Текст книги "или враг по крови"

Автор книги: Алексей Курилко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Вечером того же дня Валет предложил:

– Хотите, я вам жизненный роман тисну? Про легендарного жигана Владимира

Дубровского.

– Это который мишку косолапого завалил?

– Ну.

– Мишку завалил, а Машку не сумел?

– Ну.

– Та ну его на хуй!

Мы все согласились: ну его на хуй, этого Дубровского…

Жалко было старика. То есть не жалко, конечно… а как-то…обидно, что ли… Типа

наждаком по душе, у кого она осталась.

Ничего не попишешь. Лес рубят – щепки летят.

…………………………………………………………

………………………………………………………………..

……………………………………………………………………..

А на Хабаровской пересылке сразу после помывки меня дёрнули к куму. Ничего

хорошего это обычно не предвещало.

Разговор наш был примерно следующего содержания.

– Проходи, Угрюмый, садись… Чайку?

– Можно.

Кум – подтянутый, бравый офицер лет сорока – представился:

– Подполковник Прохоров. Андрей Степанович. Не помнишь меня?

– Не обессудьте, – я развёл руками. – Вы для нас, гражданин начальник, все на одно

лицо.

– Да и вы, бандюги, друг на друга похожи, – добродушно улыбнулся подполковник. –

Но я тебя запомнил. В тридцать девятом я ваш побег сорвал. Помнишь? Два ребра тебе

сломал. Получил капитана… Ну как жизнь?

– Проходит.

– Понимаю… Зачем позвал, знаешь?

– Конечно. Извиниться хотите – совесть замучила.

Кум заразительно рассмеялся.

– Смешно, смешно… Да… У меня есть к тебе предложение. Сейчас основываются

несколько команд или, скажем, бригад из бывших воров, вставших на путь исправления. В

основном фронтовики. Хочешь в команду Алексеева? Вы ведь, кажется, знакомы?

– Да и вы, кажется, тоже. Мы же с ним вместе бежали.

13

– Да, да… Как он тогда выжил – ума не приложу. Впрочем, это к лучшему, как

выяснилось. Так что насчёт моего предложения? Алексеев за тебя поручился.

– Вот те раз, – удивился я, – на жопе глаз!

– Ты помозгуй!

– А что мы должны будем делать?

– Ничего особенного. Вас откомандируют в лагерь, где вы будете, скажем так, вести

идеологическую работу среди несознательных элементов. Работа в принципе не пыльная с

реальной перспективой досрочного освобождения. Ну?

Я молчал.

Кум вздохнул.

– Угрюмый, думать особо не о чем. Это шанс. Если откажешься, тебе придётся не

сладко. А вдруг попадёшь туда, где верх держат воры? Сам понимаешь, что тебя ждёт там.

Ну так как?

Я продолжал хранить молчание.

– Ну смотри… Тебя никто не принуждает. Желающих много. Не поверишь, очень

много.

– А Щуку можно тоже… с нами… И Дыбу…

– Щуку знаю… – сказал Прохоров и нахмурился. – Вообще-то в бригаде Алексеева

опытные бойцы, большей частью разведчики… А сам-то он захочет?

– Я побазарю с ним.

– Добро. Зачислим. Под твою ответственность.

– Он не подведёт.

Конечно, я согласился. Да и Щука с Дыбой тоже хотели жить, даже ценой чужих

жизней…

…………………………………………………………..

……………………………………………………………………

…………………………………………………………………………..

Прохоров не обманул. Работа та и вправду была не пыльной, но весьма опасной и

нервной.

Нас привозили в лагерь. Выделяли отдельный барак. Ночью в назначенное время

команда из полтораста рыл разделялась на группы, и каждая группа отправлялась на

заранее выбранный объект.

Особенно мне запомнилась первая наша операция. Я был в группе Алексеева. Мы

взяли на себя БУР, куда накануне поместили самых авторитетных воров.

По условному сигналу нас пустили внутрь.

– Подымайтесь, воры, – сказал Алексеев. – Остальные для своего же блага сохраняйте

спокойствие и горизонтальное положение.

– А вы кто такие? – грубо спросил, чуть приподнявшись, какой-то бугай.

Алексеев резко махнул рукой. Бугай захрипел и, дёрнувшись всем телом, завалился на

бок: финка вошла ему в горло по самую рукоятку.

– Запомните, – цедил сквозь зубы Алексеев. – Блатовать никто больше не будет.

Повторяю, всем ворам подняться и выйти на середину.

Воры сгрудились в том месте, на которое указал Алексеев.

– Их только семеро, – шепнул я.

– Где ещё один?

Я громко повторил:

– Где ещё один?

– Вон лежит с твоим пером в глотке, – ответили нам.

– Ясно. А где Кремень?

Алексеев прищурил глаза.

14

От воров отделился низкорослый, крепко сбитый старик.

– Тута я.

– Здравствуй, Кремень. В Бога всё ещё веришь?

– А ты всё ещё нет?

– Послушай, старик, – мягко сказал Алексеев, – я всегда тебя уважал… Ты учил меня

жизни…

– Плохо, вижу, учил.

– Я не в обиде, Кремень. – Он выжидающе помолчал, затем тихо спросил. – Мойка

есть?

– Есть, – старик обернулся. – Дикарь, дай.

Взяв протянутую бритву, он вновь обернулся к нам.

– Ты можешь уйти сам, – просто сказал ему Алексеев. – Токо давай без эксцессов.

Кремень кивнул. Постоял с минуту, закрыв глаза, потом, набрав в лёгкие побольше

воздуха, поднял руку и полоснул себя бритвой по шее. Брызнула кровь. Мы чуть

отступили.

Ноги старика подкосились. Он грохнулся на колени, но голову продолжал держать

прямо. Казалось, он упёрся взглядом обезумевших глаз в лицо Алексеева, но потом взгляд

надломился, и Кремень упал. По телу прошла последняя судорога. И он затих.

Очень подходящая была у старика кликуха. Действительно Кремень.

Алексеев обратился к оставшимся:

– Вам таких поблажек не будет. Кто хочет жить и кто осознал, что жить так дальше

нельзя, может отречься от своего прошлого и пойти с нами. Остальные умрут

мучительной смертью. В том, что она будет мучительной, даже не думайте сомневаться.

Вопросы?

– Только один. Как тебя, пса, без намордника держат?

Я глянул на Алексеева. Почудилось, будто он усмехнулся. Вряд ли, конечно…

Показалось, наверно…

В этот момент вбежал Щука:

– Бугор, в четвёртом бараке блатные забаррикадировались – не прорваться, гадом

буду!

– Сколько их там?

– Да Бог его знает. Десятка три, не меньше.

– И что теперь?

– Не знаем, чё делать…

– Что делать? – переспросил Алексеев. – А поджечь его к чёртовой бабушке, чтоб не

думали, что…

Договорить ему не дали. Воры бросились на нас. Дрались отчаянно… Ей-богу. Но силы

были не равны. Абсолютно.

Мы вообще в ту ночь потеряли немного – человек десять.

Однако так было далеко не всегда…

…………………………………………………………..

………………………………………………………………..

……………………………………………………………………….

В Анийском лагпункте после очередной резни мы отдыхали в бараке, зализывали раны,

набирались сил. Ничто не предвещало беды. И вдруг раздался взрыв. Барак мгновенно

наполнился дымом, матом и криками уцелевших, стонами раненых. Спасаясь от огня, мы

бросились к выходу. Дверь оказалась закрытой. Её подпёрли толстенной балкой с той

стороны. Многих охватила паника. Но в конце концов мы разнесли двери в щепки. Кто-то

споткнулся, по нему затопали остальные.

15

Как потом выяснилось, оставшиеся в живых после нашей чистки воры раздобыли где-

то динамит и подложили под стену нашего барака, решив подорвать нас всех к едрёне

фене. В ближайшие дни их ждала незавидная участь погибших товарищей. Изменять

закону воры не хотели. Чтобы выжить и не запятнать своей чести, им нужно было

покончить с нами разом.

Хозяин объявил общий сбор. Тут же обнаружился побег. Естественно, воровской.

Шесть человек ушло в тайгу. К вечеру следующего дня уже покойных, их вернули назад.

Этот взрыв навсегда вывел из нашего строя двадцать восемь человек. Нам просто

крупно повезло.

…………………………………………………………….

…………………………………………………………………..

………………………………………………………………………….

На Южном убили Щуку.

– Кто бы мог подумать…– сказал он перед тем, как его голубые глаза остекленели.

Он уже умер, а из кровавой раны на животе ещё шёл пар.

Валет присел перед телом на корточки, провёл ладонью по лицу, закрывая Щуке глаза.

Старый медвежатник Беляев Михал Андреич, обнажив клочки седых волос, медленно

стянул с головы своей шапку:

– Душевно пел хлопец…

– Душевно – не то слово, – грустно подтвердил Привоз.

Подошёл Алексеев с Малышом, взявшим на себя с недавних пор роль телохранителя.

– Ох и урожай соберут по утряне! – забасил Малыш. – Ты токо глянь, скока жмуриков

понараскидано… Красота!

Малыш был двухметрового роста. Большой и волосатый, как медведь. Руки при ходьбе

держал так, словно нёс арбузы. Человек-гора. Рядом с ним даже Дыба выглядел

подростком.

– Что вы тут столпились? Валите к остальным, скоро разабутреет*. – Алексеев указал

на вышку. – А то вон попка* как шмальнёт длинной очередью – мало не покажется.

Он развернулся и зашагал прочь. За ним Малыш. Мы двинулись следом.

Утром придут солдаты, с помощью доходяг соберут трупы и оттарабанят всех скопом

– и сук, и воров, и остальных, кто имел неосторожность погибнуть, – на лагерное

кладбище. И вполне возможно, Щуке лежать рядом со своими убийцами или с теми, кого

сам отправил на тот свет с Божьей помощью.

Хороший был парень. Сильный, но больше духом, чем телом. Всегда независимый в

своих поступках и суждениях. Рисковый, смелый… Всё это, правда, немного рисованно.

Впрочем, смелость обычно выглядит рисованной. Со стороны особенно.

Что означали его предсмертные слова? «Кто бы мог подумать...» Подумать – что? Что

сегодня будет его последний день? То есть ночь… Или что это вообще когда-нибудь

будет?

Я заметил: о смерти меньше всего задумываются или те, кто никогда всерьёз с ней не

сталкивался, или же те, кто, как мы, давно привык к её постоянному присутствию.

Смерть для нас стала тем, чем она, должно быть, и была всегда на самом деле –

неотъемлемой частью жизни.

Столько лет… мы убивали… нас…

Мы уже слабо реагировали на чью-то очередную смерть. Она не являлась для нас

событием. Разве только если она была какой-то неестественной для нашего окружения,

чуждой нашему образу жизни – от сердечного приступа, например. А так смерть не могла

нас удивить, или там огорчить, или… Ну если только…собственная.

Но ведь Щука всё-таки не был ни удивлён, ни огорчён… Скорее в словах его, так уж

мне показалось, мелькнула тень… досады, что ли… Дескать, кто бы мог подумать…

16

…………………………………………………………..

………………………………………………………………..

………………………………………………………………………

А вот на Широком блатарей кто-то предупредил…(Без предательства, как всегда, не

обошлось. Аж зло берёт, честное слово!) Основательно подготовившись, они собрались и

неожиданно напали на нас первыми.

(Для них это было самое лучшее из того, что они могли бы предпринять. Иначе им всем

пришлось бы пройти через «перековку». Так мы называли довольно неприятную

процедуру, после которой вор гарантированно становился либо сукой, либо мёртвым

вором. Причём второе давалось не так уж легко. К смерти вёл долгий и мучительный путь.

В любой момент вор, конечно, мог прекратить пытку, для чего вполне достаточно было,

встав на колени, громко произнести короткую фразу: «Я больше не вор». И всё. Такова

была плата за жизнь. Высокая, низкая – каждый решал для себя сам. Как и то, платить ли

ему… или расплачиваться. Мы-то считали их трусами. Были те, кто подтверждал такое

наше мнение о них, но были и те, что достойно умирали ворами…)

Резня была страшной…

Горячая чёрная кровь покрывала мёртвых и опьяняла живых…

Поднявшаяся буча скоро охватила почти весь лагерь. Каждый нашёл себе врага. Одни

сводили старые счёты, другие обнаруживали затаённые обиды, третьи просто боролись за

свою жизнь, иногда за чужую… Страшная резня… Ледовое побоище!.. Наверняка, как

обычно бывает в подобных ситуациях, находились и такие, которые наносили

смертельные удары, уже не видя в кровавом азарте, кто именно стоит перед ним – враг ли,

товарищ ли, свой – чужой… Было уже не важно! Главное было вот что – либо ты его,

либо он тебя!.. Бородино! В стороне оставалась только охрана. Солдаты открывали огонь

только в тех редких случаях, когда кто-то из заключённых приближался к заборам или к

административным зданиям.

Ох, и туго же нам пришлось. Очень туго. Поначалу особенно. К ворам, непонятно

почему, примкнули бандеровцы. А последние, как известно, если заведутся – народ

боевой. И дрались они тогда так, точно от этого зависело – быть «незалежной» их неньке

Украине или не быть.

Я слышал, Беляев орал им:

– Уйдите, хлопцы, это не ваша война!

А хлопцы теснили нас, гады…

– Уйдите, ради Христа, не будите во мне зверя!

Но вольнолюбивые «браткы» с хмурым молчанием продолжали отсылать наших –

одного за другим – к чертям за спичками.

– Ах, вы так! – задыхался Михал Андреич. – Ну держитесь, мать вашу за ногу!

Фашистские прихвостни! Хохлома недобитая! Свиноеды проклятые!..

Тут ему проломили голову, и он умолк.

…………………………………………………………..

………………………………………………………………….

…………………………………………………………………………

Мы потеряли три четверти команды, включая Алексеева. Как он погиб, я не видел. Я

был занят спасением собственной шкуры. И таки спас её, малость подпорченную…

– Скажи, бугор, – спросил я Алексеева накануне, – тебе не надоело всё это?

– Что – всё это? Не будьте маланцем, Угрюмый! Подбросьте в костёр нашей беседы

сухое полено конкретики, иначе меня не греет.

– Я имею в виду, жизнь такая – не надоела?

17

Алексеев внимательно посмотрел на меня, видимо проверяя, серьёзно ли я…

– Мне, Стёпа, жизнь давно надоела. Но не такая, а вообще.

Он тряхнул головой, как лошадь, отгоняющая мух, и повторил:

– Не такая. Вообще…

Я спросил:

– Отчего?

Он в ответ, не подумав:

– От всего.

– Кстати, давно хотел тебя спросить. Зачем ты тогда бежал с нами? Ведь тебе пару

месяцев сидеть оставалось.

Алексеев, усмехаясь, ответил:

– Через пару месяцев они б меня освободили… Они б отпустили меня, понимаешь? А

так я сам ушёл.

– Мы ушли.

– Славно прогулялись, – согласился Алексеев.

– К сожалению, нас скоро вернули.

– Да…

– Троих шлёпнули… Тебя подстрелили… А мне сука чуть горло не перегрызла… Её

Герда звали. Я помню, её тот сучонок хвалил потом: «Герда, хорошо, молодец, Герда»…

Про тебя говорили, что ты и дня не протянешь. Я думал, из пятерых я один в живых

остался. Думал, пофартило. Думал, счастливчик. А в меня не стреляли, потому что сука та

за мной бросилась. Задеть боялись. Жалели суку. А то б меня тоже шлёпнули… Её Герда

звали. На всю жизнь запомнил.

– Да, славно прогулялись, славно… Теперь не то… Скучно…

…………………………………………………………..

…………………………………………………………………..

…………………………………………………………………………

Сколько раз это самое «скучно» я слышал от него на фронте.

Нашего комбата он там прямо до белого каления доводил. Комбат был старым,

нервным… Человек он, скорее всего, был добродушный, хотя с нашим контингентом

старался держаться строго. Строго, но справедливо, чтобы не получить во время атаки

пулю в спину.

Бывало, обычно в самый неподходящий момент, перед ним возникал Алексеев и по-

свойски так просил:

– Что-то скучно, Иваныч, пустил бы ты нас на разведку.

В комбате возмущение боролось с растерянностью.

– Что такое? Какой я вам Иваныч? Рядовой... (ему подсказывали: Алексеев) Отставить,

рядовой Алексеев!.. Распустились совсем! Привыкли, понимаешь, у себя там на… этой…

(ему подсказывали: на «малине») На мали… Что такое? Какая ещё малина? На

гражданке! Привыкли, понимаешь… Отвыкайте! Вы теперь боец, а не босяк.

Алексеев вяло и неубедительно становился «смирно»:

– Так точно, боец! – и тут же его тело само возвращалось в положение «вольно». – Вот я

и говорю, может, провести разведку боем?

– С ума вы, что ли, сошли? – казалось, комбат сейчас расплачется. – Да поймите же вы,

мы отступаем. Наш батальон в срочном порядке должен пере… – Тут он, спохватившись,

переходил на крик. – Прекратить! Рядовой Алексеев!

– Ну, может, в Клюевку? Тут, говорят, деревня Клюевка неподалёку.

Комбат терялся совершенно.

– Какая Клюевка? Ничего не понимаю. Там же немцы…

18

– Так точно, немцы, – широко и весело улыбался Алексеев. Радость его в эту минуту,

казалось, не знала предела. – Вот я и предлагаю разведку боем. Я и ещё три-четыре

хуеплётчика устроим фрицам прощальный ужин со свечами. А что? Шугнём их маленько

и сожжём Клюевку к чёртовой бабушке.

– Два наряда вне очереди!

– То есть, я так понимаю, моё предложение не прошло?

– Три наряда!

– Есть, – он переминался с ноги на ногу, медлил с уходом. – Скучно, ей-богу.

– Вон! – орал комбат. – Вон отсюда!

…………………………………………………………..

…………………………………………………………………..

…………………………………………………………………………

Мы нашли Алексеева утром. За баней, среди дюжины трупов. На теле его было десятка

два ран, и каждая вторая явно смертельная. Рядом с бугром как верный, преданный пёс у

ног хозяина, лежал Малыш. И на его большом сильном теле приютилось множество ран,

но самое удивительное – он ещё дышал. Силился что-то сказать. Вернее, он говорил, но

очень тихо, невнятно. Я склонился над ним, услышал:

– Ворьё нас надолго запомнит… Знай наших…

– Ты особо не болтай. Береги силы.

Но Малыш, напротив, собрав эти самые силы, на последнем издыхании завернул

крутой, высшей сложности, большой матерый загиб и только тогда, довольный собой,

окончательно успокоился.

Прихрамывая, подошёл Валет, тронул меня за плечо.

– Беда, Угрюм.

– Что ещё?

– Пришёл этап. Воровской. Их как минимум втрое больше нас.

– Говори.

– Их у ворот держат. Хозяин сказал, в БУРе нас спрячет. До завтра.

– А потом что? – спрашиваю.

– Выделит сопровождение. В ИТК Червонец пойдём. Там суки верх взяли.

– Откуда знаешь?

– Хозяин сказал. Там такая буза поднялась. Два дня бушевала. Админ за голову взялся –

две сотни трупов.

– Так и тут у нас…

– Да…

– Ладно, собирай всех, идём в БУР…

…………………………………………………………..

…………………………………………………………………..

………………………………………………………………………….

Первые удары по подвешенной рельсе означают для зэков «подьём». Затем рельса

приглашает сидельцев в столовую на завтрак. В третий раз по ней колошматят, созывая

заключённых на развод.

После того как фраеров, мужиков и всякую криминальную перхоть увели на работу,

нас вывели из БУРа и под усиленной охраной проводили за вахту. За вахтой нас усадили

на землю у забора и приказали ждать. Видимо, старшой конвоя так и не получил точного

распоряжения – куда же нас, собственно, этапировать.

Мы достали папиросы. Вдруг мне почудилось какое-то движение по ту сторону забора.

Я невольно прислушался. Какие-то шорохи, шёпот… Ну точно!

19

– Алё! Кто там, – спрашиваю, – шорхается?

Оттуда в ответ крикнули с приблатнённым прононсом:

– Блядзи, вы ещё здеся?

Это были вновь прибывшие воры. Воры, как известно, не работают. Добраться до нас

они уже были не в силах, но проигнорировать наше близкое присутствие честняги не

могли, да и не хотели. Их тянуло к нам, как быков к тореадорам. Своим риторическим

вопросом они приглашали нас к блатному лаю – эдакому безобидному выбросу энергии.

Естественно, мы незамедлительно ответили.

Они:

– Блядзи, вы ещё здеся?

Мы:

– Вынюхали, шакалы? Слыхали, скоко мы ваших уделали?

Они:

– А с нами остаться бздите?

Мы:

– Мыльте жопы, мы скоро вернёмся!

Они:

– Не торопитесь, мужики должны успеть вам могилы вырыть!

Мы:

– Пусть роют, в них и ляжете!

Они:

– А пыль глотать не заебётесь?

Мы:

– А вы землю жрать?

Они. Мы. Они, мы… Мы, они…

Возвращается старшой, мы поднимаемся, становимся в строй, но крики ни с той, ни с

нашей стороны не утихают…

– Не умывайтесь пока, мы вас кровью умоем!

– Да чтоб вы сдохли пидарасами!

– А вы чтоб жили членососами!

– Чтоб вы срали колючей проволкой!

– Чтоб вы всю жизнь быков доили!

– Чтоб вы дерьмо без соли кушали!

Нас уводили в Червонец, а оттуда мы должны были отправиться в Девятку…

…………………………………………………………..

………………………………………………………………….

……………………………………………………………………….

Около двух лет путешествовали мы по лагерям. Широка страна моя…

С каждым днём мы всё больше зверели… Оставляя за собой горы тупов… Своих и

чужих…

Затем нас отозвали обратно.

За это время Прохоров ничуть не изменился. Только, может, стал выглядеть несколько

уставшим. Встретил меня, как старого доброго знакомца.

– Вы молодцы. Не всё, правда, шло гладко… Но в целом… Ты чего?

– Ничего. Жду дальнейших указаний.

– Да перестань! Ну что ты в самом деле, а? Давай поговорим по-человечески…

– А вы умеете?

Было заметно, что Прохорова задели мои слова, но он постарался не подать виду.

– Ну хорошо, – сказал подполковник. – Тогда по делу. Гастролей больше не будет.

Теперь, наоборот, воров – самых отъявленных – со всех лагерей начнут этапировать

небольшими группами в особый лагерь, где их уже будут ждать ваши. Но ты ещё какое-то

20

время понадобишься мне тут. Доберёшь подходящих людей. Займёте новый барак…

Задача проста. Чем меньше воров и подобного им отребья взойдёт на пароход,

покидающий материк, тем лучше… А то, понимаешь, режут вашего брата. Беспощадно.

Странно всё-таки… Вы в войну уцелели, такой ад прошли, а с какими-то босяками

справиться не можете. Просто удивительно. Позавчера в Ванинском порту двенадцать сук

уделали.

Я вяло развёл руками:

– Блатных поддерживают, гражданин начальник. Многие зэки на их стороне.

– Но почему?

– Одни боятся их закона, другие жалеют их…

– Кого?! – Прохоров был поражён. – Ведь вы… То есть они всё время паразитировали

на остальных… За людей не держали. Например, каждый должен был треть передачи

отдавать блатным.

– Это справедливо, – говорю. – Блатному ведь передачи не шлют, некому о нём

позаботиться.

– Но ведь их все ненавидели.

– Нас ненавидят ещё сильней.

– За что?

Я пожал плечами:

– Из-за вас, наверно…

Прохоров тоже пожал плечами и ещё изобразил на лице что-то вроде «ни черта я с вами

понять не могу». Затем произнёс:

– Ничего-ничего, мы им ещё покажем. Ты, главное, людей подбери надёжных,

стойких…

– И оловянных.

– Что?

– Ничего. Мне всё ясно. Сделаем.

– Без огонька, без энтузиазма как-то… А зря… В твоё дело внесена особая

благодарность. А также отмечено примерное поведение и высокая трудовая дисциплина.

Так что свобода близко.

– Она всегда близко… – я вздохнул. – Рукой подать.

– Я говорю о досрочном освобождении. Чёрт, ты рад хоть?

– Рад.

– По тебе не скажешь. – Прохоров вроде как обиделся на меня.

– Что ж мне, на ушах ходить?

– Нет, почему… Но всё-таки… Свобода ведь…

– Где, – спрашиваю, – свобода? Там?

– То есть как это – где? Ты язык-то прикуси, а то дошутишься!

Я махнул рукой и не сдержал ухмылки:

– Да это я так. К слову. Не обращайте внимания. И вообще, пойду я, гражданин

начальник.

Прохоров кивнул, потом вдруг дёрнулся из-за стола и неожиданно предложил:

– Хряпнуть, кстати, хочешь?

Он подошёл к сейфу и похлопал по массивной двери. – У меня тут коньячок… Закипит

скоро. Чёрт!.. – он порылся в карманах галифе, затем стал шарить в ящиках стола. –

Чёрт!.. Куда ж я ключи сунул?.. Может, стащил кто? Я тут с некоторыми твоими

беседовал… Чёрт, ну что вы за народ? Ну как так можно себя… не контролировать…

– Да ладно, – говорю. – Я этого медведя хорошо знаю. – Вытащив из-за голенища сапога

заточку и прихватив со стола скрепку, я направился к сейфу. – Англичанин, начало века…

Встречались…

– Ты, однако… – только и пробормотал подполковник, отступая в сторону.

21

– Наклони-ка его чуток на меня, – попросил я, неосознанно перейдя на «ты». Должно

быть, теперь я себя вроде как не контролировал.

Прохоров послушно исполнил.

– Ещё чуток.

– Ага.

Прошло полминуты. Не больше.

– Ну что? – спросил Прохоров, почему-то шёпотом.

– Сейчас… сейчас… – я был сосредоточен, поэтому говорил очень медленно. – Не

торопись… Быстро только кошки родятся, да и то слепыми.

И наконец.

– Готово! – сказал я, открывая дверь сейфа и с интересом заглядывая внутрь.

Только тут Прохоров пришёл в себя. Оттеснил меня от «медведя», достал бутылку и

стакан. Плеснул себе щедро, выпил. Скривился. Снова наполнил стакан до половины и

протянул мне.

Я с удовольствием выпил. В желудке приятно потеплело. Мы закурили. Помолчали,

закутавшись в дым… Ещё дёрнули, на этот раз с тостом.

– Давай за Родину! – предложил подполковник.

– Горький писал, где тепло – там и родина.

– Вот те раз! Ты ж воевал за неё.

Я сказал:

– Гражданин начальник, у каждого человека должна быть родина, где ему тепло,

спокойно и радостно, где он свой среди своих, где он любит, где он любим… Родина…

Наверное… Я воевал не за неё, а во имя неё…

Прохоров не стал поддерживать разговор на эту скользкую тему, его потянуло на

лирику:

– Есть у меня в Калининграде одна знакомая циркачка. Видел бы ты, что она в койке

вытворяет! Такие позы принимает – голова кружится! Хочешь, дам тебе её адресок? Авось

пригодится…

Становилось скучно…

Я вспомнил Алексеева…

…………………………………………………………..

…………………………………………………………………

………………………………………………………………………..

Сильным человеком был Алексеев. Твёрдый такой, что твой шанкр.

Я спросил его как-то:

– Тебе бывает страшно?

– Бывает, слава те Господи.

– .?!

– Именно так, Угрюмый. Без страха задохнуться можно. От тоски-то.

Да, Алексеев шёл на риск добровольно. С большой охотой шёл.

Меня-то страх преследовал. Всю мою сознательно несознательную жизнь.

Я, признаюсь, не шибко храбр. Точнее, вовсе не храбр. Трус, откровенно говоря

коротко. Не скажу, что считаю, будто это плохо. Страх порождает осторожность, ну а уж

осторожность нашему брату порой ох как необходима. И на работе, и так, по жизни.

Но вот на фронте… Там был особенный страх. Он не помогал. Он душил тебя. Он

давил на тебя. Он раздавливал… Страх тот надо было перебороть. Страшно было не в

бою, нет. Когда шёл бой, я уже не боялся. Потому как некогда. Многим, наверное,

страшно не во время опасности, а до. Да-да-да, страшно всегда было до… Вот скоро в

атаку. Десять минут до неё… Девять, восемь, семь… Артиллерия лупит вовсю… Шесть,

пять… Летят снаряды в ту сторону, в которую, покинув окоп, придётся бежать и тебе

22

через каких-то там… Четыре, три… Господи, Господи, спаси и сохрани… Две… Сейчас

всё стихнет… Одна… И полезет комбат из окопа, встанет во весь свой рост… Ой,

мамочка моя родная…

– Батальо-о-о-он! За мно-о-о-о!..

Ах, чтоб тебя!.. Вот он – момент истины.

Шевелись, пехота!

А каждое движение помогает помаленьку, по крупицам, стряхнуть с себя надоевший

страх…

Бежишь. Ближе к смерти, дальше от страха. Бежишь, вдруг слева кто-то падает, словно

натолкнулся на что-то невидимое. И промелькнёт в голове мысль, без злорадства, но всё-

таки с ощутимой долей некоторого облегчения: «Убит!.. Не я!.. Другой!..» Потом справа

кто-то споткнётся смертельно, потом впереди – перед тобой, и снова справа… А ты всё

своё: «Не меня – другого!.. Не меня…»

В эту ночь ты не ляжешь спать. Ты провалишься в сон. К слову сказать, никаких снов –

ни плохих, ни хороших – ты не увидишь. Свалишься как подкошенный, сытый и

выпивший, в ржавой от крови гимнастёрке, и будет тебе не холодно и не жарко. Ты

отключишься. Потому что ты выжил, но очень-очень устал.

…………………………………………………………….

…………………………………………………………………..

………………………………………………………………………..

Ну что тут скажешь? Что тут скажешь нового? На войне, как на войне.

Острых ощущений лично мне и без войны хватало. Такова наша жисть, как говаривал

Коля Хриплый с красноречивой фамилией Лягайшвыденько. Такова наша жисть, -

говорил он, – фраера в штиблетах по персидским коврам шлёпают, а босяки резонно по

лезвию бритвы ступают.

Хриплый любил жить красиво. На широкую ногу. В дорогом костюме, на собственном

автомобиле, ехал он из козырной гостиницы завтракать в лучший ресторан города. Поев и

обеспечив безбедное будущее официантке своими чаевыми, спешил на ипподром.

Испытав в паре заездов судьбу, он с товарищем брал двух проституток и отправлялся за

город, загрузив по дороге машину шампанским и всякими деликатесами. Иногда, если

находил, тянул за собой живую музыку – каких-нибудь местных лабухов или цыган.

Таким образом за два-три дня он прожигал огромные, бешеные суммы. Затем автомобиль

уходил в уплату неожиданно появившихся долгов, мятый и грязный костюм

выбрасывался, а их хозяин, отоспавшись и слегка похмелившись, но всё равно хмурый и

злой, отправлялся за тяжёлым рублём.

Лягайшвыденько был краснушником. Товарные вагоны с особо ценным грузом,

государственной собственностью, выкрашивали тогда в красный цвет. Вот эти самые

вогончики Хриплый с напарником и грабили. На полном ходу, естественно. Как иначе?

Поезда с такими вагонами охранялись и на станциях лишней минуты не задерживались.

Так что только на ходу. В пути.

Краснушники, работая, рисковали не столько свободой, сколько самой жизнью. Ночью

на каком-нибудь крутом повороте или разъезде, когда поезд притормаживал, снижал

скорость, они ловко взбирались на крышу вагона. Снаряжены, что твои альпинисты – ну

разве без этого… как его?.. без альпенштока. Они дожидались, когда поезд вновь

разгонится, и приступали к своему очередному безымянному подвигу на самой

бессмысленной войне за денежные знаки. Один страховал другого, который спускался по

верёвке вниз, взламывал замки и, забравшись внутрь вагона, выбрасывал из него пакеты,

или коробки, или тюки с товаром. Следом, собравшись с духом, прыгали они.

Это самая рискованная часть их работы. Поезд мчит на всех парах. Ветер, свища в

ушах, бьёт в лицо, сбивает дыхание. Необходимо точно рассчитать, улучить момент,

23

чтобы удачно прыгнуть в сторону хода поезда между проносящимися мимо столбами,

которые сменяют друг друга с пугающей быстротой и едва различимы в ночи.

И только потом, если всё прошло гладко, если тебя не расплющило об столб, если тебя

не затянуло под чугунные колёса, если ты не свернул при падении шею или не разбил

башку о случайный булыжник, можно спокойно хромать назад и собирать по пути

награбленное добро, свою добычу. Ювелирные изделия. Цветной металл. Ткань. Мех.

Кожа. Просто деньги. У краснушников всегда самая крупная добыча. И сроки тоже

крупные.

Лягайшвыденько был краснушником. Тут ключевое слово «был»… Жизнь у него была

красивой и короткой.

К чему я о нём вспомнил? Наверно сказать не смогу. Так…

…………………………………………………………..

………………………………………………………………….

………………………………………………………………………..

– О Пивоварове слышал? – спросил Прохоров.

Ну кто ж, думаю, не слышал о главном суке Советского Союза.

– Я даже сидел с ним в одной камере, – говорю, – в Питере ещё до войны.

Пивоваров первый предложил идею создания боевых групп, так называемых «летучих

отрядов» сук. (К слову сказать, такие же отряды, в противовес сучьим, были созданы и из

воров.) И сучья война перестала быть стихийной кровавой бойней, а стала неким,

управляемым правоохранительными органами, процессом.

Группа Пивоварова три года наводила ужас на воров и их приближённых. И в отличие

от, например, «ребровцев» или «кравцовцев» (их ещё незаслуженно называли

кровопийцами) «пивоваровцы» не просто резали блатных, они их беспощадно «трюмили».

Такую же политику проповедовал и Алексеев. Но размаха Пивоварова мы никогда не

достигали. К тому же мы хотели только одного по большому счёту – спокойно жить

дальше. Другое дело Пивоваров. Он хотел, чтобы все привилегии, принадлежавшие по

закону ворам, перешли к сукам. Все представители других мастей – мужики, фраера,

контрики, воры и прочие – должны были признать их власть и беспрекословно

покориться.

Но скоро в лагерях появилась ещё одна реальная сила. Автоматчики. Так их называли.

Или солдатня. После войны они постепенно начали составлять наибольшую часть