Текст книги "Центр роста"

Автор книги: Алексей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

Там имелась Зона Утех. Стерильные простыни, шифоньеры, зеркальные столики, трюмо, амурная лепка, зеркальный потолок и широкое ложе на пятерых под съемным балдахином; ковры и тайные вентиляторы, колышущие ворс, как траву. Стерильная Зона. Прозрачная, офисная мебель, черные ящики, кожа, компьютерное изобилие, пульты управления и управление пультами. Антикварная Зона: купеческие сундуки, ухваты, сабли, шашки и палаши, перекрещенные на стенах; марсианские и лунные глобусы, карты древнего мира в его же, древнего мира, представлениях и границах; рулоны и свитки; заспиртованная нежить, рептильные чучела (подарки от завуча?). Зона для срача и непотребства: гуттаперчевые изделия, уже распечатанные, презервативы на любые вкусы, запахи и осязание; цепи и петли, хлысты, видеотехника, настоящий бар со стойкой, встроенный в стену, и за стойкой бармен, восковая фигура, а чуть поодаль – восковая фигура тапера за фоно: оба – роботы, переделанные из клонов. Порнографические плакаты и снимки помельче; бандажи, клистиры, груда свежего белья пополам с использованными полотенцами; снова – ложе, полностью оголенное, с одинокой подушечкой-думкой. Напитки всех стран и народностей, сервировочный столик. Жилая Зона: всего понемногу – в ней-то они и находились.

– А ты – мущщщина широких взглядов, – не то похвалила, не то упрекнула Садко Русудан.

– Свободных, милочка, космически свободных. В этих апартаментах слились прошлое, будущее и настоящее, – завел свою старую, педагогическую шарманку Садко, – причем одно умеет перетекать в другое, а значит – замыкать, направлять и пребывать в эпицентре.

– Это замечательно, – пропела Русудан, и голос у нее сделался низким – куда ниже, чем в подвальчике, откуда они только что сбежали, не в силах терпеть противодымных гримас обслуживающего персонала. – Ты знаешь, милый, что я и вправду нуждаюсь в Направляющем?

Устин Садко промолчал, угадывая, что она скажет дальше.

– Я давно искала мужчину, который сумеет меня направить. Он станет спутником – нет, поводырем моей жизни.

– Ты умеешь насылать сны? – спросил Устин при слове «поводырь».

– Я умею их прогонять, – улыбнулась Русудан. – Выключи свои проклятые машины. Где твой даймер? Может быть, мы уже при смерти?

Садко пренебрежительно улыбнулся и оставил вопрос без ответа.

– Достань бокалы, вино, – продолжила Русудан. – Мне тебя учить? Нарежь лимон, поставь сласти. Можно ли у тебя курить? Вентиляция, кажется, недурная, ты позаботился обо всем.

Хозяин исполнил все, чего потребовала Замыкающая, до некоторых пор – Центровая: условное понятие, сродни Настоящему – настолько же прочное и верное, насколько и призрачное, принадлежащее неуловимому мгновению, на поиски которого уходят впоследствии семитомные эпопеи. Он сделал это именно в той последовательности, в какой было велено.

– А свечи? Ты забыл свечи…

– Ты не сказала про свечи…

– Ты просто забыл, ты не слушал. Мог бы сообразить и сам.

– Они очень маленькие, – смутился Садко. – Остались от юбилейного торта…

– Тогда поставь и зажги маленькие свечи. Какая все-таки прелесть, эти нынешние юбилеи! Сколько в них остроты. У тебя есть гитара?

– Нет, – Ей удалось-таки смутить Устина, считавшего, что он владеет всем нужным.

– Черт с ней, не кисни, – Русудан сбросила туфли и забралась в кресло с ногами. Кресло было покрыто шкурой неизвестного животного: скорее всего, медведя, да только породу не удавалось установить: голова запрокидывалась за спинку, чтобы садящийся не напоролся на оскаленные клыки. Русудан оглянулась украдкой и заметила следы крови на клыках: в этом доме случалось нахлобучивать вылущенную башку неожиданно, когда сидевший в кресле ни о чем не догадывался. – Позолоти ручку, – прошептала она.

– Что? – переспросил он, тоже шепотом, внезапным для себя самого.

– Руку мне поцелуй, – она со вздохом протянула руку: тонкую, изящную, с коротко остриженными ногтями, почти не цыганскую, но звякнувшую браслетами. Под браслетами прятались округлые фиолетовые шрамы.

– Ты точно здоров? – глаза Русудан смеялись. – Какой-нибудь бич? Гепатит? Синдром иммунодефицита?

Тихон взялся за пуговицу.

– Ну тогда замыкай меня, – сказала она, вытягиваясь. – Или направляй. Жизнь – это очередь за смертью.

– Мы не в той комнате, – Садко взял себя в руки. – Есть другая, гораздо удобнее. Там найдется и бич, и что угодно еще.

– А мне хочется оставаться здесь.

– Пройди в другую комнату, – сказал тот, и в тоне безошибочно узналось Направление, предписанное ему наладонной судьбой.

4. Продолжение перформанса

Потянувшись из-под одеяла, на котором Русудан удалось настоять, хотя предлагались шкуры, банные комнаты и невесомые простыни, она добралась до сумочки. Не заметив, как та прихватила сей несессер, Устин Садко лежал на спине и курил далеко-далеко вверх, ближе к вытяжке. «Почему, интересно, «Устин»? – думал он, не особо вникая. – Наверняка произошел некий сбой, и надо было – «Остин». Плевать, что Россия. «Остин Пауэрс – любимец женщин».

– Посмотри, что у меня есть, – Русудан протягивала ему маленький револьвер, сверкнувший с ладони злым лучом.

– Зажигалка? – равнодушно молвил Садко.

– Не трогай, Направляющий, – Русудан свела угольные брови и отвела его кисть. – Он настоящий. У тебя древний фонд, старый дом, толстые стены, евроремонт со звукоизоляцией. Он бьет негромко. Он вообще, почитай, не бьет, он жалит.

Садко не без усилия перевернулся на бок:

– Ты собираешься стрелять?

Русудан выскользнула в теплый ворс, ковром устилавший пол, и, в чем была, то есть ни в чем, впорхнула и вжалась в кожаное кресло. Устин не успел помешать ей; Русудан прицелилась в гибрид собачки и льва, хорошо видневшийся в соседней комнате; лопнул выстрел, и статуэтка распалась на двух относительно независимых представителей неодушевленной фауны.

– Вот и все, – улыбнулась Русудан. – Разбилась посуда, а это к счастью.

Садко сурово переводил глаза со льва на собачку.

– Цыгане, русская рулетка – все это, казалось бы, из одного котла? – осведомилась Русудан, не рассчитывая услышать ответ. – Рулетки хочется, но тебе в нее нельзя, ты Направляющий. Зато можно мне. Мой страж, должно быть, бессильно ломает руки где-то вдали от меня, угодившей в опасность. Найди-ка моего дурака-даймера, в кармане плаща, и посмотри, что там с моим числом. Не прыгает, не убавляется? Не номер Один?

– Это и невозможно. И я не хочу на это смотреть, – наотрез отказался Садко, ероша свой вздыбленный ежик.

– А на это?

Русудан крутанула барабан, сунула дуло в распавшиеся черные пряди к виску и спустила курок. Устин Садко негромко вскрикнул, и это было как выстрел. Улыбаясь еще шире, Русудан провернула барабан вторично, на сей раз она вложила короткое дуло в рот, привычно, по-женски, к нему подавшись – выстрела не последовало. Она проделала это несколько раз, и с каждым холостым щелчком парализованный Садко вздрагивал, хотя и не должен был по причине паралича. Зрелище завораживало его.

– Видишь? – крикнула Русудан, вывернула барабан и высыпала себе в ладонь пять патронов – одной пули, угодившей в памятник пионерам-генетикам, не хватало. – Я заговореннная, – усмехнулась она, заряжая револьвер наново. – Замыкающий не может умереть прежде Направляющего. Исключения невозможны. Все учтено, секунда в секунду – почему-то по московскому времени. Никаких часовых поясов. А вот ты прежде меня – можешь. Лови, тихоня! – она – «тихоня»: неужто ей было известно про Тихона? – швырнула Садко револьвер, и паралич у того мигом прошел; Устин, позабыв о показателях, настолько ловко и скользко увернулся от оружия, что съехал на пол вместе с простыней. – Пластилиновый Ёжик, – Русудан Монтекян сверкнула зубами. – Я знавала таких. Их можно любить… оберегать от судьбы… Не бойся. Все дело в том, что время еще не пришло.

– Но что ты думаешь о самоубийцах? – спросил Устин тупо, хотя знал о них все. – Ведь они все же есть. Они встречаются, хотя и реже…

– Значит, их час пробивает, – Русудан подошла к нему как была, нагая; нагнулась, пощекотала струями волос искренне, но по другим причинам, перепуганное, вспотевшее лицо. – Таких выявляют, по врачам водят, таблетками кормят, но это бессмысленно… Я не знаю, зачем это делают, если даймер отсчитывает последние десятки…

Она поднесла к лицу Садко свои запястья, уже лишенные назойливых побрякушек.

– Ты видишь эти шрамы? Я вешалась, травилась, стрелялась – из чистого цыганского азарта, из жажды воли, из лихости, но знаешь ли – меня неизменно спасали.

– Замыкающие? – кивнул Устин Садко.

– Да нет же, говорю тебе, золотце, что этот субъект прохлаждается где-то… и никто не замкнет, а есть судьба, а у судьбы – звезда путеводная. Ты теперь – моя путеводная звезда.

– Не думаешь ли ты убить меня? – спохватился Устин, запоздало поглядывая на брошенный револьвер и дальше уже игнорируя раскрытые перед ним женские прелести и тайны.

– Нет, милый, я за тебя замуж выйду, – сказала Русудан. – Мне так велели звезды.

Загорелся телефонный фонарик, зазвучал зуммер – очень и очень, пусть и классическая, но неприятная мелодия.

Часть четвертая
Замыкающий

1. Бегущие по Раю

Роммель Копулятов, Замыкающий Русудан, сумел бы тоже много чего порассказать о палатах интенсивной терапии, где ему часто случалось оказываться.

Случай уничтожения Направляющего, с которым Русудан ознакомила богатого и падкого на без того сладкую, но посыпанную сахаром клубнику Садко, был совершенной правдой, но крайней редкостью – можно сказать, казуистикой. Потому что новые Направляющие при гибели прежнего действительно могли народиться, и даже в огромном количестве, но это случалось не так уж часто. Как правило, Замыкающий, оставшийся без вожака и большого брата, немедленно погибал какой-нибудь смертью, если в дело не вмешивались высшие силы, не позволявшие убийце угаснуть, ибо в нем пока сохранялась надобность. Копулятов знал, что Русудан хотела умереть. Он и сам хотел умереть, они болели одной болезнью, отчего Роммель и оказался в реанимации, где стал очевидцем совсем иной сцены. Какой-то Направляющий, абсолютно бесперспективный – судя по аппарату искусственного дыхания, перебинтованной голове и мрачным, скупым репликам персонала, со всей очевидностью погибал, и его намеревались распороть, чтобы вынуть хорошие органы для других Направляющих, еще могущих выживать и направлять. Так вообразите же: Замыкающий этого фрукта не отходил от него ни на шаг. Он валялся в ногах у врача, целовал халат и бахилы, сулил невероятные по числу нулей деньги, обещал сию секунду оказать сексуальные услуги – что угодно их милости, лишь бы не отключали машину. Но аппарат, не соблазнившись посулами, отключили, и Замыкающий мгновенно скончался от проникающего инфаркта в сочетании с разрывом мозговой аневризмы.

Лежал там еще один, которому повезло иметь депрессивного Замыкающего, так что за ним, Замыкающим-Центровым, носился еще один, следующий в очереди, приговаривая: но ты же ни в чем, ни в чем не виноват, не бери на себя этот грех, он умирает сам по себе; не вздумай чего-нибудь над собой учинить потом, когда… Он не смел договорить, когда именно, у него не поворачивался язык лишний раз напомнить и разбередить рану. Известно, что депрессивные часто казнят и винят себя во всех бедах мира. Но там все кончилось сравнительно удачно. Направляющий находился в сумеречном, почти никаком, сознании – видный литератор, он постоянно шарил руками по одеялу.

– Обирает себя, – шептал Замыкающий, измученный похлеще больного. – Это очень плохой, предсмертный симптом.

Но тот всего-навсего искал свою записную книжку, которую отобрали при поступлении вместе с другими вещами.

Когда Направляющий пошел на поправку, Замыкающему сделалось легче, но ненадолго, и вскорости зазвучала прежняя заунывная шарманка. Он ровным счетом ничего не делал для своего Направляющего, так что законы братства легли на плечи того, кто замыкал Замыкающего, а первый Замыкающий маялся и шатался по больничным коридорам Центровым в отдельном несчастным триумвирате. Еще его донимала зависть к тройкам, где царили совет и любовь.

В тот раз Копулятов выпил уксусную эссенцию и лежал, мучаясь и корчась от внутреннего ожога. Он оплошал: заорал во все горло, глотая жидкость, и многое выплеснулось. К тому же его услышали, стали спасать, и он понял, что сегодня ему снова приказано выжить, пока не умрет Русудан, хотя он сделал много разных попыток. Вообще говоря, это были герои другого романа, умиравшие и воскресавшие из мира в мир, из эпохи в эпоху по прихоти автора; родные сестра и брат, расположенные к инцесту и сохранявшие память, переносились из Адского Ада в Адский Ад к Аде; жертвы тайной кровосмесительной связи в одном благородном восточном семействе, но в итоге все переродившиеся.

Копулятов был тем самым пилигримом-калекой, который остановил Устина Садко на перекрестке, желая будто бы выяснить номер даймера, давным-давно ему известный. Хотелось познакомиться лично с таким препятствием после долгой, очень долгой подготовительной работы – с Устином Садко и прочими, ибо Устин Садко не знал, по его ошибочному мнению, о существовании настоящей базы данных; та же, которой все пользовались и перед которой все трепетали, предназначалась для самоуспокоения и прекраснодушия. А секретная база реальных данных показывала, выведенная на даймеры, что вся их честная компания подбирается к самому верху и быстро приближается к номерам, которые исчисляются не миллионами, а тысячами, сотнями и десятками. Не знал он только того, что фальшивым является именно его даймер, а не пластиковая карта Садко. На сей раз, однако, правда недалеко ушла от действительности, а потому реальный даймер Устина врал больше. Про разницу в даймерах, как правило, и за немногими исключениями, знали люди, о которых в сводках не было никаких сведений: они же обычно и выполняли основную истребительную работу. Таким безадресным анонимом являлся и Копулятов. Но теперь он решил, что наступило время проявиться и обозначиться ради плана, ради претворения его в жизнь – или смерть – он давно собирался так поступить.

Озлобленный Копулятов, входивший в многолюдную группу легитимных смертников, зачастую – контрактников, готовился учинить фейерверк. Таких, как он, желающих умереть и противящихся навязанной системе амурного фратерните, а равно алчных и пекущихся о семьях, которые нередко замыкали, сопровождаемые зажиточными и почтенными людьми, набиралось много, хотя были смертники и нелегитимные – все те же безумцы, страдавшие от депрессии. Копулятов принадлежал к числу как первых, так и вторых. Противно и тошно было смотреть, как Замыкающие следят за каждым их депрессивным шагом, нашпиговывают датчиками, прячут ножи и веревки, присматривают за мылом. Сам Копулятов опробовал многое – он, как и его поднадзорная Русудан, вешался, бросался с мостов – один раз даже с железнодорожного, пролегавшего над сушей; ложился на рельсы, и всякий раз понемногу, а то и по-крупному калечился, хотя его постоянно выручали: мешала цыганка, предопределенность по имени Русудан.

Кровосмешение часто приводит к общности многих признаков, в том числе и неблагоприятных для психики. Помимо прочего, Роммель Копулятов любил Русудан не только так, как обычно любят возлюбленных, но и как единомышленницу, родную сестру по крови, сестру по недугу и подругу детства; считал ее умнее и хитрее себя; ловчее – не иначе, в ней сказывалась примесь колдовских кровей. Этой любви не суждено было выжить и принести плоды, они должны были умереть вместе. Храня, как умел, инкогнито, он волочился за ней по пятам – перекореженный, измученный, полный решимости.

Он нарывался на новые неприятности в кабаках, где ему не один раз пробивали голову; наведывался в горячие точки, где потерял глаз; пил суррогаты алкоголя, щупая печень после каждого глотка: безрезультатно. Уподобившись Русудан, он стрелялся, но без тени юмора и достоевской болезненной удали, пока не решил наконец что достаточно, что ему давным-давно грозит инвалидное кресло, которое, разумеется, окажется серьезной помехой; что цыганскую правду не переиграть, а потому переключил свое внимание на Садко и его Направляющих. Он уже вплотную подобрался к Русудан и, можно сказать, телепатически водил ее рукой в той самой незадачливой палате, где опорожнялся живой огурец в человеческом облике, который она все-таки состригла с крепкой веточки; теперь он мог на какое-то время забыть о себе.

2. Проявка негатива

Итак, в доме Устина Садко пропел звонок. Русудан нежилась в ванне, по всей квартире распространялось благоухание, осенявшее благодатью холостяцкие кислые запахи, неизбежные даже в пристойном и обустроенном жилище откровенно государственного мужа, каким был Устинов де Сад (так он теперь себя изредка величал, когда что-то в нем просыпалось) – вообще, склонный к известному хаосу без женской руки.

– В «Саду утех земных» у Босха, – просвещал он Русудан, – изображен Ад, и Рай у него не лучше при беглом ли взгляде, при вдумчивом…

Садко – казалось бы, успокоенный удаленностью смерти – не побоялся отворить незнакомцу дверь и мгновенно узнал недавнего пилигрима-скитальца, блудного сына, ибо тот, как уже выяснилось, был в силу хронического членовредительства весьма запоминающейся личностью.

– Это вы, – улыбнулся, но не Устин, а Копулятов, которому было бы естественнее держаться робко и приниженно. Он, однако, излучал восторг. – Список (отметим, третий – для наших нужд) в своем пополненном варианте выглядит так:

7654389998. Сведений нет.

7654389999 Тамерлан Извлеченный, Казань, e-mail…

7654390000. Сведений нет.

7654390001. Устин Садко, Санкт-Петербург, e-mail…

7654390002. Русудан Монтекян, Санкт-Петербург, e-mail (-)…

7654390003. Роммель Копулятов, Санкт-Петербург, место выясняется…»

Оно и выяснилось теперь!

Все порядковые номера Замыкающий Копулятов протараторил без запинки. Они отпечатались в его сознании не хуже стихотворений Агнии Барто.

– Правильно, это я, – не без надменности согласился Садко. – Вы все еще продолжаете ваши поиски? Но несколько заблудились? Сбились с пути? Запутались в длинных числах? – Он узнал Копулятова еще на перекрестке; и даже знал, его заранее оповестили, что Копулятов явится туда, но Садко не хотел отказываться от небольшой комедии положений с возмущением, изумлением и кульминационным признанием-разоблачением, за которым отверзнется рог изобилия, сдобренный неподдельной радостью и новой комедией, на сей раз с переодеваниями и масками. Потом придет время других, невиданных и неслыханных драм и комедий, поскольку долгожительство требует изощренных развлечений.

– Я их заканчиваю, милейший! – и костыль доверчивого Копулятова шагнул в дверной проем так далеко, что мог и убить замешкавшегося Садко; в этом была и еще одна доля истины, благо костыль был обогащен выкидными лезвиями и шипами. В охоте на людей, возглавляющих ненавистную очередь, Роммель Копулятов нередко оказывался незаменимым орудием, когда выступал в роли профессионального сократителя лишнего и просто неугодного населения по заказам, поступавшим на дряхлый пейджер. Следом в прихожую плоскоступила ортопедическая ступня.

Хозяин быстро посторонился, улавливая нюхом, как постепенно к банному аромату по-банному же, будто березовый лист, низменно липнет запах упорных и нечистоплотных путешествий.

– Вот как? – осторожно молвил Садко. – Мне приятно, что вы сочли нужным разделить эту радость со мной… – Он делал вид, что не понимает личности Копулятова, не находит повода к радости.

– Да ведь это я – Роммель Копулятов, – закричал гость, не стесняясь.

Русудан вышла из ванной, обернутая махровым полотенцем с драконами и иероглифами.

Вместо ответа прибывший, при виде ее, крикнул:

– Русудан! Вы – Русудан? Я Копулятов, я замыкаю Русудан Монтекян, я замыкаю вас накоротко, дорогая!

Делая вид, что тоже видит Копулятова впервые в жизни – и создавая талантливую иллюзию воссоединившегося дуэта, – Русудан недоверчиво склонила голову на плечо и обратилась к Садко:

– Дорогой – проверь, пожалуйста, нашу любезную базу. Должно быть, была новая перетасовка.

Устин послушно пошел и проверил: да, Копулятов, да Роммель. Не все, но кое-что утвердилось на своих законных местах. Появился или был? – глупый вопрос, усмехнулся про себя Устин, задаваясь мыслями о недавно не то что предложенном, но буквально навязанном браке. Был и проявился. Все говорило за то, что курочка, идущая за первОй, и петушок, хромающий за второй, вынашивают какие-то собственные планы. Об их свойствах он, как нарочно, уже давным-давно догадался.

Русудан широко улыбнулась:

– Но как вы меня нашли? Ведь я еще не заявляла об этом адресе! Я не дома!

– Я видел вас, видел, – бормотал Копулятов, порываясь обнять Направляющую, подмигнуть ей, однако и костыль, и ботинок, и ее застенчивое, неловкое сопротивление не позволяли ему осуществить задуманное. – Я вышел на прежний адрес, – зашептал Замыкающий. – Я увидел тебя (Копулятов нечаянно сбился на обычное между ними, но понятное, впрочем, при радостной встрече, «ты»), да вот, увечный, не поспел, и ты укатила; я потратился на машину и следовал за тобой, а после долго, долго бродил вокруг этого, не побоюсь выразиться, особняка, этого дворца, не веря в удачу… Я буду хранить и беречь тебя…

– Хранить нас, – Русудан отступила и приникла к Устину Садко. – Мы без пяти минут муж и жена и умрем в одно мгновение…

– Это песня такая была, про пять минут – мол, очень много, – подхватил Роммель. – Да-да, разумеется, вы умрете одновременно. Муж и жена – одна сатана.

Говоря, он поневоле бледнел, и ничего не мог с этим поделать, надеясь лишь на корочку грязи, под которой не видно обескровленных губ и щек.

Садко поцокал языком.

– А кто же охраняет вас, почтеннейший страж? Судя по вашему виду, это не слишком обязательный человек, и вдобавок довольно бесстрашный… Иметь вас Направляющим – это, согласитесь, при состоянии ваших органов и, вероятно, общего здоровья…

Повисло молчание – доверчивая и выжидающая тишина, возросшая из крохотной паузы.

Садко заметил, что Русудан взирает на Копулятова с нескрываемым состраданием. Лицо Копулятово было испещрено пороховыми оспинами, шея искривлена. На секунду он представил, что их с Копулятовым номера поменялись местами – о, тогда бы можно было с уверенностью заявить, что пилигрим уже перенесся в Рай, напоминавший Садко мусульманский – отчасти из-за специфики хобби Замыкающего Русудан. Тевистер, Маус и прочие в швейцарском кафе, поезда под откосами, воспарившие шапито… взрывоопасные пояса, заложники…

– Где вы остановились? – сухо спросил Садко, прикидываясь не очень довольным.

Замыкающий не без труда – мешал костыль – развел руками.

– Где укажет Фортуна, – он обнажил в улыбке гнилые зубы.

– Что же – Фортуна покамест указывает вам остановиться у нас, – изрек Устин не без насмешливой вальяжности. – Мы располагаем достаточной площадью, но сначала вам просто необходимо привести себя в порядок и принять ванну. Я лично проверю вас – не лезь, Русудан, лучше принеси мне резиновые перчатки – на предмет паразитов…

– Да не липнут они ко мне, – усмехнулся Копулятов. – Не имеют высочайшего позволения присосаться и выпить до смерти… Однако я не откажусь от ванны.

Смех его был униженным и затравленным, но Садко подумал, что для депрессивного человека, мечтающего свести счеты с жизнью, гость чересчур весел, а значит, не требует и особого надзора. Или все-таки требует, благо не весел, но возбужден? Нет, он дождется бракосочетания – затем и пришел.

Замыкающий словно прочел его мысли:

– Не рассчитывайте, любезный, причислять меня к опасным душевнобольным. Я не опасен и никого не трону, у меня начинается субманиакальное состояние. Оно уже вытеснило то депрессивное, о котором вы так справедливо и промыслительно забеспокоились, и скоро перейдет в настоящую манию – месяца на четыре я сделаюсь веселым, неугомонным чудаком без вычурных фантазий убить себя и впереди стоящих. Я делаюсь, друг мой, сущим клоуном и скоморохом. Да я уже забавен.

Соскребая с себя возмутительные обноски да стуча костылем, Копулятов проследовал в ванную. Он не стал запираться и нисколько не возражал, когда Устин Садко остановился на пороге и принялся раздувать ноздри, болезненно чувствуя, как неземное благоухание, оставленное Русудан, перемешивается с омерзительными болотно-клизменными миазмами. Ничего не поделать, он сам виноват. За спектакли надо расплачиваться, приобретая дорогие билеты в партер, первый ряд, если не в царскую ложу. Подоспела и Русудан, держа в руках мохнатые полотенца на выбор, несколько штук, но Садко простертой рукой преградил ей путь.

– Остановись. Не надо. Это зрелище не для твоих глаз.

А из ванны тем временем запели нечто долгое, бурлацкое, походное, перемежаемое междометиями – в равной пропорции горестными и оптимистичными.

3. Фиксация группового портрета

Устин Садко, покинув Копулятова и Русудан, чтобы те побеседовали о самом сокровенном, что только оставалось в мире, о Замыкании и Направлении, достал персональный даймер и крякнул. Список очередников, стоявших перед ним, вновь сократился; опять обозначился Маршак, вычеркнутый ошибочно, – бывает, зато исчез ненадолго вернувшийся Абу Хассан Авад эль Саид Хисин – та же, но скорректированная, история. Появление Копулятова не сулило ему, Садко, ничего доброго. Все правильно. Он вышел в гостиную и увидел, как эти двое воркуют. Ему показалось даже, что Русудан быстро отдернула руку от обожженной порохом щеки Копулятова, как будто намеревалась ее погладить… смышленая Русудан быстро нашлась и насильно притянула к себе застонавшего Роммеля:

– Защитничек мой! – пропела она, выпячивая губы. Копулятов кривлялся и бился под ее локтем, юмористически вращая единственным оком. – И твой! – капризно напомнила она Устину. – Увечный, траченный, дальние дороги, казенные дома…

Садко показалось, что он застал их врасплох, но голубочки быстро овладели собой. Копулятов, совершенно не стесняясь Устина, кое-как положил голову на плечо Русудан, утвердился, заурчал и замурлыкал.

Жених же прошелся по комнате, отведенной под Копулятова, и отметил, что порядка в ней не прибавилось – напротив. Лишь в одном углу, поближе к тахте, была гармония, но она там не поселилась – она заблудилась среди технических причиндалов, которые всегда бывали аккуратно разложены, начищены и смазаны. Многочисленные попытки покончить с собой наполовину превратили Копулятова в механизм, и вот он все вынул, вывинтил, выдернул и приготовил к завтрашнему обыденному употреблению.

– Это здорово, что вы женитесь, – похвалил Копулятов. – Вы позволите мне остаться при вас и прислуживать? Разные мелкие домашние работы… плюс художественная резьба по дереву, чеканка, попытки живописи и стихосложения…

– Пусть молодая рассудит, – отозвался Устин. – Желание невесты – закон.

– Ты быстро согласился, мой милый, – заметила Русудан.

– На что? На твоего Замыкающего?

– Нет. На свадьбу вообще. Я сказала, практически приказала, и ты сразу ответил согласием…

– Потому что вот, – Устин, тоже не стесняясь Копулятова, – приблизился с другой стороны и чмокнул Русудан в висок, еще недавно подставлявшийся под неизбежную, казалось бы, пулю.

– С первого взгляда! – Копулятов неуклюже всплеснул изувеченными руками. – С первого звука! Такая редкость в наши прагматические дни… Я попрошу вас покинуть меня ненадолго, меня замкнут до готовности мои маленькие друзья, мои детали, – он обвел жестом технические приспособления.

– Абу Хассан испарился, – подмигнул Садко Роммелю.

– Серьезно? – нахмурился Копулятов. – Какое счастье, что я не в депрессии, а в мании.

– Чем дальше, тем ближе к могиле наш путь, – пропела Русудан. – По этому случаю я заварю настоящий арабский кофе. Я, дорогой, уже освоилась у тебя в кухне, и все получится замечательно.

– Список, конечно, пополнился новорожденными да анонимами? – Копулятов полез в карман, вынул даймер. – Ну да! Чем ближе, любезная Русудан, тем все дальше и дальше от могилы… До того далеко, что я, как замыкающий, имею право временно успокоиться и заняться самосборкой. Самоделкин – вот как меня положено называть.

Русудан, шелестя халатом, отправилась варить кофе.

Хозяин-жених остался.

– Давно вы знакомы? – спросил он у Роммеля. Он знал ответ, но желал насладиться всеми нюансами хитрющей любви, находящей себе малейшие лазейки.

Тот удивленно вскинул глаза:

– С кем, извините?

– Вот с ней, – Садко кивнул в направлении кухни.

Копулятов негодующе запыхтел:

– Вы подозреваете меня в кознях! Повторяю, не далее чем…

– Ну не утруждайте себя, пусть будет так.

Устин вышел вон, а Копулятов, полупритворно стеная, стал подниматься с тахты, временно вверяя свою судьбу костылю.