знают, но – подозреваю, не до конца.

В начале было Слово, и слово было у Бога, и слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Всё через него начало быть, и без Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В нём была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его.

Это из Святого Благовествования от Иоанна.

Знакомо вам такое: тьма не объяла его?

Это Слово не объяла тьма, понимаете?

И оттуда же.

И Слово стало плотью и обитало с нами, полное благодати и Истины.

Вот вам и поэзия, вот вам и проза.

Словом можно убить и можно вылечить.

Это вы понимаете? Так сколько жертв на вашей совести?

Кто хранит уста свои и язык свой, тот хранит от беса душу свою.

Проще говоря, за базар надо отвечать. Это по-нашему, по-современному, по-горняцки.

А где же непорочность языка, где борьба за чистоту оного? Ведь современная молодежь говорит сегодня так, что интеллигент девятнадцатого века мог понять лишь половину сказанного, а то и меньше. И это при условии, что он не упадёт в обморок от услышанного. Ладно, с этим потом. Далее.

Чистые слова – чистые мысли.

А если наоборот?

Если говорю одно, а делаю другое, но не потому что плохой – расклад паршивый.

Всё равно трепло, даже при смягчающих обстоятельствах.

А где вы видели, что «разрушенный» изнутри человек говорит дельное? Он несет чушь, ахинею, которую малограмотные, но фанатично настроенные люди, пытаются выдавать за предсказания, пророчества…

Пророки – особая каста бессребреников, они всегда были одиноки и безумны. Но в минуты, когда на них капало с небес, они выдавали такое, от чего можно было только хвататься за голову. Но это для тех, кто верил.

Так из чего сотворено сознание пророков? Из какой глины слеплен мозг, с одной стороны полностью деградированный, с другой – отмеченный Создателем?

Человек состоит из энергий. Значит, мысль энергетична, она живёт, действует и творит. Вот только что? – какие помыслы в тебе, таков ты сам.

Иначе говоря, что задумал, то совершил.

Сумбур мыслей. Перескакивание с одного на другое. Лихорадка сознания.

Я чувствовал себя медведем, которого учат танцевать. Но, по словам Дидро, «танцующий медведь очень несчастное животное».

2

…Это было до обеда. Но ближе к вечеру я всё чаще ловил себя на мысли, что гляжу на входную дверь, ожидая прихода Йен.

Ненормально!

Я всем сознанием не хотел этого, но душа твердила обратное.

Увы, я ждал.

Я ждал, что она войдет и – в кабинете сразу станет светлее.

И я услышу очередные рассказы из целительской практики…

«Пришла сегодня женщина, настаивала, чтобы никто не проведал о том, что она ко мне обратилась. Уверена, все её знают…Жена или любовница кого-то из ваших местных бонз».

Потом присядет, спросит, как у меня сложился день и, не дожидаясь ответа, продолжит:

– Представляешь, пришел сегодня мужчина, кинул на стол деньги и заявил: «Лечи на эту сумму. У меня с собой больше нет, но сторгуемся».

– А вы?

– Выгнала, – ответила она равнодушно. – Он говорил на «ты», во-первых. А во-вторых, я таких, не осознавших, не пользую.

Немного помолчит, сосредотачиваясь.

– Я же хочу им помогать, – скажет, отчаиваясь. – А не просто предлагаю какой-то залежалый товар.

Наши беседы вошли в привычку, и я уже не мыслил вечеров без этих словопикировок.

Она говорила, я возражал: иногда аргументируя, иногда выделываясь.

Я считал себя носителем прогрессивных идей, а её – погрязшей в прошлых веках.

3

Вечером я тихо шёл домой по тёмной аллее, деревья которой были опалены последним жаром уходящего на зиму солнца.

Асфальта тротуара не было видно из-за навалившей листвы, которая хрустела под ботинками просяще и жалобно.

За день, конечно, основательно уставал, но усталость была приятной, рабочей. И я знал, что дома меня ждёт ужин, телевизор, словом, желанный отдых – главная составляющая жизни любого писаки, ибо без надежного тыла ничего невозможно.

Мне сразу с удовольствием вспомнилось, как на первом курсе, мне, ещё зелёному пацану, об этом говорил Валера Дашевский, уже тогда состоявшийся писатель, один из любимых учеников великого Григория Бакланова.

Часто, особенно в последнее время, вспоминаются эпизоды из быстро промелькнувшей московской учёбы. Беда ли навалится, или недовольство жизненным укладом ударит по голове внезапно, то и начинаешь соображать, а использовал ли я возможности, учёл ли обстоятельства…И прочее. Вспоминать необходимо, но сожалеть – пустое занятие.

Осень – ностальгическое время года, вливающее в кровь все запахи весны и лета, а ещё легкий их тлен, кружащий голову. Но душа трепещет воспоминаниями, потому что подводит итоги, порой неосознанно. Душа собирает урожай. А я вспоминаю свою родину в осенних уборах.

Я брожу по тропинкам Баймана и Карагача – лесам моего детства, купаюсь в озере Жарлыколь, встречаю одноклассников и односельчан.

О них мое слово, о них и слеза моя и грусть моя древняя, словно сказание.

О, осень! Как жестко ты напоминаешь о том, как мне хочется вернуться домой, к беззлобному небу и чистому озеру.

Я боялся признаться себе в том, что Йен мне попросту не хватает.

4

Утро было туманное.

Тихо моросило.

Асфальтовая дорога покрылась пупырышками дождя…

Тучи обложили землю, укутав всё влажным, плотным, тусклым.

На душе тоже царил сумрак.

Осиротело глядели дома, даже в которых горел свет.

А те, где люди ещё спали, либо уже ушли на работу, вовсе казались брошенными.

Я всегда любил такую погоду, всегда внутренне радовался хмурому небу и отсутствию солнца; мне нравился мокрый асфальт и кучи листьев, дымящихся у дорог и тротуаров.

Скользят по щекам дождинки.

Прохожие, едва различимые под зонтами, спешат по своим делам и им невдомёк, что человек ищет человека.

Господи! Добавь немного света! Дай мне возможность увидеть, вдруг она пройдет рядом со мной…

Я всегда любил пасмурную погоду и полумрак. Над этой моей странностью коллеги даже подшучивали: кому по душе хмарь, у того на душе нечисто.

Почему я не любил солнечный свет? Не знаю, не уверен.

Уверен лишь в том, что больших грехов на мне нет, я не вор и не убийца. Прятаться мне не от кого, да и незачем.

В самом деле, злодей или вампир? Крови не пью, а зла… Зла я не делал. Если кого-то, когда-то огорчал – простите от души.

Делая зло ближнему, не осознаешь, что делаешь зло только самому себе.

Мне показалось, я слышу её голос.

Это вы, мадам?

Откуда вы свалились на мою бедную голову?

Всё прожитое время я был уверен, что делаю всё правильно.

Почему же теперь в сомнении?

Наверное, в самом деле, что-то совершал не так, рассуждал не так, поступал не так. Настолько НЕ ТАК, что мне (дабы на путь истинный наставить) прислали Человека.

А кто прислал? Для чего?

Глупости. Только и осталось, что в мистику удариться.

А там, как в любой религии, объяснения легки: сверхъестественно всё, в чем мы живём: небо, дома, деяния.

Может быть, просто с возрастом, наступила пора посмотреть на всё другими глазами. Сорок пять лет – в самый раз переходить на иную платформу мировоззрения.

Тяжкие раздумья преследовали меня всё это время, но я не знал их истока.

Теперь мне ведомо, теперь мне многое открылось.

Всё было. Всё помню.

Крутилось сумасшедшее колесо. Спрыгнуть с него казалось невозможным, настолько глубоко чернота поселилась в душе. И ничему и никому, казалось, не под силу вытащить наружу всю эту безобразную массу грязи, нелепицы, пустоты.

Жизнь теряла смысл даже тогда, когда он в ней появлялся.

И вот приехал человек, доселе мне неведомый.

И под воздействием её мелодичного голоса, незримых манипуляций, молитв, которые брались неведомо из какого источника, и неистребимого запаха сирени, – всё это попёрло из меня.

Я стал переоценивать ценности; взвешивать, а ценности ли это?

Я стал строже относиться к себе и терпимее – к людям.

Я стал более независим с начальством; соображать, что кроме работы на свете есть ещё что-то.

Я стал внимательней к жене, я вспомнил о детях.

Понимаете, я стал плакать, когда есть повод; я почувствовал способность к самопожертвованию.

Я стал входить в положение людей и помогать им.

Я почти перестал ненавидеть.

Но следом за этими мыслями кто-то нашептывал другое: «Чего ты дергаешься как марионетка? Ну и что? Приехала баба, наболтала всякого и уехала. А ты теперь соображай, мучайся, как придурок. Она же разъезжает по городам, стрижет бабки и охмуряет доверчивых простаков. Тебя что, мало обманывали и подставляли?»

О-о-о, помню!

Стоп, гадости лезут в голову в то время, когда должен возобладать позитив.

Хорошее слово «позитив», но уж больно непонятное, как и само состояние.

«Да, в самом деле, подозрительно получается. Не хочу, не буду…Работать по-прежнему, делать своё дело, мысли – по боку. Я ведь взрослый человек и на меня не так-то просто воздействовать; не та-ак просто выбить меня из седла. Я – состоявшийся человек, тем и горжусь».

Но следом за такой уверенностью опять крались сомнения. Ведь неспроста всё это, ведь не просто так она явилась ко мне, выбрав из полутора сотен тысяч? Зачем? Может быть она так, от нечего делать, рассыпала свой бисер перед…

Нет, конечно, нет, в её словах для меня затаилось нечто новое.

И не скажу, что совершенно новое, но – звучащее по-иному.

5

В теологии я не силен, в экстрасенсорике – тем более. Но Слово…

Это всё о Слове.

Опять о Слове.

О Слове, в котором я считал себя докой. Я думал, знаю о нём ВСЁ.

Или очень много.

Оказывается, и здесь меня ждало разочарование.

И здесь я был почти пустым местом.

А ведь в городе, да и в области я – не из последних писак.

Кто не согрешает в Слове, тот самый совершенный, могущий обуздать и всё тело.

Как вам это выражение, уважаемые «плясуны на фразе, торгующие пафосом»? А уж сколько раз «согрешившие в слове», можно со счета сбиться.

И где уж нам до «человека совершенного», дорогие коллеги?

И почему мы всё время ищем его не там, где он есть?

А где он есть? Кто знает?

Им благословляем Бога и Отца, и им проклинаем человеков…

Вот и выходит, что Слово – всему начало и всему конец. Слово, которое, как оказывается, и есть дело!

Самое странное во всём этом то, что человек, не имеющий никакого отношения к письму, заставил меня иначе посмотреть на Слово.

Словом возвышают и унижают, возносят и низвергают, приводят в восторг и ужас… Словом лечат и калечат.

Раздумья, раздумья…

Где им начало?

Где их конец?

Зачем всё это? И кому в мироздании стало легче от того, что моё душевное равновесие пошатнулось и грозит исчезнуть навсегда? Кому моё существование вообще может как-то мешать и чем-то грозить?

6

Воспоминаний в этот день было предостаточно, я ими жил.

О чём-то вспоминал с удовольствием, о чём-то с негодованием, о чём-то со стыдом.

Стыдно было восстанавливать в памяти свою физиономию, когда я изображал эдакого убитого работой журналюгу, которого все домогаются, а он отбивается от предложенных тем, выбирая на вкус.

Стыдно было вспоминать снисходительность, с которой я выслушивал Йен. А она продолжала говорить, хотя видела, что цели не достигает.

Одного не пойму, почему она тогда не отвернулась от снобствующего субъекта?

Каким вдохновением горели её глаза, когда она рассказывала о поездках в Боровое!

– Идешь по лесной тропинке, подставляешь лицо солнцу, насыщаешься его энергией, добром, светом. Мне хорошо! Мне никого и ничего не надо. Только я и природа. Только она восстанавливает мою энергетику, солнце насыщает, делает сильной и даёт возможность принимать в себя негатив пациентов. А они, в большинстве своём, приходят с такой чернотой в душе! Моя задача – избавить их от этой черноты. И вот, помимо всего прочего, чтобы ускорить процесс восстановления их энергетической оболочки, я им рассказываю о речке, соснах, траве, солнце… Словом, о том мире, в котором я живу всегда.

Она живёт в созданном ею мире, и он не материален. Она сама сотворила свой мир и пребывает в нём по необходимости, независимо от времени года. Он светится в её глазах. Первоздан и не тронут цивилизацией.

Какие помыслы, такой мир.

Её мир – солнечный, сплетенный из узоров добра и справедливости. Она делится этим Миром с другими людьми, пытаясь заронить в их душах хотя бы его часть, которая способна исцелять.

И даже если не исцелить, то человек просто узнает, что он – этот Мир – существует, что есть не только секс, алкоголь, наркотики, а ещё что-то красивое и светлое, насыщенное яркими красками и, увы, большинству пока недоступное.

На меня Йен растратила столько сил и времени. Зачем? Не знаю.

Я могу пойти только от «наверное». Наверное, она узрела во мне столько грязи, неуверенности в себе, своём завтрашнем дне. И это, несмотря на видимое благополучие.

Мне и самому стало казаться, что не всё так хорошо. Я пытался вывести некую формулу боязни. Чего я боюсь? Оказалось, многого.

Я всегда боялся:

– несчастий с моими детьми и другими родными;

– подножек недоброжелателей, друзей;

– измены;

– финансовой неустроенности;

– глупости, подлости людской;

– многого другого.

Она пыталась вселить в меня уверенность, но так и не достигла цели.

Она говорила, что всё плохое кроется внутри нас и только в нас, что все перемены надо начинать с себя.

Представляешь, когда это пойдёт по цепочке – от человека к человеку, как быстро может измениться ситуация. Каким может стать мир в короткие сроки!

Когда-нибудь обязательно станет. Но выправляться ситуация начнет после того, как неизмеримо возрастет число Целителей Мира.

Может быть, и я смогу стать хотя бы проводником их идей? Кто знает.

Но почему я? Других много. И не менее, а более достойных, ждущих своего часа.

Ибо, во все времена, на всех континентах рождаются одинокие люди, которые с их бескорыстностью, правдивостью, человеколюбием, непротивлением, добротой, напоминают обитателей иных миров, где давно забыты распри, зависть, корысть, насилие. И они, наверное, не понимая, где находятся, начинают втолковывать здесь – обычные для них, но непривычные, а порой и враждебные нам, истины. Они не понимают, за что их начинают гнать, преследовать и бить.

И все кончается казнью.

А потом их возводят в ранг святых.

Нет, любезный щелкопер, её помыслы чисты так же, как чисты и бездонны её глаза.

Я вспомнил, Йен никогда не кричала, даже не повышала голос. Она вначале просто говорила, а потом, видя, что до меня не доходит, терпеливо пыталась объяснить, как глупейшему из глупых.

Чистые помыслы творят чистый мир! Искаженные – разрушают. Прежде всего, самого человека. Потом всё вокруг него.

А я со своим прагматизмом добавил:

– Чистые помыслы творят чистый мир, грязные помыслы творят грязный мир. В этом суть, в этом истина. Не сможете вы, даже профильтровав грязь, сотворить из неё чистый снег. Он всё равно будет серым или даже черным.

– Истина, говоря фразой одного из любимейших тобой персонажей Михаила Афанасьевича, на данный момент заключается в том, – с грустной улыбкой сказала Йен, – что у тебя болит голова, и ты вспоминаешь, есть ли в ящике таблетки. Оставь, пожалуйста…Твои головные боли не таят в себе опасностей. Это просто утомлённость, порождённая твоим неумением расслабляться и отдыхать.

Она подошла ко мне сзади.

– Представь себе какую-нибудь приятную картину: лес, озеро, трава. Вспомни детство.

Я криво ухмыльнулся, но попытку сделал.

Она положила мне на голову обе руки, они были сухими и теплыми.

…Я шёл по высокой траве. Сзади виднелись дома моего родного целинного посёлка Трудовой, впереди зеленел Малый Карагач – лес моего детства, я шёл туда за ягодами.

В руках маленькое ведерко, которое дала мама для земляники. На мне красные штанишки, которые я называл «костянкой», с одной помочью, белая подранная рубаха.

И шёл я именно по тому месту, где через тридцать пять лет будет «новое» кладбище, на котором навеки упокоится мой дорогой отец.

Я вздрогнул и очнулся.

– В чём дело? – тревожно спросила Йен. – Тебе хуже?

– Кладбище, – вымолвил я с трудом, – я шёл по будущему кладбищу, где папа…

– Успокойся. Тогда ведь кладбище там никто не планировал, верно?

Я молча кивнул, всё ещё тяжело дыша.

– Успокойся, – повторила она, – всё хорошо. Как голова?

Голова моя была светла и чиста, как будто в ней никогда не появлялось дурных мыслей.

– Что вы сделали? – спросил я, будто очнувшись. – И откуда знали про новое кладбище, ведь я вам ничего не…

– Лучше расскажи, что ты видел.

Подобных случаев было несколько.

Я испытал на себе её целительский дар, но не придавал этому значения. Почему?

Считал само собой разумеющимся? Считал, она мне обязана? Чем? Тем, что я часами её выслушиваю? Это я должен быть ей благодарен. Она смогла разбудить во мне то, чего никто не смог: мне захотелось на природу, в лес, на озеро, меня потянуло на родину.

Если бы не всё так стремительно менялось.

А всё, к сожалению, или к счастью, не знаю, меняется и не всегда в лучшую сторону.

Слишком много в нашей жизни телевизора, а с развитием и совершенствованием телепрограмм и телевещания, его становится всё больше и больше, даже недоумение порой охватывает: а для кого? Для чьих глаз и ушей реклама «элитных» квартир, особняков стоимостью в миллионы долларов, супершикарных автомашин, которых никогда не купить простым людям, которых подавляющее большинство. Неуютно от рекламы такой, начинаешь чувствовать себя кромешным неудачником, или тем, кого в своё время не научили так зарабатывать, не приучили грабить весь мир, маскируясь под «бизнес».

Ладно, без этой шикарности можно прожить. Но каково ощущать себя чужаком среди новейших достижений техники?

Не очень-то уверенно я чувствую себя и в мире компьютеров и сотовых телефонов. С моей точки зрения они являются продуктами инопланетных технологий. Ну, не мог человек, с его ограниченностью и тупостью создать подобное. Век техники на Земле насчитывает смехотворно малые несколько десятилетий. Технические новшества, даже безобидные (а безобидными они не бывают), основательно калечат и душу и волю человека. Конечно, техника основательно проехалась и по мне, но я сумел сохранить в себе гуманитария. Говорю об этом без лаптевого пафоса, я действительно так думаю, но гордиться этим не собираюсь, выпячивать тем паче, просто я так думаю.

Правда и то, что я гораздо лучше чувствую себя в лесу среди деревьев, чем в городе среди людей…

А как часто я выезжаю на природу? Давно ли я чувствовал себя «гораздо лучше»?

Когда в последний раз был за городом?

Всегда у меня какие-то сложности, всё время я в чём-то погрязаю.

7

О мире, про который Йен упоминала не единожды, я тосковал.

Я полюбил его за нетронутость и отдаленность. А главное – за невозможность постижения, что позволяло ему оставаться несбыточной мечтой.

Она называла его Раем.

Было такое время на Земле, когда жили только Адам и Ева. Их жизнь протекала легко и свободно, не перегруженная запретами. И всё это прекратилось в тот момент, когда они совершили первый грех… Возродить Рай в силах людей. Возможным это станет только тогда, когда человек перестанет искать причины своих неудач в ком-то, а – только в себе. Это и будет настоящим триумфом, торжеством. Словом, это будет настоящее.

– Или тоска по-настоящему, – отвечал я. – Сказочный ваш мир придёт не сразу. Надо готовить для него, даже не почву под посев, а выкорчевывать пни под будущую распашку. Многое произойдет за это время. А ведь были люди, которые уже пытались делать что-то подобное, как-то приблизить. Но настоящее приходит не сразу. Надо, чтобы хоть что-то было за плечами. Когда в жизни отойдешь немного подальше, тогда и начинает тянуть к этим носителям настоящего: стихам Есенина и Рубцова, песням Высоцкого, прозе Шукшина. И это – даже не дело вкуса или эстетики, это – правда жизни, выверенная временем. Так и в вашем сказочном мире. Времени пройдет достаточно и голов полетит немало.

– И всё-таки это будет.

– Когда?

– Возможно, не так скоро, как хотелось бы.. Наша задача сделать для этого хоть что-нибудь, хоть как-нибудь.

– Как-нибудь, как-нибудь, как-нибудь, – процитировал я, – мы сойдемся в чудесном краю.

– Обязательно, – убежденно сказала Йен. – Конец света отменяется раз и навсегда.

Нечем было возразить на эту наивную веру. Хотя, может статься, это не она – наивная верующая, а я – наивный маловер.

Я ей сказал, что «если таких как вы не будут бить по рукам всякие теологи, власти и органы, а дадут полную свободу действий, только тогда что-то сдвинется с мёртвой точки».

Ведь, если говорить о нас, простых смертных, из прежней жизни я вынес следующее: «Раньше мы умели рассуждать, мы любили рассуждать, нас этому учили в институтах. И прав был тот, кто рассуждал идеологически выверенней. Теперь мы от рассуждений отошли, занялись делом, а по рукам нас бьют те, кто умеет рассуждать».

Она улыбалась и хлопала в ладоши.

– Да, – говорила при этом, – хорошее оправдание для бездействия.

Я отвечал, что не стремлюсь в бессмертие. Я своё отхватил и теперь, когда «грядет полтинник», имею совершенно другие планы.

Поневоле начинаешь думать о том, что оставишь детям. И тобою уже движет не тщеславие, не жажда известности, не стремление утвердить свое «я». Речь идёт о том, как тебя будут помнить: стыдиться или гордиться, восхвалять или порицать.

В общем, время собирать камни, дабы что-то из них построить, хотя бы мозаику.

На что она отвечала:

– Очень может быть. Одним планам сбыться суждено сразу, другим через какое-то время, а третьим – не суждено вовсе.

Что-то сосредоточенно обдумывала, манипулируя руками, то ли разогревая ладони, то ли разминая пальцы, затем изрекла.

– Настоящее сбывается только через страдание, но, дай Бог, чтобы ты избежал подобного, хотя…

– Ну, договаривайте, – попросил я нетерпеливо. – Что вам видится?

– Тебе лучше не знать, – ответила она. – Я тоже могу ошибаться. Ибо, прошлое мертво, а будущее не написано.

– Всё написано, – сказал я глухо. – И давным-давно. Вы что-то знаете? Тогда поделитесь, дайте мне хоть какую-то возможность избежать обычных ошибок.

– Ошибаться обязан всякий, – невозмутимо отвечала она. – Только Всевышний безгрешен. Но ошибка – не грех. Грех – бездействие.

– Это не ваши слова.

Я понял, что она ничего не скажет и оставил всякие попытки выведать грядущий свой день, решив, что времени ещё достаточно. Как я ошибался!

– Наших слов не существует вовсе, – отвечала мне Йен. – От сказанного ранее мы только повторяем и повторяемся. Вообще, в том, что ты говорил, есть зерно истины. Строительство – дело благородное, но относительно другого. Меня не волнует, кто и что обо мне скажет. Важнее то, что я сама о себе знаю, и как я сама себя чувствую.

Йен сделала глубокую паузу.

– Я отвечаю за свои действия только перед Творцом.

Я опешил, потом глуповато улыбнулся и спросил:

– Извините, конечно, но не громко ли сказано?

– Сказано, как есть, – ответила она. – Важно не как сказано, а суть сказанного: Он живет во мне и, когда у меня иссякают силы, я обращаюсь к Нему, прошу помочь, и Он помогает. Неизменно. Иногда, сознаюсь, бывают трудности при общении, но они, как при канале связи, помехи, которые создают… другие силы.

– Знаете, – сказал я, будучи уверенным, что меня водят за нос, – ваше утверждение выглядит слегка странновато, я бы даже сказал смешновато. Оно напоминает вечные ссылки священников на Господа Бога и Священное Писание, когда самим сказать уже нечего, а выглядеть запредельно мудрым необходимо. Но они хоть облечены саном. А вы, чем облечены? И какие такие другие силы?

Она снисходительно улыбнулась и ответила:

– Я ничем не облечена, кроме совести. Неужели ты думаешь, что всё на земле состоит из доброго и прекрасного?

– Как раз я так и не думаю, – буркнул я раздражённо.

– Плохо ты представляешь себе истинное положение вещей в мире, вот что я хочу сказать. И дело вовсе не в том, что плохих людей большинство, как раз наоборот…Почему же всегда и вечно возникает необходимость спасать хороших? Почему зло торжествует гласно? Почему Добро всегда так тихо?

– Не знаю, – ответил я честно.

– Да потому что происходит борьба равных. Когда и где эта равность может качнуться в любую сторону, не ведает никто. У зла предостаточно слуг, у Добра их – явный дефицит. Апологеты Добра слишком много думают, вместо того, чтобы действовать под руководством Избранных. Просто действовать, думать есть кому. Противоположная сторона – это как силы быстрого реагирования, им сказали, они сделали. Анализ ситуации – дело другое. И еще потому что Добро не творит такого, что дерзко себе позволяет зло.

– И что делать? – попытался я спросить связно.

– Есть действие, есть противодействие, – ответила она спокойно. – И есть панацея…Всё-таки есть, но она для нас пока недосягаема. Вижу, что ты не вполне веришь. Эх, Фома! Дай мне минутку, – попросила тихо, видя, что я собираюсь возражать дальше.

Йен встала рядом у окна, молитвенно сложила руки, подняла голову выше и тут же опустила её так, что подбородок касался груди.

Я ожидал какого-то подвоха, а потому скептически взирал на движения.

Вначале затрепетали пластиковые жалюзи на окнах, не трогая её волос.

Я ощутил это дуновение только глазами, на меня не веяло.

Потом она повернулась ко мне и подняла руки.

– Смотри! – прозвучал восторженный голос.

В ее руках медленно вырастал небольших размеров огненный шар.

– Видишь?

Я приподнялся, не веря себе.

– Господи! – вырвалось из меня изумлённо.

Она встряхнула руками и шар исчез.

Села напротив меня.

– Это не трюк, – сказала успокаивающе. – И не обман зрения. Это – Огненный Шар, он – единственная надежда человечества при исполнении всех его желаний. Это – огромная опора человечества в его борьбе за добро и справедливость. Конечно, это был не сам Шар, а лишь его имитация.

– Он не обжигал? – по-дурацки спросил я и тут же сделал попытку реабилитироваться. – Как вы… вам это удалось?

– Это не самое сложное в моей практике. Верить надо, дорогой, всего лишь верить.

Сознаюсь, меня это потрясло, но время спустя, я всё-таки списал произошедшее на усталость после трудового дня, на обман зрения и так далее. Словом, я не проникся.

О себе она не говорила. Только однажды, придя позже обычно, изрядно уставшей, на мой вопрос, кто реально ей помогал в жизни, печально поведала.

– Прежде всего – мама. Она меня духовно питала, к ней можно было всегда обратиться. И любая, даже самая мелкая и незначительная просьба, выполнялась тщательно и бережно. Детство было трудным, мы с сестрой делали всё сами, мама работала сразу в нескольких местах, чтобы дать нам самое необходимое, вот я и была за старшую. Наломаешься за день – сил нет. Отец к тому времени умер. Дома никого, сестренка ещё маленькая. Вот я беру в руки фотографию отца и сижу с ней, – Йен всхлипнула. – Всё ему рассказываю и плачу. А что было делать? Дача нас кормила, а обрабатывала её одна я: носила воду, копала землю, собирала урожай. Но – это бытовое, это еще можно пережить, или привыкнуть. Плохо по-настоящему сделалось тогда, когда меня стал предавать муж. Предавал он меня садистски, сознательно и целенаправленно. А приходя домой, изучающе смотрел мне в глаза, пытаясь в них найти ответ: делаю я так же как он, или нет? Имеет ли он полное право уже назвать меня так, как ему хочется?

Она глубоко вздохнула, вспоминая.

– У меня было несколько путей: запить, загулять, опуститься, то есть отомстить ему той же монетой. Ни по одному из них я не пошла. Мстить? Кому? Ему или себе? Кому от этой мести станет хуже? Стать такой же, как он, или остаться человеком?

Огонь, неведомый мне огонь, блеснул в её глазах и быстро погас.

– Соблазнов было много: сауны, машины, рестораны. Предложений тоже хватало. Нет, дорогой, у человека всегда есть выбор, он однозначен: порядочность.

После этих слов я как-то иначе посмотрел на свою «наставницу». Кто бы другой таким уверенным тоном говорил о «предложениях» – поверить было бы трудно. Но Йен – действительно прекрасная женщина! И в этой – рыночной – жизни обеспечить себя могла бы легко. А выбрала, почему-то, совершенно иную дорогу – гонений и лишений. Внезапно поймал себя на мысли, что на неё, как на женщину, я ни разу не посмотрел. Даже не знаю, сколько ей лет.

– Сейчас я помогаю многим, – продолжила она, – в том числе и тем, кто оказался в подобной ситуации. И знаешь, что я им советую, прежде всего? Оставаться человеком! Самый основной секрет современной целительской практики – убедить человека остаться человеком при любых обстоятельствах! Не превращаться в скотину, которую сегодня поведут пастись в одно место, завтра в другое, а послезавтра – на убой. Всё надо начинать с себя. Выстоять, не поддаться ничему, сохраняя своё достоинство. А что будут про тебя говорить – дело десятое. Я про себя знаю всё. Я и только я!