Текст книги "Преступление доктора Паровозова"

Автор книги: Алексей Моторов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Пятница тринадцатое, или Последний день детства

Дождь идет уже третий день, он льет почти без перерыва, вот и еще причина, чтобы отправиться в магазин в Зенькино. Потому как магазин этот стоит прямо на дороге, и значит, шлепать не по грязи, а по асфальту. А еще лучше взять и на попутке махнуть в Доусон. Там и от лагеря далеко, никто не увидит, и все-таки выбор какой-никакой. Но в Зенькино идти опасно: не дай бог, Мэлс Хабибович проедет на «рафике», схватит за задницу, и тогда неизвестно, чем все кончится. А до Доусона ни один попутный самосвал троих не возьмет. Ведь мы собрались именно втроем: я, Вовка и Балаган. Четыре бутылки водки – это вам не шутки, за четыре бутылки водки в любой деревне местные навешают будь здоров. Одна надежда, что кто-нибудь из троих сможет вырваться и убежать.

Вообще-то я решил идти с Вовкой Антошиным, но тут Балаган нам удачно подвернулся, еще часа не прошло, как он из Москвы приехал, а мы его сразу в оборот.

– Айда, Шурик, в магазин, а то нам вдвоем скучно.

Ну, Шурик и пошел. Он в этом году уже не пионер, а человек вольный, в лагерь приезжает только на выходные, потому что поступает в Первый Мед и уже сдал три экзамена. Биологию на пять, сочинение на четыре и химию тоже на четыре. Я его сразу начал по химии пытать всякими вопросами, но Балаган мне туманно ответил, что он эту химию как вчера сдал, так всю сразу и забыл. А Вовка отвел меня в сторону и говорит:

– Ты совсем какой-то странный, Леха, на черта Балагану химию знать, если у него мать секретарь парткома клиники акушерства и гинекологии.

Я, как ни старался, все равно в связь между парткомом и химией не врубился, но вопросы задавать перестал, хотя в следующем году, в восьмидесятом, мне и самому поступать. А Шурик тем временем гордо сообщает:

– Вот еще физику сдам, и все, больше я не абитуриент никакой, уже, считай, поступил, буду в «Дружбу» со следующего года вожатым ездить.

Мы с Вовкой тогда кивнули:

– Будешь-будешь, давай-ка в магазин сходи с нами для начала, абитуриент.

А все этот Мишка Радиобудка, наш радист.

Мишка Радиобудка был в лагере новым человеком, и человеком, надо сказать, непростым. Он являлся редким типом эрудита-всезнайки, причем на все имел свое, часто парадоксальное, мнение. Разговоры с Мишкой были и тяжелы, и увлекательны одновременно. Можно даже сказать, что меня эти разговоры закалили, и мое дальнейшее вступление во взрослую жизнь было лишено известного всем дискомфорта.

Вот, например, подхожу я к нему с абсолютно невинным вопросом: какие предохранители и на сколько ампер лучше купить для усилителей «Бриг»?

А Мишка не такой человек, чтобы взять и просто сказать, бери, мол, на пол-ампера. Нет, так ответить – себя не уважать. Еще бы, Мишка в нашем лагере – элита. Единственный, кто понимает, какие сложные процессы происходят не в примитивно устроенном человеческом организме, а в такой сложной электронной системе, как репродуктор.

– Скажи-ка мне, Леха! – начинал обычно Мишка. – Скажи, как ты думаешь, что быстрее сгорает при перепадах напряжения, которые случаются в сельской местности? Сложная электроника или дубовый предохранитель?

– Сложная электроника! – чувствуя подвох, отвечаю я.

– А ты не такой кретин, как порой кажешься! – с одобрением кивает Мишка. – Ну и чего ты тогда спрашиваешь?

– Так зачем тогда они нужны, Миш, эти самые предохранители? Может, и без них? Жучок сделаем, и порядок!

– Да ты что, совсем мудак? – возмущается он. – Да как же можно без предохранителя, без предохранителя нельзя, запомни это!

– А на сколько ампер тогда брать, Миш? – совсем уже ничего не понимая, сдаюсь я.

– Да возьми на пол-ампера, в самый раз будет, – говорит Мишка и довольный собой идет по своим делам.

Так вот, как только он узнал о моем завтрашнем дне рождения, так и пошел меня обрабатывать.

– Шестнадцать лет, – говорит, – бывает раз в жизни.

– Допустим, – отвечаю. – Семнадцать лет вроде тоже раз в жизни, и двадцать, и, к примеру, пятьдесят.

– Я вижу, не понимаешь ты ни хрена, – возмутился Мишка. – Шестнадцать лет, Леха, это совершеннолетие, рубеж, когда зеленый пацан в мужика превращается. И вот от того, как он этот день организует и проведет, будет понятно, каким мужиком он станет.

– Так, все ясно теперь, – говорю, – ну и как я, интересно, день этот должен организовать и провести, может, хоровод устроить какой или там, не знаю, викторину?

– Дурак ты, Леха, какой еще хоровод! – Мишка на меня как на слабоумного посмотрел. – Какая, на хрен, викторина, ты просто должен своим старшим товарищам проставиться.

– Чего должен сделать, – не понял я, – проставиться?

– Ну да, проставиться, поляну накрыть, – продолжает Мишка, потом вздохнул и говорит: – Да, тяжелый случай с тобой, тупой ты парень, оказывается, простых вещей не понимаешь.

Тут как раз наша вечная троица рядом проходила: Кравченко, Павлов и Турик. клавишник и вокалисты нового состава. В этом году у нас группа смешанная, пионерско-вожатская. Мишка Радиобудка им с ходу наябедничал:

– Смотрите, кого вы в своем коллективе воспитали, ваш соло-гитарист совсем безнадежный какой-то, не понимает даже, что такое поляну накрыть на свое совершеннолетие.

Ну, эти, понятное дело, надо мной заржали, а Кравченко охотно пояснил, что поляну накрыть означает стол организовать праздничный.

– И как, по-вашему, я этот праздничный стол накрою? – спрашиваю. Тут мне сразу померещился торт со свечками, шампанское и ананас на блюде, я это в кино все видел.

– Да просто купишь водки на всех, – подмигнул Кравченко, – четыре пузыря хватит.

– Правильно, – подтвердил Павлов, – четыре в самый раз.

– Ну и посидим тогда, всем ансамблем, – добавил Турик.

А Мишка тут же сообщил, что, если забудем его позвать, хрена лысого он нам еще будет шнуры паять. На том и порешили.

Самое интересное, деньги-то у меня были, не хватало всего-навсего пяти рублей, но ради такого дела мне эту пятерку сам же Мишка и одолжил. До следующей смены. Я ведь перед поездкой в лагерь заработал целую кучу денег. Точнее, пятьдесят четыре рубля. Я почти месяц работал токарем на заводе ЗИЛ.

* * *

Меня научили работать на токарном станке давным-давно, в четвертом классе, когда я записался в Дом юного техника на Мейеровском проезде, который потом стал называться проспектом Буденного. Произошло это из-за моей любви к парусным кораблям.

В Доме юного техника я поступил в судомодельный кружок, который вел очень мрачный мужик по фамилии Трофимов. И едва он услышал, что я мечтаю сделать модель легендарного брига «Меркурий», то всучил мне пустую консервную банку и велел пока размешивать в этой банке вонючий казеиновый клей.

На следующее занятие Трофимов не пришел. И на следующее тоже. Нам всем объявили, что мастер заболел. Но и через неделю, и через две, и даже через три мастер Трофимов не появился. А я приходил туда каждый день в надежде, что он выздоровел и мы начнем делать мой корабль. Однажды, проходя по первому этажу, я спросил у директора, сколько сейчас времени. То есть именно так и спросил:

– Скажите, пожалуйста, сколько сейчас времени?

Директор был очень бодрым стариком с пышными усами, на нем был синий сатиновый халат, его фотография висела на стенде у входа с подписью «Николаенко И. П.». А на самом стенде было написано огромными желтыми буквами: ОНИ ВИДЕЛИ В. И. ЛЕНИНА.

И этот старик Николаенко И.П., который где-то видел Ленина, обнял меня и сказал:

– Запомни, сынок, так спрашивать нельзя: «Скажите, пожалуйста, сколько сейчас времени?» – передразнил он. – Так, сынок, спрашивают одни недобитые вшивые интеллигенты. Ты же не из таких?

– Нет, не из таких, – энергично замотал я головой. Кому ж, думаю, охота быть недобитым, да еще и вшивым.

– Нормальный рабочий парень так никогда не скажет, – продолжал директор. – Нормальный рабочий парень подойдет и спросит: «Который час?» Понял?

– Понял, – говорю, – чего не понять.

– Ну, вот и славно, – отвечает директор, – а час уже пятый, пятнадцать минут пятого, если точнее.

– Спасибо, – поблагодарил я. За спасибо, наверное, я вшивым интеллигентом вряд ли стану, хотя кто тут разберет, может, как раз нормальный рабочий парень должен как-нибудь по-другому сказать.

– Ну а чего ты тут по коридорам целый месяц отираешься, я же тебя каждый день вижу? – спрашивает меня старик Николаенко.

– Да вот, – говорю, – жду не дождусь, когда мастер Трофимов поправится, а то уж больно мне хочется модель одного парусника сделать.

Директор внимательно посмотрел, зачем-то снял очки и стал долго протирать их носовым платком.

– Парусник, – задумчиво произнес он, – парусник это хорошо.

Потом снова нацепил очки и опять взглянул на меня:

– А скажи-ка мне, сынок, не хочешь ли ты овладеть настоящей рабочей специальностью, не кораблики-лодочки клеить, а такой, которая всю жизнь тебя кормить будет? – И весело подмигнул.

Ну, насчет профессии, которая меня кормить будет, я почему-то сразу подумал, что мне поваром предлагают стать, но спрашивать постеснялся.

– Согласен, сынок? – продолжил директор. – По глазам вижу, что согласен, пошли тогда со мной.

И он повел меня в подвал, где, вопреки моим ожиданиям, не оказалось никакой кухни с поварами, а была тяжелая дверь с табличкой «Слесарно-механический кружок».

Директор толкнул плечом дверь, мы вошли в огромную комнату, где вдоль стен стояли большие станки, а за столом одиноко сидел рыжий, кудрявый человек и откусывал от батона, запивая кефиром прямо из бутылки.

– Здорово, Валентин, – поприветствовал того директор.

Тут Валентин прожевал, проглотил и отвечает:

– Здорово, Игнат Петрович, с чем пожаловал?

А директора нашего, значит, Игнат Петровичем зовут.

– Да вот, – говорит Игнат Петрович, – ты же мне вроде жаловался, что совсем без учеников остался.

– Да, почитай, уж с весны учеников нет, – вздохнул Валентин. – Сижу целыми днями, кроссворды разгадываю. – Он отложил батон и потряс газетой. – Сегодня уже второй кроссворд разгадал, только слово одно не знаю, город в Индии на «К» начинается, на «А» кончается. Не знаешь ли, Игнат Петрович, что за город за такой, по клеткам Караганда подходит, но она вроде не в Индии.

– Да ты чего, Валентин, какая Индия, – удивился Игнат Петрович, – откуда мне знать, спроси чего полегче.

Тут я набрался смелости и сообщил, что город этот индийский никакая не Караганда, а Калькутта. Валентин быстро взял газету, ручку, посмотрел, присвистнул и вписал в клеточки нужные буквы.

– Ишь, какой грамотный, – восхитился Игнат Петрович, – а ведь я его тебе в ученики привел. Из наших паренек, рабочая косточка, хочет станки освоить. Ты откуда так города знаешь, читал что-нибудь?

Ну, я плечами только пожал. Я как в первом классе нашел на помойке старый глобус с вмятиной в районе Полинезии, так за полгода изучил его вдоль и поперек. А дома, вместо обоев, полюбил клеить на стены географические карты и знал почти все крупные реки, горы, озера, города на земном шаре. И уж Калькутту с Карагандой никогда бы не перепутал.

Тем временем Игнат Петрович говорит:

– Ты, Валентин, возьми паренька в ученики, а то он все своего Трофимова дожидается, как пришитый сидит перед его дверью, мается.

– А как он сам, Трофимов-то? – спрашивает Валентин. – Говорят, у него белая горячка приключилась?

Игнат Петрович показал на меня глазами и, понизив голос, сказал, что, почитай, уже месяц, как Трофимов со своей белой горячкой в дурке лежит, и когда его выпустят, никто не знает.

– Ну а не рано ему на станке-то работать? – узнав, что мне всего одиннадцать, спросил Валентин.

– Да в самый раз, – ответил директор, – я в его годы вовсю работал, дрова зимой с братом по Пресне на санях развозил.

– Вот что, сынок, мастера твоего зовут Валентин Иванович, ты тут с ним, я думаю, поладишь, а мне уж и идти пора.

Игнат Петрович пожал Валентину Ивановичу руку и удалился.

– А где родители-то твои работают, Алексей? – спросил меня после того, как мы познакомились, мастер. – На «Салюте» небось?

«Салют» – это такой здоровый завод, на котором работала половина жителей района.

– Нет, – говорю, – не на «Салюте», а в институтах своих, со сложными названиями.

– А кем, – продолжает мастер, – рабочими?

– Да нет, – сразу застеснялся я, – этими, как его, старшими научными сотрудниками!

– С чего тогда Игнат Петрович сказал, что ты наша рабочая косточка? Ну да ладно, давай я тебе объясню тут про все, про технику безопасности, а дальше понятно будет, что нам с тобой делать.

И пошел день за днем. Я приходил в кружок три раза в неделю, в понедельник, среду и пятницу, с четырех до семи, и каждый раз не мог дождаться следующего занятия. Я освоил три станка: фрезерный, сверлильный и токарный, который и стал моим любимым. Через полтора месяца меня даже назначили старостой, правда, кроме меня и мастера, никого в этом кружке не было.

Потом мы с мамой переехали в другой район, на Коломенскую, и занятия в кружке, к моему большому сожалению, пришлось прекратить.

А когда в девятом классе у нас начался предмет под названием УПК, что значило Учебно-производственный комбинат, то среди всяких возможных профессий я, не задумываясь, выбрал токарное дело. Мастера моего звали Николай Серафимович, он был тоже рыжий и кудрявый и такой же добрый и спокойный мужик, как и Валентин Иванович.

В конце мая нас всех раскидали кого куда, а меня отправили в цех под названием «Штампово-инструментальное хозяйство» при заводе ЗИЛ. На заводе мне нравилось, правда, многое казалось странным. Например, я никак не мог понять, почему у нас половина цеха приходит к началу смены на бровях, и это несмотря на то, что начинали мы работать в семь сорок утра. А уж после обеденного перерыва были готовы почти все, включая даже глухонемого Валерку-шлифовальщика.

А я почти сразу стал местной знаменитостью, так как был единственным несовершеннолетним в цехе, и мой рабочий день кончался уже после обеда. Все, кто хотел поддать, несли мне мятые рубли, и я покупал на них водку в стоящем недалеко от проходной гастрономе. Бутылки я потом подсовывал под ворота и никогда не видел, чьи именно руки принимают бесценный груз. За месяц я просунул под эти ворота не меньше сотни пузырей.

Про меня рассказывали, что вот у нас пацан работает, москвич, вся родня – профессора, а сам решил на завод идти и за это его зловредные профессора из дома выгнали. Кто пустил такой слух, не знаю, но я не особенно опровергал цеховой фольклор. На ЗИЛе меня научили делать всякие штуки, типа модных в ту пору колечек «неделька», которые я раздаривал знакомым девочкам.

Тогда-то я и получил свою первую в жизни зарплату – пятьдесят четыре рубля, из которых двенадцать с мелочью еще оставалось к моему дню рождения.

* * *

Водка бывает разная, это знает каждый уважающий себя гражданин нашей страны. Во-первых, водка бывает разная по цене. Бывает самая дешевая, по три рубля шестьдесят две копейки. Она в короткой бутылке из зеленого стекла. В Москве эта водка повсеместно пропала, а в деревнях еще встречается. Бывает водка по четыре рубля двенадцать копеек, она, как правило, в длинных бутылках белого стекла и называется «Русская». Раньше, до семьдесят седьмого года, она называлась «Экстра», и на ней какое-то время стоял знак качества. Но потом, как писали в газетах, по требованию трудящихся знак качества с водки сняли, а вслед за этим пропало и название. Есть водка за четыре рубля сорок две копейки, она или в длинных белых бутылках, как «Русская», или в длинных зеленых и называется «Старорусская». За что дерут лишних тридцать копеек, никто не знает, но я думаю, за старину и берут. На всех этих бутылках алюминиевые пробки либо с козырьками для удобства открывания, либо без оных, и тогда пробку нужно поддевать ножом или зубами. Но самое главное – это, товарищи, разлив. Самый лучший – конечно же московский. Потом идет калужский разлив, следом рязанский. И уже замыкающий – тульский. От водки тульского разлива тошнит поголовно всех, включая моего одноклассника, третьегодника Витю Турочкина, а уж Витя умеет пить даже одеколон.

А еще бывает очень дорогая и дефицитная водка с пробками винтовыми, с названиями «Посольская» или «Столичная». Такие бутылки я видел в баре у Вовкиного отца дяди Вити. Но эта водка, как объяснил мне Вовка, экспортная и не для простого народа.

У меня в кармане семнадцать рублей, нет, даже восемнадцать, сегодня после завтрака пришлось подкатить к пионерке нашего отряда Лариске Эльбаум. На пятачке у нового корпуса я нежно обнял Лариску и проникновенно заглянул ей в глаза. Она не стала ломаться, прочитав нечто такое у меня во взгляде, а, сбегав в палату, вынесла металлический рубль с Лениным. Еще рубль есть у Вовки, ну и у Балагана мелочь. Поэтому даже если водка по четыре рубля сорок две копейки, то по-любому на четыре пузыря хватит, да и на папиросы «Беломор» останется. Потому как мои два блока «Явы» уже заканчиваются, частично мы сами выкурили, частично вожатые потаскали.

А сейчас мы держим путь в деревню под названием Избище. Деревня эта находится напротив нашего лагеря, и если выйти из главных ворот и спуститься с небольшой насыпи в кусты, то через полминуты никто тебя уже не увидит, и в этом преимущество данного маршрута. А недостаток заключается в том, что нужно пройти через всю деревню, а это увеличивает риск огрести от местных хлопцев. И на все про все у нас не более двадцати минут, мы пораньше смотались с обеда, чтобы быть вовремя в палате, когда начнется тихий час.

Не успели спуститься с дороги, как на ноги налип целый пуд грязи, вся земля раскисла от этих дождей, идешь, как по болоту. Немного полем прошли, затем на тропинку вышли, она и привела нас к маленькому пруду. На берегу в брезентовой плащ-палатке сидел одинокий рыбак. И дождь ему не помеха. Сидит, курит, в воду сплевывает. Кто знает, а вдруг он местный Спиноза и под дождем ему лучше думается. Мужик положил на берег удочку, обернулся на звук наших шагов, поглядел на нас пристально и отвернулся.

– За водкой, что ли, собрались? – спросил он, причем спиной.

– За водкой! – от неожиданности и простоты такого вывода сразу же признались мы.

– А ну, поворачивай, на хрен, оглобли! – так же просто ответил он.

– Это почему? – спросил Вовка, и мы поняли, дальше нам хода нет.

– Да по кочану! – остроумно ответил мужик, не оборачиваясь. Потом почувствовал, что мы не уходим, повернулся к нам и очень внимательно нас оглядел. – Да житья нету от таких паразитов! Неужто вам в Москве водки мало? Самим тут не хватает, так нет, повадились к нам ходить, все подчистую выгребаете! У-у-у! Всех бы вас скопом в этом пруду перетопил, дачники хреновы!

Он злобно сплюнул, отбросил в камыши окурок, закинул удочку и стал смотреть на поплавок.

– А мы не дачники! – сказал Вовка.

– Да, мы не дачники! – повторил Балаган.

– Ага, будут мне еще тут плести, не дачники они! Неужто я по вашим харям московским дачников не признаю! – снова спиной заговорил этот рыболов-спортсмен. Даже плечами пожал от возмущения.

– Мы не дачники! – звонким от волнения голосом почти крикнул я. – Мы – ПИОНЕРЫ!!!

– Пионеры? – с недоверием обернулся мужик, опять изучающе посмотрел на нашу троицу, вдруг лицо его засветилось от радости, он бросил удочку и подскочил к нам. Причем, помимо богатырской спины, он и рост имел характерный – метра два, не меньше. На голове у него под капюшоном оказалась туристская кепка с пластмассовым козырьком. На вид ему было лет двадцать пять – двадцать семь, такой серьезный мужик с квадратной будкой и трехдневной щетиной.

– Да почему же сразу не сказали, что пионеры! Пионеры – совсем другое дело, пионеры – это нормально!

Мужик почесал в затылке, некоторое время о чем-то размышляя.

– Ну, вот что, пионеры, пошли вместе в магазин, а то все одно вам тут без меня не продадут.

Он шустро смотал удочку, взял пустое ведерко и решительно зашагал по тропинке. Мы переглянулись, но делать нечего, пошли за этим, с удочкой. Интересно, кто таков?

Словно услышав наши мысли, мужик остановился и представился, сказав, что его все зовут Сергунька и живет он тут с самого своего рождения, а по молодости к нам в «Дружбу» захаживал на танцы, но вел себя смирно, пионеров и вожатых почти и не колотил.

Ну а мы ему рассказали, что водка нам нужна для того, чтобы накрыть поляну на завтрашнее мое совершеннолетие.

– Ого, вот это правильно, это по-нашему, я когда паспорт получал, вся деревня три дня гудела так, даже из Истры милиция приезжала! – радостно сообщил Сергунька. – А когда меня в армию провожали, так вообще! – махнул он рукой и засмеялся. – Под утро сеновал у соседа запалили!

Интересно, если завтра и мы начнем гудеть так, что к нам в лагерь прикатит милиция из Истры, а еще запалим, к примеру, клуб, то будет ли понятно, согласно теории Мишки Радиобудки, каким мужиком я стану?

Около магазина уже стояла небольшая группка аборигенов, и по тому, как они стали втягивать головы в плечи и отводить взгляд при нашем появлении, мы поняли – Сергунька в своей деревне человек авторитетный.

Мы вошли в магазин, который оказался маленькой черной избушкой без вывески. Очередь состояла из одних мужиков, а ассортимент очень простой, лаконичный. Водка «Русская» по четыре двенадцать, папиросы «Север» и «Беломорканал», черный хлеб да томат-паста в больших железных банках. Бесцеремонно отодвинув от прилавка односельчан, Сергунька поинтересовался, сколько водки нам нужно. Получив ответ, что нужно четыре, он пару минут прикидывал в уме, беззвучно шевеля губами, а потом произнес:

– Значит, так! Берем шесть, нет, берем шесть и чекушку и культурно у меня посидим!

– Да у нас денег только на четыре! – попытались было отвертеться мы, понимая, что через десять минут начнется тихий час, и если нас засекут, то неприятностей получим выше крыши.

– На четыре? – переспросил Сергунька и опять зашевелил губами. Причем народ в очереди безмолвствовал, как в драме Пушкина «Борис Годунов».

– Значит, нам червонца не хватает! – после пяти минут подсчетов заключил Сергунька. – Ну, это я мигом!

И действительно, за полминуты насшибал у стоящих в очереди мужиков требуемую сумму, для чего ему пришлось обобрать и тех, кто стоял на улице.

– Здорово, Зойка! – обратился он к продавщице, толстой разбитной бабе, которая все это время за нами наблюдала.

– Здорово, Сергунька! – ответила та. – Как поживаешь, а то мы с утра не виделись!

– Как на роду написано, так поживаю! – подмигнул он. – Беру что ношено, ебу что брошено! Дай-ка нам с моими друзьями шесть белых и чекушку!

– И что за друзья у тебя, Сергунька! – насмешливо сказала Зойка. – Уж больно молодые, у них, поди, и паспорта-то ни у кого нет, да где ты себе таких друзей только находишь!

– Молчи, Зойка, есть у них у всех паспорта, ты лучше на своих друзей посмотри! – обернулся он к стоящим в очереди мужикам, которые сразу угодливо заржали. Видимо, у Зойки этой друзья и вовсе никудышные. – Вот лучше удочку мою с ведром постереги до завтра!

Зойка решила не ввязываться в полемику, а, быстро подсчитав все наши деньги, споро вытащила из ящика шесть бутылок водки. И не успел я подумать насчет того, что чекушек нет никаких и в помине, как она тут же нам эту чекушку организовала, ловко поддев зубами пробку у седьмой бутылки и перелив ровно половину в другую, пустую. Обе уполовиненные бутылки она заткнула свернутой газетной бумагой и одну из них протянула мне.

– Ты смотри, паренек! – негромко сказала она, видя, что Сергунька уже вышел из магазина. – Вы с ним того… поосторожней, контуженый он у нас, чудить любит!

Из магазина мы выходили целой процессией, впереди Сергунька, за ним Балаган, потом Вовка, причем каждый нес по две бутылки, а я – замыкающий, и у меня лишь одна, да и то ополовиненная. Догнав Вовку, я шепнул ему то, что сказала мне продавщица, а он в свою очередь передал это Балагану, таким образом, когда мы подошли к Сергунькиной избе, каждый из нас был готов ко всякого рода неожиданностям.

Избенка была совсем маленькая и какая-то кособокая, бурьян на огороде рос по самую крышу. У избы не было крыльца, а дверь вела прямо в единственную комнату безо всяких там сеней. Пропустив нас вперед, Сергунька зашел последним. Ловушка, таким образом, захлопнулась.

Внутреннее убранство состояло из лежанки, грубо сколоченного стола, вокруг которого стояли табуреты, сундук и тумбочка, на которой находилась разнокалиберная посуда.

– Садись, мужики! – подбодрил нас хозяин. – В ногах правды нет!

Мы поставили все наши бутылки на стол, а я, подумав секунду, все-таки отделил наши четыре от тех двух с половинкой. То есть с четвертинкой.

– Слышь, брат! Ты на этот не садись, он того. сломанный! – упредил меня Сергунька и отодвинул к стене шатающийся табурет. – Вот, падай сюда! – великодушно подтащил он к столу сундук. – Тут жена моя пасть раскрыла, так я ей по кумполу этим табуретом звезданул, башке хоть бы хны, а мебель поломалась! – радостно заржал он.

Мы тоже было заржали, но не так весело, а переглядываясь друг с другом, думая лишь о том, как бы поскорее удрать.

– Так, что у нас тут за закусь? – сам себя спросил Сергунька, встав на карачки и шурша чем-то в тумбочке.

Я расположился на сундуке и увидел прямо перед собой висящий на бревенчатой стене фотографический портрет хозяина дома. Сергунька был запечатлен в военной форме с лихо заломленным беретом десантника.

Пришлось показать глазами на этот портрет Шурику и Вовке, они сидели к нему спиной. Налюбовавшись вдоволь, они оба, как по команде, повернулись и произнесли беззвучно: «П….ц!»

Тут Сергунька вытащил наконец-то какую-то подозрительную рыбу, завернутую в газету, составил на стол разные емкости: стопку, жестяную кружку, две фаянсовых чашки, причем у обеих были отколоты ручки. Мне же достался граненый стакан в подстаканнике, на котором была изображена Спасская башня со звездой. Такой же подстаканник был когда-то у моего дедушки Никиты в квартире на улице Грановского.

Сергунька скинул с себя плащ-палатку, оставшись в короткой десантной тельняшке. На одном плече у него была наколка в виде парашюта с надписью «ВДВ», а на другом «ДМБ-73». Его бицепсы сделали бы честь любому бодибилдеру современности.

– Ну что, мужики! – разлил он первую бутылку без остатка. – Поехали! За ВДВ!

Мы и поехали. Водка сначала никак не хотела вливаться, я ее туда, а она наружу, но через полминуты сдалась. Потом я прислушался к ощущениям. Ничего особенного, правда, обострились переживания, что уже тихий час вовсю идет, и если наше отсутствие обнаружит Толик Либеров, еще, считай, пронесло, если Чубаровский, то полбеды, а если Мэлс Хабибович, тогда пиши пропало. Эх, надо было Вадика Калмановича предупредить, он бы наплел с три короба, он умеет.

– Братва, давай закурим! – говорит Сергунька, и я курю вместе со всеми в тесной избе, ощущая, как именно в этот момент водка бьет мне по шарам.

– Эх, пионеры, чего загрустили, рассказали бы лучше про себя! – подбодрил нас хозяин, и мы по очереди, сначала неохотно, потом уже с энтузиазмом – выпитое сделало свое дело – повествуем о своей нелегкой жизни. Первым рассказывает Вовка, потом я, а затем Балаган.

Больше всех Сергунька восхитился именно Шуриком, услышав, что Балаган скоро будет студентом-медиком.

– А ты правильную работу себе выбрал, братуха! – с большим чувством произнес он. – Тебя если посадят когда, так даже в зоне не пропадешь! Будешь там лепилой, всегда при харчах, в тепле!

Мы опять все четверо закурили, и маленькую комнату совсем заволокло дымом.

– Слышь, пионер, – обратился Сергунька к Вовке, – проветрить бы надо!

Вовка, который сидел у окна, потянулся было окошко открыть, но хозяин его остановил:

– Ты это… Не открывай, а то оно у меня на честном слове держится, ты возьми прямо всю раму и на пол осторожно поставь вместе со стеклами! – И, заметив Вовкино недоумение, продолжил: – Да тут баба моя вякнула чего-то, я ей в торец и зарядил! Так она своей жопой окно выбила, рама в огород улетела! А эта дура в окне застряла, пришлось соседа звать, только вдвоем сумели ее вытолкать, я с улицы толкал, а он в комнате за руки тащил! А жопа у моей бабы – во! Развел он в стороны ручищи и показал нам какая.

Ну действительно, такая уж точно в окно не пролезет. И мы все вчетвером сидим и ржем. А когда кончили смеяться, мне опять неспокойно стало. Вот, думаю, уже и полдник на подходе.

Тут Сергунька вторую бутылку разлил и говорит:

– Ну, теперь давай за вас, за пионеров!

Мы опять пьем, причем на этот раз водка вливается гораздо легче, потом ковыряем рыбу на газете, опять курим, разговариваем. Балаган поинтересовался, где тут уборная.

– Так тебе поссать, что ли? Поссать – это во дворе! Пристраивайся, где тебе удобнее!

Вовка тем временем выразительно постучал пальцем по циферблату часов. Когда Шурик вернулся, я встал с сундука и обратился к хозяину:

– Послушай, Сергунька, тут такое дело, нам в лагерь нужно, а то нас уже обыскались, наверное… – но продолжить не успел.

Сергунька посмотрел на меня таким взглядом, очень тяжелым, и сказал:

– Слышь, а ну сел быстро! И не мельтеши! Сказано – сейчас еще посидим, выпьем, поговорим, а там и в лагерь ваш пойдете, никуда он не денется!

Мы посмотрели друг на друга, вздохнули и подумали, что и правда никуда этот лагерь не денется! Сергунька тем временем разлил самодельную четвертинку, оглядев нас внимательно, и сказал:

– Ну, за дружбу!

Тут мы выпили даже с удовольствием, потому как тост получился с двойным смыслом. «Дружба» – так ведь наш лагерь называется.

И стал Сергунька нам про своих армейских корешей повествовать и рассказывал так долго, что за окном темнеть стало, а это значит, и ужин закончился, в клубе Борька Генкин фильм вовсю крутит, а мы все водку здесь пьем. Как же мы в лагерь явимся на рогах, я ведь чувствую, как лыка не вяжу.

– Пора нам, пойдем мы, наверное! – заплетающимся языком промямлил я, как тут же заткнулся.

– Ах вы, падлы! Куда собрались?! Да я вас, гадов!!! – Сергунька стал рыскать глазами по комнате, взгляд его уперся в топор, который стоял в углу. В животе у меня противно заныло. Нужно было срочно что-то придумать, но что?

– А где жена-то твоя? – вдруг неожиданно для себя самого спросил я. А сам думаю, заколбасил он конечно же свою жену уже давно и на огороде закопал.

– Жена? – вдруг сразу обмяк Сергунька. – Жена у матери своей, в Зенькино, неделю как ушла, обиделась, зараза. Давеча права стала качать, так я в нее ножом кинул, видишь, зарубка у двери! А она обиделась, дура! – засмеялся он. – Ничего, не впервой! Вернется!

– Значит, так! Пьем одну вашу, – кивнул он на оставшиеся четыре пузыря, – смотрим мой дембельский альбом, и все, валите в свой лагерь!