Текст книги "Качество жизни"
Автор книги: Алексей Слаповский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
Но Ирина опять меня прервала:
– Нет, нет, нет! Актерствовать тоже не надо, это слишком! Попробуй спокойно, задушевно, будто рассказываешь!
Я попробовал. Стало получаться.
Тут приехала Аня и прервала наши чтения.
– В чем идете? – спросила она меня.
– Костюм, – ответила Ирина. – Строгий черный костюм.
– С какой стати?
– С такой. Строгий текст – строгая одежда.
– Ну, вы даете! – удивилась Аня. – Абсолютно непрофессиональный подход, масло масляное! Александр Николаевич должен позиционировать себя как народный писатель! И нате вам – костюм! А бейсболку куда денем? Он на всех фотографиях уже в ней!
– Это народно? – в свою очередь удивилась Ирина. – Какого народа он у нас представитель в таком случае?
Я, посмеиваясь, предложил:
– Тогда пусть костюм – и бейсболка. Не знаю, как с народностью, а нелепо будет, гарантирую.
– И хорошо! – вдруг одобрила Аня. – Костюм лучше все-таки без галстука, это чересчур. А что нелепо, это как раз и народу будет понятно: вы же гений, гений имеет право немного чудить! Народ чудаков любит!
Ирина засомневалась. Я ее понимал: народ-то народом, но как она будет смотреться рядом с чудаком? С другой стороны, пытался я угадать ход ее мыслей, любовные отношения с гением, как меня только что обозвала Аня, лестны для всякой женщины, в том числе молодой и блистательной: у гениев возраст и внешность второстепенны. Поэтому она решила согласиться с Аней.
– Девочки! – сказал я. – Все это полный бред. И если я вас слушаюсь, то потому, что не хочу вас расстраивать.
– И дальше не расстраивайте! – похвалила Аня. – Вы решили, когда в обморок будете падать?
– Опять за свое? Не буду я падать, не смешите меня!
Ирина приложила руку к моей щеке (зная, как я люблю этот жест) и сказала:
– Саш, ну чего ты? Это же игра. Нельзя так серьезно относиться.
– Публика разогрета уже! – подхватила Аня, доставая и разворачивая газетный лист. Вот, слушайте: "Многие ждут встречи с Асимовым. Книга, несомненно, замечательная. А еще многим хочется посмотреть, выдержит ли писатель испытание: из достоверных источников известно, что у него своеобразная фобия, связанная с публичными выступлениями. В детстве Зяма..."
– Какой Зяма?
– Зиновий, – пояснила Аня и продолжила чтение: – "В детстве Зяма любил участвовать в самодеятельности, добивался этого, но кончалось, как правило, тем, что он, не выдержав внимания публики, падал в обморок. Несмотря на усилия врачей, эти приступы повторяются. Из трех недавних выступлений лишь одно он довел до конца, а на двух потерял сознание, которое, правда, ему вернул присутствовавший там же личный доктор".
– Какие выступления? Какой дурак это сочинил?
– Я сама! – похвасталась Аня.
Тут я засмеялся, потом захохотал. Даже сполз с кресла от хохота.
Девушки терпеливо ждали.
– Ну, врать! – сказал я, утирая благодарные слезы. – Спасибо, Анечка, повеселила! Личный доктор, надо же!
– И сегодня будет, – спокойно сказала Аня. – Не беспокойтесь, это мой приятель, он будет знать, что у вас никакого обморока нет.
– Именно: нет! И не будет!
– Саша, – мягко сказала Ирина. И улыбнулась.
"И ее улыбка, как всегда, обезоружила его, и он, как всегда, был готов на все, лишь бы улыбка эта вечно сияла над ним!"
Я согласился, твердо зная, что не буду падать ни в какой обморок.
– Класс! – сказала Аня и раскрыла блокнот. – Теперь по распорядку. С десяти до двенадцати, Александр Николаевич, сидите у стенда, раздаете автографы, отвечаете на вопросы журналистов, которых я отфильтрую. Потом в одном из конференц-залов соберется народ. Часа примерно на полтора.
– Полтора часа говорить! О чем?
– Будет о чем, не беспокойтесь!
– Одно чтение сколько займет, – согласилась с ней Ирина.
– Какое чтение? – очень удивилась Аня. – Кто будет слушать, вы что? Народ припрется на вас посмотреть, вопросы задать, ответы послушать. Книгу сами прочитают, грамотные!
39
У входа толпилась очередь. И все, как один, повернулись к нам, когда мы подъехали. Ко мне в первую очередь, не оставляя вниманием и Ирину, конечно. По ней-то меня и опознали, предполагал я, но, приблизившись ко входу, увидел огромный плакат с моей фотографией. На ней я был, само собой, в бейсболке.
У стенда издательства Азархова тоже собрался народ. Что ж, издательство достаточно популярное. Да и у стендов других крупных издательств людей не меньше.
Но каково было мое изумление, когда я понял, что ждут именно меня! Не меньше тридцати-сорока человек, и у каждого в руках моя книжка. Преобладали, как я заметил, женщины среднего возраста, но и молодежи было немало, как и вообще на ярмарке; это утешало и вселяло надежды.
Работники издательства встретили меня с уважением, если не с почтением. Жали руку, говорили какие-то слова.
Сев за стол, я принялся надписывать книги. Первой подошла раскрасневшаяся женщина с сияющим и смущенным лицом.
– Знаете, просто бальзам! Просто бальзам! – пропела она мне, прижимая книгу к груди.
– Женщина, вы тут не одна! – сказала Аня голосом сварливой продавщицы, отбирая у нее книгу и кладя передо мной. Чтобы сгладить ее наскок, я осведомился у читательницы, как ее зовут.
– Ольга Поликарповна! – торопливо ответила она, виновато глянув на Аню. И тут же поправилась: – Можно – Оля!
Аня хмыкнула, а я написал: "Милой Оле, моей преданной читательнице, с благодарностью!" – и расписался, как привык, привык же я расписываться не закорючкой, а примерно так: А. Анисимов. Женщина приняла книгу, как драгоценность, прочла надпись, расцвела и вдруг:
– А почему "Анисимов"?
– Извините, ошибся.
Я взял у нее книгу и исправил.
Странная тень какого-то странного сомнения промелькнула в глазах женщины, но ее уже отпихивал шустрый старичок – точно так же, как бывало в советской очереди за дефицитом: "Получили – отходите!"
Старичок подсунул книгу. Я увидел, что это не моя.
– Простите...
– Напутал! – воскликнул старичок, схватил книжку и сунул в объемистый, видавший виды портфель, порылся в нем и извлек наконец мою книгу. Наверное, у него дома целая коллекция книг с автографами.
Но большинство были все-таки мои читатели, мои поклонники. А некоторые подавали на подпись две и даже три книги, подсказывая:
– Тут напишите: Виталику. Он будет счастлив! А эту: уважаемому Константину Сергеевичу. Ему будет очень приятно!
Я трудился в поте лица. Имена спрашивать перестал. Дату писать перестал. Подмахивал только подпись, да и то не полностью, на ходу выдумав: А.А. – и загогулина после второго А.
Подходили журналисты, кому-то Аня позволяла на ходу задать один-два вопроса – если, например, в микрофон для радио или в камеру для телевидения. Остальным предлагала прийти на презентацию и пресс-конференцию в такой-то зал. Туда же посылала слишком докучающих поклонников, которым мало было подписать книгу, еще и потолковать хотелось. Пришлось потрудиться и Ирине, возле которой, естественно, камер и микрофонов было не меньше.
– Всё, всё! – весело закричала Аня. – Прошу всех на пресс-конференцию!
Зал, где проводилась конференция, был набит битком. Само собой, я не увидел, да и не ожидал увидеть критиков, считающих себя законодателями литературных вкусов – на том основании, что интересуются лишь мертворожденной литературой, не имеющей читателей.
Далее адаптировано: тут были рассуждения о серьезных авторах, которых читают единицы, и несерьезных авторах, которых читают, якобы, все. Девиз первых "Мы работаем на вечность" неактуален потому, что нет не только вечности, нет – для них – и завтрашнего дня, т.к. серьезную литературу завтра не будет читать уже никто. Девиз вторых "Мы хотим развлекать" устарел, т.к. появились лучшие способы развлечения, особенно интерактивные. Получается, что книга существует только сегодня и для небольшого круга любителей? Да, так и получается.
Но нужны и те, и другие. Правда, нужны по-разному. Первые развивают и сохраняют язык, насколько это возможно. Вторые, замещая пустоту умов пустотой же, но занимательной, выполняют по сути нечувствительно-полицейскую функцию, помогая государству держать граждан в блаженном покое; тем самым следует признать, что массовое искусство – государственно необходимое зло.
Примерно таким было выступление З. Асимова. И тут же последовал выкрик из публики:
– А где же вы, интересно? Среди первых или вторых?
Я ответил:
– Где-то посередке. Считайте, что я первый, ставший вторым, или второй, ставший первым. Хотя я предпочитаю числить себя штучным товаром!
Я сознавал, что ответ мой вызывающ и почти нагл. Но такой тон казался мне единственным способом удержать себя в иронической позиции по отношению к происходящему. Я был доволен своей книгой, мне казалось, что удалось сделать что-то действительно штучное, но роль автора, который принимается доказывать свою значимость, смешна. Я хотел ее избежать.
Ирина, сидя в дальнем углу, улыбалась и одобрительно кивала мне, очень этим поддерживая. Аня была рядом со мной и зорко обводила глазами публику. Сбоку от нее молчаливо торчал молодой человек, играющий роль доктора. Без халата, конечно, но с небольшим пузатым саквояжем, похожим на известную по детским рисункам сумку Айболита. Его присутствие и смешило, и раздражало как и жадные взгляды тех, кто, наверное, читал газету, которую утром цитировала Аня, и приглядывался ко мне, нетерпеливо предвкушая скандал и желая его собственноручно увидеть, как написал я однажды, посмеиваясь, в одном из романов Шебуева или Темновой, ожидая недоумения или возмущения редакторов, но не дождался, книга так с этой фразой и вышла.
Я продолжал отвечать. Самые хорошие, то есть житейские, вопросы поступили от простых читателей: просьбы рассказать о себе, где родился, какое образование, что люблю, что не люблю. Я отвечал с удовольствием, а они с удовольствием слушали. Журналисты и представители критического цеха (которые все-таки были, но не из самых авторитетных) – кто задавал вопросы серьезно, уважительно, пристойно, кто откровенно язвил – видимо, имея репутацию острослова. Когда очередной спрашивающий тянул руку, Аня наклонялась ко мне и коротко шептала: "Этот наш". Или: "Этот не наш". В паузе я тихо спросил ее, что она имеет в виду: дружественность этих журналистов ко мне, к самой книге, к издательству – или, может, к каналу, дух которого незримо парил над нами? Аня ответила: "Ко всему! Что тут непонятного? Наш – значит, наш. Не наш – значит, не наш!".
Поскольку Ирина была тут же, нашлись люди, пожелавшие залезть в личную жизнь. Я пресекал такие вопросы корректно, но строго. А Ирина один раз подала реплику: "Об этом можно и меня спросить". И тут же все повернулись к ней и готовы были, в самом деле, засыпать градом вопросов, но Ирина, улыбнувшись очаровательно, но враждебно (она и так умеет), добавила: "Не сейчас!".
Кто-то поинтересовался (довольно ехидно), какое я имею отношение к работнику издательства "Просвет" Анисимову, а также к коммерческим и дешевым (во всех смыслах, уточнил спрашивающий) писателям Шебуеву, Панаевскому, Темновой и Ликиной. Я ответил, что Анисимов мой близкий родственник, очень близкий, а Шебуев, Панаевский, Темнова и Ликина, не буду отрицать, это я сам. Просто ради хлеба насущного пришлось некоторое время работать на рынок, а одновременно шла другая работа. Тоже, не отрицаю, на рынок, но, если можно так выразиться, на другой лоток или прилавок.
Длинный мужчина, обвешанный фотокамерами, стоящий в двери, зычно крикнул:
– Расскажите о том, как Беклеяева победили! Может, мужскими достоинствами? Поделитесь секретом!
Я сделал паузу, посмотрел на него в упор и сказал:
– А как бы вы отнеслись к тому, если бы я спросил, каким образом вы побеждаете женщин? Если побеждаете, конечно.
– Могу рассказать! – откликнулся фотограф. – Только там вы сидите, а не я, вот вас и спрашивают. А не нравится, нечего и лезть! Выделываются все, смотреть тошно!
И с этими словами он удалился.
Впрочем, это легко объяснить тем, что на ярмарке было вообще почему-то довольно много выпившего народа; а сами книжники, издатели и продавцы, это я точно знаю, всегда в своих закутках угощаются, такая уж традиция сложилась...
Я заметил, что Ирина посматривает на меня вопросительно. Аня тоже чего-то ждала. То есть ясно чего: выполнения обещания, обморока.
И самое смешное, что у меня и впрямь начала слегка кружиться голова. Я выпил один за другим два стакана воды.
– Правильно, – шепнула Аня. – Пора!
– Иди к черту! – шепнул я в ответ.
Но голова становилась тяжелой и туманной, я уже с трудом улавливал смысл вопросов, отвечал тяжело, медленно.
А потом перемкнуло – как бывало раньше и о чем я уже забыл.
Я перестал понимать слова.
Я слышал речь – и даже с особой ясностью, будто слух обострился (как небо яснеет перед грозой, как, помнится, в юности, много выпив, вдруг на несколько секунд становился необычно, нереально трезвым, видя, слыша и соображая фантастически ярко, а вслед за этим – серая муть и темень). И ничего не понимал. Самое умное было бы прекратить конференцию, но я не знал, какой придумать предлог. А собственная речь, как тоже уже бывало, сохранилась. И умение говорить, и понимание того, что говорю. Точное повторение ситуации со Щирым, но там он был один, а тут столько внимательно слушающих и наблюдающих людей! И ведь народ-то, исключая простых читателей, которые свое отговорили и только благодарно смотрели на меня, искушенный, ни по жестам, ни по интонации не поймешь, с подвохом спрашивают или от чистого сердца. Я понял, что спасение одно: отвечать коротко, афористично и туманно. И говорил примерно так:
– Вы сами знаете ответ на этот вопрос, давайте экономить время.
Или:
– Вы уверены, что вам это интересно?
Или:
– Все это есть в моей книге.
Или:
– Приходите года через три, поговорим!
Мне сделалось совсем худо. Я вытер пот со лба, оперся руками о стол, готовясь решительно встать, поблагодарить всех за внимание и распрощаться. Тут все покачнулось, затуманилось и стремительно взлетело вверх и вбок. Я упал в обморок.
Жаль, не видел, как приятель Ани (вовсе даже и не врач) бросился ко мне, едва удерживая смех, достал из айболитовского саквояжа стетоскоп, начал прикладывать его к груди, слушать с важным видом, потом попытался приоткрыть мне веки, и тут до него дошло, что приступ настоящий. Испугавшись, он завопил: "Доктора!". Тут испугались и Аня с Ириной, суматоха поднялась вполне подлинная, что, в конечном итоге, было на руку устроителям мероприятия. А уж как публика усладилась! Ну, и газеты, естественно, о припадке писали взахлеб. Одна из них смело заявила, что у З. Асимова опухоль мозга, что умереть он мог еще три года назад, но держится за счет искусства тибетских целителей, координаты которых в редакции. Звоните!
40
(адаптация главы и времени)
Я несколько недель лежал в полубеспамятстве, глядя в потолок, без мыслей и желаний. Иногда читал, смотрел телевизор и даже разговаривал, когда вернулась память, но с усилием, доказывая самому себе и другим, что все идет на поправку; мне же в это время ни поправляться не хотелось, ни умереть... Врачи не могли поставить диагноз, но, основываясь на похожих случаях, заключили: все само пройдет, не до конца, но пройдет. Надо лежать и ждать.
Я лежал и ждал.
Вышла вторая книга З. Асимова (т.е. "Метро-ном-2"; адаптированный вариант, сделанный из двух Шебуевых и одного Панаевского). Ирина, Аня и прочие навещавшие говорили об ошеломительном успехе, показывали какие-то статьи. Мне было наплевать.
Два раза звонила Нина.
Приходил Валера с новой девушкой, сидел долго. Быть может, ждал появления Ирины.
Ну, и т.п.
И однажды утром я проснулся вдруг – нет, не с жаждой жизни, не с бурной радостью и прочими эффектными реакциями выздоравливающего организма, которые очень любят изображать, например, в кино, а всего лишь с мыслью, что, кажется, подохнуть сегодня я уже не хочу.
С этого началось возвращение. И чем лучше мне становилось, тем точнее я знал, что жить теперь буду весело, яростно, бессовестно и легко, трудясь при этом во все лопатки. Кто знает, когда следующий приступ и чем он кончится.
41
(продолжение адаптации)
Анисимов-Асимов выздоравливает, но не полностью. Его беспокоит мысль, что у него мало времени. Он торопится. Пишет сценарий для кино в соавторстве с режиссером Ъ. Съемки. Премьера. Поздравления. Ругань. Похвалы. Брань. Обожание. Презрение. Восторги. Фуршет. Встречи со зрителями. С читателями.
"Метро-ном-3". Успех. Презентация. Фуршет.
"Метро-ном-4". Вторая строка в рейтинге продаж по Москве. Фуршет. Выступления в Санкт-Петербурге. Фуршет. Гостиница. Аня.
Многочисленные интервью в газетах, на радио, на телевидении.
В ток-шоу на канале "Культура" ведущий Е. довольно удачно выразился, говоря мне в лицо и играя в непредвзятость: "Ваши недостатки столь же очевидны, сколь очевидны и достоинства". Один из злоехидных критиков тут же подхватил с места: "Вопрос в том, не случайны ли достоинства и не закономерны ли недостатки?". Присутствующие в студии, сплошь мои поклонники, заклевали несчастного критика, какая-то дама в буклях назвала его недоумком. Я защитил его, сказав, что каждый имеет право на свое мнение, даже неправое. Мне аплодировали.
Асимова зовут в другие города. Ему интересно, он едет. Вернее, летит. Стремление к адаптированию всего, в том числе времени и пространства, становится болезненным. Образ интеллектуала в бейсболке, который спешит, потому что завтра умрет или сойдет с ума. Только самолетами, никаких поездов. Неизбежное время ожидания в аэропортах страшно его раздражает. Он угрюмо сидит с самоучителем английского языка или играет на ноутбуке в компьютерные игры, или смотрит на нем же фильмы: ему как перспективному сценаристу надо восполнять пробелы в знании мирового кино и заодно учиться вприглядку. Как правило, признанные шедевры кажутся ему безбожно растянутыми, он прокручивает их, успевая просмотреть двухчасовой фильм за десять-пятнадцать минут. Он перестает ездить в метро – не потому, что узнают: теряется время. Машина с шофером. Тоже медленно – пробки, но можно говорить по телефону, читать, слушать музыку или опять-таки смотреть кино. Даже в лифте он нетерпеливо переступает с ноги на ногу: медленно, медленно! Репутация эксцентричного человека. Город К. Выступление. Девушка во втором ряду, с краю. Не сводит глаз. Гостиничный номер. Девушку зовут Варя. Открылся сайт. Множество писем. Асимов сначала читает все и почти всем отвечает, потом отвечает не всем, потом перестает отвечать, потом перестает читать. Поручает Ане делать выборку. Она старается.
– "Дорогой Асимов, вы открыли нам глаза на то, каким безграничным может быть поле познания обычных вещей..."
– Короче!
– Короче нельзя.
– Дай сюда! – ручка рвет бумагу, зачеркивая строки распечатанного письма. – Вот. "Дорогой Асимов, мы тоже думаем!" Это все, что хотели сказать!
Раздражает стремление огромного количества людей пообщаться.
Раздражает неумение говорить по телефону.
– Здравствуйте, Зиновий, не знаем вашего отчества...
– Неважно, дальше.
– Вас беспокоят из координационного совета премии "Первый дебют", вы, наверное, слышали о нас, мы занимаемся тем, что...
– Короче...
– Сейчас мы собираемся провести уже четвертый конкурс...
– Короче, бл..., короче вы можете? Что вам от меня надо?
– Мы хотели бы попросить вас, если вы будете столь любезны...
– Просите, просите, ну!
– В жюри...
– Нет!
42
Передача "Метро-ном" вышла и быстро набрала обороты, Кичин лично пригласил меня руководить программой. Быть ее мозговым центром. Мы отказались от лотереи: предварительный этап должен быть без денег. Потом сменили название на "Эскалатор". Показалось сухо. Я предложил новое: "Вверх по бегущей вниз лестнице". Всем понравилось. Легко заметить заложенный в названии смысл. Что наша жизнь, как не бесконечный подъем по бесконечной лестнице, которая именно бежит вниз, навстречу нам? Да, ты можешь забраться выше многих, но неизбежно устанешь, силы иссякнут, тебя неизбежно привезет обратно, к началу. Из праха в прах... Мы часто похожи на персонажей из мультфильмов: ведь там только кажется, что человечек куда-то идет или бежит, движется на самом деле дорога. Компьютерные игры устроены так же: бродящий в лабиринтах воин с автоматом или мчащийся по горным дорогам автомобиль в действительности неподвижны, они умеют только поворачиваться во все стороны, движется – окружающее.
Изменили и принципы отбора. Если во всех других играх на первом плане или умственные способности, или физическое развитие и т.п., то у нас – все в комплексе. Мы
Далее адаптировано: правила игры.
Я увлекся, я работал даже по ночам со своими помощниками. Мы придумывали все новые и новые повороты, готовили зрителям сюрпризы и т.п. Я впервые понял, какая это ответственность: решать, что будут смотреть завтра или послезавтра миллионы зрителей. Но зато и какое наслаждение ответственностью, чувство, до этого мне неведомое. Ты – словно шеф-повар огромной (на самом деле крохотной) кухни, и тебе решать, что будет есть публика. И хочется, чтобы блюда твои были не просто съедобными, а лучше других, питательней и полезней.
43
Выход первой книги за рубежом: в Германии. Берлин, Кельн, Лейпциг, опять Берлин. Забыл в аэропорту бейсболку, устроил Ане истерику: я привык к ней, она приросла к моей голове. Аня злится, огрызается. И вдруг говорит: "Знаешь что? Вообще-то гений может обойтись и без имиджа!". Я смеюсь и прошу у нее прощения.
44
Совместная акция телевидения и издательства: поездки по нескольким городам с целью рекламы а) передачи, б) моих книг, в) меня как такового, как продукт. В Пензе был дождь,
45
в Тамбове я чем-то отравился и полночи блевал,
46
в Самаре самая большая площадь в Европе (так мне сказали),
47
в Набережных Челнах (или в Тольятти? – или это одно и то же? или что-то во что-то переименовали?) вознамерились подарить автомобиль, я поблагодарил и велел Ане узнать, нельзя ли деньгами, она узнала: нельзя, я отказался от этой чести;
48
в Челябинске в лучшей гостинице города не оказалось воды,
49
в Саратове не помню, что было или чего не было; честно говоря, сейчас не уверен (и лень припоминать), был ли я там вообще.
50
Всякая адаптация стремится к нулю, ибо любой текст начинается с чистого листа или с мерцающей, пустой и мутной белизны монитора, а в природе все возвращается к тому, из чего произошло.
51-61
...Когда-то рукописи жгли – полностью или частями. Теперь проще: затемнил, нажал на клавишу delete – и нет ничего.
62
Если раньшеменя мучили чередующиеся симптомы характера все-таки физиологическрогоЮ то они сменидись состоянием какой-тол полувменячемости, когда я плохо – и почсти всегда – соображал или не соображал, что я делаю, какое-то полусоображение, так бывает, когда торопливо стучишь по клавиуатре, делая масу отпечаток, как вот сейчас, когда я пытаюсь зафиксировать это состояние, потому что я сейчас как раз в этом состоянии, сенйчас я в енго тоже впадаю, но реже, гораздо реже и осознаю, что впадаю и надо просто переджадть, когда оно пройдет, а тогда оно подавило меня и довлело все время, это называетсЯ жить на автомате, действовать на автомате, или еще говорят на втопилоте, тольеко куда самолет летитЮ, неизвестно, боже ты мой, как худо, Бог сатане и то разрешил все отнять у Иоыва, но душу не велел отнимать, а тогда была ощущение (и сейчас отчасти, но пройдетЮ, пройдет), что и дущу отнял, а вместо нее неизвестно что, я
63
Я начал бояться выступлений. Слава полубезумного творца, регулярно теряющего сознание от перенасыщенности энергией, сопровождала меня повсюду, публика собиралась на меня, как на аттракцион. Я понимал это, но смирялся ради книг: пусть интерес к ним начнется хотя бы с праздного любопытства, потом они свое возьмут. Я преодолевал страх, держался, даже когда было очень худо, но все-таки два раза оказался в проигрыше и, на радость присутствующим, потерял сознание. Доктор, теперь уже настоящий, всегда был при мне.
Посчитав свои регулярные неполадки с головой достаточным поводом, я устранился от телеэфира, который мне, если честно, просто уже надоел. Кичин этим самоустранением был весьма недоволен, но ущучить не мог: я ведь работал не на договоре, а вольным стрелком. Он собирался со мной встретиться, но, человек страшно занятой, никак не находил времени.
64
Однажды вечером позвонила Даша. Я хоть и сменил мобильный телефон вместе с номером, но оформил на несколько месяцев переадресовку звонков.
– Привет, ты дома? – не поздоровавшись, спросила Даша.
– Да, – ответил я, сразу узнав ее.
– Зайти можно? Я тут в пяти минутах уже.
– Это хорошо, но я в другом месте живу.
– Вот, ё! Где?
Я объяснил, и через час она появилась.
За короткое время она довольно сильно изменилась, по крайней мере внешне, хотя, вроде бы, ничего радикального. Те же волосы, но светлее и с претензией на стиль, те же джинсы, но по бокам вышивка и бахрома, та же прозрачная кофточка, но снизу короче, а сверху расстегнута не одна пуговичка, как бывало, а сразу три. Она выглядела по-прежнему провинциалкой, но уже обтесавшейся, и, к тому же, что меня огорчило, казалась девушкой известного пошиба.
– Вот что, – сказала она. – Времени у меня мало. Поэтому сразу говори да или нет. И я ухожу.
– А что да, что нет?
– Деньги нужны. Пять тысяч. Не рублей. Срочно. Причем, учти, скорее всего не отдам. И вообще ничем отплатить не могу. Даже сам понимаешь чем, потому что я по этой части заболела. Вот так. И кофе хоть угости. Или чаем. А пиво есть?
Казалось, она заранее настроилась на отказ. В самом деле, найдется ли в мире чудак, который даст ей деньги, да еще такие, на подобных условиях, вернее, при отсутствии условий? Зачем тогда пришла? Психологически вполне объяснимо: иногда человек, попадая в отчаянное, безвыходное положение, предпринимает что-то заведомо нерациональное, проигрышное – чтобы уже окончательно убедиться: тупик, выхода нет. И, исходя из этого, смириться или, напротив, сделать какой-то невероятно смелый шаг.
Я варил кофе, посматривая на нее. Надо же, даже не сочиняет драматической истории, не пытается разжалобить. Впрочем, история наверняка имеется, сочинять не надо.
– А почему ты считаешь, что у меня есть такие деньги? – спросил я.
– Только не говори, что нет! Твои книжки в каждом магазине, ты из телевизора не вылезаешь.
– Уже вылезаю. Совсем почти вылез. А книги ты хоть читала?
– Конечно.
– И как тебе?
– Нормально. Не хуже других.
– И не лучше? – мне почему-то показалось очень важно услышать, что она скажет.
– Лучше, наверно. Я не очень в этом разбираюсь.
– Ты просто скажи, понравилось или нет.
– Вот пристал. Лариска в восторге. Просит меня обратно с тобой познакомить.
– А ты не в восторге?
– Ну нет, и что? По-моему, ты под К. работаешь. Он тоже отстой, но всем же нравится. Поэтому ты на меня не ориентируйся. Короче, не дашь денег?
– Ты думаешь, что я сумасшедший, да?
– Ничего я не думаю... Помнишь, как мы в метро встретились? Нищего помнишь на тележке?
– Помню.
– Ты тогда в меня попал очень.
– Как это?
– А так. Я как раз думала об этом. Ехали с Лариской к ее спонсору, который ее, кстати, недавно чуть не убил, такой гад оказался... В общем, едем, Лариска мрачная, а я думаю: почему у одних людей полно денег, а у других совсем нет? Хотя это понятно. Другое непонятно: почему бы богатому просто не поделиться? Взять – и дать! Просто так! Ну, для удовольствия души, что ли! Это же даже приятно! И тут ты как раз нищему этому даешь, прямо в этот самый момент. Я подумала: надо же! Я прямо в тебя сразу влюбилась даже.
– Спасибо. Значит, я тебе должен просто так дать пять тысяч?
– Не должен. Хочешь – дашь. Не хочешь – не дашь.
– Ни за что?
– Ни за что.
– А если не дам?
– Не бойся, не повешусь.
– Между прочим, ты домой собиралась. В Тамбов, кажется?
– Ясно. Начинаем вопросы про мою личную жизнь? Обойдешься. Ныть тут не собираюсь. Ни за какие деньги. И вообще, извини, конечно, но я люблю одного человека.
– Да? Может, эти деньги для него?
– Может. Тьфу, ё! – она обожглась кофе и сплюнула. – Дай молока!
Я влил ей в кофе молока, она сделала большой глоток и сказала:
– А хотя бы и для него. Вопрос не об этом. Рассказывать ничего не буду, хотя, может быть, там жизнь зависит. Просто я сегодня с утра сижу и думаю: ну, все, конец, делать нечего. И про тебя вспомнила. И подумала: есть единственный человек во всей Москве, кто может деньги дать. И не только в Москве, а вообще. Если не он, то никто.
– Очень лестно слышать о себе такие вещи. Извини, я сейчас.
Я вышел в комнату. Я направился к своему заветному Ашуру Калымбекову. Конечно, основные деньги хранились у меня в банке на счетах и в ячейке, но я приготовил энную сумму для покупки за наличные двух деревянных кресел, которые я усмотрел в антикварном магазинчике и намеревался поставить в кухне (я вообще купил много ненужных вещей за это время). Пока шел к книжным полкам, начал размышлять. И застыл у полок, размышляя дальше. А ведь не настолько хорошо я знаю эту девочку, которая умеет казаться донельзя простодушной! С одной стороны, ее приход с нелепой просьбой – чистая авантюра без надежды на успех. С другой – успех-то почти налицо: ведь я за деньгами пошел! Нет, тут точный расчет! Мимоходом упомянула, что от этих денег у кого-то жизнь зависит. Прямо сказала, что есть единственный человек, способный на такой поступок. Почти героический по нынешним временам. Приятно же, черт побери, чувствовать себя единственным! Даже если при этом сказали, что книга твоя отстой. Но, может, и это расчет? Вот, мол, ничего не таю, говорю неприятную правду, если мелкий человек – обидишься (и подтвердишь свою отстойность!), если великодушный – долгом сочтешь ответить добром на зло.
Я вернулся в кухню, налил себе кофе, сел, постучал пальцами о стол.
– Ты видишь, что у меня творится?
– А что?
– Ремонт. Кучу денег потратил. И квартира эта не даром досталась. Понимаешь? Так что извини, Дашенька. У меня просто нет такой суммы. Тысячу могу наскрести.*
–
* Перечитывая, заметил: с этими адаптациями куда-то затерялось описание того, как я продал свою старую квартиру и купил новую, как затеял ремонт и т.п. Все возникает явочным порядком – и пусть. Между прочим, в какую-то адаптационную дыру провалилось и описание мимолетного романа с Аней Ликиной. И еще многое. Туда, впрочем, и дорога. – А. А.
–
Даша отрицательно качнула головой.
– Нет. Это ничего не решит. Где я остальные четыре возьму? Мне до завтра ровно пять нужно. Может, займешь у кого?
– Радость моя, у меня нет таких знакомых...
– Ясно. Ну, извини.
– А что все-таки случилось? Может, расскажешь?
– Да какая разница. У тебя что, от этого деньги появятся?
– Нет.
