Текст книги "Качество жизни"
Автор книги: Алексей Слаповский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)
На Ирину в тот вечер обращали особое внимание. Во-первых, не забытый еще скандал в прессе. Во-вторых, она, оказывается (я этого почему-то не знал), недавно попала в список, озаглавленный: "100 самых красивых женщин Москвы", опубликованный в каком-то очень модном журнале и распространившийся оттуда по другим изданиям и Интернету.
Конечно, глазели и на меня. Ирина улыбалась за двоих, Ирина отвергала просьбы об интервью (канал еще не дал на это разрешения), Ирина держала меня под руку и говорила мне негромко, с улыбкой:
– Надеюсь, вы поняли, что одеты нелепей всех?
– Нормальный костюм, в чем дело?
– На какой распродаже вы купили свой нормальный костюм? А туфли свои вы давно видели? И носки полосатые, вы с ума сошли!
– Даже это заметила?
– А как не заметить? Я же просила нормально одеться, я Ане сказала...
– Какая еще Аня?
– Она будет вашим пиар-менеджером. И имиджмейкером заодно. Вообще-то это совершенно разные профессии, но канал у нас бедноватый пока, на двух специалистов расщедриться не может.
– А меня спросили? Вспомнил, звонила какая-то. Я сказал, чтобы не волновалась, я сам себе пиар-менеджер и имиджмейкер.
– Это ее работа! Нет, и ваша теперь тоже. Вы работаете за свои книги, я за свою передачу. Думайте об этом – и все встанет на свои места.
Тут я и рассказал Ирине о том, как меня пытаются облапошить в издательстве.
Она встревожилась. Не откладывая, нашла в зале адвоката Черемницына (тоже из светских, всей стране известных), подвела меня к нему.
– Здравствуйте, Лев Ираклиевич! У нас тут небольшая проблема! – бодро начала она, вся светясь улыбкой.
– Я, Иришенька, бесплатных консультаций не даю, – доброжелательно сказал Черемницын. – И очень много дел, очень. Позвони в офис, – дал он ей визитку, – и тебе тут же выделят одного из моих лучших помощников. Я предупрежу.
– Спасибо.
Когда мы отошли, я спросил:
– Ты и с ним знакома?
– Сегодня первый раз говорили.
– Занятно! Ты его – запросто, он тебя – Иришенька...
– Тут так принято. Я знаю, кто он и как зовут, он сто раз видел меня и тоже, естественно, знает, как меня зовут. Поэтому считается: знакомы.
– И на "ты". Пора бы и тебе со мной окончательно перейти, а то все сбиваешься.
– Да ладно, не проблема, на "ты" так на "ты".
Еще не было знака садиться за столы, но для особо жаждущих и голодных организовали в углу зала фуршет. Принесли и поставили поднос с жюльенами, я, выпив рюмку водки, взял один жюльен, зацепил ложкой, он оказался огненно-горячим, я обжегся, сплюнул в чашку и поставил. Тут подошел режиссер Ь. Поцеловал руку Ирине, взял мой жюльен, у которого был вид неначатого, и принялся с аппетитом кушать.
– Мне тут посоветовали, – благосклонно задрал и скособочил он голову, будучи малого роста, – почитать один из ваших романов на предмет экранизации. Где бы взять?
– Еще не написаны, – ответил я.
– Да? А мне сказали...
– Саша шутит! – улыбнулась Ирина. – Все написано. Просто некоторые вещи под псевдонимами. Он гениальный, но страшно скромный.
И Ирина прижалась ко мне.
– Завидую, – сказал режиссер, и было непонятно, чему он завидует: моей ли гениальной скромности или тому, что меня обнимает и любит красавица Виленская.
– Ты сама-то читала? – спросил я потом Ирину.
– Есть у меня время всякую ерунду читать!
И еще был один смешной разговор: к Ирине подлетела с поцелуями и визгом тетенька лет пятидесяти со странно прищуренными глазами: казалось, она никак не может, подобно Вию, поднять ресницы.
– Вот, – сказала ей Ирина, – Асимов. Писатель.
– Конечно! Тот самый! – закричала тетенька. – Я читала!
– Газеты? – уточнил я.
– Какие газеты? Я книги ваши читала! Это фантастика! Маркес отдыхает, я вам серьезно говорю. У меня безукоризненный вкус, это все знают! Я всем говорю: Асимов – это абсолютно новое слово! Абсолютно!
– А что вам больше понравилось? – спросил я, и Ирина тут же предостерегающе сжала ладонь, которой держала мою руку.
– Все! – воскликнула тетенька. – Все! Вы чудо!
И исчезла.
– Кто такая? – спросил я.
– Дура, – кратко ответила Ирина. – Но даже дур не надо дразнить. Вернее, их-то в первую очередь не надо дразнить. Ее муж купил для их дочки телекомпанию. Целую телекомпанию, представляешь?
– Ты хотела бы тоже иметь телекомпанию?
– Не отказалась бы.
– А что у нее с глазами, я не понял?
– Неудачно пластическую операцию сделали, хоть и в Англии. Глаза еле открываются. А тебе, между прочим, волосы надо привести в порядок. К счастью, ты не лысый, но седина у тебя, извини, не благородная. Может, покрасишься?
– Ради тебя – что угодно.
– Перестань. Хватит отлынивать, пусть Аня тобой займется.
– Улыбнись мне, радость моя, на нас смотрят!
Несмотря на ее явно недоброжелательный тон, настроение у меня было превосходное. Я наслаждался возможностью быть рядом с ней, прикосновениями ее руки, я вдруг почувствовал, что окружающие монстры симпатичны мне, я им прощал все, ибо они явно ценили Ирину, явно любовались ею, явно завидовали мне. Был момент, когда я вдруг поверил, что мы все тут действительно избранные: талантливые, знаменитые, богатые, легкие, веселые, искрометные, красивые... Я усугубил свое блаженное состояние изрядным количеством крепких напитков, в изобилии стоявших на столе. И, улучив момент, довольно-таки нагло обнял Ирину за плечи и поцеловал в шею.
– Что вы делаете? – прошипела она, продолжая улыбаться.
– Мы на "ты"!
– Прекрати!
– Нам надо составить контракт. Что это такое вообще? Меня уговорили изображать твоего жениха, тебя уговорили изображать мою невесту, но это все на словах. Надо заключить контракты с ними и друг с другом! Чтобы я точно знал: обнять, например, имею право, а поцеловать не имею права. А если все-таки не удержался – штраф. За поцелуй в шею столько-то, за поцелуй в щеку столько-то, ну, а...
– Прекратите! Вы напились, что ли?
– Отнюдь! Я пьян от счастья!
Ирина сочла за самое благоразумное дождаться первого же момента, когда будет прилично уйти. И не преминула этим моментом воспользоваться.
– Все, успокойся! – сказала она на улице.
– Да успокоился уже, – сказал я с горечью. – Знаешь, не нравится мне эта чепуха. Будь здорова.
И пошел, махнув ей на прощанье рукой. Она тут же догнала меня.
– Ты куда?
– На метро. Где здесь ближайшее метро?
– Постой!
Улыбаясь окружающим и глазеющим (милые бранятся – только тешатся!), Ирина взяла меня под руку.
– Ты с ума сошел? Отсюда никто не уезжает на метро. Где твоя машина?
– Опять двадцать пять: нет у меня машины! У Валеры есть машина, не путай. Помнишь Валеру? Такой симпатичный молодой человек. Кажется, у вас были какие-то отношения?
– Господи, морока! Садись в мою машину!
И она усадила меня в машину, которую как раз ей подали. В машине она сняла не только улыбку, показалось, она сняла лицо.
Стала злой, раздраженной и даже, трудно поверить, некрасивой.
У ближайшей станции метро остановилась. Огляделась, словно проверяя, нет ли слежки. И сказала:
– Выходите. Вы правы, это страшная чепуха. Я постараюсь сделать все, чтобы мы больше никогда не увиделись.
26
Старания ее не увенчались успехом. Не потому, конечно, что Кичину настолько уж понравился сюжет о любви молодой знаменитой женщины к пожилому, безвестному, но якобы гениальному писателю. Причина была в Беклеяеве, который действительно затеял поход во власть или на власть, что одно и то же. Беклеяеву нужно было насолить, требовалось вывести его из равновесия.
Ко мне явилась пиар-менеджер и имиджмейкер Аня, девочка лет двадцати пяти, высокая, с большими руками и ногами, белесыми волосами, бровями и ресницами, прозрачно голубоглазая и веснушчатая.
– Анна Ликина, – протянула она мне свою могучую руку.
– Ликина? – переспросил я, чувствуя мощное пожатие жестких пальцев.
– Ну. А что?
– Писательница есть такая.
– Может быть. Не читала.
– Но вы же должны заниматься всеми моими делами, в том числе и литературными, я правильно понимаю?
– Ну. А при чем тут писательница какая-то?
– Она – это я. То есть я – это она. Почитали бы.
– А. Это успеется.
– Вы однофамилица, это замечательно, я ведь был уверен, что выдумал эту фамилию, что фамилия искусственная.
– Ничего не искусственная. Это мамина вообще-то. Так, – оглядела она меня, – чего будем с имиджем-то придумывать?
– А так, как есть, я не гожусь?
– Годитесь. Но все-таки можно харизмы добавить. Почему, думаете, тот же политолог П. все время в черных очках?
– Харизмы добавляет?
– А то. Или: актер Б. все время в черной шляпе. Можно, конечно, и без этого. Но лучше, когда фенечка какая-нибудь. Фишка. Простая, но эффектная.
Сама Аня была одета без затей и без фишек. Джинсы до того затертые, что казались грязными, впрочем, возможно, они такими и были. Застиранная футболка с какой-то надписью, буквы наполовину стерлись и слиняли. Из босоножек высовываются большие ногти с облупившимся лаком.
И мы поехали на ее небольшом, юрком джипе искать для меня фенечки или фишки.
Прибыли в фирменный магазин, где Аня повела меня смотреть рубашки, брюки (точнее сказать: штаны) и блузы; такую одежду я видел однажды в костюмерной театра, куда попал давным-давно по журналистским делам, и, помнится, простодушно удивлялся: то, что из зала виделось красивым, элегантным, крепко и искусно сшитым, вблизи оказалось засаленной рванью, мешковиной без подкладки, с грубыми швами, с висящими и торчащими отовсюду нитками.
– Сейчас будем мерить, – сказала Аня, выбрав несколько тряпок.
– Вы уверены, что мне пойдет?
– Это всем идет. Это – ..., – Аня назвала имя всемирно известного портного, то бишь кутюрье.
– Вообще-то это уже носили, вам не кажется?
– Бросьте. Идите меряйте!
В кабинке я напялил мятые штаны цвета кофе с молоком (да еще и в каких-то пятнах, будто на них пролили кофе без молока) и такого же колера блузу с костяными пуговицами. Еще бы драную соломенную шляпу, думал я, рассматривая себя в зеркале, и – готовое пугало.
– Как вы там? – нетерпеливо спросила Аня.
– Сами смотрите.
Аня отдернула занавеску и критически оглядела меня. Я ждал, что она расхохочется или хотя бы наконец улыбнется. Но она деловито сказала:
– Я так и думала. Очень идет. Сразу лет на десять моложе, между прочим.
– Да?
Я осмотрел себя еще раз и склонен был с нею согласиться. Слегка нелепо, но есть какая-то в этом свобода и великолепная небрежность.
– Вы не думайте, – сказала Аня, – это повседневная одежда. Нормальную, на выход, мы в другом месте будем смотреть.
– Я надеюсь.
Войдя во вкус, я решил прихватить еще несколько вещей. Аня с помощью продавщиц подносила, я примеривал.
Две продавщицы, молоденькие девушки, о чем-то переговаривались, поглядывая на меня. Наверное, решают, кто мне эта девица, дочь или любовница, думал я. И ошибся. Приблизившись ко мне, пока Аня что-то сосредоточенно рассматривала, одна из девушек, смущаясь, сказала:
– Извините, мы вот тут поспорили, вы Асимов или Анисимов? Извините.
– Мы в газетах фотографию видели, – объяснила вторая. – Но у нас газет этих нет сейчас, вот мы и поспорили.
– А на что? – поинтересовался я.
– Да так, просто на интерес.
– Что ж, вы обе выиграли. Я Анисимов и Асимов одновременно.
– Ой, – сказала одна из девушек, – а вы, правда, муж Виленской?
– Пока нет.
– А правда, что ей на самом деле сорок два года? – спросила вторая.
– Вранье. Двадцать семь.
– Вот так! Я же говорила! – торжествующе воскликнула первая. – А, извините, у вас с собой книг ваших нету? Мы не в подарок просим, мы бы купили. Мы тут заходили в книжный, говорят: скоро будут.
– Да, скоро будут. Придется потерпеть. Специально потом зайду и подарю по книжке. С автографом.
– Спасибо! – хором воскликнули счастливые девушки.
Подошла Аня и, недоброжелательно посмотрев на девушек, сказала:
– Все, больше тут делать нечего, едем дальше.
Мы потратили весь день на покупки. Но фишка или фенечка все не находились. Аня и шейный платок мне повязывала, и что-то вроде амулета с камешками навешивала, и пестрые галстуки нацепляла – все не то.
– Ладно, – сказала она. – Это мы еще подумаем, а пока едем голову в порядок приводить.
– Вы уверены, что надо?
– Конечно. Ирина сказала: обязательно.
– Ну, если Ирина сказала...
Она привезла меня в куафюрное заведение, где над моею головой стали виться сразу две мастерицы.
– В какой цвет? – спросили они Аню, сидящую в сторонке с журналом.
– Меня бы тоже спросить, – подал я голос.
Аня кивком согласилась: клиент сам решит.
Я решил, что мне нужен прежний мой цвет – светло-русый, почти пепельный. Девушки пообещали и выкрасили меня в соломенный цвет с паскудным цыплячьим оттенком.
– Нормально! – оценила Аня.
– Какого черта! – не согласился я. – Я же сказал: светло-русый с пепельным оттенком. Вот такой! – ткнул я в большой картонный лист, на котором, как листья в гербарии, были прикреплены прядки волос самых разных цветов и оттенков.
– Такого по вашему волосу трудно добиться. У вас волос неоднородный, оправдывалась одна из девушек.
А я вспомнил, как Нина всегда не любила вот это вот: "волос" в устах парикмахерш, да и в других устах. Она жаловалась, что, когда говорят не "волосы", а "волос", она почему-то представляет себе большую и абсолютно лысую голову, из темени которой вьется толстый, жирный и черный единственный волос.
– А вы добивайтесь! У вас цены вон какие – за что? – сердился я.
Девушки переглянулись и стали добиваться.
В результате я получился того цвета, который когда-то называли "шантрет". Не шатен, а именно "шантрет", нечто игривое, лихое, ловеласистое.
– Вы нарочно? – поинтересовался я.
– Мы предупреждали! – оправдывались девушки.
– Красьте еще раз!
– Нельзя, вы что! Волос же не железный, приезжайте через пару дней.
– Волосы, а не волос! – сказал я.
В машине Аня начала меня утешать, говорить, что все замечательно. Но не выдержала и, глянув на меня, вдруг по-девчоночьи прыснула, крутанув при этом рулем и проехав в миллиметре от обгоняемого автобуса.
– Что?! – раздраженно спросил я.
– Извините. Нет, все нормально, правда!
И тут я увидел вывеску: "Парикмахерская". Не "Салон красоты", как везде, а просто и без затей – "Парикмахерская", как в мое время. Я велел Ане остановиться.
– Вы куда? Тут с вами знаете что сделают?
– Знаю. Подождите меня.
Парикмахерская оказалась родной до теплой и сладкой боли. Никакой тебе записи, живая очередь, как всегда это и было, сидят несколько пенсионеров, пенсионерш и заблудший подросток с наушниками на лысой голове (что он стричь собрался, интересно?), вдоль стены узкого коридора – стулья, скрепленные по четыре, на металлических ножках, с дерматиновыми сиденьями, которые были порваны еще десять лет назад, в дырах виден ветхий желтый поролон. Из двери высовывается парихмахерша (так хочется ее назвать) и кричит в пространство: "Кто следующий?", а в зале орудуют пять или шесть блондинок в синих фартучках, одинаковыми приемами подстригая и мужчин, и женщин, поет радио, блондинки перекрикивают его, обсуждая семейные дела и прочее свое, интимное, ворочая головы клиентов, будто болванки, а уборщица шурует по ногам щеткой, сметая волосы... хорошо!
Там я остригся наголо. Парикмахерша уточнила:
– Совсем?
– Совсем.
– Что же, брить, что ли?
Я подумал:
– Нет, брить не надо. Но очень коротко. Чтобы не ущипнуть.
– Это можно.
Аня, когда я сел в машину, дико посмотрела на меня.
Она смеялась не меньше пяти минут.
Я подождал, а потом свойски толкнул ее в плечо:
– Ну, ну, хватит... Поехали.
– Нет... Нет... Извините... Нет, даже классно... Мне нравится... Но жить с такой прической нельзя! – досмеивалась Аня. И, выскочив у какого-то магазинчика, принесла мне бейсболку. Я напялил ее и посмотрел в зеркало. Вид странный, но какой-то... лихой. Мне понравилось.
– Слушайте, – сказала Аня, задумчиво глядя на меня. – Так оно это самое и есть!
– Что?
– Фишка. Фенечка. Опознавательный знак. Харизматический аксессуар!
– Бейсболка?
– Ну! Серьезный писатель – и все время в бейсболке. Это прикол, это интересно!
– Что интересного, не понимаю! И почему всегда в ней?
– Ну, вы тоже какой-то! Не ваша это забота! Это пусть другие думают: в чем дело, почему П. все время в черных очках, Б. в шляпе, а вы в бейсболке! Пусть всякие смыслы ищут. Кто хочет, найдет. Вот вам и добавка харизме: тайный смысл бейсболки, понимаете? Нет харизмы без таинственности, разъяснила она мне. – Вон Г. отпустил бороду и косичкой ее заплел. Все его фанаты с ума сходят: отчего, почему? Тоже бороды в узелок завязывать начинают. Сотню значений в этой бородке козлиной отыскивают. А их нету на самом деле. Зато шум какой.
Я усмехнулся. Я начинал иронически уважать дурацкую кепку с длинным козырьком, которая, усевшись случайно на мою голову, вдруг тут же начала что-то означать, причем помимо воли обладателя этой самой головы.
27
Мне надо было работать, но не хотелось. Пописывалось, вернее, кое-что для себя.
Тут позвонил Валера и сообщил, что оказался в моем районе. Если я не против, заедет.
И заехал.
Ни с того, ни с сего начал рассказывать о своих делах. Сроду не рассказывал – и вдруг. Ему предложили, в частности, поработать на одну австралийскую фирму. Фирма серьезная, проект интересный. И вообще, не поехать ли в Австралию? Говорят, райские места.
– А невеста? – спросил я.
– Тоже поедет, куда она денется. А не поедет – не надо.
– Раздумал жениться?
– Рановато еще. И дура оказалась. Слушай, а вот это вот все, в газетах этот трендеж про тебя с ней, ну, и все остальное, это зачем?
– Я же объяснял: они в это играют. Им, видишь ли, мало играть в газеты, в телевидение, в политику, им еще хочется играть в живых людей.
– И ты согласился?
– Почему нет? Это совпадает с моими интересами.
Валера смотрел на меня в раздумье. Я-то привык, что не знаю и не понимаю его. А он, быть может, впервые всерьез подумал о том, что не знает и не понимает своего родителя. Он и всегда не понимал, но раньше ему этого не надо было. А вот теперь понадобилось... Раздумье его кончилось вопросом:
– Может, у тебя в ней главный интерес?
– А что тут невероятного? Конечно, не очень хорошо: ты у нее был, а я твой отец...
– Считай, что меня не было. То есть у тебя серьезно?
– Кажется.
– Не повезло. А она?
– Пока знаю, что не противен ей.
– Ясно... Нет, нормальное дело, – рассуждал Валера. – Что ты, не человек? Со всяким может случиться. Тем более, она девушка симпатичная. Не великого ума, конечно. Извини.
– Да нет, ты прав.
– Ясно... То есть, получается, я тебе мешаю?
– О чем ты говоришь! Наоборот, я устранюсь – по первому твоему слову!
Валере, наверно, очень хотелось сказать это слово. Но он сказал:
– Ладно. Передай ей, что я звонить не буду, и вообще... Благодарен за науку. Ну, и что уезжаю. Или не говори. Мне все равно.
Далее адаптировано: многословные рассуждения А.Н. Анисимова об идиотизме положения, в которое он попал, перебирание вариантов, как из этого положения выбраться.
А Валера никуда не уехал.
28
Я придумал жениться. Пусть взбесятся всесильный Кичин, Женечка Лапиков, пусть сильно огорчатся таблоиды, приготовившиеся ковать деньги на нашей с Ириной истории и на уничижении Беклеяева, пусть разозлится Ирина: я ведь сокрушу ее надежды на собственную передачу, на "Были о небывалом", надо, кстати, спросить, что это значит. Жениться срочно и, в сущности, все равно, на ком, лишь бы действительно не оказаться пародией на собственную пародию, вырваться из этого сюжета – ну, и заодно избавиться от дурацкой любви, которая с каждым днем мучила меня все больше. Обидно, конечно: сколько ждал, представлял все в розовом свете, а пришло – и вот, оно, оказывается, как: постоянно внутри что-то живет (будто даже отдельное от тебя!), как инфекция, как зараза, как солитер какой-нибудь, живет, ест тебя, грызет – и при этом ты прекрасно понимаешь, что жажду утолить нечем, та, кого ты любишь, тебя не полюбит никогда и ни за что. В отличие от всех влюбленных, я себя не обманывал.
Я приехал к Дине Кучеренко. Без звонка, без объявления войны, как это и раньше бывало. И сказал:
– Дина, на этот раз я полностью в своем уме. Я все помню. Я выздоровел. И то, что я сейчас скажу, это осознанно, это... В общем, я понял, с кем я могу и хочу прожить, прости за высокопарный слог, остаток жизни!
– Да? И кто эта счастливица?
– Ты, конечно.
– Ой, какая радость! Подожди.
Она принесла магнитофон, вставила кассету.
– В прошлый раз ты тоже говорил, что все помнишь, что полностью в своем уме. А на следующий день забыл. Поэтому...
– На пленку говорить?
– Именно.
– Смешно. Нет, я тебя понимаю. Ты права. Вообще люди общаются безобразно. Им давно надо говорить в присутствии магнитофона. Чтобы никто от своих слов не мог отпереться. И чтобы все ответственней относились к своим словам.
– Это ты предисловие начитываешь?
– Извини... Значит, так...
Я смотрел на старенький магнитофон и слушал, как гудит его дряхлый мотор, как что-то тихо пощелкивает в кассете при движении пленки. Все, что я собирался сказать, представилось по-другому. Действительно, потом ведь не отопрешься. И не то чтобы я собирался отпираться, но... мало ли!
– Тебя, кстати, не смущает эта история? – спросил я. – Ну, с ведущей этой?
– Я была уверена, что все для чего-то придумано.
– Да? Так заметно?
– Я заметила. Ты говори, говори. Или желание пропало?
– Нет. Так вот. Я хочу... В общем, я хочу с тобой жить.
– С кем? Ты уж имя назови. А то скажешь потом, что не мне говорил и не меня имел в виду.
– Да. Дина. Дорогая Дина Кучеренко! Лучшая женщина Москвы...
– И Московской области?
– Да. Чудесный был фильм. И чудесное время, я только сейчас начинаю это понимать!
– Не отвлекайся.
– Да. Дорогая Дина! Давай поженимся!
– Зачем?
– Как это зачем? Чтобы жить вместе.
– Зачем? Чтобы разделить с тобой остаток жизни? Я не люблю остатков. А главное, ты что, любишь меня?
– Диночка, любовь проходит и уходит...
– Ты любишь меня или нет?
– На этот вопрос не бывает однозначного ответа! Человек думает, что любит, а на самом деле... И наоборот...
– Нет никаких наоборотов. Все мы знаем точно. Только знать не хотим.
– Не понял...
– Я вот точно знаю, что тебя не люблю.
– Это интересная новость! И с каких пор?
– Да ни с каких. И не любила никогда.
Я усмехнулся и посмотрел на магнитофон.
Дина выключила его. И продолжила:
– А если принимала тебя... И даже чуть было замуж не согласилась... Очень просто: одной скучновато все-таки.
– Кого ты обманываешь, себя или меня?
– Ты прямо, как твои персонажи, изъясняешься. Никого я не обманываю, Саша. И никого я не любила. Не повезло. Как и большинству людей. Но ведь живут же как-то. И я живу. Поэтому в очередной раз готова согласиться. И тебе ведь легче, между прочим. Жить с влюбленной в тебя женщиной – одна морока. Сам рассуди: она любит, она ревнует, она за каждым шагом следит, она взаимности хочет, а ты пустой. Комплекс вины развиться может. Поэтому идеальный вариант: муж и жена друг друга не любят – ну, то есть, не любят такой любовью, как в твоих романах и всех прочих сочинениях описано, – а жить вместе нравится. Устраивают друг друга. Очень славно. Если согласен на такой вариант, давай попробуем.
– Надо же... Двадцать с лишним лет я, получается, сам себе голову морочил?
– Конечно. Я же тебе ни разу про любовь не говорила.
Я смотрел на умолкший магнитофон и вспоминал. Странно, но мне казалось, что признания в любви все-таки были. На самом деле были слова косвенные, во время близости или хмельных задушевных разговоров.
– Эй! – окликнула меня Дина. – Вернись, скажи что-нибудь. Или ты все-таки горячей любви хотел? Знаешь, Саша, это по-научному называется динамический стереотип. Проще говоря: привычка. Меня вот тут познакомили с одним джентльменом. Свежий мужчина, пятьдесят шесть лет, не бедный. И даже понравился мне. В ресторан повел хороший. Вино замечательное. Музыка тихая. Разговор задушевный. То есть всем человек подходит, и я, чувствую, тоже ему понравилась. И он уже начинает про будущую жизнь чего-то такое размышлять. А я вдруг четко понимаю, что мне страшно хочется домой. Я годами привыкла: прихожу после работы домой, что-нибудь ем, а потом кофе, кресло под торшером, телевизор, книга... И так мне славно! Нет, правда, я прямо-таки затосковала по кофе, по торшеру, по телевизору. Ну, и сказала ему, что плохо себя чувствую. Немудрено: холецистит, мигрень, диабет в начальной стадии, давление, артрит, колит и псориаз.
– У тебя все это есть?
– Да нет ничего! Но надо же было напугать джентльмена! Он, слава богу, напугался. Я к чему это? У тебя тоже стереотип. Привычка. Ты привык: женщина тебя любит, а ты тихо страдаешь, что не вполне ей соответствуешь. И тебе это комфортно.
– Когда это я привык?
– С женой привык.
– Тебе-то откуда знать?
– А мы с ней встречались.
– Зачем?!
Я был ошарашен. Я даже невольно огляделся, словно ища приметы того, что здесь, у Дины, когда-то была моя жена.
– Как зачем? Она каким-то образом узнала, что ты меня навещаешь, не выдержала, пришла посмотреть на меня и понять, что у тебя тут – интрижка или тайная любовь. Я ей все объяснила, она успокоилась. Просила тебе не говорить. Но раз она от тебя ушла, то теперь, наверно, можно. Что, удивился?
– Честно говоря, да.
– То-то. А ушла она, я думаю, чтобы тебя опередить. Ты ведь сам собирался уйти, разве нет?
– И в мыслях не было! Что за черт! Придумывают про человека какую-то ерунду! Нет, я понимаю! Влюбилась в американца этого, а себе нашла оправдание! Идиотизм какой-то! Даже досадно, честное слово!
Дина внимательно посмотрела на меня:
– Да... Кажется, все еще хуже. Мой тебе совет: верни ее. Иначе наделаешь глупостей.
– Только не надо изображать, что видишь меня насквозь! Если хочешь знать, я счастлив! Потому что влюбился, как дурак. И газетные эти утки не совсем утки. Вам не повезло, а мне повезло. Правда, от этого не легче!
– Зачем же ты ко мне пришел?
Не помню, что я ей ответил и о чем мы потом говорили еще часа два, три или четыре.
29
Вернувшись домой, я позвонил Даше.
Она ответила неласково и торопливо:
– Привет, чего надо?
– Скучаю. Можешь приехать?
– Ты ничего не перепутал? Я по вызову не работаю.
– У меня очень серьезное предложение. Очень.
– Какие еще предложения, молодой человек? Вы ошиблись номером!
Испугавшись, что она отключится, я быстро сказал:
– Тысяча в месяц и московская прописка.
– Ха, очень надо! Прописка у меня и так почти есть. И тысяча есть. Даже больше. Я такого мужчину нашла, что тебя рядом не стояло!
– Что ж. Тогда счастья тебе.
– Спасибо. А ты где сейчас?
– Дома.
– Ладно. У меня есть пара часов. Только никаких предложений!
"Увидев ее, Переверчев поразился, насколько она похорошела. Даже странно подумать, что совсем недавно эта юная красавица, достойная обожания со стороны лучших мужчин этого худшего на земле города, была в его руках, готовила ему омлет по утрам, ходила по комнате в халатике, напевая глупые песенки... На самом деле она осталась такой же, просто взгляд его посвежел, обновился. Но чего он совсем не подозревал, так это того, что его окатит такой волной нежности.
– Эля... – сказал он, собираясь обнять ее, но она выскользнула из его рук".
– Вот что, – сказала Даша. – Ты послушай сначала. Ты меня так оскорбил, как в жизни никто. Нет, меня оскорбляли, и даже хуже. Вообще с грязью пытались смешать. Но это кто? Это люди, от которых я ничего хорошего и не ждала. Понимаешь, да? Когда не ждешь, то и не обидно. А ты человеком прикинулся. Я запала даже на тебя, чуть прямо даже не влюбилась, понял? Так что даже и не мечтай! Я с голода буду подыхать, а к тебе не вернусь, понял? И вообще, я домой уезжаю!
– Но ты же мужчину нашла.
– Ага, мужчину! Такой же скот, как и ты. Он за те же деньги в душу мне залезть хочет!
– Я не влезал, мне кажется.
– Кажется ему... Нет, Лариска правильно говорит: лучше никого за людей не считать. Чтобы не ошибиться. Никакой любви, только хозрасчет!
– Я тебе это и предлагаю. Хочешь выслушать?
– Ничего я не хочу! Ну, ладно, давай, только быстро! И конкретно!
– Хорошо. Быстро и конкретно. Я понял, что с тобой мне было лучше, чем с кем бы то ни было. Я хочу, чтобы ты жила со мной. Я готов даже жениться. То есть не готов, а серьезно хочу на тебе жениться. Представь, какие выгоды: ты получаешь московскую прописку. Получаешь старого и больного мужа. Он скоро загнется. А если и не загнется, ты же можешь бросить его в любой момент. То есть меня. И я это пойму. Влюбишься в молодого, красивого принца – и бросишь. Но до этого будешь жить спокойно и обеспеченно. Сколько получится – год, два... Соглашайся!
– Тысяча в месяц?
– Да.
– И поженимся прямо с отметкой в паспорте?
– С отметкой.
– Врешь скорее всего.
– Нет.
– Слушай, а это не про тебя в газетах писали? И фотография похожая. С этой, как ее...
– Неважно. Это всего-навсего способ рекламировать себя.
– Я так и поняла. Как эта, ну... Как М. Тоже пишут постоянно: от одного ушла, к другому пришла, третий на горизонте. А я случайно к одной врачихе-гинекологу попала, так, пустяки, все прошло, и она рассказывала, что в реальности эта самая М. ...
Я не узнал о тайне этой самой М.: позвонила Ирина. Естественно, по делу: надо быть в таком-то месте в такой-то час на презентации чего-то, не помню, чего. Нас ждут. Форма одежды парадно-выходная, легкие отклонения допускаются, оригинальность приветствуется.
Я сказал, что неважно себя чувствую.
– Ничего страшного, полчаса побудешь, покажешься и все. Нас там сфотографировать должны.
Я посмотрел на Дашу, настороженно слушавшую, и решился:
– Вот что, Ириш. Передай там по цепочке: игра отменяется. Я, видишь ли, женюсь.
– Для того, чтобы в тюрьму сесть? Ты думаешь, они шутят? И посадят, и вообще с лица земли сотрут.
– Пусть попробуют! Я тут подумал и понял: все это глупый и мелкий шантаж. Я в этих делах, на которые ты намекаешь, даже не стрелочник, а старший помощник младшего дворника. Но главное, главное, ты выслушай: я действительно женюсь. Вот передо мной девушка сидит, она меня любит, она согласна, я счастлив!
Даша сердито нахмурилась, показывая мне этим, что не надо так нахально на нее ссылаться: во-первых, не любит, а во-вторых, еще не согласилась!
– Какая еще девушка? – спросила Ирина.
– Тебе приметы описать?
– А ты где вообще?
– Ты звонишь по домашнему телефону.
– В самом деле... Можешь меня подождать?
– Вполне. Только зачем?
– Ну, просто. Надо же когда-нибудь поговорить откровенно.
– О чем?
Она не ответила.
Она приехала через полчаса.
У Темновой похожая ситуация описана так:
"Оказаться между двух женщин страшнее, чем между двух огней. Тем более, когда два огня стремятся не столько опалить того, кто меж ними, а пожрать, уничтожить друг друга.
Арина всего лишь молча вошла, проследовала в комнату и села в кресло напротив дивана, на котором вольготно и по-хозяйски развалилась Эля, но Переверчеву этого хватило. Достаточно было перевести взгляд с одной на другую, чтобы понять: вот – Женщина, которая в единственном и уникальном числе, а вот – девушка, которых если не миллионы, то тысячи по всей Москве в тех или иных вариантах. Арина еще ничего не сказала, но выбор был уже предопределен!"
