Текст книги "Мы погибнем вчера"

Автор книги: Алексей Ивакин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Бреннер был уверен, что в избе, наверняка, сидит какая-нибудь вонючая старуха с десятком сопливых детишек, поэтому был спокоен.

И поэтому, когда выстрел плетью ударил по лесу, он вздрогнул так, что выпала сигарета из рук.

Солдаты в поле тут же рухнули наземь и открыли огонь по избе. Те, кто остался в лесу, моментально поддержали товарищей. Грохот стоял такой, что гауптман не слышал свое дыхание.

Под прикрытием оба бойца вплотную приблизились к избе.

Один махнул рукой. Взвод мгновенно прекратил пальбу.

Второй кинул гранату в разбитое уже окно и отскочил. Внутри хлопнуло, изо всех щелей, даже из-под крыши пошел дым.

Еще через пару минут оба бойца, один за другим ворвались в дом.

Гауптман ждал, не рискуя отправлять весь взвод на простреливаемое поле. Наконец, один из фронтовиков высунулся из окна и заорал:

– Здесь никого нет! Они ушли!

Бреннер сплюнул и ругнулся про себя.

Так это егерское дело леса прочесывать! Ну и что, что только пару дней назад русских десантников добили? Это их проблемы! Почему, он гауптман, бывший бухгалтер, ныне исполняющий обязанности индентантурранта Рудольф Бреннер должен гонять каких-то бандитов по этим гиблым лесам?

– Эй, фельдфебель! – рявкнул он.

– Я! – немедленно отозвался тот.

– Бери свое отделение и прочеши лес еще на два километра в ту сторону. – Бреннер махнул рукой на север от дома. – Мы тут ждать будем.

– Игельман! Шванн! За мной!

Гауптман-бухгалтер удивился:

– И это все??

Фельдфебель оскалился уже на бегу:

– Все кто остался!

Через несколько минут в лесу раздалась стрельба…

…Вечером, сидя у костра, новоявленные партизаны дружно смеялись друг над другом.

– А ты-то как сиганул в окно рыбкой!! Я думал башку себе сломаешь!

– Сам-то! Зайцем несся!

– А я смотрю, у Костика глаза бледные-бледные. Думал он в обморок упадёт!

Дед Кирьян только улыбался в бороду, глядя на отходивших после погони парнишек.

А Ритка сидела молча, уткнувшись взглядом в пламя костерка.

– Ты это, чего задумалась? – тихонько спросил ее дед.

– Да немец мне один… Показался похож. На Андрюшку Ежова. Поисковик наш. Был.

– Чего же это был-то? И есть тоже. Поди обозналась?

– Не знаю. – Вздохнула девчонка. – Но похож очень. Если и он, как у немцев-то оказался?

– Помрем – все на свете узнаем! – погладил дед ее по плечу и тут же прикрикнул на пацанов. – А вы чего регочете?

Те тут же притихли.

– Так… – грозно обвел он взглядом троицу. – Стрелял у дома кто?

– Ну, я… – виновато приподнялся Кузьма.

– Сиди-ко… Зачем стрелял?

Тот в ответ только пожал плечами. Сам не знал. Или побоялся сказать, что с перепугу.

– Как же вы того офицера-то в машине шлепнули?

– Так это… Мы в леске с Васькой сидели. А Костя в кустах у дороги. Он гранату кинул, а мы пульнули пару раз по машине.

– И попали?

– Попали! Я, между прочим, на 'Ворошиловского стрелка' готовился сдавать осенью. Не успел только. Районный Осоавиахим эвакуировался.

– Ну, ты-то, может, и попал из винтаря. А Васька? Ты, Василий, где автомат-то надыбал?

– Так мы, прежде чем из дома то уйти, готовились же! – вскинулся немногословный дотоле Васька. – Вон с Костиком и Кузьмой в лес ходили. Тут наши осенью много оружия оставили. Даже пушку нашли. Сорокапятку. Только у нее прицела не было. И снарядов.

– Жалко… А то бы вы ее выкатили на дорогу и фрицы бы в штаны наклали с испугу и в Берлин уехали бы. Так, командир партизанский?

Дорофеев молчал.

– А ты, аника-воин, чего по немцам не пулял, когда мы от них по лесу-то бежали?

– Он чего-то перестал стрелять. Я уж потом посмотрел, патроны вроде есть. Там, наверное, перекосило чего-нибудь.

– Перекосило… В мозгах у тебя перекосило. Коли оружие не знаешь, неча в бой брать его!

Потом дед помолчал и продолжил, перебиваемый только треском дровишек:

– Значит вот я вам, чего скажу, вояки хреновы. Отныне. Ни одного шагу без моего разрешения. Тут вам война, а не мамкина сиська. А ты девка, чего хихикаешь? – внезапно повернулся дед Кирьян к Рите.

Та, совсем и не хихикая, недоуменно посмотрела на него.

– Кабы ты собиралась чуть быстрее, немцы нас не застали бы! Что возилась как корова беременная, прости Господи? Тут тебе не этот… не телепиздер… Тут война и шевелиться надо, чтоб товарища не убило и ж… э-э-э… ногу не прострелило!

Рита захлопала заблестевшими глазами. Она же не виновата, что надо было проверить и аптечку, и вещмешок уложить удобно!

– Не виноватая она. Это ты немцам потом объясняла бы. Значит так. Костер тушите. Только не водой, ироды. В сторону головешки откиньте и угли сапогами разгребите. И по костровищу-то потопчитесь, чтоб подостыло – добавил дед, когда парни сделали дело.

– Ты, Ритулька, ложись на костровище. Я одеялко подстелю, другим накроешься. Я справа лягу, а ты, Васька, потолще. С другой стороны. Чаю, не замерзнешь и не простынешь. Земелька-то еще не согрелась…

Глава 7. Девчонки.

Ах, война, что ж ты, подлая, сделала:

вместо свадеб – разлуки и дым.

Наши девочки платьица белые

раздарили сестренкам своим.

Сапоги – ну куда от них денешься?

Да зеленые крылья погон…

Вы наплюйте на сплетников, девочки,

мы сведем с ними счеты потом.

Б. Окуджава. 'До свидания, мальчики'

Дедовский метод не помог. Она все равно зачихала и закашляла утром. То ли нервное напряжение, то ли сырой лес…

Но температура поднялась. И даже немецкий быстрорастворимый аспирин из далекого будущего не мог сбить ее. И, естественно, кипяток, настоянный на прошлогодних листочках брусники.

Ее лихорадило как осинку на промозглом ветру.

Время от времени она открывала глаза и видела, как хмурится дед, как ребята бродят по поляне туда-сюда, маясь бездельем. Вина грызла ее, но ничего сделать с собой Рита не могла.

К вечеру температура усилилась.

Деревья наклонились над ней, качаясь в отблесках пламени. Они трогали друг друга ветками, перешептывались и скрипели о чем-то своем. Иногда Рите казалось, что они переходят с место на место. Тогда она закрывала глаза и, находясь между неявным сном и бессонной явью. Кто-то трогал ее лоб и брал за руку, она пыталась пугаться, но на страх сил не было.

Ей вдруг понадобилось встать и отойти. С трудом поднявшись, она пошла в темноту, но там оказалось еще светлее, чем у костра. Какие-то смутные звуки раздавались впереди, она зашагала навстречу им, то и дело, запинаясь о сброшенные деревьями ненужные сучья, и вышла на прогалинку.

На прогалинке, из черного зева блиндажа, трое каких-то мужиков вытаскивали обожженных солдат. В японской, почему-то, форме. Рита никогда не видела японской формы, но была уверена, что это именно она.

Один из троих обернулся и оказался Виталиком. Он молча махнул ей рукой – раз, другой, третий, словно зовя куда-то. Лиц двоих других не было видно в черноте. Они стояли словно истуканы, почти не шевелясь.

Вдруг из кустов вышел еще один. В красноармейской форме. Издалека он показал девушке медальон – черный эбонитовый пенальчик. Она протянула ему руку. Но он отрицательно покачал головой и шепнул так громко, что закачалась земля и осыпались листочки с деревьев:

'Найди меня! Только всего найди!'

Земля продолжала качаться, закружилась голова, Рита зажмурилась и проснулась.

Голубое, плещущее солнышком небо цвело над ней. Оказалось, что лес уже покрылся легким зеленым облачком. Но мир продолжал качаться. Она приподнялась было, но мозолистая, жесткая рука Кирьяна Василича ласково придержала ее.

Ее куда-то несли. На невесть откуда взявшихся носилках.

Все тело ломило. Казалось, каждая клеточка дрожала. Она попыталась чего-то спросить, но дед прижал палец к своим глазам и сказал:

– Спи… Или не спи. Дремли дрему…

Она послушно закрыла глаза и провалилась в черный омут…

… А пришла в себя в какой-то комнате, когда уже стемнело.

– Проснулась? – улыбнулся ей дед, сидевший рядом.

– Ага… – шепнула она. – Где я?

– А в больничке. Тут у меня… эмн… свояченица одна санитаркой работает.

– А немцы?

– А что немцы? Немцы, они тифа боятся…

Рита расширила глаза:

– Какого еще тифа??

– Брюшной устроит? Немцы заразы боятся как огня. Вот и полежишь недельку здесь. Доктор может чего и поколет. А то в лесу ночевать не надо бы тебе. Холодно еще. И сыро. Ты, внучка, не бойся. Мы рядом будем.

– Дедушка Кирьян, а может у тебя дома полежать? Фрицы, наверное, ушли уже?

– Фрицы-то ушли. А дома больше нету. Сожгли, ититть их гитлеровскую мать по самое по не хочу…

– Совсем сожгли? – слабым голосом спросила девушка.

– Кхм… Ну, пару бревен оставили. Однако побёг я. Пора.

– Дедушка, не уходи… – схватила его за руку Рита. – Пожалуйста.

Дед неожиданно смутился и резко встал:

– Надоть, девонька, надоть! Шура приглядит за тобой. Да и доктор тут хороший. Валерой кличут.

Он поднялся, накинул на плечо винтовку, поправил кепку и пошел из комнаты. В дверях столкнулся с немолодой, крепкой женщиной в белом халате.

– Шурка! – остановился он. – Ты за внучкой присматривай! Не то… – и погрозил кулаком. А потом вдруг шлепнул ее по крупу.

Та только охнула в ответ:

– Иди-ка откудов пришел, охальник старый! – и замолотила его одной рукой по спине. – Совсем ужо, при девке-то…

Во второй она держала поддон, накрытый марлей.

Дед довольно хихикнул и исчез за дверью.

А санитарка Шура покачала головой и подошла к Рите:

– Сейчас Валерий Владимирович подойдет и кольнет тебя, девочка. А потом ложись спать.

– Все готово? – послышался молодой голос в дверях.

– Ага, ага… – отошла в сторону Шура.

– Ну что, больная? Жалуйтесь! – подошел к постели, хромая на правую ногу, доктор. Чем-то он Рите напомнил Чехова. Хотя вместо пенсне были очки.

Рита пожала плечами. Она, собственно говоря, и не знала – на что жаловаться.

Только лихорадит и температурит. А больше ничего не болит.

– Понятно… Давно такое?

Ритка чуть не ляпнула, что с того момента, как попала сюда. Потом подумала, посчитала и получилось что четыре дня уже.

– Ясно… Скорее всего усталость, стресс и легкая простуда. Однако полежишь тут у меня недельку. Лекарств, правда, у меня нет практически. Димедрола я, конечно, тебе вколю. С анальгином. Из неприкосновенного запаса. Для детишек храню. Но очень уж Кирьян Васильевич за тебя просил. И обещал, что лекарствами поможет. А так уход и покой. Поворачивайся!

– Я стесняюсь… – покраснела Рита.

– Стесняется она… А болеть не стесняешься? Быстро! – прикрикнул на нее доктор Валера.

Рита повернулась к стене лицом…

Укол оказался болючим.

Зато, практически сразу, стены куда-то поплыли и она опять уснула.

Так прошло несколько дней. Погода, наконец, установилась. Солнышко высушивало грязь, травка, как на дрожжах, полезла из земли.

Иногда вечерами, почти ночью, появлялся дед Кирьян. Приносил то освежеванную курицу, то кулек сахара, а как-то расстарался и притащил аптечку Риты. Доктор Валера едва ли не запищал от восторга.

Ритина сумка, кстати, оказалась сокровищем в нищей сельской больнице, где кроме марли, шприцов да йода практически ничего и не было. Вместо спирта для дезинфекции – самогон.

А тут тебе и левомицетин, и мазь Вишневского, и даже экзотический в сорок втором году нафтизин. Ну и прочие медицинские радости от но-шпы до баралгина.

Рите целую лекцию пришлось прочитать доктору, не забывая упомянуть, что это типа ленд-лизовские поставки.

А дед Кирьян намекнул доктору, чтоб он не интересовался, как это в немецком тылу оказалась американская аптечка.

Валера только пожал плечами и аккуратненько запрятал свое сокровище подальше от любопытных глаз. Пожалел только, что все в таблетках.

– Вот, ты дохтур, хоть и образованный, а дурак! – ответил на это Кирьян Васильевич. – Как же в лес-то с ампулами? Ну, как побьются?

– Можно было и запаковать, чтоб не побились. Вот этот… Кеторол. Пока таблетка рассосется, сколько времени пройдет? А инъекция удобней. Раз и готово. Правда, дозу не знаю…

– Радуйся, что хоть это Бог послал. А то все ему не так… Ты скажи, когда девоньку на ноги поставишь?

– Уже. Сегодня отоспится еще. И завтра можете уходить, куда глаза глядят.

– Эх-хе-хе… Пока они у нас никуда не глядят. Так ведь, Ритулька?

Она молча прикрыла глаза. А дед-то прав. Чернышевский вопрос до сих пор висел в воздухе.

– Ладно, завтра решать будем. – Сказал дед…

Только завтра наступило совсем не так.

Сначала было все как обычно.

Пришла тетя Шура и принесла завтрак. Потом доктор Валера поинтересовался состоянием 'больной'.

Состояние было хорошим.

Тётя Шура принялась мыть пол, а Валерий Владимирович куда-то ушел.

А после на улице чего-то загрохотало, заргрохотали пьяным смехом чужие мужские голоса. И заголосили бабы.

Рита подошла к окну и тут же отпрянула.

На центральной площади села, прямо напротив окон больницы, остановился крытый грузовик. Рядом с ним живописно расположился десяток немцев в камуфляже. Кто-то сидел на корточках, кто-то навалился на борт грузовика. Они равнодушно наблюдали, как мужики с белыми повязками на рукавах сгоняли баб и детей на площадь.

Наконец все собрались. Из кабины грузовика вышел к толпе офицер.

Он заложил руки за спину, качнулся на каблуках и что-то заговорил.

Рита не слышала, что он вещал. Но поняла его речь, когда полицаи отделили часть толпы и погнали ее в полуразрушенную, непонятно кем, церковь.

Гансы открыли стрельбу. Короткую. Очередями. Над головами и по земле.

Люди завизжали так, что задрожали стекла.

Немцы у грузовика засмеялись. А офицер зачем-то отряхнул штаны и пошел к своим солдатам. Они лениво приподнялись. Их командир что-то рявкнул и фрицы лениво разбрелись двойками в разные стороны.

А от полицаев отделился человек, прихлебывая по ходу из фляжки, и направился в сторону больницы.

Рита метнулась в кровать и прикрыла глаза.

Накрылась серым шерстяным одеялом и стала ждать. Ожидание было долгим, но быстрым. Секунды неслись, тянувшись.

И вот, наконец, загрохотали сапоги в коридоре. Дверь распахнулась.

На пороге, криво ухмыляясь, стояла женщина.

В грязных сапогах – почти по колено – в ватных штанах, с белой повязкой на руке и немецкой пилотке на голове.

Но женщина.

– Спирт есть? – шаря глазами по углам, спросила она. – Чего молчишь? Где тут главный в этой богадельне?

Рита перестала притворяться и открыла глаза:

– Не знаю… Доктор куда-то ушел…

– Да? – нетрезво ответила гостья и опять хлебнула из фляжки. – Красивый?

– Не знаю… – растерялась Рита. Уж чего-чего, а этого она не ожидала.

– А спирт у него есть? – гостья, явно пьяная уже давно, сползла по выбеленной стене на вторую пустую кровать у окна.

– Тоже не знаю…

– Ну и хер те во все места… – Равнодушно ответила баба. – Меня Танька зовут. А тебя?

– Рита. – Честно ответила Рита.

– Ага… Рита… Будешь, Рита, шнапсику?

– Нее… Мне нельзя.

– Гонорея что ли? Пройдет. У меня тоже гонорея была. И чего? И ничего. Жива. И немножко здорова. Так что – на. Выпей. За меня и за себя.

Баба протянула девочке фляжку.

Рита осторожно высунула руку из-под одеяла. Взяла флягу. Понюхала. Фляга пахла бардой. Но она, задержав дыхание, все-таки, глотнула.

Едкая и сладковатая жидкость обожгла горло. Нос сразу заложило, а глаза заслезились.

– О-ой… – только и смогла сказать Рита.

А Танька довольно засмеялась.

– Крепкий? Ну, это хорошо. Когда шнапс и мужик – не крепкие, это плохо. Мужик он, что шнапс. Должен тебя брать до самого нутра. Ты с мужиком-то была хоть раз?

– Э-э-э… Ну…

– А я была. И не раз. И сегодня буду. Правда не с тем, с кем хотелось бы… Кого хотелось – я того убила.

– Не понимаю…

– А чего тут понимать? Хотя ты – девка. Ты – поймешь. Я санинструктором была. Когда после боя очнулась – он рядом лежал. Я, говорит, Колька Федчук. А ты, говорит, кто? А я ему – я Таня. А мне так холодно было. А кругом трупами пахнет. Я ему в воротник ткнулась, чтобы запах живой. А он давай меня расстегивать везде. Два месяца мы с ним. Я ему портянки в воронках стирала. Руки красные были. А потом говорит: 'Знаешь, моя родная деревня неподалеку. Я туда сейчас, у меня жена, дети. Я не мог тебе раньше признаться, ты уж меня прости. Спасибо за компанию' Вот все поняла и простила. А 'спасибо за компанию' простить не могу. Выпей! – Протянула она снова фляжку Рите. Какой-то порченый, темный ее взгляд буровил девушку.

Та опять глотнула. Странно, но вторая пошла легче. Танька, чуть расслабив складку между бровей, в ответ махнула фляжкой и глянула под кровать:

– Спирт, интересно, где? … Я долго бродила. Леса, леса… Деревни. Потом меня ЭТИ… – она презрительно кивнула в сторону окна – …нашли. На, говорят, выпей. И стакан в руки. Я выпила. Голова кругом сразу. Они меня выводят. И на, говорят. Пулемет тебе. Стреляй. А я же с детства Анкой-пулеметчицей быть хотела. Вот и стоит кто-то передо мной. А я Кольку вижу. И стреляю по нему, стреляю… Шнапс кончился…

Танька вытрясла в рот остатки из фляжки.

– Еще хочу. До завтра пить можно. Завтра работа. Стрелять буду. Где, твой доктор? Шнапсу хочу!

Она нетрезво встала и пошла к дверям палаты.

Потом обернулась, покачиваясь, и добавила:

– И тебя тоже стрелять буду. Норма у меня – двадцать семь. Двадцать семь. Да… У тебя кофточки есть? Я кофточки люблю. Розовые. И чтобы шелковые.

Рита ошеломленно покачала головой. Не было у нее шелковых розовых кофточек. И вообще кофточек не было.

– Ну и ладно. Лишь бы шнапс был… – сказала Танька и, повернувшись к двери, столкнулась с доктором Валерой. На лице врача наливался под глазом фингал.

– О! Мужик новенький! – обрадовалась Танька, но, покачнувшись, схватилась за дверной косяк и начала сползать вниз.

Валера поморщился и, подтолкнутый стволом в спину, шагнул внутрь. А за ним, ехидно улыбаясь, стоял дед Кирьян.

С той же белой, испачканной чем-то красным, повязкой на левом рукаве.

– Топай, лепила! Лощ ты, а не босяк. Рога цветные носишь. Не дотумкал, что я замастырил? Меня ни один следак расколоть не мог. Куда тебе-то…

– Чё орешь, дед! – пьяно возмутилась Танька.

– Цыц, шмара! Вкатаю в лобешник – враз порченой станешь! Кто такая?

– Я? – удивилась Танька и даже чуток протрезвела. – А ты кто такой?

– Клоун местный! – ответил дед. – Смотри за гавриками. Я сейчас.

И, погрозив кулаком, Валере с Ритой метнулся обратно.

На недоуменный взгляд Риты доктор только пожал плечами и уселся на кровать.

Танька растерянно икнула и развела руками:

– Во как… Сторожить – не моя работа. Моя работа утречком будет. Ты, что ли доктор будешь? – посмотрела она мутным взглядом на Валеру.

Тот кивнул.

– Спирт неси. Быстро!

– Нет спирта. Самогон только. И то немного. – Буркнул тот.

– Давай сколько есть. – Танька-пулеметчица вытащила из кармана маленький пистолетик и ткнула им в сторону доктора.

Тот пожал плечами и вышел из бокса.

– А ничего такой… Симпатичный… – сально ухмыльнулась Танька. – Будешь его?

– В смысле? – Не поняла Рита.

– Если по-доброму не захочет – привяжем к кровати и попользуемся. А?

Ритка скривилась.

– Морду-то не корчи. Не хочешь – не надо. А я попользуюся. Давно мужика нормального не было. Дня четыре уже. Все шибздики какие-то попадаются. А этот, вроде бы, крепенький. Сдюжит и двоих.

Валера вернулся со склянкой. Мрачный как портрет Достоевского. Внутри склянки болталась мутная жидкость, при виде которой Риту начало подташнивать.

– О! – обрадовалась Танька. – А подзакусить чем есть?

– Ни чем нету. Так пей, если хочешь.

– Ты чего так долго ходил-то, лепила с Нижнего Тагила?

С этими словами Танька словно сокровище приняла колбу из рук доктора и жадно приложилась к длинному горлышку, сделав два больших глотка.

– Ууууёё… – Только и смогла она выдавить из себя, потом выпучила глаза, хихикнула и рухнула на пол.

После длинной паузы Рита шепнула:

– Чего это она?

Валера же хмыкнул в ответ. А потом добавил:

– Я твои зеленые таблеточки в самогон ей накрошил. Однако, хорошее обезболивающее у вас делают…

– А ей плохо не будет?

– Надеюсь, что будет очень плохо. – Поморщился Валера. – Я об этой твари слышал. Ничего ей не будет. Проспится. А потом мы с ней посчитаем – сколько она людей на тот свет отправила.

Лицо Валеры на мгновение исказилось. Но он пересилил себя и подошел к Таньке.

– Помоги на кровать забросить.

Ритка подошла, и они с доктором еле-еле подняли пьяную карательницу с пола и кое-как закинули на кровать храпящее и воняющее тело.

– А теперь слушай меня. Сейчас я уйду. Держи ее пистолет. Это 'Браунинг'. Вот тут слева предохранитель. Мало ли что. Держи его под подушкой. Вот еще свеклой лицо натри.

Он протянул ей маленькую свеклинку.

Рита недоумевающе посмотрела на доктора. Тот ухмыльнулся:

– Эту искать будут. Зайдут – скажешь, что у тебя тиф. Поняла? Немцы не сунутся, а сволочи эти приставать не будут. Но пистолетик под подушкой держи.

– А ты куда? Не оставляй! – Рита вцепилась в рукав доктора. – А если дед вернется?

Тот добро улыбнулся ей:

– Мы с дедом и вернемся. Ночью. Жди. И лицо свеклой натри! Ах да… Если эта падаль проснется – дай ей еще настоечки. Хуже не будет. Только сама не пей, Аленушка! Иванушкой станешь!

Потом он подошел к окну, осторожно огляделся и, махнув на прощание рукой, исчез.

Рита же, мало что понимая, забралась на свою койку с ногами. Натерла лицо разрезанной доктором на две половинки свеклой. Потом засунула бурак под кровать. И принялась ждать.

Минуты тянулись медленно. От нечего делать она иногда выглядывала в окно. На площади была тишина. Только несколько полицаев сидели у церкви и, кажется, играли в карты. Даже не хватились своей боевой подруги. Привыкли, что она напивается так перед работой своей кровавой? И немцев видно. Сидят в какой-нибудь избе. 'Матка, курка, матка яйки'

От нечего делать поразглядывала пистолет. Потом опять сунула его под подушку. Чего-то мешало ей, какая-то странная мысль.

А потом вдруг вспомнила, что доктор сказал. 'Хорошие лекарства у ВАС там делают…' Что значит у ВАС? Что он имел ввиду? И с дедом не все так понятно… И вообще, мало что понятно.

Так и уснула под мерный храп Таньки.

А проснулась, когда уже стемнело. И лунный свет чертил перевернутый крест рамы на полу.

Проснулась оттого, что кто-то жутко мычал.

Несколько секунд девушка пыталась сообразить – что происходит. Лишь когда в светящемся окне медленно поднялся грузный, покачивающийся силуэт – вспомнила.

– Мнэээ… Пить дайте. – Прокаркал хриплый голос.

Сердце Риты застучало так громко, что показалось его слышно во дворе.

Танька кое-как сползла с кровати и зажарила руками в темноте.

– Пить, говорю, сука, дай мне! – квадратная, черная на фоне окна, с распахнутыми руками и косматой головой, она походила на Вия.

Рита от испуга замолчала, забыв про все наставления доктора.

– Нууу?? – Танька заревела каким-то нечеловечьим басом. Рита чуть слышно пискнула и соскочила с койки.

– В-вот… – Нащупала она в темноте колбу на прикроватной тумбочке и протянула ее дрожащими руками силуэту.

Та тяжело, шумно дышала, словно только что делала какую-то тяжелую, хоть и невидимую работу. Жадно вырвал склянку, Танька приложилась к ней и, не отрываясь, допила остатки.

– Самогон что ли? – Даже не поморщилась она. – Воды бы мне. Голова трещит. Или еще спирту. Нету?

– Нету… – чуть слышно ответила Рита. А Танька грузно уселась на свое место:

– Ну так сыщи! Хотя погоди… Где этот, симпатичный?

– Ушел…

– И его приведи… Иди. Стой! Сядь!

Рита послушно уселась на подушку.

– А ты девка видная. В теле. Иди-ка ко мне, я тебя приголублю. – голос Таньки-пулеметчицы вдруг чуть поласковел.

Рита, не живая ни мертвая, продолжала сидеть

– Иди сюда, не бойся… – продолжала та ворковать и вдруг снова рявкнула. – Иди, кому говорю!

А потом поднялась и, ровно медведица, с рычанием зашагала к Рите.

Та не помня себя от страха, зажмурила глаза. И вдруг ночную тишину разорвал выстрел.

Бах!

И еще…

Бах! Бах!

Танька будто натолкнулась на невидимую стену. Оттолкнулась от нее и упала на спину, ударившись затылком. Из-под нее, заливая перевернутый крест оконной рамы, потекла черная густая жидкость.

И только после этого Рита обнаружила, что держит в руке Танькин пистолет. Она не успела испугаться, как на улице загрохотали – словно в ответ ей – еще выстрелы…

Казалось, они гремели везде, со всех сторон. Рита, как могла быстро, оделась. Лихорадочно путаясь в штанинах и рукавах и стараясь не смотреть на черную лужу на полу.

– О! Ты уже оделась? А я думал тебя подпинывать опять придется! – знакомый голос раздался в дверях. Она обернулась как ужаленная.

– Ежина! Ты? Откуда? – бросилась она к Андрюшке Ежову, волшебным образом оказавшимся в нужное время и в нужном месте.

– Я, Рита, я… Меня дед послал за тобой.

– Еж, ты же немец! – невпопад почти крикнула она.

– Это с какой бани ты упала? – удивился Еж. – Ладно, потом все расскажу, пойдем. А это что за картина маслом на полу?

– Тоже потом… А винтовка откуда?

– Дед дал поносить, – ответил он, когда они уже вышли на улицу. – Пригнись. Еще зацепит…

Из большого, крытого редким железом, дома лихорадочно били в несколько стволов.

Один пулемет и несколько винтовок.

По дому, изредка, кто-то тоже стрелял. Но скупо, не спеша. Рита с Ежом улеглись в кустах прибольничной сирени. Андрей приложился к прикладу, долго выцеливал чего-то в лунном свете, потом пальнул. Трехлинейка бахнула так, что уши с непривычки заложило. Выстрелы 'Браунинга' показались Рите детской хлопушкой.

Еж тоже потряс головой:

– Не фига себе… Это как же чего-нибудь покрупнее-то шмаляет?

– Еж, дай тоже пальнуть! – потрясла его за плечо Рита.

– Не фига себе? Обалдела, что ли? Брысь! Доктор говорил – у тебя пистолет есть, из него и пуляй.

– Уже напулялась. – поморщилась Рита. – Дай из винтовки, жадюга…

– Погоди… – Еж поводил куда-то стволом и опять выстрелил. – На…

Он протянул оружие Рите.

– А куда стрелять-то? – почему-то шепотом спросила девушка.

– В сторону дома стреляй, где фрицы сидят. Попадешь в дом-то?

– У меня, между прочим, первый взрослый по стрельбе был в школе. – Обиделась Рита.

– Врешь! – не поверил Андрей.

– Не хочешь – не верь. А тяжелая она!

Ритка долго укладывалась, еще дольше целилась.

Не в дом. Она целилась в Таньку-пулеметчицу. В свой ужас. В свой страх, который не могла показать Андрюшке. И себе…

Еж весь уерзался на одном месте от нетерпения, тихо матерясь. Иногда не про себя.

– Пока ты целишься, немцы домой в Берлин вернутся!

Та не отвечала.

– Рита, отдай ружье! – ворчал он, понимая, впрочем, что не отдаст.

Наконец она нажала, хотя и с трудом, на спусковой крючок.

– Бьется! – потерла она ушибленное плечо.

И тут их заметил пулеметчик и дал очередь по вспышке из темных кустов.

Пули взвизгнули над головами, осыпав головы срезанными ветками.

Оба ткнулись лицом в землю.

А когда приподнялись – в доме что-то хлопнуло три раза подряд и стрельба прекратилась.

Через несколько минут кто-то пронзительно свистнул.

– Рита, отдай винтовку и пойдем, дед собирает. Слышала, свистел? Это условный знак. Говорит, свистну – значит все.

Они выбрались из сирени, и, поднявшись во весь рост, пошли по центральной площади.

От дымящегося дома послышался густой мат деда:

– Пригнитесь, ироды! Жить надоело?

– Кирьян Василич! – Остановился Еж. – Вы же сами сказали, свистну – значит все!

– Бегом сюда, вашу мать!

Они подбежали к деду. Чего-то в его облике было не так. А потом Рита поняла – дед сбрил бороду.

За шкирку он держал оглушенного, чего-то бормотавшего немца. Из ушей того текла кровь.

Тут же из тени появились и Валера с Костей.

– А оболтусы ваши где?

Костя мрачно ответил:

– Пулемет зацепил. Обоих. Ваську в голову, а Кузьме всю грудь разворотило.

– Тьфу. – С досадой плюнул дед и перекрестился.

Впрочем, какой он теперь был дед. Мужик. Крепко сбитый, со злым прищуром.

– Валера, по-немецки разумеешь?

Тот пожал плечами.

– Хенде хох, значит только… А кто разумеет? Никто? Тогда доктор с Костей идите церковь откройте, баб выпускайте. И велите всем на площади собраться. Жива, внучка? – подмигнул он Рите.

– Жива, Кирьян Василич… – улыбнулась она в ответ. Называть его дедом, бритого, как-то не получалось.

– А соседка твоя где?

Рита поморщилась. И вместо ответа показала ему пистолет.

– Ну и правильно. Такой гадюке жить – только воздух портить. Зато вона я тебе какого баского парнишку вчерась отыскал! – воскликнул в ответ Кирьян Васильевич.

– Да ладно… Я сам нашелся, между прочим! – по привычке возмутился Еж.

– Расскажите, чего случилось-то? – не обращая внимания на него, спросила девушка.

– Позже. Сейчас времени мало. Сначала с бабами разберемся. Андрейка, свяжи этого разбойника покрепче.

Площадь и впрямь наполнялась деревенскими жительницами. На удивление они молчали.

В лунном свете их белые лица казались окаменевшими.

Дед забрался на паперть.

– Дорогие товарищи бабы! – начал он, откашлявшись. – Немцев мы сегодня побили. Но завтра или послезавтра они могут вернуться. Потому вот вам какой наказ, от меня Кирьяна Богатырева, командира партизанского отряда имени… кхм… Третьего интернационала, прости Господи.

Рита покосилась на Костю Дорофеева. Тот никак не отреагировал на слова деда.

– Собирайте свои пожитки, детей и уходите по сродственникам. Иначе немцы тут всех расстреляют. Слыхали, что немцы утром говорили? Если, вы не сдадите им укрывающихся партизан – завтра бы на рассвете расстреляли бы всех, кого в церкви заперли…

– В складе… – буркнул Костя.

Хорошо, что буркнул тихо и дед не услышал.

– А когда они вернуться – всех могут расстрелять. Вона, с нами девонька, – махнул он рукой на Риту. – Из Белоруссии беженка. Там немцы деревнями людей сжигают. Уходите, бабоньки!

Толпа шумно задышала, зашевелилась, кто-то запричитал. А один бабий голос взвизгнул:

– Хорошо тебе, черт лесной, рыло обскоблил и обратно на хутор свой. А нам тут за твои грехи отдуваться?

– Нету хутора, надысь немцы сожгли. И твою избу сожгут, коли слухать не будешь.

– Говори, да не заговаривайся. Тебя в лесу, лешак старый, днем с огнем не найти. А я-то куда, с двумя детьми пойду?

– Манька, ты? К свекровке иди, чай приютит с внуками… Все, разговор закончен, бабы. Я вас предупредил.

– Да что же это деется, бабы! – выскочила из толпы худая растрепанная тетка. – Куда ж нам сейчас? Вы воюете, а мы? За ваши грехи страдать должны?

– Цыц, дура! – рявкнул дед на нее. – Немцы у вас коров свели всех, куриц порезали. Мужики ваши воюют за вас. А вы тут под них стелиться вздумали?

Дед рассвирепел так, что аж столкнул бабу со ступеней.

– Дохтур, подай-ко сюды германца…

Валера послушно вытащил связанного немца на паперть.

– Как звать-то тебя? Наме какое?

Немец только тряс головой и чего-то бормотал.

– Нихт, нихт… Ладно, Фрицем будешь. Надо, тебе, Клавдия, Фрица на развод? Бери, даром отдам!

Клавдия только плюнула в обоих. Дед посуровел:

– Ты чаво на храм плюешь, ведьма!

Та не нашлась ответить и, махнув рукой, отвернулась.

Дед остыл:

– Уходите, бабы! Христом Богом прошу!

И толпа постепенно стала рассасываться в темноте.