Текст книги "Российские оригиналы"
Автор книги: Алексей Слаповский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)
И вот он уже жалуется, лeжа головой на сладкой груди Любови Григорьевны, на свою постылую административную жизнь и на непонимание, а она тихо плачет от счастья и от стыда за поздний свой грех, жалея и директора, и себя, и мужа своего, Степана, который один сейчас, бедолага, дрыхнет небось поперeк постели, пьяный, не сняв, курвец, своих засаленных механизаторских штанов.
И вдруг – не стало песни.
Как и не было еe!
Время от времени – чу! – вроде опять звучит, но тут же обрывается, словно чья-то неведомая рука переключает звук на другой.
Кончилось время заек.
В считанные дни постарели они на десять лет.
Директор наслал на Любку-продавщицу сельскую общественную ревизию, Любка, предчувствуя беду, всех голым матом крыла.
Зайка из начальственного кабинета переехала обратно за свой стол (а соседка еe – вот добрая русская женская душа! – не гвоздь ей в стул воткнула, а в стаканчик – цветочек, и они обе, обнявшись, заплакали).
И не только крушение частных судеб произошло. Рушиться стали созданные руками заек фирмы, банки, газеты и телекомпании.
Всe произошло так быстро, что некоторые проморгали этот тип, это явление, не успев его отметить в своeм сознании.
Это и побудило меня данный тип зафиксировать, вкратце описать – не для поучения какого-то или назидания, а для полноты историческо-художественного полотна, создаваемого мной, – хоть и напоминает оно лоскутное одеяло.
Зайки кончились.
Но долго, долго ещe было: вдруг иная женщина подопрeт кулачком рыхлый подбородок, посмотрит в хмурое осеннее окно, вспомнит, вздохнeт, уронит слезинку, а потом нальeт себе чаю – и пьeт его, хрустя карамелькой и отхлeбывая чай слегка дрожащими губами...
И. ИНТЕЛЛИГЕНТ
Любой, кто взялся бы за составление подобной энциклопедии характернейших типов русских оригиналов, украсивших нашу эпоху, без сомнения против буквы И написал бы восторженной рукой: ИНТЕЛЛИГЕНТ!
В самом деле, кто, если не он, – достояние нашей нации за последние чуть ли не полтора века?
Правда, писатель Даниил Гранин в конце, кажется, 1997 года печально пропел отходную Интеллигенту в газете "Известия". Не будет больше Интеллигента, сказал Гранин. Будет теперь, как у всех, – Интеллектуал.
Что ж, исчезновение грозит многим российским оригиналам, об этом и моя скромная энциклопедия свидетельствует.
Но тем не менее, когда ещe в тумане грезились все остальные буквенные пункты, я знал точно лишь одно: на букву И будет – Интеллигент.
И вот подошeл к этой букве – и...
Нет, здесь не тот казус, какой произошeл в случае с Гражданином: когда тип явно есть, а представителей оного – не сыскать. Тут наоборот: в кого из друзей и знакомых мысленно пальцем ни ткну – Интеллигент несомненный! – а начнeшь типизировать – и всe рассыпается, расползается по швам!
Крамольная мысль возникает: да был ли вообще этот тип, не выдумка ли это?
Начнeм с того, что каждый понимал и понимает его по-своему – да ещe в зависимости от времени.
До революции Интеллигент был почти адекватен Гражданину. Это то есть был человек общественного долга, образованный, несущий свои знания и умения в народ. Адвокат-демократ, литератор-либерал, сельская учительница, земский врач, "черты" которого узрел у советской интеллигенции упоминавшийся нами уже поэт А. А. Вознесенский (поэтически высказавшийся вообще по всем проблемам современности). Ну, и, хотите или нет, – революционер из дворян. Тот же Ленин – чем не интеллигент? Докажите, что нет!
Если ж у человека было образование, но он не желал сближаться с народом или, например, не хотел трудиться задарма, если любил он не прогрессивные журналы, а, грешным делом, оперу и даже иногда "Соколовский хор у "Яра"", под который славно после трудов праведных выпить и закусить солeненьким, то считался он, несмотря на прочие свои душевные качества, обывателем.
Но были ведь ещe и так называемые чеховские интеллигенты: ноющие, вялые, вечно безнадeжно и уныло влюблeнные и скептически относящиеся к общественному благу. Интеллигенты как бы второго сорта, по сравнению с активными, но ведь интеллигенты же!
В любом случае историческая роль и тех, и других неблаговидна: если первые устроили Октябрьский переворот, то вторые спокойно позволили это сделать. Вы скажете: а массы? Массы, да. Но: не искушайте малых сих! К тому же, заказчик всегда более виновен, чем исполнитель. (Оговорюсь: личное мнение автора, как физического и юридического лица, расходится с мнением его лирического героя, от лица которого ведeтся данное повествование. Автор считает, что заказчик всегда и во всeм – госпожа Мировая История.)
После революции Интеллигент надолго попал под государственное сомнение. Сперва, в эпоху учения о бесклассовом обществе, он слишком выделялся своими, сволочь такая, явно классовыми признаками и замашками. А потом, когда признали, что и при социализме классы есть, он оказался неполноценной прослойкой между рабочим классом и крестьянством.
Сперва вопросом, что есть Интеллигент, никто не задавался. Его просто или перевоспитывали, или уничтожали. Или чередовали первое со вторым: сначала перевоспитывали, а потом уж уничтожали. Ибо как волка ни корми...
Но потом ядерную советскую бомбу создали, потом советская ракета взлетела, потом "Ивана Денисовича" напечатали – и, хоть вскоре несколько осадили, но стали с тех пор с вынужденным уважением говорить: "наша советская интеллигенция".
И она, интеллигенция, в самом деле опять оформилась и почти заблагоденствовала – как сословие. А вот с вопросом, кто есть истинный Интеллигент, началась чехарда, какой никогда не бывало.
Очень популярным стало мнение, что, дескать, образованием неча в глаза тыкать, быть можно дельным человеком от сохи, от трактора, от вагранки, и при этом – Интеллигентом. В одном из популярных фильмов даже весьма симпатичный тип появился: "слесарь-интеллигент". Не тот деятельный бездельник В. М. Полесов, что сатирически охаивался Ильфом и Петровым, а совсем другой: мужчина харбктерный, умный, сильный, хоть и звали его простецки Гошей.
Но и другое мнение было: нет, мол, мы так запутаемся, давайте всe-таки считать Интеллигентом представителя интеллигенции как сословия (в анкетах отдела кадров это соответствовало слову "служащий"), но не простого представителя, а того, кто, желательно, ради идеи и ради народа облучился, например смертельной дозой радиации (см. фильм "Девять дней одного года"), или, кроме основной работы тенором-солистом в оперном театре, ведeт бесплатно кружок хорового пения, или добровольно едет в глухой сибирский посeлок – единственным врачом на тысячу окрестных вeрст (см. повесть Вас. Аксeнова "Коллеги"), то есть опять возникла тема бескорыстного служения людям.
Но по мере затухания послеоттепельного энтузиазма потребовалось скорректировать облик Интеллигента – иначе в этот разряд уже никто бы не попал. Стали упрощeнно считать, что Интеллигент это тот, кто получил образование и работает головой, но в свободное время обязательно играет на гитаре и поeт песни, читает художественную литературу, интересуется новинками кино, рыцарски относится к дамам. Неофициальная версия добавляла к этим качествам ещe и непременную принципиальность в общественных вопросах: кто леворадикально-социалистическую, кто антикоммунистическую, диссидентскую – в зависимости от взглядов самих носителей и авторов версии.
"Мы жили активной духовной жизнью!" – вот клич того, кто считал себя Интеллигентом в те годы, а сейчас настроен грустно, вплоть до того, что готов согласиться с собственной, объявленной писателем Граниным, погибелью.
Активная духовная жизнь! – пожалуй, единственная зацепка, доставшаяся нам в наше время. Не умственная только (это и Интеллектуалы-космополиты умеют), а именно духовная! Вот, в самом деле, зацепка, вот родовой и видовой признак этого типа: как жабры у Рыб, как отсутствие ног у Пресмыкающихся, как плотоядие у Хищных и живорождение у Млекопитающих.
По этому следу я и пошeл.
Ибо понял, что когда мысленно называл своих знакомых и друзей Интеллигентами большой руки, то именно это и имел в виду.
Например, Р. А. Он единственный из всех, кого я знаю, продолжает выписывать и читать журналы "Новый мир", "Знамя", "Звезду" и прочие, отказывая себе во многом. То есть – Интеллигент? Но, отказывая себе во многом, Р. А. не может отказать себе в пиве и портвейне. Напившись же пива и портвейна, он ведeт себя страшно неинтеллигентно. Можно быть сколько угодно лояльным по отношению к слабостям человека, но продолжать его считать интеллигентным после того, как он час ругает тебя по телефону отборным матом, потом кидает в жену книгой Дж. Джойса "Улисс" (и попадает, а это, учитывая толщину книги, очень больно!), потом идeт к соседке и признаeтся ей в любви, и хватает еe руками, получив же отказ, грязно обзывает еe и, простите, блюeт у порога любимой, – так вот, продолжать после этого считать его Интеллигентом как-то неудобно...
Ладно, возьмeм И. К. Он журналы выписывать не в состоянии, но влюблeн в классику, которую и преподаeт в университете, при этом не пьющ, семью свою любит и лелеет. Но зато И. К. трусливо отверг любовь женщины, заимевшей от него внебрачного ребeнка! (Или даже, говорят, двух детей от двух женщин.) Интеллигент ли он после этого?
Хорошо, возьмeм А. С. Он и за журналами следит (беря их у Р. А.), и классику читает, и музыкой увлечeн, и семьянин примерный, и внебрачных детей не имеет, и не пьeт, будучи абстинентом. Чем не Интеллигент? Но А. С. известный сквалыга и эгоист. Мало того, что он презирает всякую общественную даровую деятельность, он опустился до того, что даeт друзьям (друзья! святое понятие для Русского Интеллигента!) деньги взаймы только в долларах, то есть, учитывая инфляцию, в сущности – под ростовщические проценты!
И после многодневных мысленных поисков я остановился на единственной кандидатуре. Этот человек, имея блестящие таланты, оценивает их весьма самокритично и преподаeт в музыкальном училище. После занятий он идeт в подшефный детский дом, где тоже даeт уроки. Бесплатно. После этого он идeт домой, где, улыбаясь огромными печальными глазами, обведeнными синевой, целует жену и гладит своими гениальными пальцами двух замечательных своих детей. Ужинает картошкой. Садится сочинять музыку – в уме, потому что пианино в трудный час пришлось продать. По ночам читает: классику и тот же "Новый мир", беря его у того же единственного Р. А. Недавно ему дали премию за его воспитанников, ставших лауреатами престижного конкурса: огромный красивый ковeр. Он передал его детскому дому... Всe сходится, всe замечательно! – Настоящий Русский Интеллигент! Но зовут его: Соломон Рустемович Кайрапетян...
Поневоле вспомнишь одно из любимых eрнических выражений Ильи Фeдоровича Глюкина (см. очерк "ирник"): "Есть только один настоящий русский интеллигент – Иисус Христос".
Что ж получается?
Получается, что невозможно погибнуть российскому интеллигенту – ибо не может погибнуть тот, кто не существовал?
Но нет! С этим нельзя согласиться в силу того, во-первых, что не хочется с этим соглашаться, и в силу того, во-вторых, что это – неправда.
Истина, очевидно, в том, что Настоящий Российский Интеллигент – образ собирательный. В который уже раз приходится вспомнить гениально подмеченную Гоголем ситуацию, в которой оказалась Агафья Тихоновна из его "Женитьбы": если б нос от того, уши от другого, осанку от третьего – вот и идеальный жених! Образованность от одного, бескорыстие от другого, духовную жизнь от третьего – вот и получится идеальный Интеллигент.
И вот он-то, существующий в каждом из нас и являющий себя иногда в редких человеческих конкретных примерах наперекор всем моим рассуждениям (просто не хотелось всуе упоминать этих людей), он-то, не дающий нам согласиться до сих пор, что мы такое же обезличенное потребительское быдло, какими стали многие собратья наши по разуму в цивилизованных странах, да и у нас дома, он-то, полагаю я, никуда не денется, не исчезнет, рано заупокойные молитвы читать.
Или я не прав?
Тогда, по выражению одной знакомой моей, – извините за эмоцию...
Й. ЙОГ
Их много.
Но это не те, кто занимается йогой. Те, скорее, чудаки, а не оригиналы. Они не сообразили, что йога не физкультура тела и ума, а образ жизни.
Слово йог, перекочевав из Индии, оглушилось и наполнилось близким для нас тюркским смыслом.
Йок – нет.
От йоги осталось только стояние на голове.
С виду российский йог ничем не выделяется среди других людей.
До поры до времени.
Йог неуязвим.
Он тоже ходил на демонстрации под красными знамeнами, но – на голове.
Идеологи видели: что-то не так, но не могли понять – что.
Они привыкли сами ставить всe с ног на голову, а тут – добровольно.
Значит – лояльность?
Или всe-таки издeвка ?
Издeвка! – произносил кто-то, к йогу приближались – а он уже на ногах.
– Перестаньте стоять на голове! – приказывал идеолог, не в силах изменить приготовленную (и завизированную начальством!) фразу.
– А я и не стою!
– Но ведь стояли же?
– Когда?
Идеолог, терпеть не могущий конкретики, хватался за бледное своe сердце и отходил.
Быт и любовь для йога – не проблема.
– Я ухожу от тебя! – говорит йогу жена.
– Не слышу, – отвечает йог, стоя на голове.
– Я ухожу, урод! – кричит жена.
– Не слышу! – кричит йог.
– Ты сдохнешь без меня! – кричит жена и остаeтся.
– Ты что-то сказала? – спрашивает йог, стоя перед ней, – головой вверх.
Или он сам приходит к женщине и говорит:
– Я люблю тебя, – вставая, естественно, на голову.
Женщина любит, когда ради неe стоят на голове.
Она соглашается принять любовь йога.
Когда же опомнится – уже поздно, от йога невозможно отвязаться. Он встаeт перед вами вниз головой и покачивается. У кого поднимется рука толкнуть?
На что уж милиция, и та бывает в недоумении. Только что шатался пьяный человек, бери его тeпленького, глядь: а он на голове – и стоит крепко, как телеграфный столб. Не шелохнeтся. С одной стороны, не привыкать милиции стучать по голове – даже и ногами, но тогда, когда она в нормальном месте. Или хотя бы в горизонтальном положении. А когда вот так, ноздрями вверх рядом с пыльными сапогами... Как-то даже неловко...
Идут годы – проходят годы.
Идут времена – проходят времена.
Наступают новые.
Увлeкся йог, зарвался, азарт почуял, денежек захотел.
Не соблюл.
Схватить его! судить его! растерзать его!
Вламываются толпой в офис, а он – на голове.
– Бог мой, как он сам переживает!
– Это он лечится. У него страшно плохое здоровье.
– Просто он – человек будущего века. Нам его не понять.
– Юродивый, он, братцы. А юродивых на Руси никогда не трогали.
Все тихо расходятся.
Йог встаeт на ноги, собирает манатки и улепeтывает.
За бугор.
Это – йог-предатель.
Настоящие остались среди нас.
– Извини, – говорю я йогу. – Дурацкое положение. Через неделю жду деньги, а сейчас... В общем... Взаймы хоть сколько-нибудь... На неделю...
– Взаймы? Сейчас посмотрим.
И он встаeт на голову, одновременно шаря в карманах. Стоять на голове без поддержки рук и трудно, и опасно.
– Да ладно, ладно, – говорю я, – в другой раз как-нибудь.
– Как хочешь, – пожимает плечами йог, оставаясь на всякий случай на голове.
– Извини, – говорю я другому йогу в другое время. – Я бы никогда не напомнил, но сейчас... В общем, ты полгода назад брал на месяц... Ну, ты сам помнишь...
– Господи! – хлопает себя йог по лбу, одновременно переворачиваясь. Как же я забыл! Вот стыдоба! – И начинает шарить по карманам. Стоять на голове без поддержки рук и трудно, и опасно.
– Да ладно, ладно, – говорю я, – в другой раз как-нибудь.
– Как хочешь, – пожимает плечами йог, оставаясь на всякий случай на голове.
Йог-женщина (а таких тоже много) никогда не встаeт на голову – но всегда готова это сделать. Брюки она не носит, она не сторонница унисекса вообще. Она слишком женщина. Ты знаешь, что ей приятно напоминание об этом, – с этого и начинаешь.
– Послушайте, – говорю я служительнице учреждения, где решается, быть может, вся моя будущая жизнь, – послушайте, вы должны понять меня своей тонкой женской душой. Войдите в моe положение.
– Конечно! – говорит она – и явно намеревается встать на голову.
Я, обладающий слишком живым воображением, представляю эти сто женских килограммов вверх тормашками. Мне становится страшно, я противен сам себе тем, что довeл еe до этого.
И мне ведь известно, что ни одна женщина, как бы ни обещала, не встанет на голову!
Но – кто их знает? А – вдруг?
Это всe равно, что смотреть на человека, который с карниза десятого этажа грозится спрыгнуть.
Не спрыгнет, хвалится!
А – вдруг?
Но Бог с ними, с женщинами.
...Когда йогу надо, чтобы его никто не увидел, он встаeт на голову.
Когда ему надо, чтобы все его заметили, он встаeт на голову.
Он умеет это делать на расстоянии.
То есть – как?
Очень просто.
Вчера звоню ему. Говорю: извините, сколько можно тянуть? Или да, или нет! Мне нужна определeнность!
– Понимаете... – сладко-извинительно начинает он – и я сквозь стены и пространства вижу! – вижу, что он встал на голову. На чeрный матовый стол. Ноги вольготно скрестил. Разговаривая, прихлeбывает чай.
– Сукин сын, – молча шепчу я и кладу трубку.
Если и вы встанете на голову, его это не смутит. Он знает, что вы упадeте через час или через два, а он может так хоть год. И даже всю жизнь.
Но всю жизнь – ему невыгодно.
Выгодно – временами. Когда надо.
Это можно выдать за экстравагантность.
Но и за гражданскую позицию.
И даже – ! – за консерватизм.
За всe, что угодно.
Ненавижу.
Нет, не йогов.
Они тоже – люди.
Йог протягивает мне приветственную длань и подмигивает.
– Ты ведь наш? – тихо спрашивает он.
– Нет! – говорю я. – Нет. Йок!
И встаю на голову.
К. КРАЙНИЙ
Во времена государственных антиалкогольных репрессий стоял я как-то перед Новым годом в очереди, надеясь чего-нибудь к празднику раздобыть. Очередь – человек тысяча, не меньше. У входа в магазин всe кишмя кишело: ругались, лезли, дрались, продирались, кого-то хитроумно подняли и запустили прямо по головам – и он пополз, отбиваясь и отругиваясь, к заветному прилавку. В конце очередь была тиха, люди молча и терпеливо переминались. В середине тоже переминались, но уже с нетерпением, изредка переговариваясь, постоянно заглядывая вперeд. Ощущение было, что очередь совсем не движется, но я знал, что это не так. Только что я прислонялся к столбу у забора, а вот уже не могу прислониться, столб – за спиной остался. Впереди – заснеженный бугорок; я стал занимать себя мыслями о том, что скоро окажусь у бугорка, а потом – у разбитого ящика, на котором присела отдохнуть старушка, а потом у той вон глубокой поперечной колеи, которую оставила проезжавшая здесь в распутицу тяжeлая машина – может, лет пять назад... А там и дверь близка. Время от времени кто-то говорил, что он знает абсолютно точно, что утром Нюрке-продавщице завезли сто пятьдесят ящиков водки и, если она не укроит, хватит всем. "А ты сам видел?" – спрашивали его. "Нет". – "А откуда знаешь?" – "Оттуда!" – сердито отвечал знающий человек – и спрашивающие совершенно эти ответом удовлетворялись.
И вдруг среди временного полного затишья в нашем околотке раздался тяжкий вздох, и мужчина средних лет в сереньком пальто и коричневой шапке, с лицом бритым, приличным, уныло произнeс – с тоской и твeрдой уверенностью:
"Не достанется нам водочки!"
Тут же на него закричали все, кто был рядом. Его обзывали, ему говорили: "Не каркай, ворона!", его высмеивали, а человек, знающий про сто пятьдесят ящиков, предложил даже его из очереди выгнать, чтобы людям под праздник настроение не портил.
Конечно, никто этого делать не стал – в очереди самый робкий и слабосильный человек становился монолитен и убрать его из очереди можно было лишь ценой его смерти (что в те времена иногда и случалось).
Я удивился: чего это они так? Ну, вздохнул мужчина, ну высказал предположение, – почему такой дружный отпор, почему такое дружное озлобление?
И лишь позже, размышляя, я пришeл к выводу, что народ в своeм чувствовании и чутье часто мудрее наблюдателя-единоличника. Наблюдатель, обладая способностями и натренировавшись, может по внешности угадать и профессию человека, и социальное его положение, и даже имя, и даже что у него на сердце и что под сердцем лежит, но не угадает наблюдатель главного кто этот человек по глубинной своей сути, к какому неповторимому типу он принадлежит.
Прав оказался мужчина в сереньком пальто: водки нам не досталось. Она кончилась, когда мы были уже в дверях. Прорицателя со зла даже побить хотели – но он исчез.
Это был – Крайний.
Крайний не обязательно тот, кто всегда стоит в конце какой-либо очереди. Но перед ним, как правило, кончается то, за чем очередь стоит.
Впрочем, даже это – не родовой признак. Ему может доставаться через раз. И даже почти всегда. И всe равно он – Крайний.
Когда ищут кого-то, если случилось нечто неприятное и на ком-то надо злобу выместить, – находят, как известно, крайнего, то есть самого безобидного, безответного, на кого удобно свалить вину. Стрелочника, как ещe в народе говорят. Но и этот крайний не всегда – Крайний.
Есть крайние по случаю, есть невезучие, но Настоящий Крайний – тип совершенно особенный, потому что он является им осознанно, с полным пониманием; в отличие от рядовых крайних, которые часто – жертвы обстоятельств, он ни в коем случае не жертва, он Крайний почти принципиально, хотя на рожон лишний раз не лезет.
К примеру, вспомним советские времена: от какого-то подразделения какого-то учреждения требуется один человек на поездку в подшефный колхоз ковыряться в грязи и холоде, собирая, допустим, капусту. Долго спорят, кому ехать, каждый приводит свои резоны, почему ехать не может, вспоминают, кто когда и сколько ездил, и наконец решают бросить жребий: сворачивают бумажки, из которых одна с крестиком. Крайний обычный, крайний-фаталист покорно ждeт своей очереди – и даже с некоторым юмором показывает всем крестик, говоря: "Так я и знал!". Настоящий же Крайний не согласен быть игрушкой Судьбы. Он обычно не доводит до жребия, а, когда наспорятся до хрипоты, молвит:
– Ладно уж. Я поеду.
И все радуются, благодарят его, хвалят: замечательный человек!
Он к этим похвалам, надо сказать, не равнодушен.
Ибо у Крайнего своеобразное честолюбие, он почти подвижник в своeм деле – и ему даже бывает досадно, если кто-то рядом окажется более Крайний, чем он.
С ним нельзя говорить о болезнях.
– Это что! – скажет он. – И тут же назовeт свою хворь, которую врачи у него нашли или подозревают и которая своей ужасностью тут же перебивает хвастовство собеседника.
Я был свидетелем разговора, когда горестная женщина в купе поезда рассказывала Крайнему, как тяжело болел еe муж.
– Был совсем здоровый человек! – говорила она, – Спортом занимался, не пил, не курил, и в сорок пять лет – инсульт!
– Это что! – сказал Крайний. – Мне вон сорок один, а я уже в обморок пять раз падал.
– Но ведь инсульта не было!
– Будет. Ещe год-два – будет. Раньше, чем у вашего мужа.
– Он семь лет после этого в параличе лежал! – уже почему-то сердилась женщина.
– Ну и что? Дед мой восемнадцать лет лежал. Значит, у меня наследственность. Лет двадцать буду – как колода! – захихикал Крайний.
– Но вы-то живы пока, а муж-то мой умер! – окончательно раздражилась женщина.
Тут другой не нашeлся бы чем крыть. Мертвей умершего не будешь, крайней – не будешь. Однако, Крайний, хмыкнув, невозмутимо задал странный вопрос:
– Где похоронили?
– На Увеке, – растерянно сказала женщина.
(Увек в нашем городе – кладбище не самое плохое. Транспорт ходит туда регулярно, лески вокруг и полянки, внизу Волга издалека долго течeт...)
Крайний удовлетворeнно кивнул.
– Вот именно! А меня на Жареный Бугор сволокут, потому что живу в том районе!
(Жареный Бугор – тоже кладбище, но поплоше – огромное пространство на склоне холма возле нестерпимо воняющей птицефабрики – и ехать к нему через микрорайоны, застроенные однообразными домами, и всегда там колдобины и пыль или грязь от разбитой дороги...)
Женщина как бы даже обиделась, умолкла, а Крайний, кажется, совершенно довольнeхонек был своей грустной перспективой.
В иных странах таких людей называют аутсайдерами – и они там совсем другие. Они задавлены комплексами аутсайдерства, они из всех сил стараются пробиться вверх, а главное – никогда никому, даже себе, не признаются в том, что они аутсайдеры. Если вдруг у такого человека внутренний голос робко шепнeт: "Ты аутсайдер!" – этот человек считает себя сходящим с ума и тут же бежит к психоаналитику, который его успокаивает и должным образом направляет.
Появились психоаналитики и у нас – и к ним тоже иногда приходят Крайние, но с весьма занятной целью.
– Ну-с, какие проблемы? – спросит наш аналитик, чаще называемый психотерапевтом.
– Всякие. Здоровье, семья, работа. Всe, в общем.
– Выпиваете?
– К сожалению. С похмелья мучаюсь ужасно.
– Курите?
– Курю.
– С женой интимные отношения какие?
– Три месяца – никаких.
– Любовница есть?
– Да что вы!
– Работа интересная?
– А чего интересного: диспетчер в трампарке. Бабская работа, извините.
– Всe ясно! – говорит психотерапевт. – Налицо сниженный жизненный тонус за счeт устоявшихся стереотипов неудачника. Ударим по стереотипам?
– Ударим! – охотно соглашается Крайний, глядя на психотерапевта послушливо и радостно, что вводит того в заблуждение.
– Пить придeтся бросить! – приказывает психотерапевт.
– А стрессы чем снимать? – улыбается Крайний.
– Но ведь с похмелья мучаетесь, это же тоже стресс!
– Похмелье – дело привычное...
– Ладно. Курить тогда хотя бы перестаньте.
– Пробовал. Кашляю и бессонница.
– Пройдeт!
– Год терпел – не проходит.
– Год?
– Год!
– Гм. Хорошо. Я, собственно, и сам курю, и выпить могу. Но секс, между нами говоря, это... Разлюбили жену – разводитесь, найдите другую! Сломайте стереотип!
– Я жену люблю. Она меня не любит.
– Измените, чтобы ревновала!
– Пробовал – не получается. Я только с женой могу.
– Но ведь и с ней, извините, три месяца – ничего!
– Когда меня не любят, я тоже не могу.
– Гм... В любом случае, надо с чего-то начать. Обязательно. Дальше пойдeт само. Смените работу.
– Зачем? Меня и эта устраивает.
– Но ведь не нравится же!
– А кому такая понравится? Но – устраивает, понимаете?
– Вот что, сударь! – начинает помаленьку кипятиться психотерапевт. – Я вижу, вы просто не хотите ничего менять! Вы не хотите лечиться!
– Я очень хочу! – уверяет Крайний. – Я ведь сам пришeл, то есть согласился, когда меня жена послала. Но я ей говорил: не будет толку! Так и вышло. Извините...
И он выходит – в весеннюю ростепель, он спускается с крыльца и наступает в лужу. Не нарочно, нет, он мог бы попытаться еe обойти по льдистому краю, но он уверен, что, когда будет обходить, оступится – и нога всe равно соскользнeт в лужу. Зачем же быть игрушкой в руках судьбы, лучше уж самому...
Он идeт, с бодрой обречeнностью глядя перед собой, он идeт – Крайний, доброволец-аутсайдер, вольнонаeмник армии неудачников, ландскнехт войска пораженцев, знаменосец арьергарда, с добродушной улыбкой пропускающий вперeд лихих и горячих, суетливых и жаждущих , честолюбцев и героев...
И вовсе не обязательно он знает евангельское изречение о первых, которые будут последними, и последних, которые будут первыми, вовсе не обязательно он заглядывал в словарь Даля, где КРАЙ толкуется как начало и конец, но мы – и очень скоро – ещe не раз вспомним об этом ушедшем истинно российском оригинальном типе человека, который любезно предоставлял нам на наше заносчивое своеволие своe жизненное пространство, всегда готов был посторониться – и всегда во время наших раздоров и споров во время поисков крайнего тихо говорил с виноватой улыбкой:
– Ладно, давайте я...
Л. ЛОХ
Лох. Он же – Лопух (простореч.). Он же – Лапоть, Лапотник (устар.). Он же – Гнилой Фраер, Мужик (тюр. жарг.). И т.п.
Приметы: волосы реденькие, глазки серенькие, а взгляд вообще голубенький. Возможны исключения, но замечено, что чернокудрявых и черноглазых Лохов практически не бывает.
Характерные признаки: простодушие, доверчивость, плохое понимание реальностей жизни при одновременной самообманной хитроумности.
Водится повсеместно, что облегчает ловлю тем, для кого существование лохов так же жизненно необходимо, как для китов – планктон.
Я бы, пожалуй, даже и не взялся за описание этого слишком известного типа, имея в запасе более интересные (Лицедей, Лабальщик, Левый человек, Легенда, Либидчик и проч.), но сама судьба заставила меня посмотреть на Лоха с совершенно необычной точки зрения.
В роли судьбы в мягком купе СВ (где я оказался, само собой, на казeнный счeт) предстал предо мной попутчик, назвавший себя Григорием.
(Сама сцена знакомства была занятной. Я, вошедши и увидев попутчика, счeл необходимым, естественно, поздороваться и представиться. Он поднял брови, протянул руку и сказал: "Ну, допустим, Григорий".)
Григорий, узнав, что я имею отношение к литературе, выказал удивительные познания. В зоне, где он тянул последний срок, объяснил Григорий, начальник был помешан на идее перевоспитания заключeнных классической литературой и подобрал отличную библиотеку. Зеки читали кто по охоте, а кто и в виде дисциплинарного наказания: начальник верил, что к прекрасному надо приучать не мытьeм, так катаньем.
Читая по своей воле, Григорий пришeл к выводу, которым и поделился со мной: вся абсолютно классическая литература описывала лохов. Все эти Бедные Люди, Униженные и Оскорблeнные – лохи!
– Почему? – спросил я.
– Жистянку не секут! – ответил Григорий.
Я не понял, он пояснил – и развернул потом свои тезисы, стараясь не очень ботать по фене, снисходя к моей безграмотности, хотя иногда всe-таки употреблял выражения, о значении которых я догадывался по образной форме, что и другим предлагаю.
Жистянку не секли, по мнению Григория, поголовно все герои Достоевского (в тюремной библиотеке десятитомник его был, Григорий освоил все тома). Раскольников должен был не старуху мочить, а хотя бы Свидригайлова, у которого и капуста водилась и который его сеструху опарафинил. А лучше всего – банкира какого-нибудь. Если собрался уж мочить, то какая разница, кого мочить? – недоумевал Григорий.
– И Онегин лох? – спроил я.
– Полный! Баба сама к нему лезла, а он шлангом прикинулся .
– Хорошо. Но уж Чичиков-то не лох! "Мeртвые души" читали?
– Читал. Лох Чичиков – и ещe какой! Погорел на пустяках – потому что с фуфловым боталом связался!
– Это кто?
– Ноздрeв! Разве можно было с таким болтуном дело иметь? А заимел нейтрализуй его!
– Замочить, что ли?
– Да хотя бы.
– Ладно. А почему Андрей Болконский – лох? Дворянин, герой войны, между прочим.
