Текст книги "Преступление доктора Паровозова"

Автор книги: Алексей Моторов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

В то время я работал медбратом в реанимации, и часа в три ночи на центральный пульт больницы пришло сообщение, что на трассе по направлению к Домодедово лоб в лоб на гололеде сошлись аэропортовский «Икарус» и ночное маршрутное такси. В обеих машинах пассажиров под завязку, и всех, кто выжил, везут к нам. Мы к Домодедово ближайшие.

Нужно было срочно освобождать места для вновь поступающих, распихивать стабильных больных в другие отделения, готовиться к массовому поступлению покалеченных людей, а мне досталось отвозить трупы в морг. Обычно умершие ждут своей скорбной очереди до утра, но сейчас не та ситуация. С минуты на минуту тут такое начнется, что только держись, поэтому даже каталки, на которой эти трупы лежат, будут задействованы как койки.

Загрузил я двух покойников на каталку и повез их в подвал. Санитаров тогда всех повыгоняли, вот и приходилось самому этим заниматься.

Подвал в нашей больнице был что надо. От одного конца, где роддом, до другого, где морг, полкилометра, не меньше. Пока дойдешь, можно всю жизнь вспомнить. Добрался я до морга, а там сразу все пошло не слава богу. Обычно стоило лишь нажать на звонок, сразу же спускался лифт с местным санитаром-алкашом, но сейчас я до посинения давил на кнопку, а наверху никакого движения не наблюдалось.

Пришлось подниматься по лестнице в потемках, оставив у лифта каталку с мертвецами. Хорошо, что хоть дверь на боковую лестницу не заперли.

В комнатке, где я нашел бесчувственное тело санитара Сашки, надрывался телевизор. Через равные промежутки он издавал резкий и противный сигнал, а надпись на экране услужливо мигала: «Не забудьте выключить телевизор».

Я вздохнул и начал Сашку в чувства приводить. Толкал, пихал, один черт – не разбудил. А когда заметил на столе три пустые водочные бутылки, то сразу бросил это бессмысленное занятие.

Поэтому все сделал сам. Поднял каталку на лифте, перетащил в одиночку трупы на секционный стол, нашел журнал, записал туда данные. А перед тем как спуститься на лифте с каталкой, я в санитарской комнате все-таки выключил телевизор. Не забыл.

На обратном пути решил перекурить по дороге и тут обнаружил, что прикурить-то мне и нечем. Сигареты есть, а спички не захватил. Конечно, можно было в морг вернуться, на столе у Сашки пошарить, но возвращаться – плохая примета, дороги не будет. Надо же таким растяпой быть! В отделении уже не покуришь. И вдруг остановился и на все это как бы со стороны посмотрел.

Вот стою я ночью в подвале около морга, вокруг ни души, сам весь такой – сорок четвертого размера, впереди конца этому подвалу не видно, одинокие лампочки еле светят, как в тоннеле метро, да еще что-то с противным звуком капает из труб. И я переживаю, что не взял спички!!! Ну, дела! Сказал бы кто-нибудь мне лет пять назад, что так будет, не поверил бы никогда! Да я от одной мысли со страху бы окочурился. Какая нелегкая занесла меня в этот подвал? Да как такое вообще произойти могло???

Но ответить себе я тогда не успел, потому что уже добрался до реанимации, а там такое творится, мама дорогая! Первые «скорые» в гараж заехали, только успевай поворачиваться!

Значит, приходилось все-таки задумываться о странностях своей судьбы. С чего вдруг закрутилась эта карусель? Где же она, эта отправная точка?

Я лежал на диване в больничном коридоре, смотрел в потолок, а мимо меня в темноте бродили больные. Так всегда по ночам – кому в туалет, кому покурить, у кого ночные боли, а у кого просто бессонница. Все они шаркали, кашляли, кряхтели, сморкались, что-то бормотали, а я все пытался понять, что привело меня на этот вот диван.

Путевка в жизнь

Ну и руки у меня стали! Не руки, а грабли. Сухие, потрескавшиеся, в каких-то царапинах, ссадинах, такое впечатление, что совхозная земля въелась в них навечно. Всего-то три недели прошло от начала моей трудовой биографии, а будто всю жизнь только и делаю, что руками навоз мешу. Я их и щеткой тру через каждые полчаса, и ногти до мяса состриг, а ничего не помогает. Теперь с такими граблями на гитаре не очень-то поиграешь, ну да все равно не с кем. Хоть в совхоз опять иди редиску дергать и в пучки увязывать.

Все потому, что из наших трех восьмых классов решили собрать лишь один девятый. Новая директриса оповестила нас об этом еще в апреле. Согнала всех в актовый зал и обрадовала.

– Отберем, – говорит, – в девятый класс самых достойных: отличников, спортсменов, комсомольцев и…

– Красавцев!

Насчет красавцев – это уже я подсказал. Меня всегда пробирало на публичные шутки. И в тот раз все загоготали, к моему огромному удовольствию. Все, кроме директрисы.

– А тебя, – сощурилась директриса, – КРАСАВЕЦ, я на пушечный выстрел к девятому классу не подпущу!

Тут все еще сильнее заржали, и я по инерции.

– Ну а что вы хотите? – спросила мою маму наш классный руководитель Татьяна Ивановна. – Новый директор – человек с амбициями, не может же она оставлять без последствий плоские остроты учеников. Так что ситуация серьезная. Действительно, для всех желающих мест не хватит, будет конкурс, где все зависит от успеваемости и общественной работы, а у Алеши, извините, ни того ни другого. Даже не знаю, что делать, хотя сыну вашему, разумеется, нужно в институт поступать. Но тут сами понимаете, если у директора предубеждение!

– Да это из фильма цитата, – завопил я, – комедия, «Кавказская пленница», там еще Шурик этот, в очках!

– Вот пойдешь в ПТУ, будет тебе комедия, – отрезала Татьяна Ивановна.

При слове «ПТУ» мама охнула и схватилась за сердце. Честно говоря, в ПТУ мне и самому как-то не сильно хотелось.

– Значит, так! – повернулась в мою сторону Татьяна Ивановна. – Списки девятиклассников директору подает классный руководитель в середине мая, и рядом с каждой фамилией нужно указать положительные качества кандидата. Скажи-ка, Алеша, у тебя какие достоинства, кроме того, что ты, хм… красавец?

– Я, – говорю, – Татьяна Ивановна, помимо того, что красавец, еще и по химии отличник, у меня весь класс контрольные сдувает. Успеваю четыре варианта за полчаса отщелкать. И что без такого красивого все будут на химии в девятом классе делать, ума не приложу!

Тут меня мама за рукав дернула.

– Химия. – Татьяна Ивановна задумалась. – Одной химии мало, нужно еще что-нибудь. Ведь ваш ансамбль на танцах играет, это раз! Так и напишем!

– Да какой ансамбль, Татьяна Ивановна, – пожал я плечами, – Вовка Антошин в ПТУ уходит, а Юрка Вагин с родителями в другой район переезжает. Так что все, нет уже никакого ансамбля, остались только мы с Лешкой Бакушевым!

Мама сделала страшные глаза и снова дернула меня за рукав.

– Ладно, это не важно, напишем, что ты в художественной самодеятельности активное участие принимаешь, – сказала Татьяна Ивановна. – Кстати, у нас же ветераны будут на День Победы из Людиновского подполья, вот вы им на концерте и сыграйте!

А у нас школа имени Алексея Шумавцова, героя-подпольщика из города Людиново, и ветераны подполья этого к нам каждый год приезжают, традиция такая.

– Значит, за вами выступление, а главное, назначу-ка я тебя командиром пятой трудовой четверти, – объявила Татьяна Ивановна. – Напишу, что у тебя авторитет среди учеников.

– Мечтаю, – я даже руку к сердцу приложил, – мечтаю, Татьяна Ивановна, стать авторитетным командиром-совхозником, может, агрономом потом заделаюсь в совхозе нашем.

И тогда мама дернула меня за рукав в третий раз.

Так я и попал на бескрайние поля совхоза под названием «Огородный гигант», правление которого находилось в небольшой избушке недалеко от метро.

Четыре года назад, когда мы с мамой переехали на Коломенскую, все дивились: вроде Москва, дома стоят высокие. А чуть к реке подойдешь – жизнь какая-то прямо деревенская. Пьяные компании с гармошкой орут «Арлекино», пацаны костры жгут на берегу Москвы-реки, моторки по реке плывут, тарахтят, а на другом берегу огромное стадо коров. Начали считать – шестьдесят три коровы насчитали.

Теперь мы на том берегу и работаем, где коровы пасутся. Нас туда на пароме с нашего берега возят вместе с совхозниками.

А концерт мы тогда с Лехой Бакушевым перед ветеранами здорово отыграли, сделали попурри из военных песен и на две гитары разложили. Некоторые ветераны плакали, а одна тетка вся в орденах даже нас с Лехой расцеловала. Я играл, а сам все глазом на директрису косил. Вроде понравилось ей, сволочуге, а в конце хлопала вместе с остальными – вот она, волшебная сила искусства!

Помимо тех незаурядных личностей, которых отобрали в девятый класс, с нами в совхозе человек десять дурачков добровольцев трудятся, те, что в техникумы и ПТУ собрались уходить. Им, судя по всему, делать не фига, так они с нами за компанию укроп пропалывают.

В первый же день один из этих добровольцев, Ленька Коршиков, подрался с паромщиком, и за это его с практики отчислили. Так он теперь нас до парома провожает, а после работы у пристани встречает. Ленька в нашу Татьяну Ивановну влюблен еще с пятого класса, поэтому, когда паромщик что-то там фамильярное позволил себе, тут же в лоб от Леньки и получил.

Сначала мы все пахали как заведенные, то есть стояли на карачках и дергали сорняки, а мордастые совхозные тетки на нас покрикивали. Потом народ, как всегда, расслабился и стал ходить с пятое на десятое, некоторые и вовсе с родителями на курорты разъехались. А я, как негр на плантации, каждый день с утра пораньше – на родные совхозные поля. Только мне одному нельзя ни сачковать, ни прогуливать. Только я за девятый класс отрабатываю.

И когда в пятницу нам объявили, что трудовая четверть закончена, я даже растерялся. Вроде бы цель достигнута, директриса про свой пушечный выстрел и не вспоминает, все одноклассники разъехались кто куда, а мне сказали, что теперь работа в совхозе – дело не просто бесплатное, а сугубо добровольное, но если вдруг захочется с понедельника дергать редиску – милости просим. Ну, тут уж пусть они в другом месте дураков поищут.

А я ведь каждое лето сначала в лагерь пионерский уезжал, а потом с мамой в Пущино-на-Оке. Но в этом году мы с ребятами еще зимой сговорились всем квартетом в один пионерский лагерь двинуть, к Халтурщику нашему.

Халтурщиком прозвали Михаила Николаевича, руководителя гитарного кружка при ЖЭКе, где мы четверо, Вовка Антошин, Лешка Бакушев, Юрка Вагин и я, короче, весь наш школьный ансамбль, занимались около года.

Хотя почему Халтурщик? Нормальный мужик, ноты модных песен приносил, шлягеры с нами разучивал, чаем с халвой угощал. Он еще по вечерам в клубе завода «Динамо» на танцах играл на бас-гитаре. Наверно, поэтому. Мы же дети, а дети все добрые.

Так вот, Михаил Николаевич еще до новогодних каникул пообещал, что в начале июня поедет музыкальным руководителем в лагерь один пионерский, где есть аппаратура настоящая. И если там играть будет некому, то он вызов сделает и путевки всем четверым.

Ведь мы даже и не мечтали на настоящей аппаратуре играть. По такому случаю не то что в незнакомый пионерлагерь, а к черту на рога можно было отправиться. Во всяком случае, мне так казалось. Поэтому я как ненормальный лета ждал, секунды считал. И когда июнь наступил, каждый вечер молчавший телефон взглядом гипнотизировал.

Первым откололся Юрка Вагин, он уже две недели как переехал в другой район, сообщив к тому же, что ему больше хочется с родителями куда-то на Украину на все лето махнуть.

Тут и Лешка Бакушев заявил, что скоро июль, а нам один хрен никто не звонит, поэтому он в «Звездочку» уезжает, куда всю жизнь они с братом ездили, у них отец полковник-ракетчик, и лагерь пионерский тоже ракетный. Взял и отчалил в «Звездочку» свою.

Ну и напоследок лучший мой друг, Вовка Антошин, на которого я больше всех рассчитывал, вдруг собрался в какую-то «Дружбу». Он там, в этой «Дружбе», уже год назад был, по блату. И, вернувшись, потом целый год с восторгом то время вспоминал. И даже блат мне показал у себя на дне рождения. Блатом оказался очень веселый, смуглый, кудрявый парень по имени Вадик, который всю дорогу ржал. Наверно, это здорово, когда у человека хорошее настроение, но меня почему-то постоянно подмывало ему по кумполу треснуть.

И когда в пятницу стало окончательно ясно, что можно сидеть у телефона хоть до зимы, но никакой Михаил Николаевич уже не позвонит, вот тогда я загрустил. Да и без ребят мне ехать уже никуда не хотелось. Понятно, что в том лагере нашлись другие гитаристы и барабанщики. Сейчас же каждый второй – Джими Хендрикс или, на худой конец, Ричи Блэкмор.

Поэтому, чем торчать в Москве и киснуть, решил я Вовку Антошина навестить. Прямо завтра и навестить, чего откладывать. Я в такой семье вырос, где откладывать надолго не привыкли. Если какая мысль кому в голову приходила, так ее сразу в жизнь и воплощали. Нет, могли, конечно, подождать, но не более пяти минут.

Вовкина мать дала адрес «Дружбы», рассказала, как и с какого вокзала ехать на электричке, как потом добираться автобусом.

– Мы ведь туда сами завтра поедем, – сообщила она, – тебя бы взяли с удовольствием, нам Ленку нужно отвезти, она у нас болела, только вчера поправилась. Но Маргарита Львовна, мама Вадика, как узнала, что мы на машине собрались, решила нам компанию составить, да еще мужа своего прихватить. Так что, сам понимаешь, места нет. Маргарита, она дама крупная.

– Честно говоря, напрасно ты едешь, – добавила тетя Валя. – Родительский день только в следующую субботу, нас-то с Маргаритой куда хочешь пропустят, а тебе Вовку, скорее всего, даже не позовут, так и будешь за забором весь день торчать.

Да ладно, думаю, уж я как-нибудь забор перелезу, не велика хитрость, главное – завтра Вовке сигарет купить.

С утра пораньше я двинул на Рижский вокзал, нашел там электричку в сторону Волоколамска и в дикой духоте и давке добрался до платформы Новоиерусалимская. Посмотрел расписание автобуса на столбе, зачем-то бумажку из кармана вытащил, чтобы свериться. Мне бумажки ни с телефонами, ни с адресами никогда нужны не были, я всегда и так запоминал. Но тут дело серьезное, поэтому все должно идти по правилам. Ну, как я и думал, нужный автобус почти через час отправится, а Вовкина мать сказала, что пешком идти, наверное, тоже с час. В общем, без разницы, что автобус ждать, что пешком чесать.

Я и пошагал. Хорошо на своих двоих идти. И покурить по дороге можно, и деньги сэкономить на проезде. Нашел поворот, где столб вкопан с указателем «Зеленый Курган», закурил «Приму» свою и двинул. Иду себе, птички поют, кузнечики стрекочут, а я курю, мечтаю: «Эх, Вовка, должно быть, сейчас обалдеет от моего визита, я бы уж точно обалдел, если бы он так ко мне в лагерь заявился!»

А дорога пустая, я и пошел прямо по шоссе, а не по обочине. И так резво шлепал, наверное, с полчаса, пока прямо передо мной не затормозила идущая навстречу знакомая машина со знакомыми номерами.

Я ее узнал бы из тысячи. «Жигули», «трешка» синего цвета, или, как поправлял все время Вовка, цвета «космос».

– Далеко ли собрался, Алексей Батькович?

Это Вовкин отец, Виктор Владимирович, или просто дядя Витя, вышел из машины и за руку со мной поздоровался.

– Да вот, – говорю, – хочу Вовку проведать, как он там, не загнулся ли еще на перловке в лагере своем.

– Понятно, – кивнул дядя Витя, – а чего пешком идешь, автобус же есть?

– А у меня, – отвечаю, – пешком быстрее получается, чем автобус ждать.

Про покурить я, разумеется, не стал говорить. Про то, что мы курим все почти год, никто из наших родителей не знал. Да и нечего их расстраивать, у них своих забот полон рот.

– Прыгай уж тогда в машину, на заднее сиденье устраивайся, да поедем.

На переднем сиденье сидел человек, и когда я залез в машину, он повернулся и стал меня разглядывать, причем один его глаз смотрел на меня, а другой куда-то в сторону. На нем был до ужаса грязный белый халат, и весь он был какой-то встрепанный, как воробей. Интересно, кто он такой? Ну точно, что не из знакомых дяди Вити.

– Ты кто такой? – вдруг скороговоркой произнес человек. – Ты пионер! И почему ты, пионер, ходишь по дороге? Хочешь, чтобы тебя из лагеря выгнали, а тебе это надо? Ступай обратно, тебе таки что, там плохо? Какой завтрак был, какой обед скоро будет!

– Да нет! – засмеялся дядя Витя. – Это не пионер, это моего сына товарищ, навестить его приехал.

– Не пионер? – изумился человек. – Как не пионер, почему не пионер?

Посмотрел еще некоторое время на меня одним глазом и, уже отвернувшись, укоризненно головой покачал, не представляя себе, как это можно не быть пионером, а просто ходить по дороге безо всякой пионерской цели.

Тут машина тронулась, и мы поехали к станции, то есть в противоположную от лагеря сторону.

Куда же меня везут, встревожился я, в Москву, что ли?

– Не волнуйся, сейчас одно дело сделаем, и я тебя в лагерь доставлю. – Дядя Витя мое замешательство в зеркало заднего вида увидел и подмигивает.

Какое же у него может быть дело с таким странным мужиком? Минуты через три мы подъехали к какому-то дому у станции, а человек в халате выскочил из машины и на бегу бросил: мол, никуда без меня не уезжайте.

– Кто это, – спрашиваю, – что за смешной дядька такой?

– Да завхоз из пионерлагеря, Генкин его фамилия. Попросил меня за хлебом съездить, – говорит дядя Витя. – Шофер лагерный сегодня поддал малость, вот Генкин стоял у ворот, караулил, а когда мы подъехали, то меня сразу захомутал. Так что будешь за грузчика, а я перекурю пока, да и радикулит мне в спину вступил, тяжести поднимать неохота.

Тут Генкин выскочил из дверей, схватил меня за руку, поволок в какую-то подсобку, и мы начали с ним лотки с хлебом таскать да в «Жигули» на заднее сиденье складывать.

Обратно мы домчались с ветерком да с музыкой, дядя Витя магнитолу врубил с Полем Мориа и прибавил газу. Как въехали через главные ворота, так до столовой и докатили. Это вам не через забор перелезать.

Генкин сразу свистнул каким-то бесхозным пионерам, и те моментально перетащили лотки с хлебом на кухню. Дядя Витя вышел из машины, захлопнул дверь, вытащил красивую зажигалку «Ронсон» из кармана джинсового батника, закурил, огляделся и говорит:

– Эх, хорошие тут места! Я прошлой зимой здесь две недели провел!

– Интересно, что вы забыли, Виктор Владимирович, зимой в летнем пионерском лагере? Снежных баб, что ли, лепили? – спрашиваю, а сам горжусь собой: «Какой же я остроумный!»

– Да зимой тут клиника, ну типа санаторий, так я в ней лежал, обследовался, да заодно и отдохнул, – объяснил дядя Витя. – Ладно, пойду скажу, чтобы Вовку нашли и к тебе привели, а заодно проверю, как там Ленка устроилась.

Ленка – это младшая Вовкина сестра, ей всего одиннадцать. И дядя Витя ушел, оставив меня караулить.

Какой-то, думаю, маленький этот лагерь, несолидный, вот я бывал в таких здоровых, что конца и края не видно.

Когда, два года назад, от завода ЗИЛ ездил, там только из нашего класса семь человек было. И одного одноклассника, Серегу Смирнова, за смену мы так и не нашли. Там больше сотни отрядов оказалось, да еще десять отрядов в спортлагере на той же территории, я как раз в нем и находился, мне в ту пору довелось спортсменом быть.

Похоже, «Дружба» эта от совсем уж маленькой организации, какой-нибудь картонажной фабрики или комбината бытовых услуг. Не успели мы от ворот пару сотен метров проехать, как вроде уже и конец, дальше дорога заканчивалась. А центральная аллея пионерского лагеря от завода ЗИЛ тянулась аж на четыре километра, с тайной гордостью за гигантский завод подумал я.

Тут, откуда ни возьмись, Вовка Антошин нарисовался, ткнул мне, не глядя, руку, как будто мы с ним десять минут тому назад расстались, оглянулся и спрашивает деловито, но негромко, чтобы не услышал никто:

– Сигареты привез?

– Да привез, привез тебе сигарет, – успокаиваю, – целых четыре пачки «Примы», купил утром на Рижском вокзале.

– Слушай, а что, с фильтром купить не мог, что ли? – недовольно нахмурился он, потом подумал-подумал и говорит: – Ладно, пошли к бревнышку, там и передашь «Приму» свою, а то здесь народу много, засекут.

– Ладно, – пожал я плечами, – как скажешь, пошли к бревнышку.

Иду, а сам думаю, надо же Вовка какой молодец, вроде как он мне одолжение делает, что сейчас у меня сигареты заберет. Хотя у Вовки так часто, потому как чужим вниманием избалован, привык, что центр вселенной, а так вообще он парень хороший, особенно с глазу на глаз.

Пока мы шли к этому бревнышку, с ним, наверное, с десяток человек поздоровалось, вот какой он тут человек известный.

Добрались до цели, и правда, в лесочке у забора пара бревен лежит. Судя по окуркам, самое злачное пионерское место.

Вовка быстро всю «Приму» по карманам рассовал, мы сели, закурили, он дым выдувает, молчит, задумался о чем-то. Потом докурил, посмотрел на меня и спрашивает:

– Леха, у тебя деньги есть?

А сам глядит с большим сомнением, так как по его масштабам денег у меня отродясь не водилось.

– Есть немного, пятьдесят копеек, – говорю, – а на фига тебе здесь деньги, в карты играть собрался?

– Сдурел? – хмыкнул он. – Какие карты, просто тут в деревне, рядом, в магазине, «Яблочко» продается по рубль тридцать две за бутылку клёвая вещь, пьется легче, чем портвейн, а кайф тот же. Сегодня хотели гонца послать, а денег не хватает, так что давай хоть полтинник свой.

– А как же я до дома доберусь, Володь? – спрашиваю. – Билет на электричку сорок копеек стоит, да еще на метро и на автобус по пятачку нужно, у меня же все рассчитано! Я пешком буду неделю обратно тащиться!

– Да не дрейфь, – Вовка мне снисходительно подмигнул, – я уже с отцом договорился насчет тебя, как король на тачке поедешь! Тебя прям к подъезду довезут! Место одно появилось в машине свободное, Ленка же в лагере остается, а ты вроде не толстый, должны все уместиться.

– В общем, да, за последние три дня, как мы с тобой не виделись, вроде не растолстел, – соглашаюсь. Конечно, если на машине, это другое дело, тем более что мы в одном дворе живем.

Ну, значит, отдал Вовке все деньги свои, мы опять закурили, тут-то он мне и говорит:

– У нас здесь в лагере, Леха, аппаратура офигительная, новая, пару недель как купленная, и я в ансамбле, который тут собрали, на басу играю, вчера первая репетиция уже была.

Я аж дымом поперхнулся.

– Да откуда она взялась, аппаратура эта? Тем более офигительная! Врешь, поди? Неужто не хуже, чем та, что в ГУМе?

– Да все, что продается в ГУМе твоем, – говно полное, такой аппарат, как у нас, только у профессионалов! – важно отвечает Вовка. – На это дело целых сорок тыщ жахнули, не поскупились, а та рухлядь, что мы с тобой видели, лишь для сельских танцев сгодиться может.

Тут мне немного обидно стало, ведь мы с ним столько вечеров потратили на то, что просто ездили по Москве в те немногие магазины, где продавались гитары, усилители, колонки. Стояли молча у прилавка и вздыхали, разглядывая это. Иногда нам везло, какой-нибудь счастливчик покупал себе электрогитару, и ее проверяли, втыкали в усилитель, и сначала продавец, а потом и покупатель пробовали играть, с умным видом обсуждая детали, а мы как завороженные слушали.

Потому что у нашего ансамбля только и было что раздолбанный ударник-тройник, два слабеньких усилка по тридцать рублей, на которые все три восьмых класса по полтиннику сбросились, и обычные деревянные гитары со звукоснимателями.

Нас однажды чуть было не прирезали, когда мы вечером по осени возвращались из ГУМа через Александровский сад. Я больше всего именно музыкальную секцию ГУМа любил. Там гитары на стене висели близко к прилавку, и когда продавец отворачивался, можно было гитару погладить или за струну тихонько пальцем подцепить.

И когда мы к арке под Троицким мостом проходили и до входа в метро оставалась сотня метров, тут нас и встретили. Их было человек семь-восемь, много старше нас, по виду подмосковная урла, все в кирзачах и тельняшках под расстегнутыми ватниками. После того как они нас быстренько в кружок взяли, один из них, видимо, главный, во время традиционного осведомления насчет бабок нож вытащил и Вовке прямо к животу приставил. Я, помню, даже испугаться не успел, а от возмущения чуть не задохнулся. Потому что жил неподалеку, на улице Грановского, у бабушки с дедушкой, и знал, как эти места охраняют и милиция, и те другие, в штатском.

Похоже, эти совсем уж залетные были, если у стен Кремля на гоп-стоп решились. И от понимания того, что все они дебилы конченые, я их совсем не испугался. А просто одной рукой отвел нож, к Вовкиному пузу приставленный, а другой круг этих придурков раздвинул, сам протиснулся, еще и Вовку пропихнул, и мы пошли себе, нам даже вслед никто ничего не вякнул. Они, скорее всего, не ожидали такой реакции и оторопели от нашей наглости. А я в тот вечер у Вовки ночевать остался, отец у него в очередном рейсе был, и мы до полуночи не спали, болтали о разном. У нас после пережитого вроде как братские чувства друг к другу возникли.

Так что можно сказать, мы от своей любви к гитарам чуть с жизнью не расстались, а теперь Вовка так презрительно об этом говорит, называя все то, на чем мы тогда почти свихнулись, полным говном. Да и вижу, он мне и не рад особенно, так, приехал, сигареты привез, деньги дал, могу и отваливать.

– Ну а гитары-то у вас какие? – чтобы как-то поддержать беседу, спрашиваю, хотя знаю, что обязательно приврет.

– Гитары наши, – говорит, – это вообще полный финиш, все импортные, даже двенадцатиструнка есть. Я же тебе говорю, мы таких и в руках никогда не держали, и близко не видели. Здесь гитар целых два комплекта. На одних репетируем, на других на танцах играть будем.

– Значит, у тебя, Вовка, две импортных бас-гитары? – не сдаюсь я.

Эх, чувствую, заливает он, конечно, быть такого не может. Мне даже легче стало.

– И что, можно на все это богатство ваше посмотреть? – Подмигиваю, а сам понимаю, что сейчас он какой-нибудь предлог придумает, чтобы отмазаться, и на этом проколется.

Но Вовка вдруг так легко говорит:

– Да не вопрос. Пойдем посмотрим.

Окурок щелчком отбросил, не спеша с бревнышка встал, джинсы свои фирменные тщательно отряхнул и пошел не оборачиваясь. Когда мы танцплощадку проходили, что к клубу пристроена была, он небрежно через плечо обронил, мол, через пару дней здесь на танцах шороху дадим.

Но на дверях клуба здоровый амбарный замок висел, Вовка задумчиво его в ладони покачал и вздохнул:

– Ну, значит, не судьба!

Да, конечно, трепач ты, Вова, дешевый! Два комплекта гитар, профессиональная аппаратура, в такой дыре, конечно, ага! Сейчас все ему скажу, чего мне стесняться!

Тут он куда-то в сторону поглядел и вдруг улыбнулся:

– Ага, вот Юрка Гончаров идет, он нам клуб и откроет!

В самом деле по тропинке к клубу направлялись двое взрослых парней с микрофонными стойками в руках, один нес три стойки, второй две. И кто, интересно, из них Юрка Гончаров? Наверно, тот, который три стойки тащит! И точно, Вовка тут как раз у него спрашивает:

– Ого, Юр, какие стойки фирменные, откуда?

– Да их нам на время из Москвы привезли, – отвечает Юра. – Это институтские стойки, лето кончится – отдадим.

Я, разумеется, не понял, что за «институтские» стойки, а Антошин закивал с умным видом. Пока Юра по карманам шарил, ключ искал, Вовка ему и говорит, что товарищ из Москвы приехал, хочет на аппаратуру взглянуть, можно ли?

– А отчего же нельзя? – удивился Юра. – Такое не грех и показать.

И даже всучил мне одну из стоек. Тут дверь наконец открыли, и мы вошли.

– Борька, включи свет, ни хрена не видно, сейчас все ноги поломаем, – сказал Юра.

Второй парень, который оказался Борей, залез куда-то на сцену и там рубильником щелкнул. Загорелись большие плафоны, мы по лесенке вошли на сцену, где оказалась еще одна дверь, обитая цинковым листом.

Юра опять долго рылся в карманах, наконец нашел и от этой двери ключ, вставил в замочную скважину, два раза провернул, потом плечом на дверь налег – она тяжело открывалась – и вошел внутрь. Там тоже пришлось включить рубильник, но Юра продолжал стоять в дверях, и мне за его спиной ничего не было видно. Но тут он отодвинулся и объявил радостно:

– Вперед, заходите!

И я зашел первый за ним…

Наверное, так чувствовал себя Али-Баба в разбойничьей пещере или граф Монте-Кристо, когда нашел сокровища кардинала Спада. Ошеломляющее чувство восторга от увиденного усиливалось пониманием того, что все это никогда не будет моим даже на время.

Что и говорить, прав был Вовка Антошин: ничего мы такого не видели с ним раньше и близко, а тем более, уж конечно, не держали в руках.

Отсвечивали хромом усилители, блестели темным лаком колонки, сверкали медью тарелки, отливала перламутровой зеленью отделка барабанов, стояли в ряд педали для электронных эффектов. Да сколько же тут всего! Я даже задохнулся от восторга!

Но главное лежало в метре от меня на сдвинутых колонках. Там была гитара – именно такая, как я себе представлял МОЮ гитару! У нее было все как в самых смелых мечтах. И три звукоснимателя, и стальной, плавно загнутый вибратор, и тонкий гриф с односторонними колками, да и цвет мне очень нравился, такой от темно-красного до черного.

А еще от всего изобилия, стоящего в этой комнате, исходил удивительно сильный и приятный запах, так может пахнуть, наверное, лишь мечта…

– Ну чего застыл? Понравилось? – раздался откуда-то издалека Вовкин голос, который вывел меня из оцепенения.

Стоит очень довольный и собой, и произведенным эффектом. А я и ответить в тот момент ничего не мог, только молча глазел на все великолепие, в два яруса сложенное в клубной подсобке. А палочек-то барабанных, а медиаторов, а микрофонов!

И как я себе представил, что придется уезжать от этого фантастического зрелища, то такая тоска меня взяла, хоть вешайся! Я даже попросить гитару стеснялся. Тем более с моими-то руками сейчас не на такой сумасшедшей красоты гитаре играть, а продолжать в совхозе «Огородный гигант» редиску дергать!

– А ты сам-то на гитаре играешь? – будто услышав меня, спросил этот Юрка Гончаров.

И я было приготовился что-то промямлить, потому что игра моя на фоне таких сокровищ, конечно, лажа полная, как вдруг случилась удивительная вещь.

– Да он вообще чумовой соло-гитарист, – вдруг объявил Вовка, – он ОЧЕНЬ хорошо играет, быстро, за ним и угнаться никто не может! Ты, Юрка, не обижайся, но мне кажется, у него даже ЛУЧШЕ, ЧЕМ У ТЕБЯ, получается!

Ох, и ни фига себе! Что происходит? С чего бы ему про меня такие вещи говорить, у нас ведь совсем по-другому заведено!

Потому что все только и делают, что Вовку нахваливают, а он снисходительно эти восторги принимает. А тут, пожалуй, первый раз в жизни он так прилюдно про меня и такое, ну дела!