Текст книги "Арабо-израильские войны"
Автор книги: Алексей Смирнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)
Впрочем, результат беседы с британскими наместниками не очень занимал Эль-Каукджи. Он уже повел свою, как ему казалось, достаточно тонкую игру.
Во-первых, в Аммане его лично принял король Абдулла, причем с почестями, достойными злейшего врага Муфтия. Именно благодаря королю прибытие «освободителей» прошло без малейшей заминки.
Во-вторых, уже в Наблусе он громогласно заявил: «Я приехал, чтобы сражаться, и я останусь здесь, пока Палестина не станет свободной и единой… или пока я не буду убит и захоронен в этой земле… Но в любом случае евреев ждет один конец: они будут сброшены в море, где и потонут».
Авангард из 500 человек занялся подготовкой к прибытию оставшихся трех с половиной тысяч. В отличие от партизан Абделя Кадера, «каукджевцы» были прилично вооружены, но у них опять не было средств связи, интендантской и медицинской служб (в полковых аптечках имелись только слабительное, аспирин и какое-то количество бинтов). Впрочем, это тоже не занимало Эль-Каукджи он не предвидел ни долгой кампании, ни серьезных потерь.
А что касается питания, то «освободителям» было предложено самоснабжаться за счет еврейских колоний. Впрочем, это оказалось совсем не простым, а даже опасным делом: когда один из офицеров бросил своих людей на киббуц Тират Зви, то эта авантюра потерпела полное фиаско: погибло сразу 38 человек из числа атаковавших, а 50 было ранено. Киббуц остался в еврейских руках, и последние потеряли только одного поселенца.
Фавзи сделал вид, что ничего страшного не произошло. Болезненный провал у Тират Зви он отнес к неправильной тактике подчиненного ему офицера. «Настоящая битва начнется только тогда, когда я захочу, и будет вестись совсем по-другому». Несомненно, он имел в виду: «Айне колонне марширт, цвайте колонне марширт…» Но действительность оказалась совсем другой.
Хотя боевые качества «каукджевцев» были в принципе еще неизвестны, появление новой вражеской армии на севере страны встревожило еврейское руководство и даже вызвало небольшой внутренний кризис. На заседании своего штаба Давид Шалтиель категорически заявил: «…надо срочно попросить у Центра подкреплений… или нам придется сократить свои линии, отказавшись от обороны удаленных объектов». Реально число защитников города составляло тогда не более 3 тысяч человек. Но город находился в изоляции, а оборона должна была быть круговой. Более того, прибытие свежих сил извне помогло бы решить следующую проблему, которую Шалтиель изложил так: «У нас практически все знают всех, и каждый раз, когда погибает житель Иерусалима, то боевой дух падает у остальных… Я считал бы полезным добавить в число защитников Иерушалаима уроженцев других мест».
С учетом складывающейся обстановки, официальная «Хагана» уже не возражала против идеи интернационализации города, хотя это означало, что в перспективе они заведомо не получат суверенитета над городом, о чем так мечтали. Для экстремистских групп «Иргун» и «Штерн» это было неприемлемо, и в принципе любой еврей, согласившийся с этой идеей, был для них таким же врагом, как и любой араб. По этой и другим причинам «иргуновцы» и «штерновцы» отказывались подчиняться общему командованию и открыто заявляли, что будут действовать самостоятельно. Шалтиель просил их хотя бы взять на себя защиту близлежащих деревень. Ведущий «штерновец» Ехошуа Зетлер бросил в ответ: «Никаких компромиссов, пока вы принимаете интернационализацию города! Что касается деревень – то к черту их! Иерушалаим – вот что нас интересует!»
Не менее сложно складывались отношения с многочисленными религиозными общинами города, где традиционно работали талмудистские учебные заведения с большим количеством учащихся. Попытки привлечь их к активной обороне кончились ничем. Большой совет раввинов дал только согласие, что четыре дня в неделю после занятий учащихся можно привлекать «на хозработы», а три дня в неделю они «будут молиться, чтобы Господь даровал нам победу».
В конечном итоге Шалтиель, чувствуя, что все новые подкрепления отныне будут направляться на северный фронт против Эль-Каукджи, изложил свое видение следующим образом (в письме Бен-Гуриону), хотя он и знал, что это все противоречит данным ему ранее инструкциям: «…требуется эвакуировать все киббуцы к западу и к югу от города, и даже Еврейский квартал в Старой крепости… Их дальнейшая оборона будет только истощать наш невеликий потенциал… К первой неделе мая, по нашим оценкам, соотношение арабских сил к нашим составит 5 к 1. Эвакуация критически необходима, несмотря на все политические соображения, так как они не сравнимы с нашими военными императивами, от которых в конце концов зависит общее выживание всех».
В этот же период Шалтиель с подчиненными вплотную занимался другим немаловажным вопросом: взятием под свой контроль оставляемых британских военных объектов. Главным из них был «Бевинград», названный по имени английского министра иностранных дел. Это был большой укрепленный лагерь, прямо на границе между еврейской и арабскими зонами. Там за несколькими рядами колючей проволоки находились главный штаб, центр связи, полицейский участок, суд с камерами для содержания задержанных, многочисленные казармы, столовые, склады, госпиталь, огромное здание Нотр Дам де Франс (о нем чуть позже).
Тот, кто в перспективе овладевал «Бевинградом», получал неоспоримые преимущества в городе. Но были и другие весьма интересные объекты, в частности интернат «Шнеллер», который англичане решили эвакуировать досрочно. И вновь сработала разведка «Хаганы», причем за информацию о дне и часе вывода солдат их командиру была обещана «премия». Договорились, что его устроит сумма в 2000 долларов. Однажды мартовским вечером британский майор позвонил на данный ему номер: «Мы уходим. Будьте завтра к 10 часам у входа… с деньгами».
Как и было условлено, встретились в десять. Получив связку ключей, два еврея-посредника не постеснялись провести «инвентаризацию» помещений и только тогда передали ему конверт с деньгами. «Желаю успехов», – коротко бросил им на прощание майор.
Спустя минуту боевики, засевшие в домах вокруг, бросились в здание интерната и, клацая затворами, разбежались по всем этажам. А еще через четверть часа арабы с изумлением узнали, что в «Шнеллере» появились новые жильцы. Разъяренные, они бросились на штурм, но атака была отбита. Шалтиель мог поздравить себя с серьезным успехом. Уже через неделю интернат стал одной из основных оперативных баз «Хаганы».
И опять арабы не остались «в долгу», и вновь отличился Фавзи Эль-Кутуб: 11 марта, в результате мастерски проведенной операции был произведен взрыв самого Еврейского Агентства. Это импозантное здание выходило фасадом на центральную артерию города – авеню Король Георг Пятый. Для Фавзи и других оно стало символом тех несчастий, которые обрушились на Палестину с приходом туда сионистов – узурпаторов их земель и поругателей их веры.
Здесь хранились их архивы и их казна, находился важнейший узел связи и пропагандистский центр, проходили все важнейшие заседания военно-политической верхушки сионистов и принимались серьезнейшие решения.
Это, пожалуй, был самый охраняемый объект в Иерусалиме, его окружала металлическая трехметровая ограда, а многочисленные часовые тщательно проверяли все бумаги при входе. Многим из них был знаком араб-христианин Антуан Дауд, который работал шофером в консульстве США. Каждое утро он прибывал на своем «форде» к воротам, где его уже ожидали две еврейских секретарши, которых он затем отвозил на службу в консулат.
Дауд настолько примелькался своим караульным и вошел в такое доверие, что они даже обратились к нему с просьбой, а не может ли Антуан достать им какое оружие? С разрешения своего шефа – Фавзи Эль-Кутуба – он привез им несколько пистолетов и гранат и уступил за небольшие деньги. После этого часовые попросили ручной пулемет, на что он ответил: это будет сложнее, но попробую…
По прибытии в то утро 11 марта он заговорщицки шепнул им, что пулемет привез, но передаст его только в тени у ступенек перед зданием – подальше от любопытных посторонних взоров. Часовые разрешили ему заехать, естественно не подозревая, что в автомобиль уже загружено свыше 200 килограммов взрывчатки. (Эта работа была проделана на так называемом «оружейном заводе» Эль-Кутуба, который уже существовал внутри Старого города и исправно снабжал его «коммандосов» смертельными зарядами.) Дауд припарковал «форд» прямо под окнами штаба Давида Шалтиеля. Завернутый в мешковину пулемет он, озираясь, вручил солдатам караула. Те, удовлетворясь осмотром, пошли собирать затребованную сумму. Дауд, извинившись, сказал, что отойдет пока купить пачку сигарет…
На какое-то время машина осталась без присмотра.
В этот момент подошел часовой, который не участвовал в этой сомнительной коммерческой сделке. Вид пустого автомобиля без водителя насторожил его, и, сняв машину с «ручника», он стал проталкивать ее вдоль здания. «Форд» не «ушел» далеко, мужественного солдата разорвало на месте, но Шалтиель и его ближайшие офицеры чудом остались живы.
Всего погибло 13 человек, ранено 87.
Взрыв «цитадели сионизма» стал сенсационным событием в те дни, а Фавзи вновь доказал, что у него «длинные руки».
Подобные акты совсем не облегчали обстановку в городе. На фонарных столбах в еврейской части появились листовки, где синим по белому национальными цветами сионистов – объявлялась перепись и мобилизация всех лиц, в возрасте от 18 до 45 лет, способных носить оружие, для службы в вооруженных силах. Солдаты с повязками на рукаве патрулировали по улицам и проверяли документы у посетителей кафе, выявляя «уклонистов». А такие находились. Одних родители поторопились отправить «на учебу» в Англию и Францию, зато других, не достигших 18-летия, патриотически настроенные родственники записывали в организацию еврейской молодежи «Гадна», где они сразу приступали к «курсу молодого бойца».
Подобные же картины наблюдались и у арабов. 14-летний подросток Касем Муграби пришел записываться в «Воины джихада». Ему отказали по причине малого возраста. Тогда мальчишка вытащил украдкой из кошелька своей матери сумму, приготовленную для покупки продуктов, и на ближайшем «суке» купил боевую гранату. Выбрав подходящую еврейскую лавку, он без колебаний швырнул свой снаряд прямо в витринное стекло. «Сегодня я стал мужчиной», – с гордостью заявил он вечером своим друзьям.
А в это время все большее число обеспеченных семей, с детьми и без, продолжали выезжать в соседние арабские страны. Дело дошло до того, что сам Муфтий сделал ряд пламенных обращений к «сынам Палестины», предостерегая их от этого шага. Наверное, они имели какой-то эффект, но отъезды тем не менее не прекратились.
В одном из кварталов бок о бок находились арабский колледж и еврейская сельскохозяйственная школа. Дочь директора колледжа, младшая школьница, с удовольствием общалась со своими соседями, которые непременно приветствовали ее скромным «шалом», и вдруг в одночасье Наум, Абрам, Натан и Ури перестали с ней здороваться, зато увлеченно приступили к рытью глубоких траншей и ходов сообщения, прямо на границе между двумя учебными заведениями.
Но иногда диалог между двумя представителями одной семитской семьи продолжался. Одного из них звали Ехошуа Палмон, он был достаточно известный еврейский ученый-арабист и в те времена пребывал в основном в пустыне под видом арабского странствующего торговца. Прекрасно владея арабским, также бедуинским и другими диалектами, у совместных ночных костерков он внимательно впитывал любую озвученную информацию и постепенно стал улавливать обрывки неких «шепотков» о разногласиях и соперничестве между Эль-Каукджи и Муфтием. Это был весьма интересный «момент», и Палмон стал догадываться, что если бы он узнал что-то подробнее, то оказал бы своим шефам неоценимую услугу (так как являлся одним из лучших сотрудников секретной службы Еврейского Агентства).
До Муфтия было далеко, а вот «генерал» сидел здесь, под боком, в Наблусе. Через вторых-третьих-пятых лиц он стал добиваться встречи с обладателем «Железного креста». И вот наконец-то Эль-Каукджи принял Ехошуа Палмона (последний, естественно, не открывал, что является тайным агентом «Хаганы»).
Два часа, с использованием всех красот и оборотов литературного арабского, они вели разговор об истории мусульманского Востока, о религии и мировой политике.
Постепенно еврей стал переводить беседу на Хадж Амина Хуссейни. К его великому изумлению, Эль-Каукджи буквально вскочил на него и, несмотря на присутствие десятка своих подчиненных, обрушился с гневной тирадой против «Хуссейни – этой семьи убийц» и против «политических амбиций Хадж Амина, противоречащих интересам арабской нации и которым должны противостоять все подлинные патриоты».
Далее еврей сделал тонкую аллюзию к личности Абделя Кадера. Попавшись на крючок, араб вошел в еще больший раж. Он обвинил народного героя в еще более темных злонамеренных амбициях. Более того, он заявил: «…мне безразлично, побьют ли его евреи в следующем бою. Было бы даже лучше, чтобы они ему преподали такой урок, чтобы он больше не рассчитывал на мою помощь…» (Это заяление было очень ценно для Палмона.) И наконец: «Я уже готовлю свой реванш за Тират Зви… Скоро киббуцники в долине Джезреель еще узнают обо мне…»
На пути домой Ехошуа долго размышлял об услышанном. Было ясно, что пребывание в Германии и Железный крест оказали серьезное воздействие на военное воспитание «генерала». Беда была в другом: «генерал» командовал не закаленными германскими солдатами, а арабскими ополченцами совсем другого менталитета и других боевых возможностей.
И второе – поселенцы в Джезрееле должны быть срочно предупреждены.
* * *
24 марта – еще один черный день в истории еврейского Иерусалима весны 1948 года. Он начался как обычно, с той только разницей, что еще с ночи вход в Баб-эль-Уэд был намертво запечатан огромными валунами и стволами поваленных деревьев. 300 «джихадовцев» распластались в предутренних сумерках по обеим сторонам дороги. Помимо обычных ружей и обрезов, на этот раз у них были два пулемета «Викерс», подступы к заграждению были заминированы, а самым бесстрашным вручены ручные гранаты для подрыва еврейского транспорта. Всем отрядом командовал тот самый «пастух» Харун Бен Яззи, который так успешно провел здесь рекогносцировку еще в январе месяце.
Колонну из 40 грузовиков возглавляла бронемашина лейтенанта Моше Рашкеса. Грузовики везли важный груз, состоящий из сотен мешков муки, тысяч банок тушенки, сардин, маргарина, даже апельсины для детей.
Сделаем отступление и дадим некоторые объяснения терминологии, которая ниже будет часто встречаться в книге.
Русскому термину бронетехника соответствует столь же нейтральное в английском armored cars.
Французские авторы дают более точное определение: у них в тексте automitrailleuse читается как аутомитрайеза и означает «броневик с пулеметным вооружением» (официальный французско-русский словарь дает просто «бронемашина»).
Но есть еще и autocanon (по словарю «самоходное орудие»), а по тексту следует понимать «колесный броневик с пушечным вооружением» (от 37 мм и выше), что будет точнее, так как самоходных орудий на гусеничном ходу в то время ни у одной из сторон не было.
…Итак, аутомитрайеза Моше Рашкеса медленно выплыла из предутреннего тумана и остановилась прямо перед баррикадой. Сразу захлопали ружейные выстрелы, но они не нанесли никакого вреда бронированному корпусу. Рашкес подал команду, броневик потеснился, и в дело вступил «прорыватель баррикад» – специальный тяжелый грузовик, оборудованный ковшом и краном, позволяющими поднимать и отбрасывать тяжелые валуны. С арабской стороны в дело вступили гранатометчики, и спустя какие-то мгновения грузовик-кран уже лежал на боку и его лизали языки пламени. Уже не было речи о прорыве баррикады, надо было спасать экипаж грузовика из пяти человек. Машина Рашкеса приблизилась к горящей кабине, но было поздно, грузовик взорвался.
Передние автомобили уже пытались развернуться на узкой дороге, а задние еще продолжали напирать. Ставшая более компактной колонна превратилась в прекрасную цель для стрелков Бен Яззи. Некоторые грузовики запылали, другие опрокинулись. От больших потерь спасали только кабины, блиндированные листами металла.
Привлекаемые криками и звуками стрельбы, к месту засады бросились окрестные жители. Цитата из еврейских свидетельств: «Испуская победные крики, словно саранча, они налетали на брошенные грузовики, вычищая их до голого каркаса. Апельсины, не доставшиеся нашим детям, прыгая с камня на камень, словно мячики, усеяли все окружавшие склоны. Загрузившись мешками с мукой, банками и упаковками сардин и мяса, мусульмане стали уходить в горы. На их место устремлялись другие…»
Машины, не потерявшие ход, медленно выбирались к деревне Хулда. Как пастушья собака подгоняет отару овец, так и бронемашина Моше Рашкеса металась вдоль колонны, прикрывая печальное возвращение конвоя в исходную точку. «Исаак, Исаак, сегодня смерть будет для тебя!» – как свидетельствовали водители, эти крики на ломаном иврите слышали многие из них.
Итог дня был печальным – из сорока единиц транспорта евреи потеряли 19, из них 16 грузовиков и 3 аутомитрайезы, третьей и последней из них стала броневая машина лейтенанта Моше Рашкеса, которую партизаны на прицепе утащили с места боя и вручили ее Харуну Бен Яззи, как памятный подарок в честь этой победы. Судьба лейтенанта и его экипажа осталась неизвестной (ясно, что погибли, но случилось ли это в тот день или позже в плену, их родные об этом так и не узнали).
Впервые с 29 ноября 1947 года еврейский конвой полностью не смог пробиться в город.
Когда в конце дня Дов Джозеф получил по радио окончательное подтверждение этому, он произнес: «Итак, отныне мы уже в осаде».
Мы уже говорили о первом КА – квартале Катамон. Расскажем и о втором это киббуц Кфар Этцион. Он находился к югу от Иерусалима, в районе города Хеврон, и включал в себя еще три более мелких поселения – Массют, Цурим и Ревадим. Все они составляли так называемый Блок Кфар Этцион.
Евреи пытались укорениться здесь сначала в 20-е, потом в 30-е годы, причем эту землю они рассчитывали взять не силой, а купить у местного помещика, даже сделали ему какие-то платежи. Но ненависть местных жителей к нежелательным пришельцам из другого мира помешала осуществиться эти планам.
Первая маленькая группа иудеев появилась на этих пологих холмах только в 1942 году, причем они воспользовались тем обстоятельством, что в разгар войны англичане наконец-то догадались интернировать проживавших здесь немецких монахов-бенедектинцев, и их земли освободились. При всех обстоятельствах арабы рассматривали Блок Этцион как злостный «нарыв» на их здоровом теле и вообще как поругание их земель неверными.
Не прошло и двух недель после 29.11.1947, как очередной еврейский конвой из Иерусалима был полностью сожжен, десять из 26 человек сопровождающих погибли, а Кфар Этцион оказался в осаде.
5 января большинство детей и женщин под британским эскортом были вывезены из Этциона. Как оказалось, очень вовремя, так как 9 января сотни арабов атаковали эту аггломерацию из четырех киббуцев. С большим трудом и потерями этот штурм был отбит. Спустя четыре дня Неве Овадия – синагога и она же культурный центр колонии – была превращена в импровизированный морг, куда свезли изувеченные тела 35 молодых новобранцев «Хаганы». Этому отряду было поручено пробраться в Кфар, пользуясь мраком безлунной январской ночи. Юношам не повезло, они попали в засаду и были перебиты все до единого. На тот момент это было самое сокрушительное поражение иудеев от рук разъяренных арабских крестьян.
Уничтожение конвоя 24 марта и начало осады самого Иерусалима автоматически решало судьбу Кфара (естественно, негативным образом).
Но вдруг… солнце выглянуло из-за туч и на короткое время залило светом «святую землю».
25 марта колонна из 60 тяжело нагруженных грузовиков без единой потери благополучно прибыла в Иерусалим. Арабы, видимо, настолько были увлечены празднованием своего триумфа, что не допускали и мысли, что противник вновь рискнет организовать такую массированную доставку припасов.
Но это случилось.
Итак, в Иерусалиме на тот момент сконцентрировался практически весь действующий парк грузовиков, автобусов и бронемашин. Так как 27 марта была суббота, по-еврейски «шабат» и всегда нерабочий день, когда конвои не организовывались, было решено воспользоваться этим и вместо возврата машин в Тель-Авив сделать в этот день вылазку, которая позднее получила название «первая катастрофа у Кфар Этциона».
26 марта территория интерната «Шнеллер» напоминала разворошенный муравейник.
Десятки людей грузили в машины 200 тонн продовольствия, также медикаменты, боеприпасы, цемент, металлические балки, мотки колючей проволоки и бочки с мазутом.
В путь готовились 40 грузовиков, 4 бронеавтобуса для перевозки людей, один «прорыватель баррикад» и все наличные еврейские «бронетанковые силы» из 19 аутомитрайез. В городе оставались только пехотинцы, действительно пешие солдаты, которые передали уходящему элитному батальону «Палмах» свое самое лучшее вооружение – 18 ручных пулеметов, 45 автоматов, 47 современных винтовок и 2 миномета в качестве тяжелого оружия. Четыре радиопередатчика должны были обеспечивать связь. Самолет-наблюдатель «Остер» уже был заправлен и стоял в готовности для обеспечения поддержки с воздуха.
Сохранилось практически поминутное описание событий того трагического дня.
Короче, конвой благополучно прибыл в Этцион, разгрузился, но по нескольким (если вдуматься, действительно дурацким) причинам затянул со своим отбытием в Иерусалим.
Но было уже поздно, теперь настала очередь арабов вынести им свой приговор и приступить к экзекуции. На обратном пути конвой был перехвачен в месте, называемом Неби Даниэль. Лишь 10 машин и 35 человек сумели вернуться в Этцион. 180 мужчин и женщин остались посреди бушующего арабского моря…
Поставив машины в каре, как в самом классическом из «вестернов», в течение одних суток они отстреливались от нападавших. К полудню следующего дня, 28 марта, силы евреев, моральные и физические, а также боеприпасы были на исходе.
По радио, которое едва пробивалось из-за ослабших батарей, они непрерывно просили о помощи, но Шалтиель был бессилен и его пехотинцы с устаревшими винтовками ничем не могли помочь.
Наконец, через посредство парламентеров евреи сообщили противнику, что готовы вести переговоры о своей сдаче.
Условия арабов были просты – сдать все оружие, транспорт и стать их военнопленными. На это осажденные ответили, что им проще погибнуть на месте без всякой сдачи, так как это было одно и то же.
Ситуацию спасли подоспевшие англичане. Их посредники предложили следующее: все оружие и весь транспорт сдается, а все оставшиеся в живых под их гарантии и на их транспорте, забрав раненых и погибших, доставляются в Иерусалим. Это был единственный приемлемый вариант для евреев, и они дали согласие.
Пока подходили британские грузовики, «палмахники» складывали у ног полковника Харпера свое оружие, амуницию, радиостанции; затем стали грузить в кузова 13 тел погибших и устраивать 40 человек раненых, потом залезать сами. Все это время плотная цепочка английских солдат с автоматами наизготовку держала беснующуюся арабскую толпу на расстоянии.
Когда последний «палмахник» оказался в кузове «Бедфорда», полковник жестом показал арабскому вождю на кучу оружия. «Теперь это все ваше» просто сказал он, и колонна сразу двинулась в путь…
Словно стая хищных птиц, победители налетели на груду оружия, расхватывая столь ценные для них трофеи. Чуть позже они погрузились в оставленные грузовики и бронемашины, а торжествующий конвой, беспрерывно паля в воздух, устремился в Хеврон, где ему уже готовилась поистине королевская встреча.
* * *
Итак, мы рассказали о первом и втором КА. Но, говоря кинематографическим языком, это был только «дубль первый». Пройдет не так много времени, и в Катамоне и Кфар Этционе произойдут два «вторых дубля», гораздо более кровавых и серьезных, чем первые.
В одном случае арабская сторона потерпит поражение, в другом – одержит весьма достойную победу.
То же самое и их еврейский противник, естественно в обратном порядке, и отголоски этого донесутся и до наших дней. Казалось бы, счет будет равным, 1:1, но окончательный итог получится совсем другим, ведь фронтов было много.
Но об этом позже, а пока переходим к третьему КА.
Словно провинившиеся школьники, опустив глаза и наклонив головы, стояли Игал Ядин и Мишель Сачем перед Бен-Гурионом. Им было больно и стыдно докладывать, какой позорной катастрофой завершилась столь удачно начавшаяся вылазка на Кфар Этцион.
…Никогда прежде горизонт не казался таким мрачным, а положение евреев столь безнадежным, как в эти последние дни марта 1948 года. Арабы, как представлялось, достаточно целеустремленно и уже вполне результативно выигрывали «битву на дорогах». Наземная связь со многими киббуцами была прервана или поддерживалась только за счет опасного истощения сил иудеев.
Весь север страны находился под серьезной угрозой со стороны армии Эль-Каукджи, который наконец-то одержал свой первый заметный успех: в одной из засад возле сирийской границы было перебито сразу 45 еврейских поселенцев.
Даже на международной арене наметилась весьма тревожная тенденция: по мере того как размах арабского сопротивления Разделу становился все масштабнее, западные державы стали приходить к выводу, что мирного претворения Резолюции от 29.11.1947 не получится. Значит, надо было предлагать что-то другое.
Однако некоторые факторы продолжали оставаться обнадеживающими. В частности, ни один клочок еврейской земли не был отдан арабам, а подпольные мастерские выдали первые образцы огнестрельного оружия, пусть примитивного, но пригодного к использованию. Эхуд Авриель сообщал о продолжении массовых закупок, хотя ни одна чешская винтовка еще не была доставлена на «землю обетованную».
Но самым тревожным все-таки было следующее – впервые за много лет «Хагана» перешла в положение обороняющейся. Причем это было сделано не регулярными армиями, а полуграмотными партизанами Абдель Кадера. Этот народный полководец уже почти сдержал свое обещание удушить еврейский Иерусалим.
С момента потери такой массы техники возле Неби Даниэля ни один конвой с припасами не мог пробиться к городу. Заблокированный Баб-эль-Уэд означал изоляцию, неизбежный голод и возможную сдачу Иерусалима, где находилась тогда одна шестая всего еврейского населения Палестины.
Бен-Гуриону был предложен смелый план, подготовленный Игал Ядином; там говорилось о необходимости мобилизации самого большого числа солдат «Хаганы» – 400 человек, которые когда-либо привлекались для осуществления одной операции. План был решительно отвергнут лидером сионистов, который категорически заявил: «Эти четыреста человек заведомо будут отрядом смертников, и они ничего не решат! Пригласите ко мне на завтра всех командующих секторами!»
Утром в понедельник 29 марта на стол Бен-Гуриона положили сухую сводку, которая гласила: мяса в городе осталось на 10 дней, маргарина – на 5, крупы и макарон – на 4. Город жил запасами сухих овощных концентратов и консервов. Солдат «Палмаха» – элитных подразделений «Хаганы», получал в день 4 куска хлеба, миску супа, коробку сардин, две картофелины и три сигареты. Их снабжали лучше всего, другие получали меньше.
Положение в городе было известно арабам… Однажды Хаим Галлер услышал, как посреди ночи его кто-то окликает. Поколебавшись – ведь это могла быть буквально смертельная для него уловка врагов, – он приблизился к колючей проволоке, ограждавшей его участок. С той стороны он узнал Саломею, пожилую арабскую женщину, работавшую у него много лет. «Держите, прошептала арабка, – я знаю, вы нуждаетесь во всем», – и она протянула еврею два десятка мелких помидор…
Совсем другим было отношение арабских руководителей. Когда в ООН был поднят вопрос о возможном объявлении перемирия в зоне Большого Иерусалима, то еврейская сторона сразу сообщила о своем согласии. В свою очередь, Высший Арабский комитет без колебаний отверг эту идею, причем их вожди были настолько уверены в близком успехе, что не постеснялись заявить о следующем: «Положение в городе станет совсем невыносимым, когда мы отрежем его от питьевой воды и воздвигнем 300 баррикад на пути от Иерусалима к морю…»
Заседание началось в назначенное время. В своем выступлении Бен-Гурион был краток и говорил по существу: «Я собрал вас здесь, чтобы мы совместно нашли средства разблокировать Иерусалим. Сейчас мы имеем три жизненно важных еврейских центра – Тель-Авив, Хайфу и Иерусалим. Мы сможем выжить, если даже потеряем один из них, при условии, что это будет не Иерусалим… Арабы просчитали все точно. Взятие или уничтожение еврейского Иерусалима нанесет фатальный удар по устремлениям и надеждам нашего народа и, возможно, приведет к смерти еще не рожденное государства. Чтобы помешать этой катастрофе, мы должны быть готовы пойти на самый серьезный риск…»
Далее Бен-Гурион заявил, что впервые «Хагана» должна будет отказаться от тактики секретной войны и бросить свои силы на взятие конкретного географического пункта, чего до этого она никогда не делала. Для этого он потребовал выделить с других секторов и собрать группировку в 1500 человек, причем это должны быть лучшие подразделения с лучшим вооружением. Жозеф Авидар, который заведовал всем арсеналом «Хаганы», заметил, что у них всего-то насчитывалось 10 000 единиц современного стрелкового оружия, а все остальное было отнесено в категорию устаревшего, восстановленного, самодельного и малопригодного оружия.
Приказ командующего был однозначен – полторы тысячи «маузеров», «томпсонов», МГ-34 и «стенганов» должно быть выделено участникам операции. Это означало одно – серьезно оголить все другие фронты. А в случае неудачи, как это случилось совсем недавно у Кфар Этциона, силы сопротивления сразу лишались одной шестой части своего лучшего вооружения. Риск, несомненно, был.
Далее Бен-Гурион объявил о назначениях.
Самый трудный участок поручался молодому офицеру Исааку Рабину (который так прославится двадцать лет спустя). Общее руководство операцией должен был осуществлять Шимон Авидан. Оба они были из подразделений «Палмах».
В завершение, согласно традиции, грядущей военной акции присвоили имя собственное «операция «Нахсон», по имени того иудея, который, согласно легенде, первым пошел навстречу неизвестности, бросившись в кипящие волны Красного моря.
