Текст книги "или враг по крови"

Автор книги: Алексей Курилко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Алексей Курилко

Сука

или

враг по крови

Свора псов, ты со стаей моей не вяжись,

В равной схватке – за нами удача!

Волки мы – хороша наша волчья жизнь,

Вы собаки – и смерть вам собачья.

Улыбнёмся же волчьей ухмылкой врагу,

Псам ещё не намылены холки!

Но на татуированном кровью снегу

Наша роспись: мы больше не волки…

(В. Высоцкий)

В тысяча девятьсот тридцать восьмом году довелось мне сидеть в питерских Крестах в

одной камере с Александром Пивоваровым.

Мы были похожи и легко сдружились. Нам обоим светил третий срок. Мы были

молоды и полны сил. Мне едва исполнилось тридцать, а он был старше меня всего на пару

«пасок». Мы много шутили и балагурили. И не подозревали, что и в дальнейшем наши

жизненные пути хоть и разойдутся, но будут поразительно схожи.

Из лагеря мы попадём на фронт. Неоднократно будем представлены к наградам.

Останемся в живых. А после нас захлестнёт другая война. И в той братоубийственной

войне мы будем далеко не рядовыми участниками, а Пивоваров даже заслужит

неофициальное звание главного суки Советского Союза.

А потом его убьют… А со мной судьба поступит ещё более жестоко…

…Жаль, что я не писатель. Хотя литературу люблю. Но выразить на бумаге историю

своей жизни я не смогу. Я просто буду наговаривать, а затем какой-нибудь хороший

литератор приведёт мои «душевные шепоты» в порядок.

………………………………………………………………….

……………………………………………………………………………

Война ничего у меня, кроме жизни, отнять не могла. А выживать я умел. Порода такая,

и воспитание соответствующее. Да и Бог хранил – не без этого. Когда в атаку бежишь, тут

уж как пофартит: кому клифт с дырой, кому земли сырой. Выбирать-то не приходилось.

Что раздали, тем играй. Смерть одинаково со всех сторон караулила. Под ногами мины,

сверху снаряды; впереди гансы, позади заградотряд… Кроешь матом вместо «ура» и

Родину, и Сталина, и комбата, и мать их всех!.. И не слышишь собственного крика… А ну

1

не дрейфь, штрафня, немец сам боится! Вперёд, подельнички, только вперёд!.. Но до

немецких траншей добегают немногие. Этим счастливчикам выпадает честь отомстить за

погибших, за свой страх и отчаянье и выместить накопившуюся злобу на живых людях

или наконец умереть самому. Ты стреляешь, колешь, бьёшь… До той поры, пока

последняя вражина не испустит дух. Потом наступает относительная тишина. И ты

сидишь, посасывая самокрутку, весьма довольный тем, что выжил. В том бою… В этом…

А в следующем?..

Три года… Чего только не случалось. В таких переделках бывал – вспоминать

стрёмно. Тем не менее в итоге за три года – всё ништяк, не единой царапины.

…………………………………………………………..

………………………………………………………………………………………

Война, к сожалению, кончилась. Я растерялся. К мирному времени оказался совсем не

готов. Ни дома, ни семьи, ни работы… Что делать? Как дальше жить? Идти на завод и

вкалывать за копейки с утра до ночи? С какой такой печали и для какой такой радости?

Короче – не сразу, но всё же довольно скоро – я вернулся к прежней жизни. В ней всё

ясно! Кто ты, зачем, чего хочешь… И замелькали поезда, города, малины… Скок да

скок… Хрусты песком сквозь пальцы – в кабаках и борделях. Там стиры, водка, бабы… И

снова я на мели – и всё опять по новой. Жил настоящим: сегодня о завтрашнем дне ещё не

задумывался, а о вчерашнем уже забывал. Иначе было нельзя. Не получалось иначе. Такие

дела.

………………………………………………………..

……………………………………………………………….

Прошло чуть больше года, я погорел. Замели меня. Повязали. Чему я даже был

несколько рад. За последнее время порядком устал. Ничего, думаю, отдохну на киче;

поваляюсь на нарах, отдышусь… Я старался не думать о том, что впереди меня ждут ещё

более страшные испытания, чем те, которые я прошёл на фронте. На воле гулял душок о

разгорающейся в лагерях так называемой сучьей войне.

Дело в том, что все блатные, соблазнившиеся зачётом «год за три» (а то и шансом

вообще быть представленными к снятию судимости как искупившие кровью) или по

другим каким мотивам ушедшие на фронт, были не только исключены из касты честных

воров, но и переведены в позорную касту сук, то есть стукачей и предателей, завязавших

с преступным прошлым и активно работающих «на досрочное освобождение».

Естественно, большинство бывших воров, не в силах мириться с лишением привилегий и

авторитета, восстало против вчерашних товарищей; восстало с твёрдым намерением либо

вернуть себе утраченные права, либо совсем уничтожить десятки лет существующий

порядок. Воры приняли вызов и, уверенные в своём превосходстве, заочно приговорили

всех сук к смерти. Так начинались сучья война и полный беспредел, нередко

подогреваемые лагерной администрацией…

……………………………………………………………….

…………………………………………………………………….

– Загружайся, – сказал вертухай и подтолкнул меня в спину.

В камере было, как у Христа за пазухой: душно, сыро и темно.

– Масть? – спросили меня.

2

– День добрый, граждане отдыхающие! Загораем?

– Масть? – упрямо переспросил скрипучий голос из полутьмы.

– Вор, – ответил я по старой памяти.

Тут обитатели хаты пришли в движение. Я почти физически ощутил, как угроза

выползает из всех щелей и неотвратимо ползёт в мою сторону. Меня бросило в пот.

Тени обступили меня, и в камере стало совершенно тесно.

Это финиш, подумал я, отбегался.

Но вдруг…

– Какой же ты вор, ротный? Спокойно, братва! Этот пассажир мне хорошо знаком.

Я старался рассмотреть говорившего.

– Спрячь заточку, Щука! Перед тобой, ебио мать, орденоносец!

Говоривший приблизился вплотную:

– Здравия желаю…

– Пархоменко! Ты?!

– Так точно. Я.

Мы обнялись. Затем прошли в дальний угол камеры. Тот, кого Порох назвал Щукой, –

бритоголовый паренёк – присоединился к нам. Расселись. Закурили…

– Как залетел?

– Гниль дело. По наколке брали кассу с Тишей… Тишу знаешь? Ну не суть! Тут – трах-

бах! – менты. Тишу жалко – пуля в лоб, он даже удивиться не успел. Менты ведь явно нас

ждали, было чему удивляться.

– Кто наводчик?

– В том-то и дело, Тиша его знал. Какой-то поляк… Стравинский или Стервинский…

– Знакомьтесь! – спохватился Порох. – Степан Угрюмый. А это Щука. Тоже

фронтовик.

– А те двое?

Пархоменко брезгливо сморщил лицо.

– Старпёр – Жоржик. Клюквенник. Второй – стукач. Полонский. Второй год его тут

прячут. Я б его сам удушил, легавый буду.

– Что мешает? – Щука хитровато прищурился.

– В одной упряжке бежим, – Порох тяжело вздохнул. – Для воров мы теперь все суки.

– Да… И как так вышло?

Вопрос мой был чисто риторическим, но Порох вспыхнул:

– Сами виноваты! Знали же, о чём добазарились на большом сходняке…

– Мнения разделились и там, – возразил я.

– Окончательное решение принимается большинством.

– Плевать мне на большинство! – заявил вдруг Щука. – У меня своя башка на плечах!..

– Да ты что? – криво усмехнулся Пархоменко. – Твоя башка только для вшей, и те не

держатся.

– Что ж, по-твоему, мы не правы? По-твоему, мы в натуре ссучились, когда воевать

пошли?

– Закон гласит: никогда ни в какое сотрудничество с властями не вступать.

Щука с равнодушным видом полез наверх, буркнув напоследок:

– Я сам себе хозяин.

– Ага, – согласился Порох. – Всяк хозяин собственной смерти. – Он помолчал. –

Большинство всё-таки было право. У настоящего вора ни флага, ни родины. Защищать

ему нечего. Какая разница – коммунисты, нацисты, фашисты, капиталисты… Нам всё

едино…

– Что ж ты на фронт попросился тогда?

Пархоменко хмыкнул, пожал плечами и неуверенно так ответил:

– Дак это… Ты понимаешь… Весна была…

3

Лицо его приняло какое-то наивно-детское выражение. Он помолчал задумчиво и

повторил:

– Весна была, сам понимаешь…

Я вроде как кивнул: понимаю, мол.

С верхних нар Щука негромко запел:

«Такова уж воровская доля,

В нашей жизни часто так бывает -

Мы навеки расстаёмся с волей,

Но наш брат нигде не унывает».

– Завыл, мля, – проворчал Порох.

«Может, жизнь погибель мне готовит.

Солнца луч блеснёт на небе редко.

Дорогая, ведь ворон не ловят.

Словно соловьи, сидим по клеткам».

– Слышь ты, Утёсов! – Порох постучал кулаком по верхней шконке. – Не рви душу!

Дело к ночи, пора дохнуть.

– Башкой стучи! – шутливо огрызнулся Щука. – В ней всё равно пусто.

– Зубы жмут? – спросил Порох. – Могу подправить.

Щука рассмеялся:

– А скажи, Порох, у тебя что, во время шмона рога не отобрали?

– Предупреждаю, перед смертью вредно так много говорить.

– Вредно другое, бацилла: одним воздухом с тобой дышать.

– Потерпи, тебе недолго осталось.

И пошла пикировка остротами. Одна из любимых забав уркаганов. Причём

удовольствие получают как участники, так и слушатели. Но я не слушал…

………………………………………………………………

……………………………………………………………………..

Действительно, была весна… Выгнали нас ранним утром, построили… И щуплый

старлей заученно объявил:

– Граждане заключённые! Советским правительством принят закон о предоставлении

осуждённым уникальной возможности кровью искупить свою вину за совершённые

преступления!..

– Надо же! – воскликнул знаменитый налётчик Алексеев. – Не справляются без нас!

– Не удивительно, – заметил ему инженер-вредитель совершенно безобидной

наружности. – На свободе почти никого не осталось.

– Цыц, вражья твоя морда! Ты, говорят, Родину не любишь? Я про тебя Усатому

напишу.

– А вы что, писать умеете?

– Не бурей, кадык вырву! – уже всерьёз пригрозил Алексеев. – Я тя так попишу – не

рад будешь.

Потянуло дымком – кто-то втихаря закурил.

– Может, записаться, а по дороге ноги сделать? – спросил меня карманник Толя

Чураев.

У него были золотые руки. А пальцы – Паганини отдыхает. Чураев снял котлы с руки

следака прямо во время допроса. Виртуоз! Он хватал следователя за руки, убеждая в том,

4

что невиновен. А следак только когда Толика увели, понял, что часов нет. Тю-тю

часики…

Я искоса глянул на Толю:

– На то и ноги, чтоб бежать…

Спустя полгода осколок немецкого снаряда оторвёт ему правую руку. Он, как ребёнок,

будет плакать и нервно всхлипывать:

– Лучше б меня убили. Господи, лучше б убили…

Бог услышит парня. Он умрёт по пути в госпиталь…

– Немец зачэм пришёль? – спросил стоявший позади меня Вагиз. – По нашей зимле

хадить? Наш хлэб кушать? Наших дэвушек брать? – Он поцокал языком. – Что с немцем

дэлать? Его рэзать нада!..

– Помните о законе, босяки, – тихо, но твёрдо проговорил авторитетный вор по кличке

Палёный.

– Мы помним, – покорно ответили стоящие рядом воры.

– Говорят, по новой инструкции охране разрешается применять оружие без

предупреждения при отказе зэка работать.

– Да ты что? – спрашиваю.

– Вот тебе и «ты что»! По закону военного времени.

– Нэт, – решил Вагиз, – я работать не пайду. Я пайду немца рэзать.

Финал его жизни подведёт немецкий снайпер за две недели до конца войны. Мы не

услышим выстрела. Вагиз просто резко упадёт с простреленным черепом чуток пониже

каски, и всё.

– Маша, просись на фронт, – предложил Алексеев одному педерасту. – Станешь

медсестричкой.

– Нетушки, я пожить хочу.

– С кем, подстилка?

…В добывании языка Алексеев будет незаменим…

– Пойти, что ли, повоевать? Скучно тут…

– Солдат должны хорошо кормить… – в голосе проскальзывают мечтательные нотки.

– Да, кормят там… прямо скажем… на убой.

– Однако отсиживаться тут тоже как-то не по-мужски… – сказал старый медвежатник

Каран.

– Помните о законе, – повторил Палёный.

– Закон для людей, – говорю, – а не люди для закона.

– Не мути народ, Угрюм.

– А я так мыслю, – вновь подал голос Каран, – наваляем немчуре и опять будем жить,

как прежде.

А старлей продолжал говорить.

Сверху давила беременная грозой туча… Когда старший лейтенант сказал:

«Добровольцы, три шага вперёд!» – ударил гром, и туча разродилась нешуточным ливнем.

Не помню, о чём я думал, да и думал ли, когда неожиданно для себя взял да и шагнул

из строя.

Точно, была весна… Но разве в этом главная причина?..

…………………………………………………………….

……………………………………………………………………

…………………………………………………………………………..

Когда я вынырнул из глубины своих воспоминаний, словесная дуэль между Порохом и

Щукой уже разгорелась не на шутку. По-моему, она больше не забавляла её участников.

Остроты потеряли лёгкость и очарование; они затупились и били по противнику тяжело и

грубо.

5

– Короче, Щука, ты задрал!

– Я тебя ещё не драл. Если б я тебя драл, ты б человеком был.

– Рот закрой, дерьмом воняет.

– От дерьма слышу.

– Щука, мамой клянусь, щас встану и тупо дам пизды!

– Дашь, дашь… Пизды у тебя много.

– От сучара бритая!

– Чё ты сказал?

– А ты что, в ушки балуешься? Пидар!

– Что?!

Щука рывком спрыгнул вниз. В руке уже блестела финка. Порох тоже вскочил.

Хотя это было не в моих правилах, я рванулся к ним и еле успел втиснуться между.

– Стоп, стоп, орлы, стоп!.. Харэ, сказал! Щука, спокойно! Порох, внимание! Ты ведь

сам давеча говорил, в одной упряжке бежим…

Порох угрюмо кивнул и, пробурчав что-то невнятное, вернулся на своё место.

Неохотно полез к себе Щука. Все улеглись.

Жоржик долго ворочался с боку на бок. Видно, грехи не давали покоя. Полонский,

засыпая, скрипел зубами.

И вдруг Щука добродушно заявил:

– А знаешь, Порох, тебя очень давно выдумали китайцы.

Эта фраза была столь неуместна, что я не сдержался и хохотнул. И Щука засмеялся. И

Порох тоже. А через минуту, как полоумные, мы ржали всей камерой. Нас охватил острый

приступ беспричинного веселья. Это, должно быть, нервное. У меня аж живот заболел,

так долго и неудержимо я смеялся.

…………………………………………………………..

…………………………………………………………………

………………………………………………………………………

– А ты на чём погорел? – спросил я Пороха. – Опять сморило?

Было дело перед самой войной, Порох залез в квартиру одного крупного

политработника. Хозяева уехали на курорт, ему это было известно, и он чувствовал себя

совершенно расслабленно и свободно. Не торопясь он нашёл деньги и драгоценности,

затем упаковал в чемодан понравившиеся вещи. Напоследок заглянул на кухню, где из

остатков спецпайка для работников Центрального Комитета тут же устроил себе

шикарный ужин.

На подоконнике стояла початая бутылка коньяка. Как потом оказалось, хозяин

квартиры страдал бессонницей. В бутылке содержалась какая-то чудодейственная

настойка (на спирту, конечно). Хозяин принимал её по пятьдесят грамм на ночь. А Порох

за раз хлопнул полный стакан, хорошенько поел, хлопнул ещё стакан и… уснул. Да так

крепко, что не услышал ни пришедшую утром домработницу, ни вызванных ею мусоров.

Разбудить его оказалось делом не из лёгких. До его сознания слабо доходили громкие

крики, грубые толчки и удары, но проснуться он не мог и сквозь сон лишь невнятно и

добродушно посылал всех к такой-то матери.

Его погрузили в воронок спящим. Проснулся он уже в камере.

Поэтому я его и спросил: «Ты на чём погорел? Опять сморило?»

Порох же поведал мне шёпотом, что был вынужден сменить профессию. На одной

квартире он нашёл целую пачку ордеров на обыск и арест, уже с печатями, со всеми

делами. Может, это была квартира прокурора какого… Порох не знал. Он выбрал её

наобум. По вдохновению. Окна вечером манили чернотой, на звонки в дверь никто не

реагировал.

6

Найдя двух единомышленников, Порох приступил к делу. В послепобедное время

зажиточных людей, разжиревших во время войны и благодаря ей, было немало.

Они приходили к ним по ночам. Конфисковав все имеющиеся в доме деньги и золото,

они возили по городу арестованного и задавали какие-то дурацкие вопросы наподобие «

Что вам известно о секретной организации «Возрождение Отечества»?». Арестованный,

естественно, божился, что ничего. Когда к утру его отпускали домой, предварительно взяв

подписку о неразглашении того, что с ним произошло, арестованный был на седьмом небе

от счастья. Ни у кого из них и в мыслях не было обратиться в милицию. Отпустили – и то

слава Богу. Не до жиру, быть бы живу. Чёрт с ним, с добром, ещё наживём.

– За что ж ты паришься?

– Да ни за что! В пьяной драке вломил одному так, что у него голова в трусы упала.

Говорят, он выжил, слава те Господи! Так что, надеюсь, всё обойдётся. Правда, он

секретарь комсомола.

– Нет, Порох, за комсюка они впаяют тебе по полной! Могут даже политику припаять.

– Типун тебе на язык!

– А про твои махинации, значит, они и не подозревают?

– Выйду, ещё поработаю. Там ордеров десятка два… Если подельники не рванут…

……………………………………………………………

……………………………………………………………………………..

……………………………………………………………………………………………..

Следствие тянулось недолго. Следак вообще вызывал меня только дважды.

Прикольный такой… Лицо и плешь усеяны веснушками… В первый раз он

поинтересовался биографией, а потом рассказал несмешной анекдот и сам долго, аж до

слёз, хохотал. Я вежливо усмехнулся. На второй встрече он сперва рассказал анекдот и уж

затем, отсмеявшись, задал пару вопросов.

– Давно работали с Ерофеевым?

– Никогда не работал. А кто это?

– Антон Ерофеев по кличке Тиша.

– А, Тиша! Друг детства. Школьный товарищ. Недавно встретились случайно. Он и

подбил меня на это преступление. Я ведь лично давно отошёл от дел. Но острая нужда в

деньгах, да и Тише хотелось помочь по старой дружбе… Он сказал, у него мать при

смерти, а лекарства, сами знаете, дороже похорон. И вот результат. Скоро предстану

перед судом, а Тиша – бедный Тиша! – предстанет пред Страшным Судом…

– То есть организатором вашей банды был, как я понимаю, именно Тиша?.. Антон

Ерофеев, так?

– Какая банда? Пара неудачников.

– Ну, вам-то повезло.

– .?!

– Живым взяли.

– Взяли… Разве это повезло?

Следак мягко погладил себя по лысине.

– Где взяли оружие?

– Оружие Тишки. Ему какой-то поляк подогнал. То ли Стравинский, то ли что-то в

этом роде… Так мне Тишка говорил.

Пусть, думаю, попрыгает, гнида ползучая… Впрочем, раз эта падла нас заложила, то

поверят ему, а не мне.

– Имеешь что-нибудь сказать ещё?

– Всегда.

– Слушаю.

– Искренне сожалею по поводу своего рождения.

7

– ..?

– Сделали меня папка с мамкой без моего на то письменного согласия. Дали они мне,

так сказать, путёвку в жизнь, а зачем… Жизнь – штука тяжёлая, гнусная,

несправедливая…

– Ты это к чему?

– Разрешите вопрос?

– Ну.

– Вы не в курсе, у Форда сын есть?

Следак растерянно похлопал своими ржавыми ресницами:

– Вроде… есть…

Я понизил голос до полушёпота и грустно спросил:

– Почему не я?..

Как перед фотокамерой, следователь замер и молчал. Даже моргать прекратил. То ли

ждал, чего я ещё ему скажу, то ли думал над моими словами; думал-соображал, боясь

спугнуть незнакомые мысли.

– Знаете ли вы, гражданин начальник, что такое судьба?

– Судьба? – переспросил одними губами.

– Именно, судьба.

Следак ожил:

– Ваша судьба в ваших руках, Угрюмый.

– Это да, – соглашаюсь, – только вяжете вы мои руки, вяжете…

В зарешечённое окно заглянуло солнце. Тепло коснулось лучами лица. Ослепило.

Хорошо там, на улице…

…………………………………………….

………………………………………………………

……………………………………………………………..

А в камере целыми днями препирались между собой неугомонные Щука и Порох.

– Думаешь, Порох, ты умный?

– Не глупее некоторых.

– Меня имеешь в виду? Будь скромнее, лапоть! Я в сравнении с тобой Ломоносов!

– Хуесосов!

– Хуесосов на Руси было много, да и теперь встречаются, и ты тому живое

потдверждение, а вот Ломоносов был один. Звали его Михайло. Ты, конечно, ничего о нём

не слышал, но…

– Щука, а ты на турнике не кувыркался?

– Вас интересует моя физическая подготовка?

– Да срал я на твою подготовку! Просто я твёрдо убеждён, что когда ты кувыркался,

тебе в мозг моча попала.

– Засуньте своё твёрдое убеждение себе в задний проход, может, тогда походка станет

твёрже.

– Борзеешь, сучонок долбаный…

– Прекрати, Порох! Ты же знаешь, я не люблю, когда ты сам с собой разговариваешь!

– Ну всё, хорош, баклан! Поиграй в немого!

– Подожди, ещё один вопрос!

– Отстань! Все мозги заплевал.

– Вот ты считаешь, что мы нарушили закон…

– Да пойми ты, дурья башка! Законы наши не с кондачка принимали. На то были

основания. Ты был вором, так? Но надев форму и приняв оружие из рук власти, ты стал

солдатом. А что должен делать солдат?

– Воевать.

8

– Нет, солдат должен выполнять приказы своего командира. А если командир прикажет

стрелять в твоего брата – вора?

– При чём тут вор? Я с фашистами бился…

– Ништяк! Пойдём другим путём. Тебя поставили охранять военный объект. Ты будешь

выполнять приказ своего командира?

– Военный объект… Да, буду… от врагов…

– А этот объект оказывается продовольственным складом для бойцов доблестной

Красной Армии, и туда сунулись люди – твои братья. Ты ведь шмалять начнёшь… Как

иначе? Должен! Обязан! Приказ… Ты предал воровской Закон, Щука… Ты – сука, и с

этим нужно смириться.

…………………………………………………………..

……………………………………………………………….

……………………………………………………………………..

Через месяц у меня был суд.

Прокурор – крыса тыловая – долго и сонно что-то бубнил, а в заключение назвал меня

паразитом на теле общества и попросил для меня десяти лет. У меня даже икота прошла.

Защитник вяло возражал. В конце концов суд учёл мои боевые заслуги и приговорил к

пяти годам отсидки.

Это мне ещё повезло. Буквально через несколько дней вышел знаменитый

драконовский указ «четыре шестых» «Об уголовной ответственности за хищение

государственного и общественного имущества». По нему за моё преступление мне

грозило б от десяти до двадцати пяти лет.

Ни фига себе, срок – двадцать пять лет! Плюс к моим тридцати восьми! Да честные

люди столько не живут. Четвертак… Ничего себе… Четвертак! Да это пожизненное, если

вдуматься.

Прошло не больше месяца, и по всем лагерям запели урки:

Идут на Север срока огромные,

Кого ни спросишь – у всех указ.

Взгляни, взгляни в глаза мои суровые,

Взгляни, быть может, в последний раз.

А Щуке – его судили в тот же день – дали двушку. Срок, как говорится, детский – на

одной ноге простоять можно. Если дадут… Могут ведь и подсократить основательно

срок… отпущенный Богом. Это я понял ещё до этапа…

А уж сам этап… для очень многих оказался последним. Две дюжины трупов за

несколько суток пути. Правда, в нашем вагоне обошлось без эксцессов.

Воров было восемь штук, нас семеро. Они заняли один конец вагона, мы,

соответственно, другой. Между нами расположились мужики и политические. Трогать нас

воры не решались, да и мы на рожон не лезли. Мы даже старались не реагировать на их

злобное тявканье в нашу сторону.

– Эй, сучня! – кричал кто-то из них. – Попросите своих так не гнать, нас укачивает!

Или там:

– Чё молчите? Соскучились по командирским приказам?.. А медали вам ещё дадут?

Вы ж так старательно выполняете приказ «сидеть».

Или ещё:

– Жалко ваших сыновей, если они родятся. Их по праву будут называть «сукины

дети»!

9

После каждой брошенной в наш конец вагона реплики они начинали неестественно

громко ржать.

Щука не выдержал:

– Голос не сорви, свинья! Чтобы погромче визжать, когда я тебя резать буду!

– Кого ты хочешь в этом убедить, сучонок, себя или дружков своих?

Тут здоровяк Дыба встрял в перепалку:

– Мы тебя плохо слышим, может, подойдёшь?

– Это ты, Дыба? Бугай тупорылый! Насколько я помню, слышишь ты хорошо,

соображаешь туго!

– Помнишь? Заодно вспомни, кто тебе кость бросал!

– Не знаю, что ты там бросал, но точно знаю, что ты скоро отбросишь!

Дыба шевелил губами, точно пробуя на вкус слова, которые собирался выкрикнуть.

– Оно вам надо, Дыба? – сказал я. – Берегите силы, они нам ещё понадобятся.

– Зло берёт!.. Если б нас всех собрали вместе, а то ж раскидывают по разным местам,

и блатари душат нас по одному под лозунгом СС.

– Чё за лозунг?

– СС? Смерть сукам!

– Обидно, в натуре, – прогундосил кто-то. – Такое прошёл, чтоб в конце подохнуть от

руки труса.

– Лично я так просто не дамся, – заявил Дыба. – За свою жизнь возьму подороже.

Попомните мои слова.

Дыба в злобе кривил рот, под насупленными лохматыми бровями расширялись и

бегали глазки, точно выискивая врага. Он был страшен и вполне убедителен. В такие

моменты его опасался даже Щука, который обычно над ним с нескрываемым

удовольствием подтрунивал.

…………………………………………………………

…………………………………………………………………

……………………………………………………………………….

За эти дни все наши разговоры так или иначе в конце концов сводились к тому, что же

нас ожидает в будущем. Оно беспокоило нас. Мы подбадривали друг друга, но для того,

чтоб успокоить себя.

– Я слышал, есть лагеря, где воров совсем нет, – говорил Щука.

– Как так? Куда ж они подевались?

– Рассадили по другим лагерям.

– Быть того не может!

– Сукой буду!

– Что значит – будешь?

– Ну, клянусь, мне один персоныш рассказывал. Он тянул в таком.

– Пиздишь ты всё! – сказал Дыба.

– Пиздят менты, радио и ты, – спокойно ответил Щука.

– Не, ментам шо, делать нечего? Им наоборот выгодно, если мы перегрызём друг

друга.

– А калымить кто будет? Кто будет стране давать лес, уголь, рыжьё?

– Мужики, фраера, контрики… Воры всё равно не работают. Да и ты не привык,

стахановец из тебя не получится… Ты ведь, согласись, в жизни ничего тяжелее члена не

поднимал.

– Дыба, если хотите встретить рассвет живым – дышите тише, а то я вам вообще

кислород перекрою.

– Напугал ежа голой жопой.

10

– Братцы, – обратился Щука к нам, указывая пальцем на Дыбу. – Братцы, он что, весь

свой страх в парашу спустил?

– Я и тебя могу следом спустить.

– Ага.

Лаяла собака,

Обещая драку,

А когда попалась,

Сразу обосралась.

– Пушкин, да? Лермонтов? Договоришься у меня, как и они!

– Друзья! – Щука вновь обращался к нам, на этот раз плаксиво так, жалостно. –

Друзья, товарищ Дыба угрожает, если я правильно его понял, физической расправой.

Друзья, его надо изолировать. Он бандит какой-то. Уголовник.

……………………………………………………………….

…………………………………………………………………….

…………………………………………………………………………..

По вечерам вызывали романиста.

– Валентин Самуилович, ходите до нас! Тисните роман, чтоб слаще спалось.

Враг народа Губерман, расправив худые, сутулые плечи, спешил к нам: знал, что мы, в

отличие от воров, щедро отблагодарим махрой или хавкой какой.

– Та ну его! – бурчал Дыба. – Культуру не хаваю!

– Ты тёмный, как негр! – говорил ему Щука. – Не хочешь – не слушай. Гнидником

уши прикрой и дохни. Давайте, Валентин Самуилович, мы – ваши.

– Что господа каторжане желают послушать?

– О графе Монтекристе! – просил Щука.

– Надоело, – кричал другой, – давай про Стеньку Разина!

– Давай про Горбатого! Как там?.. Собор Богоматери.

– Посовременней. Про шпионов каких…Интре…Интригующее.

– Та ну! Там вон треть вагона шпионов, хиляй к ним – они тебя заинтригуют.

– А чё ты скалишься? Чё скалишься? Сам-то чего хочешь?

– Я-то? Я Робин Гуда хочу.

– Да? А Робин Гуд тебя хочет?

– Давай-ка, дядя, про Калиостро, он такие афёры прокручивал.

– Ну вот ещё! Следователь про мои афёры протоколов на три тома накатал. Хоть

сейчас издавать можно. Нет, пусть что-нибудь душевное расскажет…Дубровский там…

Как усадьбу с мусорами подожгли, как медведя натравили… Про шёпот в ночи: «Не

бойся, Маша, я Дубровский»…

– Какая Маша с Уралмаша! Говорю, про Горбатого!

Терпеливо пережидал Губерман этот бурный прилив предложений и пререканий.

– А не желают ли господа каторжане прослушать роман в стихах?

– Роман в стихах? Шо за байда?

– Ну, валяй в стихах!

Губерман довольно потирал сухонькие ладошки.

– Ну так слушайте ушами, господа каторжане!

«Мой дядя самых честных правил,

Когда не в шутку занемог»…

……………………………………………………………..

……………………………………………………………………..

…………………………………………………………………………..

11

…Мне уже приходилось слышать «Евгения Онегина», правда, не в классической версии,

а как рассказывают обычно – доступным языком и в довольно вольной трактовке. Звучало

сие примерно так:

«… и вот, получив от Татьяны маляву, в которой та предлагала: дескать, я ваша,

милостивый государь, берите меня без целлофана, он встретился с ней и сказал:

«Поверьте честному слову, девушка вы что надо! И любой другой наверняка

воспользовался б вашей невинной влюблённостью, не глядя на то, что вы ещё

несовершеннолетняя. Но я не пакостник. Я человек благородный. Дворянин, в законе. И,

как дядя, самых честных правил. Так что утрите сопли и ступайте к няне, от греха

подальше, а то я за себя не ручаюсь». Так сказал ей благородный Онегин и поплёлся к её

сестре Ольге, которая, да будет вам известно, прошла уже втихаря от родителей и Крым, и

Рым, и медные трубы. Ленский как узнал об этом, засадил две бутылки чернил,

заполировал это дело по дороге пивасиком и пьяный, как падла, явился к Онегину. «Что ж

ты, морда, делаешь?! – заорал он с порога. – Мы ж кореша с тобой! Однокорытники!

Зачем ты путался с Олькой?!» Онегин, само собой, в полный отказ: «Да ты что, старичок!

Она даже не нравится мне». «Врёшь! – кричит Ленский. – Она всем нравится!» «Окстись,

дружище! Кто кроме тебя позарится на неё? Она же, право слово, страшнее жизни.

Прыщавая, грудь плоская, ноги кривые…» «Врёшь, – орёт Ленский, – не кривые!» «Не

спорь, – говорит Онегин, – раз не знаешь! Ноги такие, будто она ездила до Киева и обратно

верхом на цистерне». Тут Ленский как звезданёт Онегина по роже. А тот в ответ холодно

так, а главное, не теряя достоинства: «Это что, бля, вызов?» А Ленский ехидно так: «Да,

бля, вызов! Завтра в шесть, а то я сейчас настолько пьян, что даже в висок себе не

попаду»…

По утряне встретились. У Чёрной речки. Секунданты суетятся… Лепила местный

подтянулся на карете «Скорой помощи». У Ленского, само собой, похмелье. Морда

опухшая, сушняк, клешни трясутся… А Евгений Онегин как огурчик. Костюмчик на нём с

иголочки, кепчонка новая… Достал он дуру и шмальнул, не целясь даже. Все ахнули.

Ворошиловский стрелок. Снайпер-самоучка. Пуля прямо в лобешник – и всех делов. Убит

поэт и всё такое…»

…………………………………………………………

………………………………………………………………

…………………………………………………………………..

Через полчаса спали все кроме меня, Щуки и, как ни странно, Дыбы. Мы слушали

сиплый голос старика, заворожённые, лишь изредка прерывая его каким-нибудь

замечанием.

– Духи, гребёнки, пилочки!.. – повторил за Губерманом Дыба. – По три часа проводил

перед зеркалом… – Дыба брезгливо поморщился. – Какой-то он немножко…

– Интеллигент, – объяснил я.

– Цаца, – добавил Щука.

После того, как Онегин встретился с Татьяной по поводу её письма, Дыба

пробормотал:

– Ишь ты! Другой повалил бы её прямо там, за домом… и весь разговор.

– Интеллигент, – повторил я, зевая.

– Цаца…

Валентин же Самуилович, весьма довольный собой и нашим вниманием, продолжал…

«В тоске сердечных угрызений,

Рукою стиснув пистолет,

Глядит на Ленского Евгений»…

А Дыба опять:

– Во, бля! Завалил кореша и давай загибать…

12

– Интеллигент, бля…

– Цаца…

…………………………………………………………

……………………………………………………………….

……………………………………………………………………

Самое обидное, что Валентина Самуиловича нашли утром мёртвым. Его удавили.

Шарфиком.

– Не бздите, фраера, – уговаривал Щука. – Скажите, кто это сделал? Кого видели? Не

молчите, овцы!

Но соседи Губермана уверяли, что ничего не слышали, не видели, спали…

– Дело ясное, что дело тёмное, – сказал Валет.

Нам было понятно: Губерману не простили того, что он ходил к нам, а не к ворам. В

натуре, твари.