Текст книги "Николай Гумилев глазами сына"

Автор книги: Алексей Толстой

После смерти Льва Ивановича поместье перешло его сестрам, но хозяйничала в нем по-прежнему Любовь Владимировна. По семейным воспоминаниям, это была рачительная хозяйка и очень добрая женщина. Она всегда покупала в аптеке нужные лекарства и давала их всем заболевшим, которые к ней приходили, а нередко и сама шла в избу к больному. По праздникам из деревни на помещичий двор приходили крестьяне, и Любовь Владимировна всех одаривала подарками или деньгами.

Революционные настроения в России 1905 года, когда повсюду пылали помещичьи усадьбы, сказались и на Слепневе. Весной в престольный праздник Девятой пятницы в окрестные села наехала из Петербурга и Твери молодежь – студенты и семинаристы, которые принялись подбивать крестьян к погрому барских усадеб. Во двор Львовых явилась толпа подвыпивших парней. Любовь Владимировна вышла к ним, спрашивая, чего они хотят. Парни потребовали деньги на водку и, получив несколько рублей, ушли. А на рассвете один деревенский парень, сильно пьяный, залез в окно спальни с добытым откуда-то револьвером. Любовь Владимировна, знавшая юношу чуть не с пеленок, закричала: «Андрюша, сынок, что это ты задумал?!» Парень точно очнулся, бросил револьвер и выскочил, а барыня от потрясения упала в обморок. Когда на утро конная стража, вызванная управляющим, арестовала нескольких участников беспорядков, Любовь Владимировна поехала в Бежецк и просила отпустить задержанных.

Перенесенные волнения отразились на ее здоровье. Она не хотела оставаться в деревне, уехала в Москву, взяв с собой прислугу Аннушку, но прожила недолго и вскоре умерла.

Старшая дочь Львовых, Варвара, была, по свидетельству Сверчковой, красавица: высокая, стройная, с чудесными вьющимися волосами, приветливая и веселая, она пользовалась большим успехом в бежецком обществе. Выйдя за командира стоявшего в городе лейб-гвардейского уланского полка Фридольфа Ивановича Лампе, она вскоре овдовела и с сыном Иваном и дочерью Констанцией поселилась в Москве, где была классной дамой в Институте благородных девиц. Сын учился в гимназии, дочь – в консерватории, а закончив учение, вышла замуж за ротмистра лейб-егерского полка Александра Дмитриевича Кузьмина-Караваева. По свидетельству Сверчковой, это был нервный, желчный человек, он постоянно беспричинно ревновал жену и ненавидел тещу, Варвару Ивановну. И все же Констанция Фридольфовна прожила с мужем почти тридцать лет.

Можно было не упоминать столь дальних родственников, если бы пути семьи Кузьминых-Караваевых не переплелись с семьей Гумилевых. Поэтому проследим судьбу этой семьи дальше.

У Кузьминых-Караваевых были сын Сергей и две дочери – Ольга и Мария. Имение их Борисково находилось неподалеку от Слепнева; то в Борискове, то в Слепневе собиралось многочисленное общество: братья Александра Дмитриевича, их жены, дети. Летом из Петербурга приезжали Николай Степанович с Анной Ахматовой, под старость в Слепневе поселилась и Варвара Ивановна, которую все в семье называли тетей Варей.

Среди собиравшихся в Слепневе и в Борискове часто бывала Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева, урожденная Пиленко, женщина большой трагической судьбы. Дочь агронома и царской фрейлины, Пиленко родилась в 1891 году, а в 17 лет вышла замуж за сына профессора, юриста Дмитрия Владимировича Кузьмина-Караваева, племянника Александра Дмитриевича.

В Петербурге Елизавета Юрьевна серьезно увлеклась поэзией, выпустила сборник стихов «Скифские черепки», замеченный А. Блоком. О юной поэтессе писал в «Аполлоне» Н. Гумилев: «Е. Кузьмина-Караваева принадлежит к числу поэтов-однодумов. Ее задача – создать скифский эпос, но еще слишком много юношеского лиризма в ее душе, слишком мало глазомера… Игра метафорами, иногда не только словесными, догматизм утверждений туманно-мистического свойства – все это плохая помощь при создании эпоса. От него остались только черепки, но, к чести поэта, черепки подлинно скифские… Я думаю, что эти черепки имеют много шансов слиться в цельный сосуд, хранящий драгоценное миро поэзии…»

Дальнейшая судьба Елизаветы Юрьевны складывается драматически. В годы революции она уезжает на Кубань и как член партии эсеров в 1918 году возглавляет городской совет Анапы, организует реквизии помещичьих владений. Когда деникинцы заняли город, Кузьмину-Караваеву арестовали, ей грозил расстрел. Но военный трибунал неожиданно вынес удивительно мягкий приговор: две недели тюрьмы. А затем Елизавета Юрьевна, оставившая первого мужа, становится женой деникинского генерала, министра Кубанской рады Д. Е. Скобцова. С 1920 года она с мужем в эмиграции, в Париже. Там она становится монахиней в миру под именем мать Мария. Во время немецкой оккупации как участница Сопротивления была арестована немцами и погибла в газовой камере нацистского лагеря Равенсбрюк 31 марта 1945 года, за месяц с небольшим до конца войны.

Сохранилась фотография, сделанная Ольгой Оболенской в Слепневе в июле 1911 года. На снимке: Мария Александровна Кузьмина-Караваева (Маша), Елизавета Юрьевна, Анна Андреевна Ахматова, Маруся Сверчкова, трое Кузьминых-Караваевых – Борис Владимирович, его брат Михаил и сестра Екатерина, художник Дмитрий Бушен и брат Елизаветы Юрьевны – Митя Пиленко.

Однако пора вернуться к семье Ивана Львовича Львова.

Средняя дочь Львовых, Агата Ивановна, очень неудачно вышла замуж за жандармского офицера, человека сильно пившего и во хмелю буйного. Его никогда не принимали в семье Львовых, где Агата Ивановна, захватив сына, укрывалась на несколько дней, а то и недель, пока супруг не начинал писать покаянные письма.

Младшая дочь Львовых, Анна Ивановна, родилась 4 июня 1854 года. Но прежде чем говорить о ней, надо вернуться к Степану Яковлевичу Гумилеву.

Существует версия, что он окончил с отличием гимназию в Рязани и, вопреки воле отца, поступил в Московский университет. Об этом писали А. С. Сверчкова и А. А. Гумилева. В действительности Степан Яковлевич в 1850 году поступил в Рязанскую духовную семинарию и «по окончании полного курса среднего отделения вследствие его прошения для продолжения ученья в светском учебном заведении, при согласии его родителей, был уволен из училищного ведомства». В 1856 году двадцатилетний семинарист Гумилев поступил на медицинский факультет Московского университета. Выходец из бедной семьи, Гумилев старательно учился и получил право на государственное содержание, то есть бесплатное обучение и стипендию.

В это время в Желудеве скончался его отец, и студенту пришлось помогать матери деньгами. Продолжая учение, надо было найти заработок. По рекомендации университетского товарища Степан Яковлевич получил место репетитора в семье члена губернского суда Некрасова и начал давать уроки его дочери за стол и комнату. Для получения прав на репетиторство требовалось выдержать экзамен; в 1858 году Гумилев был аттестован на звание школьного учителя.

Девушку, которой Степан Яковлевич давал уроки, звали Анной Михайловной. Здесь мы обратимся к воспоминаниям ее родной дочери Александры Степановны Сверчковой, простив ей несколько сентиментальный стиль повествования.

«Анночка училась музыке в консерватории, но ей особенно трудно давалась математика. Это была тихая, робкая девушка, слабая здоровьем, чрезвычайно милая и приветливая, с чудесным цветом лица и большими синими глазами. Во всей ее фигуре было что-то трогательное, к ней очень подходило стихотворение А. Толстого:

 
Тебя так любят все; один твой тихий вид
Всех делает добрей и с жизнию мирит.
Но ты грустна, в тебе есть скрытое мученье,
В душе твоей звучит какой-то приговор;
Зачем твой ласковый всегда так робок взор
И очи грустные так молят о прощеньи…
 

Действительно, суровый приговор тяготел над ее юной головкой. Матери она лишилась вскоре после своего рождения, она умерла от туберкулеза, покормив дочь молоком три месяца. Через год отец женился на другой, мачеха не обижала Анночку, но и не любила. Своих детей у нее не было, она не знала и не умела, как надо обходиться с падчерицей, и, пользуясь ее любовью к музыке, уговорила мужа отдать дочь в консерваторию. Отец не протестовал, тем более что дела службы и домашние дрязги ему чрезвычайно наскучили. Он стал искать развлечений на стороне и был доволен, когда вторая жена приказала долго жить. Анночка плакала, она своей кроткой, любящей душой уже успела привязаться к мачехе. На ее место скоро появилась третья жена, которая забрала все хозяйство в свои руки. Муж не смел пикнуть, а дочка, как улитка, ушла в свою раковинку. Вот в это время у них в доме и поселился молодой, умный и веселый студент, Степан Яковлевич Гумилев».

Часто бывая на хозяйской половине, студент, большой любитель музыки, наслаждался игрой Анночки. Он опасался открыто оказывать знаки внимания скромной девушке, боясь испугать ее, но все более и более, видя ее положение, проникался к ней сочувствием.

Молодые люди полюбили друг друга. Отец Анночки дал свое согласие на брак.

10 июня 1861 года Гумилев окончил полный курс университета, получил звание лекаря и уездного врача и был определен на службу младшим врачом во флотский экипаж. Скромно отпраздновав свадьбу, молодая чета уже 30 августа поселилась в Кронштадте.

Началась новая жизнь. Корабельный врач плавал то на фрегате «Пересвет», то на корабле «Император Николай I», то на «Князе Пожарском», то на «Варяге». Его молодая жена тяжело переносила сырой, холодный климат Кронштадта, постоянные тревоги и волнения, которые вконец расшатали ее здоровье.

Долго у Гумилевых не было детей. Наконец 29 июня 1869 года родилась девочка, которую нарекли Александрой. Но радость была недолгой: на Анночке сказалась наследственность, она заболела туберкулезом. Муж, как врач, запретил ей кормить ребенка грудью, чтобы болезнь не передалась ребенку. «Грустными глазами смотрела молодая мать, как с ее колен девочка тянется к кормилице, здоровенной бабе-староверке, которая полтора года вливала в ребенка свое несокрушимое здоровье», – пишет Сверчкова. Не без труда Степан Яковлевич в 1871 году добился трехмесячного отпуска с сохранением оклада, повез жену на кумыс в калмыцкие степи, обращался к лучшим, самым дорогим докторам. Ничего не помогало, и ранней весной следующего года Анночка умерла. Выполняя последнюю волю жены, Гумилев отвез ее тело в цинковом гробу в Москву, где у покойной жили совсем одряхлевший отец и две старые, незамужние тетки.

После похорон Шурочка осталась у теток, а ее отец вернулся на службу и в мае ушел на корабле в море.

Шли годы. Врач Гумилев продвигался по службе, был произведен в коллежские советники, получил орден Святого Станислава 3-й степени, публиковал статьи в столичных медицинских журналах. Он редко приезжал в Москву, и Шурочка, почти не знавшая отца, очень его боялась. Строгий смолоду, после смерти жены Степан Яковлевич стал замкнут, суров и деспотичен с окружающими.

Пять лет спустя Степан Яковлевич проводил отпуск с дочерью в Москве, куда приехал его давний приятель, капитан первого ранга Лев Иванович Львов с женой и младшей сестрой Анной Ивановной. Гумилев посватался к девушке, предложение было принято, и 6 октября 1876 года они обвенчались в селе Градницы.

Анне Ивановне было 22 года. Трудно сказать, что побудило богатую и красивую девушку выйти за корабельного врача, сорокадвухлетнего вдовца, имевшего семилетнюю дочь. В самом деле, Анна Ивановна была хороша собой: стройная, с красивым овалом лица и большими серыми глазами. Такой она выглядит на большом овальном портрете, сохранившемся в семейном архиве.

Получив только домашнее воспитание с гувернанткой, Анна Ивановна свободно говорила по-французски, много читала, любила романы Жорж Санд. Она была совершенно лишена кокетства, не ездила на балы, всегда оставалась спокойна, выдержанна, уравновешенна. В семье она была последним ребенком, при ее рождении Льву Ивановичу шел 49-й год, матери было 40. Может быть, это сказалось и на характере дочери.

Выйдя замуж за Степана Яковлевича, она вся погрузилась в домашнее хозяйство, заботясь о детях и муже, страдавшем от ревматизма, полученного в многочисленных плаваниях. Анна Ивановна убеждала всех, и в первую очередь себя, что прожила жизнь счастливо, и в семье все хорошо.

Каждый год Анна Ивановна, взяв с собой падчерицу, приезжала на все лето в родное Слепнево, где собирались ее родственники: в Слепневе постоянно жила Любовь Владимировна, а овдовев, поселилась и Варвара Ивановна Лампе с детьми – Яней и Катей, как в семье называли Констанцию. Приезжала Агата Ивановна с сыном Борей, иногда наведывался в гости старший Яков Иванович. Степан Яковлевич приезжал в Слепнево редко, он был занят на службе, к тому же не любил большие и шумные компании. Впрочем, и его дочь Шурочка тоже чувствовала себя чужой в этой незнакомой для нее обстановке. Анна Ивановна не обижала девочку, но по натуре она не была ласкова, а Шура привыкла к вниманию московских бабушек.

Для обучения Шуре наняли гувернантку, которая лишь задавала урок и требовала ответа, не стараясь объяснить заданное и как-то приохотить к учению. Происходило это летом, за окном ярко светило солнце, щебетали птицы, хотелось гулять, но гувернантка заставляла сидеть в душной комнате, в то время как сама отправлялась вниз на балкон, где слышался веселый разговор и смех: там по очереди читали вслух какой-нибудь интересный роман.

В детстве Анна Ивановна тоже была поручена учительнице, которая по молодости лет, не умея преподавать, заставляла долбить французские глаголы, наказывая за незнание урока земными поклонами или вязанием чулок. Ее мать, Юлия Яковлевна, поручив дочь знающему, по ее мнению, человеку, ни во что не вмешивалась, всецело поглощенная ведением большого хозяйства. Теперь, помня свое обучение, Анна Ивановна передала падчерицу гувернантке, стараясь избегать конфликтов и больше всего боясь рассердить мужа.

Постепенно у девочки стали крепнуть дурные наклонности: упрямство, злоба, скрытность. Наконец она решила отомстить своей мучительнице: украла у гувернантки наперсток и бросила в колодец. Преступление скоро открылось. Шурочку отдали на воспитание в Институт благородных девиц. Но и здесь проявилось ее упрямство. За какую-то маленькую провинность ее поставили в угол, как поступали обычно и с другими девочками, но, не в пример им, она не стала просить прощения: стояла, презрительно сжав губы.

Только к четырнадцати годам Шура вернулась в семью отца.

Степан Яковлевич, прослужив на флоте 26 лет, был награжден двумя орденами Святого Станислава, орденом Святой Анны и вышел в отставку в 1887 году в чине статского советника. Он часто болел, не терпел в доме шума, смеха, суеты. Иногда по вечерам собирались сослуживцы, допоздна играли в преферанс или винт, но это не прибавляло в доме веселья.

А. А. Гумилева пишет: «Вскоре после выхода замуж А. И. почувствовала себя матерью, и ожидание ребенка наполнило ее чувством радости. Ее мечтой было иметь первым ребенком сына, а потом девочку. Желание ее наполовину исполнилось – родился сын Дмитрий, через полтора года Бог дал ей второго ребенка… но на этот раз ее ожидание было обмануто, – родился второй сын Николай, будущий поэт». В этих воспоминаниях допущена неточность: сын Дмитрий родился 13 октября 1884 года, то есть лишь на седьмом году брака.

В «Хронике», составленной Сверчковой, есть упоминание еще об одном ребенке Гумилевых, о девочке Зине. Описывая первый год своей жизни в новой для нее семье, среди незнакомых ей людей, Александра Степановна вспоминала, как она, «подобно дикому зверьку, смотрела из угла, как А. И. нянчила свою новорожденную дочку Зиночку…». Ни в каких других воспоминаниях этот ребенок не упомянут, но нельзя не верить падчерице Анны Ивановны, прожившей в доме с семилетнего возраста до замужества. Остается предположить, что Зина была первым ребенком, вскоре умершим, и в кругу семьи не вспоминали это печальное событие.

Итак, у Гумилевых было трое детей: старшая, Шурочка, как ее звали близкие, дочь Степана Яковлевича от первого брака, и два сына – Митя и Коля. Когда Степан Яковлевич вышел в отставку, семья из Кронштадта переехала в Царское Село.

ГЛАВА II
Колдовской ребенок

Ребенок был хилым, слабеньким. Вскоре после родов Анна Ивановна сменила няньку, взяв коренастую, краснощекую, приторно-услужливую бабу, которая, казалось, только и думала, как бы лучше угодить мальчику и барыне.

Анна Ивановна заметила, что Коля пугается шума. В детской установили особый режим тишины, даже днем закрывали ставнями окна. Приятель отца, доктор дворцового госпиталя Данич, советовал оберегать младенца от резких движений, давать ему больше спать и кормить строго по часам.

Похоронив несколько лет назад своего первенца – Зиночку, Анна Ивановна волновалась за новорожденного. Если его старший брат рос крепким, упитанным, уже пытался самостоятельно стоять в кроватке, крепко ухватившись за перекладину, то при виде синеватого, сморщенного личика Коли Анну Ивановну охватывали щемящая жалость и тревога.

Степан Яковлевич получил очередной отпуск, но не поехал лечиться, готовясь с будущего года выйти в отставку. Ему исполнилось 50 лет, все чаще давал себя знать ревматизм, полученный в плаваниях по северным морям, да и легкие беспокоили врачей.

В доме, особенно осенью, ложились рано, а по утрам рано вставали. В тот злополучный вечер легли, как всегда. Анна Ивановна взяла в постель «Консуэло» и, облокотившись на подушку, читала, ожидая, когда ровно в полночь нянька принесет кормить Колю. Вдруг из детской раздался даже не крик, а вопль. Анна Ивановна вся похолодела.

Вбежав в детскую, она обмерла, увидя на руках отца Колю с залитым кровью лицом. На полу валялась бутылка темно-зеленого стекла с отбитым горлышком. Ребенок уже не плакал, он только весь дрожал и судорожно икал. Нянька сидела в углу на стуле с растерянно-глупой улыбкой. Только теперь все поняли – она вдребезги пьяна.

Появился доктор Квицинский, в черном сюртуке, в очках с золотой оправой. Все молча ждали, боясь самого страшного: вдруг глаз вытек? К счастью, оказалось, что глаз цел, но бровь и скула рассечены глубоко, останется шрам.

Действительно, правый глаз у Коли уцелел чудом, а шрам, оставшийся на всю жизнь, создавал впечатление косоглазия.

Ранней весной Степан Яковлевич вышел в отставку, получив пожизненный пенсион. Той же весной семья переехала из Кронштадта в Царское Село. Городок был небольшой, уютный, тихий, с величественными дворцами, лицеем, тенистыми парками, неширокими улицами. Гумилевы сняли квартиру на Конюшенной улице; жизнь потекла, как спокойная река.

Родителей тревожило здоровье младшего сына; мало того, что мальчик был слабенький, даже на втором году жизни не мог стоять в кроватке, он постоянно страдал головными болями. Доктор определил это как повышенную деятельность мозга. Коля не был плаксив, но ему приходилось закладывать ватой уши, чтобы уберечь от уличного шума, который на ребенка плохо действовал. К трем годам обнаружился еще один недостаток: мальчик говорил невнятно, глухо, точно у него во рту комок ваты. Он не мог произнести не только «р», но и несколько других букв, вместо «вчера» говорил «вцегла».

Отец посчитал, что детям нужна природа: лес, речка, веселые игры на свежем воздухе. Анна Ивановна, выросшая в деревне, с этим соглашалась, и в 1890 году Гумилевы купили небольшое имение, скорее дачу, поблизости от станции Поповка Николаевской железной дороги. В имении было два дома, флигель, конюшня, а главное – небольшое озеро или пруд с островком посередине, поросшим высокими осинами. Озеро окаймляла роща, переходившая в еловый лес.

Первое же лето семья провела в Поповке. Обрывочные воспоминания этой далекой поры подчас дают себя почувствовать в стихах Гумилева, как в этом, опубликованном в его «Посмертном сборнике»:

 
На утре памяти неверной
Я вспоминаю пестрый луг,
Где царствовал высокомерный,
Мной обожаемый индюк.
 
 
Была в нем злоба и свобода,
Был клюв его, как пламя, ал,
И за мои четыре года
Меня он остро презирал.
 
 
Ни шоколад, ни карамели.
Ни ананасная вода
Меня утешить не умели
В сознанье моего стыда…
 

(«Индюк»)

В конюшне стояли лошади, но детям не разрешалось подходить близко, и мальчики лишь издали наблюдали, как конюх ведет их в поводу на пруд, а с лошадиных губ стекают прозрачные капли. Пруд зарос кувшинками, их ослепительно-белые чашечки торчали над зелеными листьями, по берегу рос высокий камыш. Вокруг была роща из берез вперемежку с осинами и липами, а за ней темнел ельник, куда детям ходить одним строго запретили. Но Шурочка любила забираться в самую гущу леса и к болоту, где высились на бледных стеблях цветы, и от них шел тяжелый, дурманящий запах.

Много лет спустя поэт вспомнил эти цветы и болото, называвшееся Драконьим. Вспомнил и написал:

 
Цветы, что я рвал ребенком
В зеленом драконьем болоте,
Живые, на стебле тонком,
О, где вы теперь цветете?
 

(«Какая странная нега»)

Осенью семья Гумилевых возвратилась в Царское Село с тем, чтобы на следующий год опять приехать в Поповку, так полюбившуюся детям. Коля заметно окреп, хотя все еще отставал в физическом развитии от брата. Когда Анна Ивановна, сидя на диване, читала сыновьям сказки Андерсена, он готов был часами слушать, прижавшись к маме, про Снежную королеву, а вот Митя не мог долго усидеть на месте, начинал ерзать, рвался во двор поиграть с собакой или залезть на дуб.

Время бежало незаметно и быстро. Шурочка из девочки-подростка превратилась в румяную девушку, на которую стали заглядываться молодые кавалеры. Появились претенденты на ее руку.

Инспектор гимназии, которого Шура почти не знала, вдруг сделал ей предложение через знакомую даму. А потом появился другой претендент на руку и сердце – генерал, ровесник ее отца, вдовец, имевший глухонемого сына, намного старше невесты.

Как раз в это время ранней весной в доме Гумилевых стал бывать офицер пограничного полка, сын художника Леонид Владимирович Сверчков. Это был 27-летний статный красавец с холеными, закрученными усами, черноглазый, жгучий, превосходный танцор. Он недурно играл на скрипке, умел поддержать оживленный разговор, описывая невероятные приключения из жизни на границе.

С первого же вечера офицер вскружил голову неопытной девушке. Поначалу Сверчков понравился и Степану Яковлевичу, но уже через неделю, когда последовало предложение, Гумилев попросил его больше к ним не приезжать.

Разлученные насильно, молодые люди слали друг другу письма и тайком встречались в Екатерининском парке. Условились, что Сверчков еще раз обратится к Степану Яковлевичу и будет настойчиво просить его согласия. На этот раз он своего добился, отец обещал дать в приданое 10 тысяч. 25 мая 1893 года состоялась скромная свадьба, а вечером того же дня молодожены уехали в Польшу, на кордон Радех, в полутора верстах от Костовиц.

Не прошло с того дня и двух лет, как Сверчков, повздорив с командиром, вышел в отставку и переехал в Петербург. Сняли маленькую квартиру, бывший офицер поступил счетоводом на Путиловский завод. Там Сверчков прослужил недолго: получил место счетовода в правлении Московско-Брестской железной дороги и перевез семью в Первопрестольную. Родился сын Коля, потом – дочь Маруся.

Сверчков часто возвращался домой поздно, навеселе, бурно уверял жену, что скоро они уедут из этой проклятой Москвы, он получит хорошее место и все заживут счастливо. Но это были пустые разговоры. Жили скудно: мизерное жалованье, а расходы все росли. Степан Яковлевич так и не дал обещанных в приданое денег, говоря, что беспутный супруг их все равно промотает. Присылал немного только к праздникам.

Так прожили в Москве три года. Леонид Владимирович слег: у него обнаружилась чахотка. Александра Степановна боялась за детей и вздохнула с облегчением, когда муж скончался.

Пришлось возвращаться к отцу в Царское Село, хотя вдова понимала: ее приезд ни у кого не вызовет радости. К счастью, она скоро поступила учительницей – сначала в школу, а затем в гимназию.

Расставшись со старшей сестрой, Митя и Коля особенно сильно привязались к матери. Часто по вечерам при неярком свете лампы под зеленым абажуром Анна Ивановна любила рассказывать им семейные предания о князе Милюке, далеком предке Львовых, происходившем из татар, когда-то с ордами Батыя разорявших русские города, – он перешел на службу к русскому царю, принял православие и сохранил княжеский титул.

Часто они слушали о своем дедушке Льве Васильевиче, штурмовавшем Очаков, и о другом – Якове Алексеевиче, сражавшемся против Бонапарта.

Колю эти рассказы особенно волновали. Он рисовал в тетрадке им самим придуманные фамильные гербы, вглядывался в висевшие на стенах портреты предков. В доме был большой альбом с красочными картинами Отечественной войны 1812 года: оборона Смоленска, кавалерийская атака драгун. Бородинское сражение – клубы порохового дыма, гарцующие по полю всадники в ярких мундирах, медные пушки, фельдмаршал Кутузов на низеньком стуле… Анна Ивановна вспоминала, как в Слепневе об этом сражении обступившей его детворе рассказывал седой старик, отставной солдат с серебряными медалями.

Степан Яковлевич тоже много рассказывал сыновьям о своих морских походах. Но рассказывал сухо: перечислял порты, куда заходил их корабль, морские течения, господствующие пассаты и любил, чтобы Николай показывал на большой географической карте гавани, мысы и проливы.

Анна Ивановна рано приобщила сыновей к религии. Из Слепнева она привезла «Bible dʼune Grandʼmére» – толстую книгу в темно-вишневом переплете со множеством прекрасных иллюстраций. Обычно мать, сидя на диване и положив «Бабушкину библию» на колени, открывала страницу с картинкой и принималась рассказывать, а оба мальчика, сидя рядом, слушали, разглядывая рисунок.

Эти иллюстрации и рассказы матери будоражили воображение Коли. Оставаясь один, он вспоминал подробности, что-то дополняя по собственному разумению. Сколько было потом написано им стихов и поэм на эти древние, но вечно живые темы!

Кроме библейских сказаний мать читала детям и страницы из Евангелия. Мысль об искуплении грехов мученической смертью поразила мальчика – она не покинет Николая Степановича всю его короткую и бурную жизнь. Постоянно он думал о том, как, не жертвуя радостями земной жизни, сохранить свою бессмертную душу, спасти ее для загробной жизни. В сборнике «Колчан» есть стихотворение «Счастье», а там такие строфы:

 
Ведь я не грешник, о Боже,
Не святотатец, не вор,
И я верю, верю, за что же
Тебя не видит мой взор?
Ах, я не живу в пустыне,
Я молод, весел, пою,
И Ты, я знаю, отринешь
Бедную душу мою!
 
 
В мой самый лучший, светлый день,
В тот день Христова Воскресенья,
Мне вдруг примнилось искупленье.
Какого я искал везде.
Мне вдруг почудилось, что, нем,
Изранен, наг, лежу я в чаще,
И стал я плакать надо всем
Слезами радости кипящей.
 

Коле исполнилось семь лет, и мать на Страстной неделе впервые повела его к исповеди.

– Священник будет задавать тебе вопросы, – объясняла Анна Ивановна, – а ты должен отвечать: «Грешен, батюшка».

– А если батюшка спросит, не убил ли я брата, как Каин, я тоже должен отвечать – грешен?

– Ну, такое батюшка не спросит…

– Почему не спросит? А если спросит, и я скажу «грешен», значит, солгу, а это – грех.

– Священник знает все твои грехи и, конечно, не спросит про убийство.

– Если батюшка все знает, зачем тогда спрашивает?

– Чтобы ты сам сознался перед Богом в своих грехах и тем облегчил свою душу.

Ранним утром в почти пустой церкви слабо колебались огоньки нескольких свечей, посреди, на возвышении лежала плащаница с нарисованным масляной краской телом Христа, а в стороне, у бокового притвора стоял священник в темной рясе, с большим крестом в руке и внимательно смотрел на входивших. Все прошло благополучно. Даже суровый отец поздравил его с принятием Святых Даров и поцеловал в голову.

Много лет спустя Николай Степанович говорил: «Как осторожно надо подходить к ребенку! Как сильно меня поразило, когда я впервые услышал о страданиях Спасителя». Религиозность в нем осталась до конца. Он любил войти в церковь или часовню, когда там почти никого не было, поставить свечку к образу Божьей Матери или Николая Чудотворца, но избегал многолюдных богослужений с большими толпами народа. Подавая милостыню нищим, старался делать это незаметно, точно стыдясь своего милосердия.

В семь лет Коля научился читать и очень полюбил это занятие. Тогда же он стал придумывать фантастические истории о волшебниках, китайских мандаринах, охотниках на львов. Все придуманное рисовал: писать еще не научился.

Настало время поступать в гимназию. Поступать можно было либо через приготовительные классы, либо выдержав экзамен в первый класс. Родители предпочли второе. Коле предстояло учиться в Царскосельской гимназии, куда уже отдали Митю.

Для подготовки к экзаменам наняли репетитора, студента физико-математического факультета Петербургского университета грузина Газалаву, и осенью 1897 года одиннадцатилетний Николай Гумилев был принят в первый класс. Не успев проучиться и двух месяцев, он заболел бронхитом, у него усилились головные боли. Доктор Квицинский посоветовал не мучить ребенка школьными занятиями, и родители оставили Колю под надзором репетитора.

С утра Багратий Иванович проводил с учеником занятия: Коля охотно изучал географию, живо интересовался историей, зоологией. Читал он бегло, но арифметика давалась с большим трудом.

На смену сказкам Андерсена появились Гюстав Эмар, Майн Рид, Фенимор Купер, Жюль Верн, «Дети капитана Гранта», книжки про страшных анаконд в дельте Амазонки. Все это волновало, будоражило воображение…

Весной семья опять поехала в Поповку, взяв с собой и репетитора, очень привязавшегося к своему ученику. Из Петербурга наезжало много дачников, у братьев Гумилевых появились новые товарищи. Незаметно мальчики научились хорошо плавать и по целым дням барахтались в теплой воде пруда.

В усадьбе было несколько лошадей. Братья любили ездить верхом по окрестным дорогам. Коля ездил отважно, любил пускать лошадь в галоп и всегда оказывался впереди Мити. Зато когда пускались наперегонки, он отставал и от брата, и от их приятеля Левы Лемана.

Как-то затеяли игру в разбойников, и мальчишка с соседней дачи заявил, что будет атаманом. Коля пришел в ярость. Тут же произошло выяснение отношений; Коля остался победителем – с большим синяком под глазом и разорванной матросской курточке. После этой драки он принялся усиленно подтягиваться на руках, ухватившись за ветку дуба, поднимал тяжелую гирю, кем-то принесенную с мельницы. Уже тогда он поставил себе законом быть первым во всем и всегда.

Осенью Гумилевы сняли квартиру в Петербурге, и Коля, выдержав экзамен, вслед за Митей был принят во второй класс гимназии Гуревича. Гимназия была солидная, с опытными и строгими учителями; братья перебивались в ней с двойки на тройку. Учитель немецкого языка Ф. Ф. Фидлер, принимавший у Мити экзамен, записал в ведомости: «Читать умеет, но не знает ни одного немецкого слова». Не лучше были успехи и у Коли – за 1899/1900 год у него в ведомости стоят двойки по греческому, латинскому, немецкому и даже по французскому языку. Постановлением педагогического совета Николай Гумилев был оставлен на второй год.