Текст книги "Псоглавцы"

Автор книги: Алексей Маврин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

31

Школа была пуста, Гугер и Валерий куда-то ушли. Их вещи лежали на виду, неспрятанные, словно после такой грандиозной кражи, как угон автобуса, прочие возможные потери перестали пугать.

Электричества у Кирилла больше не было, даже бутерброды не разогреть, кофе не выпить. Чем заняться? Не бегать же по деревне за Гугером и Валерием. Кирилл вытащил ноутбук.

Он открыл ещё не прочитанные IMG-копии «Доношения» Павла Мельникова и перечитал резолюцию начальства: «Во исполнънiе Указа Синода отъ лъта 1722 отнъсти к съкретнымъ дъламъ». Кто он такой, этот Павел Мельников? Кирилл поколебался, но свернул IMG-файлы и вытащил Google.

Павел Мельников оказался личностью неординарной. Обедневший дворянский род, Казанский университет, подозрение полиции, ссылка в Зауралье, учитель гимназии – обычный путь тогдашнего интеллигента. С такой биографией прямая дорога в пламенные литературные критики или в террористы, что мечут бомбы под колёса императорской кареты. А Мельников неожиданно оказался в Нижнем Новгороде чиновником особых поручений по искоренению церковного раскола при Министерстве внутренних дел.

Ему всего-то 30 лет, и у него нет воинского сопровождения, а он вторгается в глушь Чёрной Рамени, в дремучие дебри керженских скитов. Просто Кортес от МВД. И там, точнее, тут, на Керженце, Павел Мельников добирается до скита Старый Шарпан, твердыни раскола. В Шарпане, в кондовой бревенчатой часовне, он бесстрашно достаёт из киота чудотворную икону Богоматери, которую принёс соловецкий инок Арсений. Главную святыню Керженца, без которой, как гласит предание, Керженцу конец. И доставляет икону в Нижний Новгород церковным властям. Это 1849 год. Значит, «Доношение» Мельникова – приложение к отчёту о той роковой экспедиции.

С неё началась керженская «выгонка», в которой Мельников сыграл ключевую роль. Он действовал жёстко, вплоть до того, что отбирал у раскольников детей, пока родители не отрекутся от раскола. И в то же время внимательно изучал тот мир, который уничтожал.

Лично для Мельникова «выгонка» скитов завершилась почётной отставкой в 1866 году и орденом Святой Анны. К тому времени Павел Мельников давно заматерел, стал редактором столичной газеты «Русский дневник» и писателем Андреем Печерским.

Наверное, писатель Печерский родился тогда, когда чиновник Мельников составлял своё «Доношение». Слишком странным, слишком удивительным был опыт «выгонки», чтобы он вместился в мемуары чиновника. И десять лет Андрей Печерский создавал пудовую эпопею о раскольниках Керженца: огромные романы «В лесах» и «На горах». А потом можно стало умереть, и Мельников-Печерский умер.

Кирилл рассматривал дагерротип Мельникова-Печерского. Этот человек знал то, до чего Кирилл никак не может докопаться. Или хотя бы видел то, что у Кирилла мелькает на краю зрения, но ускользает от прямого взгляда. Кирилл развернул файлы «Доношения».

«Ваше Высокопревосходительство.

Как я уже уведомил Вас, предприятие моё завершилось вполне благополучно и образ Богоматери Казанской древнего письма обрёл достойное место в древлехранилище Пророко-Ильинской обители под неусыпным попечением отца Никодима. Однако некие обстоятельства экспедиции моей не могут быть отражены в рапорте по службе в виду невозможности истолковать их иначе, нежели Божье попущение, а сие не входит в круг вопросов, подведомственных нашему Министерству. Я же считаю должным поставить Вас в известность о печальной, если не сказать ужасной, участи тех двух крестьян Калитина скита, что изъявили желание оказать мне посильную помощь и в ответ получить от меня таковую же для перехода в единоверие. О подлинности излагаемых мною событий могут свидетельствовать г-да офицеры Терешников и Траубе, что сопровождали меня в экспедиции.

Напомню Вашему Высокопревосходительству, что, видя опасность нападения на экспедицию со стороны раскольников, я решил вывести своих спутников к городу Семёнову не привычным трактом, а старой дорогой от Калитина скита. В ските встретили нас с изрядной неприязнью, поэтому я предпочёл иметь ночлег в лесу под открытым небом. После моего посещения скита на дороге меня догнали калитинские насельники Трофим Л-ов и Авдей В-ин. Они покинули скит тайно и сообщили, что давно ожидали какой-либо оказии для выхода из пределов керженских лесов. Также Л-ов и В-ин сообщили, что дорога, которую я избрал, много лет оставлена без присмотра и заросла, а потому неопытный путник может легко потерять верное направление и заблудиться. Я не усмотрел причин сомневаться в искренности желания этих людей оставить раскол и вернуться в лоно Православной Церкви и вполне доверился Л-ову и В-ину. К на ступлению темноты они вывели мою экспедицию к поляне, замечательно пригодной для ночлега.

Далее, Ваше Высокопревосходительство, я должен сделать некий экскурс в область преданий, чтобы картина произошедшего с нами произвела на Вас такое же впечатление, какое она произвела на меня и моих спутников. Калитин скит, который мы миновали днём, в среде местных раскольников известен историей своих основателей псковских бояр Калитиных. Двое братьев во времена Петра Великого приняли монашеский постриг и были названы Иафетом и Христофором. Они основали пустынь, в которой и поселились как два схимника.

Некоторое время спустя Христофор заметил, что брат его Иафет стал небрежен к молитвам и послушаниям, рассеян и смущён. На расспросы отвечал он уклончиво и неохотно. Ревностный Христофор в своих подозрениях начал слежку за братом и открыл, что на берегу лесного ручья Иафет встречается с девицей, что имела жительство в недалёкой Корельской обители. Иафет покаялся перед братом в том, что вопреки всем обетам уступил соблазну и полюбил девицу, которая ответила ему взаимным чувством. Христофор поклялся спасти брата. Он вознёс Господу молитву о том, чтобы Всевышний отвратил девицу от Иафета и тем избавил несчастного от сердечных страданий. Но девичья любовь оказалась сильнее Христофорова рвения. И тогда Христофор преступил предел и потребовал от небес собачьей головы для брата Иафета. Никакая любовь не преодолеет ужаса пред таким чудовищем, и девица избавит возлюбленного от своего чувства. И чудо свершилось, но путём неисповедимым. Собачья голова увенчала плечи самого Христофора, а не его смущённого брата. Обнаружив своё страшное преображение, Христофор бросился к ручью, где грешный Иафет обнимал свою суженую, и как пёс растерзал обоих насмерть».

Стоп-стоп! Кирилл даже прикрыл экран ладонью. Там, в Москве, в армянском ресторане Лурия рассказывал эту легенду совсем иначе! В его варианте было вероломство и безумие, а в варианте Мельникова – стратегия жизни скита и деревни на три столетия вперёд! И конечно, Мельников был ближе к первоисточнику.

Может, он, Кирилл, не случайный свидетель странностей деревни Калитино, а сам и порождает эта странности? Пусть теперь не монахи и чужая девушка, пусть теперь чужак – он, а Лиза в команде местных, от перемены слагаемых сумма, как известно, не меняется… Это за ним рыщут псоглавцы?.. Это его они ищут ощупью в торфяном дыму? Но тогда прошедшая ночь будет ему смертным приговором!

Кирилл вперился в экран: что дальше?

«Ваше Высокопревосходительство, подобных басен в этой среде рассказывается великое множество. Происходят они от грубых нравов народных, от невежества, от огромных творческих сил, пропадающих в расколе втуне, и от искреннего желания служить Господу. Предание, которое я изложил, без сомнений, есть простодушное переложение еретической легенды о святом Христофоре, осуждённой как богопротивная ещё Указом Синода от 1722 года от P. X. Но в Калитином ските предание это послужило причиной уверенности, что вокруг скита в лесах живут стражники веры, псы Божьего гнева, убивающие вероотступников. Поляна, на которой разбила лагерь моя экспедиция, была той самой, на которой, в предании, пёс Христофор растерзал брата Иафета и его любовницу. Неширокий ручей, что протекал вдоль опушки леса, называется Фетов ручей. О важности этой поляны для раскольников свидетельствует деревянный крест, по-раскольничьи – „голбец“. Я опрометчиво пренебрёг этим знаком, а несчастные Л-ов и В-ин, видимо, не знали предания Калитина скита».

У Кирилла заторкало где-то слева в груди. Поляна. Крест. Фетов ручей – это он оставил промоину на грейдере… Кирилл только что побывал в самом логове псоглавцев… Или на их лобном месте?

«Интересно, что с этой поляной связано и предание о проклятом архиепископе Питириме. Обитатели скита уверены, что здесь Питирим встретился с пёсьеголовыми стражниками веры. Случилось это, судя по всему, в 1717 году. Питирим, сам в прошлом своём расколоучитель, пришёл в Калитин скит с проповедью, призывающей уйти из раскола, но был встречен бранью и угрозами как изменник и вероотступник. На обратном пути у Фетова ручья Питирима догнали пёсьеголовые люди. Только истовая молитва помогла архиепископу уцелеть, чудовища в страхе отступили. Этот случай укрепил владыку в вере, но сподвиг на деяния, которые получили название „Питиримово разоренье“. Не смею судить о правоте „разоренья“, жертвою которого стали тысячи людей, но в психическом смысле жестокие поступки архиепископа были продиктованы местью за тот ужас, который владыка перенёс у Фетова ручья. Ваше Высокопревосходительство, замысленное нашим Министерством приобщение раскольников Керженца к утверждённым канонам, безусловно, в здешних местах будет истолковано как второе „разоренье“, в роде Питиримова. Посему мне представляется, что моя история имеет не только сказочный, но и деятельный интерес».

«Питиримово разоренье»… Кирилл уже читал о нём, но как-то вскользь. Кирилл свернул лист «Доношения» и полез в Google.

«Питиримовым разореньем» раскольники Керженца называли жуткие репрессии нижегородского архиепископа Питирима. Этот мститель веры выявил в лесах Керженца 47 тысяч староверов – четверть всех раскольников России. 9 тысяч Питирим сумел загнать в никонианство, 19 тысяч обложил двойным налогом, а сколько тысяч ушло в тюрьмы и на каторги – никто не считал. Мало того: Питирим сжигал староверов заживо. Оказывается, и во времена Петра I, и ещё долго после Петра в России вероотступников жгли живьём. Это была редкая казнь, но официальная. Жертву засовывали в сруб из смоляных брёвен, заколачивали, обкладывали хворостом и на площади при всём честном народе устраивали огромный костёр.

Кирилл торопливо бегал по ссылкам.

Дата рождения Питирима не известна – примерно те годы, когда патриарх Никон впал в немилость, был низложен и осуждён. Питирим вырос на Керженце в раскольничьих селениях, энергия и дар речи сделали его расколоучителем. Но в чём-то он не сошёлся с владыками Чёрной Рамени и бежал с Керженца, покаялся, принял никонианство и жил в монастыре в Переславле. А здесь на Плещеевом озере был «морской полигон» молодого Петра. Пётр познакомился с Питиримом, монастырским строителем, и не забыл бывшего раскольника.

Много лет спустя Пётр озаботился тем, что в его керженских лесах сидят староверы – пропадает такая сила! Пётр вспомнил Питирима. И Питирим был направлен туда, откуда сбежал, чтобы вернуть под руку державы упрямых тамошних жителей.

Питирим явился на Керженец с миром. Явился как проповедник. В руке его была книга «Пращица». Для этой книги Питирим собрал 240 самых острых вопросов, которые на прениях раскольники задают никонианам, и написал свои разъяснения. Но зря он стал тягаться со златоустами Чёрной Рамени. Раскольничий диакон Александр написал другую книгу – «Керженские ответы». От аргументов Питирима диакон не оставил камня на камне. Через несколько лет Питирим озвереет, а его солдаты выловят в лесах диакона Александра. На торгу в Нижнем Новгороде ему отрубят голову, останки сожгут, а пепел бросят в Волгу. Дискуссия кончится так же, как с Никитой Пустосвятом.

Перелом в настроениях Питирима произошёл, видимо, в 1717 году. Мельников был нрав, датируя встречу Питирима с псоглавцами на Фетовом ручье 1717 годом. В 1718 году Питирим обратился к Петру с пространным планом разгона скитов, в котором чёрным по белому было сказано: непокорных «поведено убивати». И Пётр утвердил этот план своим указом чуть ли не слово в слово.

В 1719 году на помощь Питириму была прислана армейская команда гвардии капитана Ржевского, а нижегородские чиновники и священники получили приказ всеми силами содействовать миссии епископа. И началось кровавое и огненное «Питиримово разорение».

Раскольников просто выгоняли в города, конвоировали толпами. Скиты сжигали. Если жители не хотели уходить, их сжигали вместе со скитами. Расколоучителей рвали на пытках. Поля вытаптывали. Даже из почитаемых могил выкапывали гробовые колоды и высыпали на землю кости праведников: смотрите, это не мощи, и праведники ваши – не святые! Староверы побежали с Керженца на Урал и в Сибирь, где получили прозвище «кержаки». А Питирим получил от Петра звание «равноапостольного». Керженец пылал и кричал до смерти государя.

Потом новая власть одёрнула инквизитора. Размах Питиримовых деяний сократился, хотя Питирим не сводил взгляда с Керженца. В 1738 году императрица Анна Иоанновна назначила архиепископа непременным членом Синода – и почти сразу Питирим умер.

«Поведено убивати», – повторил себе Кирилл и снова развернул файлы с «Доношением» Мельникова.

«Ночлег наш у Фетова ручья воистину можно было бы назвать безмятежным. Мы разожгли очаги, для меня и для господ офицеров были поставлены шатры, ночь выдалась ясная и звёздная. Никто не мог и подумать, что из лесной чащи за нами следят нечеловеческие глаза наших преследователей.

В третьем часу пополуночи я проснулся от звука торопливых шагов и звона амуниции. Я выглянул из своей палатки и увидел господ офицеров, которые взволнованно разговаривали с перепуганным караульщиком. Торопливо надевая одежду, я услышал, как солдат прерывающимся голосом докладывает, что разбудил господ офицеров потому, что крестьяне Л-ов и В-ин, что были оставлены поддерживать огонь, удалились в лес за хворостом, и потом из леса донеслись леденящие душу человеческие стоны и звериное рычание. Господа офицеры поспешно проверили пистолеты, вынули из костра ярко горящие ветви для освещения местности и устремились к лесу, где скрылись Л-ов и В-ин. Я присоединился к военным не столько в рассуждении помощи, сколько из ответственности перед своими проводниками. Мы пересекли поляну и углубились в заросли.

В двух десятках шагов от опушки леса нашим взорам открылась жуткая картина. Пять или шесть существ терзали мёртвые тела несчастных крестьян-раскольников. В первое мгновение мне показалось, что я вижу отощавших медведей или очень крупных волков, но я понял, что меня подводит мой опыт. Это были люди с головами собак. Я не могу сказать, имелось ли на них человеческое платье, но я совершенно уверен, что собачьи головы не были масками или же какими-либо личинами, сооружёнными из голов животных, ибо маска не способна двигать челюстями без усилия рук ряженого, а руки этих существ были у меня на виду.

И я, и господа офицеры застыли словно поражённые громом, забыв о нашем оружии. Мы были просто потрясены и не верили своим глазам. А одно из этих существ повернуло к нам морду, почерневшую от крови жертвы, и пролаяло так, что в его собачьем лае мы разобрали людскую речь.

– Заповедано! – сказало существо.

Господа офи».

Всё. Документ Мельникова закончился.

Кирилл растерянно пересмотрел файлы заново, потом подумал, что, возможно, забыл скопировать до конца, но потихоньку понял, что он действительно прочитал всё, что сохранилось от «Доношения» Мельникова. Несколько последних страниц отсутствовали даже в архиве. Во всяком случае в том его фонде, что был оцифрован и выложен в доступе.

И в этот момент зазвонил телефон.

32

Откуда телефон? Ведь Кирилл не забрал его у Сани Омского! Но телефон звонил. Кирилл вылез из-за парты, пошёл на звук и увидел аппаратик, лежавший на вещах Гугера и Валерия. Под аппарат была подсунута записка: «Кир, тебе для связи. Г.».

– Кир, это я, – сказала трубка голосом Гугера.

– Привет, – растерянно ответил Кирилл.

– Мы с Валом на карьерах.

Значит, вняли его аргументам, пошли искать автобус на карьеры.

– И что?

Трубка молчала.

– Нашли тачку?

– Почти нашли, – туманно ответил Гугер.

– Это как понимать?

– В общем, Кир, тут надо, чтобы ты пришёл, – замялся Гугер. – Они не отдадут, пока с тобой не поговорят…

– Кто они? – разозлился Кирилл. – Саня с Лёхой?

– Нет, здесь только этот с палкой, Саня. Он поговорить хочет.

– Привезите его, и поговорим.

– Он здесь хочет.

– Гугер, ты чего темнишь? – не выдержал Кирилл.

В трубке зашуршало. Видимо, Гугер передавал телефон.

– Кирилл, это Валера. Понимаешь, автобус мы не нашли. Но встретили Александра. Он сказал, что укажет нам, где стоит автобус, но для этого ему нужно поговорить с тобой. Мы не знаем о чём. Но он один. Он обещал, что шантажа не будет. А для драки его физическое состояние не годится, ты знаешь. Я думаю, опасаться нечего.

– Почему нельзя в деревне поговорить?

– Я не знаю, Кирилл.

– Я не драки боюсь, Валер, – признался Кирилл. – Меня как-то весь этот расклад в целом напрягает.

– Условия диктует он.

– Ладно, – нехотя согласился Кирилл. – Я приду. Куда надо?

– Здесь есть такая наблюдательная вышка, она…

– Я в курсе, – перебил Кирилл.

– Около неё мы и встретим тебя.

– Я долго буду идти. Восемь километров.

– Что поделать, подождём.

– Ладно, – сказал Кирилл. – Пока.

Всё это очень смахивало на ловушку. Значит, так. Он, Кирилл, увёл у Лёхи любовницу – Лизу. Лёха обиделся, подговорил Саню, и они вдвоём угнали автобус. Спрятали на карьерах. Кирилл решил, что спрятали в лесу, двинул в лес, ничего не нашёл, только чуть в штаны не наложил от страха. А Гугер с Валерием отправились на карьеры и наткнулись на Саню. Саня велел заманить сюда Кирилла, после этого автобус вернут. Гугер и Валерий позвонили Кириллу. Хорошо, Кирилл пойдёт. В это время Лёха Годовалов сядет где-нибудь за кучей торфа, поднатужится и превратится в псоглавца. Гугер и Валерий отведут Кирилла к Сане, Саня отведёт Кирилла к Лёхе-псоглавцу, и Лёха в отместку за Лизу растерзает Кирилла на клочки. О’кей. Потом Лёха и Саня отдадут автобус, и Гугер с Валерием уедут в Москву. Гейм овер.

Кирилл понял, что напрягает его вовсе не ловушка сама по себе. Тревожит очевидная нелепость этой ловушки.

Можно даже не рассматривать аргументы про наказание за убийство, про невероятность оборотней и про слишком сложный расчёт для тупых алкоголиков. Или слишком тупой расчёт?.. Но дело не в этом. Дело в том, из-за чего, собственно, разгорелся сыр-бор.

Годовалов хотел отомстить за Лизу? Но для этого надо ограбить или побить Кирилла, а угонять автобус слишком чревато. Или Саня с Лёхой хотели продать автобус? Но зачем же тогда возвращать тачку?

Есть вариант, что Лёха хотел отомстить, а Саня – навариться, и они объединили свои усилия. Но при ближайшем рассмотрении этот вариант тоже не выдерживал критики. Автобус-то возвращают. А Кирилл, когда пойдёт «на разговор», будет начеку, и побить его окажется не так-то просто. Лёха уже дважды обломался.

От этих рассуждений у Кирилла закипели мозги. И даже кофе не имелось, чтобы привести разум в порядок. Кирилл закрыл и спрятал ноутбук, вышел из школы и пошагал к дому Мурыгина.

Сегодня по лесу он навертел уже сто вёрст. Устал. А до карьеров далеко. Надо попросить у Мурыгина дрезину.

Мурыгин сидел за прилавком своего магазинчика трезвый.

– Цепь принёс? – сразу спросил он.

– Какую цепь? – опешил Кирилл.

– Я тебе цепь давал с замком.

– Блин!.. – вырвалось у Кирилла.

Он совсем забыл о цепи и замке. Цепь осталась висеть в скобе на воротах сарая.

– Я вечером принесу.

– Правильно я сделал, что деньги с тебя содрал, – убеждённо проворчал Мурыгин. – Так и знал, что сопрёшь.

– Да на хрена мне в Москве ваша цепь? – заорал Кирилл.

Он побежал к школе. Целую тыщу этому козлу за всякое дерьмо заплатил – и это называется украл! – думал Кирилл про цепь и Мурыгина. И откуда Мурыгин знает, что Кирилл собрался уезжать, что ему пора отдавать хозяину цепь и замок?

Кирилл с грохотом вытянул из железной скобы цепь, на конце которой болтался раскрытый замок, и полетел обратно.

– Другой разговор, – довольно сказал Мурыгин, сгрёб с прилавка цепь и ссыпал в коробку.

– Дайте мне ключ от дрезины.

– Писят тыщ залог.

– Сколько?! – взвыл Кирилл.

– Писят тыщ. Я тебе теперь не верю.

– Я куда на дрезине уеду-то?! В Австралию?

– Мне по хер.

– Ладно, – сказал Кирилл, заставляя себя успокоиться. – Добро, Павел Константиныч. Я понял.

Он внимательно посмотрел на Мурыгина. Тот сидел и ухмылялся. Всё он знает, подумал Кирилл. Знает, кто и когда угнал автобус. Знает, где спрятали машину. Знает, зачем Кирилла сейчас зовут на карьеры.

– Про автобус мне вам говорить незачем, Павел Константиныч, – сдержанно сказал Кирилл. – Вы дали мне цепь, замок, ключ. Второй ключ остался у вас. Замок открыли вторым ключом. Получается, это вы дали вору второй ключ. Я это запомню. В протоколе так и напишу.

– Не было у меня второго ключа.

– А мне по хер. Я видел. У меня свидетели есть.

– Ничего не докажешь.

– Я и не буду. Это вы доказывайте. А я просто вам крови попью.

– Такие замки у половины деревни. У всех ключи есть. Там гвоздём открыть можно.

– Мне по хер. Я не обвиняю. Я жизнь порчу. Пусть вас в ментовку дёргают, жену вашу пусть дёргают, сына. Мне всего-то надо было на дрезине прокатиться, а вы – пятьдесят тысяч.

– Нет у меня ключа.

– У вас ни от чего ключей нет. Всё пальцем открываете.

– Лизка, сучка твоя, до сих пор не отдала. Встречу – по роже дам.

– А я сейчас пойду и проверю, – пообещал Кирилл.

– Да иди, гондон.

Кирилл вышел из магазинчика. Поговорили, называется.

Так, ключ от дрезины у Лизы. Простившись утром, Кирилл больше ни за что не пошёл бы к Лизе снова, но сейчас он был взвинчен и зол. Провались пропадом эта деревня с её ублюдками и псоглавцами! Что же за место такое вязкое, никак отсюда не выпутаться, ничего невозможно сделать по-человечески!

Кирилл постучал в дверь веранды Токаревых и сразу вошёл, зная, что стук не услышат. Постучал в другую дверь. Эффекта нет. Кирилл открыл дверь и заглянул в дом.

– Алё! – окликнул он.

Ему не ответили. За стенкой громко болтал телевизор.

Кирилл вытер ноги и шагнул в прихожую.

В комнате была только Раиса Петровна. Сидя на своей табуретке, она упоённо смотрела в экран и оглянулась на Кирилла с таким ужасом, будто Кирилл пришёл всех убить.

– Здравствуйте, – внятно сказал Кирилл. – А Лиза дома?

– Лиза?.. – пролепетала старуха.

– Лиза, – подтвердил Кирилл, внутренне кипя.

– Нету Лизы… Ушла куда-то…

Чёрт! Чёрт! Чёрт!

– Раиса Петровна, – тщательно выговорил Кирилл. – Я друг Лизы. Мне нужна дрезина Мурыгина. Скажите, где у Лизы ключ от дрезины?

– Дак не наша машина-то… – забормотала старуха. – Она же этого, Пашки Мурыгина… Ты к нему поди…

– Ключ. У. Лизы.

– Нету её-то… Куда ушла, не знаю…

Кирилл открыл рот, чтобы ещё раз объяснить ситуацию, но понял, что бесполезно. Он повернулся и вышел, не прощаясь.

Что ли восемь километров пешком топать? Какие ещё варианты?

Кирилл стоял на улице деревни и тоскливо оглядывался. День клонился к вечеру. По серому дымному небу пролегли синие полосы. Из переулка появилась корова и побрела куда-то, качая рогатой головой. Двое ребятишек, одетых по-городскому, между планками забора обдирали чужую малину.

Последний шанс – толкнуться к Ромычу. Может, он на своём «крузере» подбросит до карьеров?

Кирилл мрачно прошагал сквозь деревню, сквозь перелесок, где за кустами светлели кресты и оградки могил, и выбрался к железным воротам усадьбы Шестакова. Он побарабанил в дверь сторожки, несколько раз пнул в ворота – впустую. Где ты, охранник хренов?..

Нет, до карьеров ему придётся идти на своих двоих.

В кармане зазвонил телефон. Кирилл вытащил трубку.

– Кир, ты где? – спросил Гугер.

– Да иду я! – рявкнул Кирилл и отключился.

На карьеры он притопает только в сумерках или даже в темноте.

Просёлочная дорога вела мимо церкви. Кирилл посмотрел на белёсые стены храма, на дырявый купол, обглоданную колокольню. Там, в церкви, у простенка стояла снятая фреска Псоглавца. Увезут ли они её? Увезут, за это ведь им и платят деньги. И Кириллу стало жаль святого Христофора. Здесь он погибал. Но здесь он жил. Сходил со стены или не сходил, но как-то действовал на людей. Пусть даже и никчёмных. А в музее он будто окаменеет. Станет странным курьёзом.

Кирилл не боялся заблудиться. С дорогой на карьеры всё понятно. Слева – река. Справа – узкоколейка.

Карьеры – далеко впереди. Их не миновать. Дорога может вести только туда.

Кирилл шёл через пустоши с руинами фундаментов, потом через заросли ивняка, через осинники, пересекал русла высохших ручьёв. Наезженные колеи уверенно сворачивали в обход холмов или ямин, где раньше стояли лужи, а теперь была только растрескавшаяся сухая корка. Иногда слева мелькало обширное пространство – плёс реки, а справа иногда появлялась невысокая насыпь узкоколейки.

Начинало смеркаться. Дымные лохмотья в небе окрасились алым, и Кирилл подумал, что впервые за много дней он видит не просеянный сквозь мглу, не проваренный в мареве, а чистый отсвет солнца.

Он чувствовал себя очень одиноким. Маленький чужой человечек идёт по большому пространству, столько раз покалеченному людьми, что оно стало злым, страшным, тоскующим. Оно не утешает, не греет душу, не врачует обиды. Но только оно и существует по-настоящему.

Ведь не получилось дружбы с Валерием и Гугером. Не срослось. Не получилось даже вражды с Лёхой и Саней. Невозможно враждовать с помоями. Вроде началась любовь – но Кирилл сам же её и закончил. Горько. В реальности не состоялось ничего. Впрочем, кроме одного. Кроме попытки разгадать тайну псоглавцев. Выходит, единственный офлайн этих его дней – оборотни, которых, увы, не может быть.

Кирилл наконец-то сформулировал, в чём же надсадная загадка ситуации. Она в том, что картинка всегда чуть-чуть двоилась. То, что он видел, всегда чуть-чуть не совпадало с тем, что он понял. На любую версию всегда находились и опровержения, и доказательства. Опровержений было больше, и с ними невозможно было спорить. А доказательства – личный опыт. Личный страх. Личная боль за сломанную судьбу Лизы. Потому что её судьбу сломал всё-таки не пьяный дембель Лёха Годовалов.

Её сломали псоглавцы. Ведь это их погони боялась Лиза, а потому не могла уехать отсюда. Уйти из зоны.

Он, Кирилл, мог спасти Лизу. Мог увезти её с собой. Но не увезёт. Потому что она ему не ровня, и это, увы, правда. Однако он мог найти псоглавцев, чтобы хотя бы знанием их повадок обезопасить Лизу от их нападения. Но не нашёл. Потому что… ну… ему хочется домой. Потому что едва появился выбор – быть здесь или не быть здесь, – он выбрал понятно что. Все его намерения помочь деревне Калитино оказались ничем, нулём в сравнении с возможностью просто оказаться дома.

Вокруг уже почти стемнело, и начались карьеры – рытвины и кучи торфа. Кирилл вспомнил, что путь к наблюдательной вышке ведёт через дренажную траншею. Но ведь Лиза в тот день подъехала к вышке на дрезине. Наверное, надо выбраться на узкоколейку и дальше идти по ней. Так он избавит себя от нового штурма канавы.

Узкоколейка была невдалеке. Кирилл свернул к насыпи и забрался наверх. Шагать по шпалам такой узенькой железной дороги было как-то нелепо, игрушечно.

Впереди и вдали догорал закат. Тучи дыма наглухо надвинулись на всю плоскость неба как навес, но вдоль горизонта широкой полосой горела длинная и ярко-жёлтая щель. Её ровная и непрерывная протяжённость словно очерчивала масштаб пространства, сейчас потонувшего во мраке. Кирилл увидел прямоугольный выступ вышки, контрастно черневший на фоне желтизны.

И вдруг в перспективе узкоколейки Кирилл различил какое-то странное и слабое свечение. А потом до него донёсся стук колёс.

Дрезина? – удивился Кирилл.

Стук приближался. Это и вправду была дрезина Мурыгина. Она ехала кузовом вперёд, фары её светили на закат, потому Кирилл и не понял, что за свечение он увидел.

Он отошёл с рельсов на обочину, пропуская дрезину. Кому вдруг понадобилось на ночь глядя гонять на карьеры?..

Дрезина прокатилась мимо, обдав ветром и запахом бензина, и резко сбавила ход, остановилась в двадцати метрах. Кто-то выглянул из кабины. Фары слепили, и Кирилл не разобрал, кто в кабине.

– С-сюда! – услышал он отчаянный крик Лизы. – К-х-хо мне!.. С-скорей!.. Они бегут!