Текст книги "Мы погибнем вчера"

Автор книги: Алексей Ивакин

Глава 11. Прорыв

Один патрончик на двоих,

Двоим стреляться – горький стих.

И почему-то неохота

Спорить зря.

Один сказал – уже идут.

Другой кивнул – да. Пять минут.

Теперь все можно,

Только шесть минут – нельзя.

А. Климнюк

Десантник Паша зашел за спину к эсэсовцу, достал нож, подобранный им еще во время побега, потом – двигаясь мягко, чуть слышно, как кошка, – подошел к датчанину сзади. Похлопал его по плечу – тот обернулся, улыбнувшись… И полоснул ножом поперек горла. Фонтан крови ударил такой струей, что обрызгал рядом стоящего Ежа. Тот матюгнулся шепотом:

– Паш, ты бы предупреждал, хотя бы, а?

– Чего предупреждать-то… – буркнул Паша в ответ. – Командир приказ дал… А потом лизнул свою руку:

– Такая же… Как у немцев.

– Что такая же? – не понял Вини.

– Кровь такая же. Соленая. И у наших такая же…

– Можно п-подумать ты дегустируешь в-виды! – хохотнул Юра. – Доктор Лектор, б-блин…

Паша посмотрел в глаза Юре:

– …Взводному нашему когда голову снесло осколком, я рядом был. Мозгами и кровью прямо в лицо плеснуло. Теплые. Главное, мозги пресные, а кровь соленая. Потом я в атаке немца в упор пристрелил. Прямо в затылок, он в другана шыком… И тоже – мозги пресные, кровь соленая. Кости его мне щеки поцарапали. А потом, в лагере уже политрука нашего – Мишку Зильберштейна – расстреляли. Немец. Сразу. В упор. Из 'Вальтера'. Он рядом стоял…. Мозги пресные, кровь соленая…

Он уставился в одну точку и замер, побелев глазами…

– Паш, а Паш! – осторожно коснулся его плеча Еж.

– М? – дернулся тот.

– Пора!

…Пришлось сделать крюк. Сначала отвели девчонок и Валеру в тыл. Велели сидеть тихо – как мыши. Передовая рядом – немцы должны шариться туда-сюда – санитары всякие, подносчики боеприпасов, связные и прочая тыловая шваль.

Когда вышли к штабу датской бригады – Паша и прирезал пленного. А куда его девать?

Весь штаб представлял собой всего лишь землянку на краю небольшой полянки. У входа стоял часовой. Выскочил посыльный, потом другой – и исчезли в лесу.

– Василич! Командуй! – шепнул майор. – Ты в этих делах способнее.

– Юра, Вини! И ты политрук, – шепнул Кирьян Васильевич. – Слева обойдите. Танкист, Хомяк, Еж, – тьфу, блин зверинец! – справа обойдете. Мы с Леонидычем и ты, Паша – напрямки пойдем. Ждите. Десантура, нож метнешь в часового?

Тот равнодушно кивнул.

– Как только Колупаев часового положит – идем к землянке. Только без выстрелов. Тихонечко идем… Ясно?

Вини показал большой палец, а Еж просто кивнул. И расползлись в разные стороны.

Двадцать минут лежали молча. Дед чуть заметно кивнул Леонидычу, а тот хлопнул по плечу Пашу. Десантник моргнул в ответ, неожиданно встал во весь рост и… И вышел из кустов, подняв руки. А потом свистнул.

Часовой резко повернулся и обомлел от вида вышедшего из леса русского десантника. Тот жевал еловую веточку, подняв руки вверх. Без оружия, между прочим. Немец резко сдернул с плеча карабин. Через секунду он сполз с ножом, торчащим в глазнице. А Паша так и остался стоять с поднятыми руками. Только чуть обернулся с ухмылочкой и показал пальцами – вперед!

Партизаны медленно приподнялись и пошли к землянке.

И вот невезуха!

Только они вышли из леса – по тропинке вышел немец. Или датчанин? Да хрен разберешь!

Автоматная очередь пропорола фашисту грудь. Таругин не успел отжать спусковой крючок, как из землянки, на звук выстрелов, выскочил еще один фриц.

И получил в лобешник пулю от Юры:

– Не сбит п-рицел, на этот раз, – криво ухмыльнулся он. – О, еще один!

Этого сняли все сразу, аж серо-красные ошметки брызнули во все стороны.

– Интересно, – буркнул Паша. – А где у них тут боевое охранение?

Боевое охранение не замедлило выскочить из леса. И тут же легло, в количестве двух человек, под пулями партизан.

– Лежать, бляха муха, всем! – крикнул дед – из узкого окна землянки высунулся ствол автомата, – гранатой его!

– Нельзя, Василич, там же генерал датский! – крикнул Вини.

– Да хер на него, гранатой! Уй, млять твою побоку… – и дед высадил всю обойму трехлинейки, то и дела передергивая затвор, в щель. Автоматчик в ответ шмальнул длинной очередью. Однако обзора ему не было никакого – все пули ушли верхом. В этот момент к входу подползли Юра Семененко и политрук. Тимофеич красный лицом, а Долгих, наоборот, побледнел:

– Ой, мать ой мать, – громко шептал политрук, вытаскивая гранату дрожащими руками. – Ой, мать! – и киданул ее в проем двери блиндажа.

Грохот еще стучал по деревьям, когда Юра и политрук рванули внутрь. Дверь внесло разрывом внутрь, размазав по полу какого-то фрица. Еще один лежал у телефона, растекаясь темной лужей из-под живота. Третий, схватившись за ухо, пальнул из пистолета.

Промазал!

И тут же получил кулаком в арийское таблище, немедленно потеряв сознание.

– Этот? – спросил непонятно кого дед.

– А кто ж знает! – подал голос Еж снаружи. – Быстрее давайте!

– Эт… Эт…

– Чего? – оглянулся

– Эт-тот… – просипел Юра, зажав рукой окровавленный живот, и улыбнулся. – Шт… Штурм…

– Юра! Твою…

Он сглотнул кровавую слюну:

– Попал, сволочь, надо же…

– Валера! Млять, Валеру давай!

– С девками он остался! – почти крикнул Вини, склонившись над Юркой.

Тот попытался приподняться, опершись рукой на земляной пол.

– Сиди уже! – Леха осторожно положил ему руки на плечи. – Сильно?

– Т-терпимо. Ф-фрица…

– Да хер с ним… Куда тебя?

Вместо ответа Юра протянул окровавленную руку:

– Б-богом клян-нусь… Арии…

– Юра! – суетились вокруг него товарищи. – Понятно, что арийцы, кто ж еще то! Ты лежи, лежи!

Тот мотнул головой и вытянутым пальцем:

– Арисака! – выдохнул он. – Ей-Богу, ар… арисака.

– Юра, чего ты городишь? Парни, наверх его тащим! Быстро!

О притолоку входа стукнулись каждый по очереди – Еж, тащивший Юру под руки, Хомяк-Прокашев – взявший раненого за ноги, и даже маленький Вини, взявший винтовку Юры.

– Там это… – Шептал Семененко, улыбаясь кровью и как-то виновато смотря на друзей, – там арисака, на стене арисака!

– Да понятно, Юр, понятно! Ты лежи, давай, не дергайся! – наперебой говорили Вини и Еж. Леонидыч в стороне кусал губы. Дед мрачно смотрел на раненого. Прокашев вытер лоб, оставив кровавый размазанный след. Политрук с танкистом вязали оглушенного штурмбанфюрера. Паша стоял чуть поодаль с винтовкой наперевес, вслушиваясь в лес.

– Ух-ходите… Слышите меня? Уходите, а?

– Тихо, Юра, тихо… – Вини прижал тампон к ране, придерживая Юру за шею, а Еж бинтовал.

– Немцы! – вдруг крикнул Паша и пальнул куда-то в лес, упав плашмя. В ответ раздался резкий стук немецких карабинов и крик, видимо офицера:

– Fremad, hurtigt, hurtigt!

Дед рявкнул:

– Уходим! Леха! Философ! С политруком Юру! Ганса, ганса, млять, вперед!! Еж, твою меть!

Юра вытащил лимонку из кармана и резким движением, давшимся ему с огромным трудом вырвал зубами кольцо:

– Уходите! Зад-держу я их! Б-бегом, мать вашу!

Вини отшатнулся:

– Ититть твою!

– Сил нет… Разожму сейчас!

Вини прикусил губу до крови, пятясь задом к лесу, дед кивнул, Еж отвернулся, а Леонидыч зажмурился…

…Надо же как бывает! Ведь не больно совсем. Жарит только. Сердце – раз! – и плеск жара по животу – два! – и снова волна по глазам. Странно? Почему в живот, а красно в глазах? Почему пить-то хочется? Фильмы смотрел, помнишь? – раненые в живот пить хотят все время. Почему? Теперь понимаешь, почему? Пить, хочется, да. Во рту сухо и железом отдает. Да, что же слюны-то сколько? Слюны много, а пить хочется… Почему, интересно? Ушли, ли мои? А почему я не заикаюсь? А откуда 'Арисака' на стене, наверно с наших складов, до войны еще… остатки… ополчение… сапоги… тридцать три гвоздя… тут уже… на носке травинка прилипла…

Отошли они не далеко, Взрыв резанул по ушам.

– Да идите вы на хер! – вскрикнул вдруг Еж и рванул обратно, но получил удар кулаком в лицо и рухнул в траву.

– Тащи эту суку! Понял?! – Паша Колупаев отер руку о штаны. – Идите. Я останусь.

– Я с вами, если не возражаете! – тяжело дышавший Прокашев снял пилотку.

И оба посмотрели на командиров – на унтер-офицера царской армии и майора запаса армии советской.

Не сговариваясь, те кивнули. И отряд пошел дальше. Оглянулся лишь Вини…Не сговариваясь, те кивнули. И отряд пошел дальше. Оглянулся лишь Вини…

– …Лежи. Не стреляй. И по сторонам смотри! Понял? С флангов прикрывай. Сейчас я этим сволочам…

Паша не стал прицеливаться. Чего тут прицеливаться? Оппа! Первый пошел!

Десантник дернул веревочку немецкой колотушки и аккуратно бросил ее под ноги первому эсэсовцу, выскочившему из кустов.

– Видал? Обе ноги в разные стороны!

– Ага… – флегматично ответил философ, приноравливаясь к стрельбе.

Раненый фриц заорал, что есть мочи, оплескивая зеленую молодую травку датской – или какой там еще? – кровью из оторванных ног…

…Через несколько десятков метров опять заистерил Еж:

– Да не может, млять, такого быть! Я не тут! Я не тут, слышите? Не Юра это. Это не я! Млять, дома я! Сон это все! Слышите? Это все сон! Так, нах, не может быть! Я назад! Я лучше в лицо…

…– Фланги, фланги держи! Эх, пулемет бы! Фланги держи, самка собаки!

– Чем держать! У меня еще обойма и аллес капут!

– А мне похер! Зубами держи! Я больше в плен не пойду, учти!

– Сам учти! Я тоже не пойду! На, фриц, гостинец!

– Уй, мляааа…

– Что???

– В плечо, суки…

– Держись, философ, держись! Недолго уже…

– Иди, скотина, иди, неси эту сволочь! Терпи, Ежина ты кучерявая, мне, думаешь, легко, – орал Леонидыч на ревущего в голос Андрюху Ежова. – Из-за этой млядины мы Юрку потеряли! Тащи эту суку, тащи, я сказал!

– Эй, Хомяк! Жив?

– Жив, а ты?

– Глупый вопрос, не считаешь?

– Ага… У меня патроны кончились.

– У меня тоже.

– Гранаты, Паш, есть?

– Кончились. Увлекся. А курить есть, Лех?

– Нету. Не курю я так-то. Мама ругается. Хотя сейчас бы я покурил… О! патрончик есть. Один.

– Один на двоих.

– Ага…

– Ну и че?

– Че, че… Плечо!

– Че плечо?

– Болит…

– Отпусти ты меня, Леонидыч, сил моих больше нет. Назад… К пацанам, отпусти, а? Не могу я так больше.

– Тащи… Тащи! Тащи! – Сквозь зубы, но тащи! Вини, продернись вперед! Бабы пусть подымаются!

– Лех…

– М?

– А ты женат?

– Не… Все думали успеем… Детишек планировали…

– И чего?

– Ничего, Паш. Не успели. Дооткладывали. Война, какие дети?

– А я успел… Сынишка – Андрюшка. Стреляться кто будет? Ты или я?

– Стреляйся. Я не буду…

– И я не буду! Лучше по этим кабанам. Как на охоте, млять…

– Бегом, девки, бегом! Да хер на твою сумку положи! Уходим! Валера, волоки ты свою ногу!

– … Эй! Их бин капут!

– Унд их тоже! – заржал в ответ десантник.

Из кустов, в ответ, чего-то проорали.

– Чего говорят?

– Хрен его знает. Я бы сказал, мол, будьте любезны, положите свое оружие вон туда и медленно-медленно подойдите…

– Пойдем?

– Пойдем! Интересно, сколько мы положили?

– Одного точно! Который ногами раскинул. Больше не видел.

– Эх, покурить, бы!

– Ты ж не куришь?

– Сейчас можно…

Два бойца со штыками наперевес бросились навстречу кустам, в которых лежали эсэсовцы. Добежать, конечно, не успели…

– Погоди, Василич… Куда бежим-то? Да стой ты, скотина датская! – Леонидыч дал тумака связанному штурмбанфюреру, который только-только пришел в себя. Пилотка, забитая ему в рот кляпом, медленно окрашивалась кровью из разбитого носа. Из ушей тоже скатывались красные струйки, впрочем, уже подсыхавшие.

– Куда, куда… Темнеть где-то через час будет? Значит к передовой. И сразу на прорыв. Германцы нас там в последнюю очередь искать будут.

– Не факт, Василич! Подумают разведка и…

– А в тылу эсэс гуляет! – сказал Еж.

– Мужики, а Юра-то где? И этот… философ с Пашей-десантником? – спросила Маринка. А Рита уже все поняла и только прикусила нижнюю губу.

Вместо ответа дед посмотрел на Марину, потом похлопал ее по плечу:

– Пошли, девочка! Самое главное у тебя сейчас впереди. А все остальное… Потом все остальное! Таругин! Немца тащи, твоя очередь! Вперед!

– На передовую все-таки? – засомневался на ходу уже Леонидыч. Хотя дед ему, вроде бы и сдал, командование, но летчик понимал, что авторитет унтер-офицера гораздо выше, и потому, даже с удовольствием, следовал за ним.

– Володя, если мы сейчас в тыл рванем – то уже не выберемся отсюда. Никогда и ни за что! – проговорил дед уже на бегу, тяжело дыша.

К краю леса выскочили, когда начало темнеть. Передовая успокоилась – наши уже не долбили по высотке и фашисты тоже сидели тихо. То ли ужинали по режиму дня, то ли просто не решались дразнить наших лишними передвижениями.

– Лежим, не шумим и внимательно слушаем!

– Есть, – отозвался политрук, тащивший немца последние пятнадцать минут. – Лежим и слушаем…

– Тихо-то как… – после паузы сказал Еж.

– Еж! Ты чего? Какая тишина? – спросила Маринка. – Пулеметы, вон долбят вовсю…

– Это тишина, Марин… Лех! Вини!

– М? – подал тот голос.

– А ты чего гитару с собой не захватил?

– Епметь… Вот еще гитары мне сейчас не хватает, – погладил Вини винтовку.

– Жалко… Спел бы. Вон звезды уже, видишь?

– Еж, ты пьян, что ли? Какая гитара, какие звезды?

– Песню хочется… Лех, спой, а?

– Еж! -после паузы сказал Вини. – Иди-ка ты на х… на хутор. Бабочек ловить.

– Заткнитесь оба, а? – подал голос политрук., но дед перебил его:

– А стихи знаешь?

– Не… Только песни… Я блюзы пою.

– Чаво?

– Ну, блюз это такая песня… Когда все плохо, на душе кошки скребут и поговорить не с кем.

Дед почесал бороду:

– Молитва, что ли?

– А? – не понял Вини.

– Когда плохо в теле – лечатся, когда на душе молятся. А поют – когда весело. Али нет?

– Хм… А вот так, если:

 
Над весенней землей тлеет дня пелена…
Здесь полвека назад рыла землю война.
Здесь полвека назад балом правила смерть.
Как безумный художник красит кровью мольберт.
Вот в воронке лежат – кости русских солдат.
И полвека спустя отдает их земля…
Отдает их земля.
Над болотами стелет предрассветный туман.
Здесь полвека назад щелкнул пастью капкан.
Обрубив сотни жизней, овдовив сотни жен.
И полвека рыдает Божья Матерь с икон…
Вот в воронке лежат – кости русских солдат.
И полвека спустя отдает их земля…
Над весенним костром греет руки закат
Может, завтра подымем больше наших ребят?
И полвека спустя свой последний приют
Души русских бойцов, наконец-то, найдут…
 

Дед помолчал. А потом сказал:

– Так молитва и есть… Стихи хорошие. Сердцем писал…

– Это не я, – ответил Вини, – Друг у меня написал. Тошка Сизов. Я не умею так…

В ответ засмеялся Леонидыч:

– Ну, надо же! Лежим тут… В сорок втором, на небо смотрим, пулеметы… Кто бы знать мог… Лешка Винокуров стихи читает! Обалдеть!

– Я аптечку потеряла… – вдруг грустно сказала Рита.

– Ну, блин! – ругнулся Еж – А вдруг у меня живот схватит?

– Немцам тебя отдадим тогда… В качестве биологического оружия.

– Да иди ты, товарищ младший политрук…

– Чтоооо?

– Ой, это не ты, что ли, Долгих сказал?

Леонидыч засмеялся, а потом спросил доктора:

– Валер, а ты куда смотрел?

Тот виновато развел руками, мол, не доследил… Некогда было.

– Кончайте базлать! Разорались на весь лес. Таругин!

– Я, товарищ командир…

– Вытащи этому…

– Метису! – встрял Еж.

– Чего?

– Ну метис… Как у Майн Рида – ни то ни се. Русский датчанин на службе Германии. Смешно же!

– Все бы тебе ржать только… – Танкист вытащи кляп, спросить хочу.

Таругин вытащил пилотку вместе с выбитым, вернее вбитым в рот Шальберга зубом.

Фон немедленно закашлял кровью.

– Не перхай, не перхай… – примирительно сказал дед. – Чего-то перхаешь-то?

– Что? – выговорил с трудом фон Шальберг. – Я вас не понимать…

– Не кашляй, говорю, на весь лес, а то остатки зубов в горло вобью.

– Я помогу!

– Ежина, ты когда молчать научишь свой рот, а?

– У нас демократия или чего?

И тут же получил кулаком под нос от Леонидыча.

Дед на Ежа не обратил ни какого внимания, впрочем, как обычно:

– Константин Федорович?

– Ich fertee niht!

– Ишь чего… Не понимает он…

– Кирьян Василич! Дай-ка я попробую, – неожиданно подал голос Таругин.

– Давай!

– Слышь ты… Костя фон Шальбург…

– Ich fertee niht!

– Да мне это… Девочки, ушки! Малоебучий фактор – ферштеешь ты или нет. Сейчас мы тебя тащить будем. Через нейтралку, понял? А при любой попытке малейшего сопротивления тебя будем мало-мало резать. С ушей начнем, яйцами продолжим. Не смертельно, но очень болезненно и…. И безперспективно для будущего? Усек?

Русский датчанин кивнул.

– Понимает, надо же… Где твои бойцы сейчас породистые? Почему своего геройского командира не спасают?

– Не есть кому, геррр… Все есть на передофая…

– Не фига ты не русский, – Таругин поморщился. – Дать бы тебе сапожищем в еблище…

– Олег…. Успокойся. Все-таки дамы тут!

– Товарищ майор, дамы то того…. Дремлют!

– Буди тогда! Этому снова кляп. И ноги ему развяжите.

Таругин достал немецкий штык-нож и, глядя в глаза фон Шальбургу, перерезал ему веревки на ногах.

– Смотри, фон, вредить будешь – яйца отрежу и в сторону Германии им выстрелю, тварь. Ферштеен?

Тот попытался что-то сказать, но тут же получил пилоткой в рот. Старую – всю в крови и слюнях – Таругин побрезговал брать. Снял свою. И распорол звездочкой датчанину щеку. Не до уха, конечно. Но рот у эсэсовца чуть увеличился. Тот замычал в ответ от боли. Олег-танкист улыбнулся и похлопал штурмбанфюрера по здоровой щеке.

– Олег! Вытащи у него пилотку изо рта! Задохнется ведь! Нос-то сломан, похоже, – сказал доктор.

– Да хрен с ним… – ругнулся танкист, но пилотку все-таки вытащил и похлопал датчанина по плечу – Жив, скотина? Дышать можешь?

Тот снова молча кивнул в ответ.

– Погодите, мы же идиоты! – вдруг вскрикнул Еж, – Документы! Может это и не Шальбург?

– Шальбург не Шальбург… – буркнул дед. – Какая в задницу разница.Фюрер и есть фюрер. Хоть штурм, хоть бан. Главное офицер ихний.

Таругин охлопал фашиста по карманам:

– Ага… Есть!

Он достал из нагрудного кармана фрица книжицу размером с ладонь и в несколько страниц толщиной:

– Так… Кристиан фон Шальбург… – продрался он по слогам сквозь тевтонские буквы. – Год рождения тысяча девятьсот шестой… Карточка только не очень похожа. Он вон какой тут в документике… Породистый!

– А кто ему физиономию разрисовал? – хихикнул Вини. – Ты еще разик ему прикладом засвети – вообще на Геринга похож будет.

– Эй, ду ист фон Шальбург?

Датчанин помолчал, зло глядя в глаза Таругину, а потом опять кивнул.

– Отлично… – обрадовался, играя желваками Еж. – Юра хоть не зря погиб… Тварь немецкая.

Фон Шальбург внезапно вскинул голову:

– Я русский! И русским умру!

– Хы… Русский… Фон Шальбург… Хы… А я тогда папа римский! – немедленно ответил Ежина.

– Да, я русский! – Обернулся к нему штурмбанфюрер.

Дед Кирьян подошел к нему молча, взял за подбородок повернул к себе, посмотрел долгим прищуром…

И плюнул ему лицо. А потом сказал всем, не отводя взгляда:

– Пора! Стемнело уже.

Шальбург чуть побелел от волчьих глаз унтер-офицера, но в ответ лишь промолчал.

– На коленочках, задницу прижимаем к земельке и вперед! Фрица берегите! – сказал дед. И прибавил очень тихо, перекрестившись: – И себя…

И они поползли по изрытому воронками полю…

Глава 12. Наши!

И мы припомним как бывало

В ночь шагали без привала

Рвали проволоку брали языка

Как ходили мы в атаку

Как делили с другом флягу

И последнюю щепотку табака

И. Морозов

– Петер!

– Чего?

– Смотри, кто-то ползет.

Второй часовой осторожно высунулся над избитым бруствером. Луна хотя и шла на убыль, но освещала нейтралку хорошо.

– Пейзаж как в аду. Ни одного ровного места. Где и кто ползет?

– Вон смотри! – первый показал куда-то вдаль.

Из воронки в воронку и впрямь перебегали несколько фигур.

– Раз, два, три… – стал считать второй. – …девять, десять… Словно блохи.

– Кого-то вроде тащат.

– Раненый? Или язык?

– Не поймешь на таком расстоянии.

– Слышишь, Йорген! Дай-ка по ним очередь. Русская разведка, наверное. В их сторону ползут.

– Не дам. У меня патронов мало. Две ленты всего. И стволов сменных пара. Если очень хочешь можешь из карабина пострелять.

– Ты короткую, ну, Йорген!

– Отстань, Петер! Звони лучше обершарфюреру. Может, дадут пару залпов минометами.

– Как скажешь…

– Петер, я вот тебя еще с Копенгагена помню, ты, как был идиотом, так им и остался…

– Да ладно тебе! Герр обершарфюрер? Западный пост. Тут, кажется русские ползут. Нет не сюда. Мимо. К своим позициям. Координаты…

…Больше всего деду хотелось пристрелить сначала упрямого эсэсовца, за то, что тот старательно падал на каждой выбоинке, а потом чертов месяц, который нагло улыбался в половину лунной хари. Однако пока обходилось. Пыхтели, но все-таки волокли оберштурмбанфюрера. По-армейски подполковник, между прочим. Жирная птичка.

Да и на высотке, несмотря на предательство безоблачного неба, немцы сидели тихо. Не замечали, видимо. Тьфу, тьфу! Никогда не бывший суеверным, но верующим, дед все-таки поплевал за левое плечо. Когда втроем – он, Рита и Марина – нырнули в очередную воронку поглубже.

– Что, девчат, запыхались?

– Есть немного, – тяжело дыша, сказала Маринка.

Ритка только размазала грязный пот по лицу.

За ними Леонидыч и танкист, мужики крепкие, волокли фон Шальбурга.

Замыкали группу Еж, Вини, политрук и хромающий доктор. Валера был, как никогда, сердит сам на себя – ломаная нога тормозила всех. Но нейтралка есть нейтралка – первые две группы ушли чуть дальше.

– Все, вперед, курить и спать у наших будем. Терпите, девоньки… – Они по очереди выползли наверх и двинулись дальше.

А Леонидыч и компания скатились как раз в эту.

Дед чуть-чуть подзадержался:

– Как вы? – шепнул он.

– Порядок в танковых частях! – ответил, и тоже шепотом, Таругин, уважавший эту поговорку и старавшийся жить по ней. – Скотина упирается, я уже всю ногу о его задницу отбил.

В этот момент в ночной тишине заматерился в полголоса Еж:

– Какая сволочь противотанковых мин накидала! Я палец сломал!

'Чтобы ты башку себе сломал, скотина колючая!' – Яростно подумал дед. И не только дед…

С высотки хлопнул залп минометов в ответ. Одновременно взлетела и ракета, полнеба залившая ярким светом. Совершенно не думая, инстинктом понимая, что в ближайшей воронке им будет опасно вшестером и, заметив, метрах в пяти воронку поглубже, огромными шагами он прыгнул туда. Вместе с девчонками, подхваченными за шиворот.

И тут же взметнулись фонтаны небольших разрывов.

– Гаубицы? – невпопад спросила Марина.

– Минометы. Маленькие. Будем сидеть тихо – не заденут.

– А я на чего-то мягкое упала… – сказала Ритка. А потом ойкнула…

Дед посмотрел под ноги.

На дне воронки лежали тела пяти убитых наших солдат. Безоружные, но остальная амуниция на месте. Маринка с Ритой попытались, было, подняться чуть повыше, чтобы не наступать на трупы. Но особо близкий разрыв – и они обе взвизгнули и снова свалились на дно.

Дед снял с убитых каски и протянул девочкам. Маринка замотала головой:

– Не, не, не… Я с убитого не возьму, нельзя! – в черных глазах ее плескался страх перед минами и ужас перед мертвыми.

Опять хлопнуло рядом и сверху полетели ошметки грязи. Рита поколебалась и каску одела, а вслед за ней и Марина. Дед тоже взял себе стальной шлем, валявшийся у ноги в глине, и нахлобучил на голову. Что-то там мешалось. Он шлепнул по каске. По лицу и по шее потекли какие-то струйки. Кирьян Василич снял ее, посмотрел внутрь. А внутри, словно в котелке, перемолотой кашей плюхалась грязь с осколками костей, волос и мозга. Он утер лицо и в свете гаснущей уже ракеты увидел на ладони чужую кровь. Хорошо, девоньки не видят. Те сидели, спасая друг друга древним женским способом – обнявшись и уткнувшись друг другу в плечи.

Унтер взял другую каску, положив эту аккуратно на место.

– Петер!

– Чего?

– Ну шо там?

– Ничего.

– Як цэ ничого?

– Значит ничего. Сам посмотри.

Второй часовой высунулся из окопа:

– Якось дывно цэ…

– Чего?

– Чого, чого… Ни чого! Чого воны по одному мисцю бьють и бьють?

– Не знаю, я, Петер…

– Пэтро, сэло ты латышськэ! Знаешь, шо… – сказал старший сержант Слюсаренко.

– Чего? – флегматично ответил латыш Петер с революционной фамилией Райнис.

– Та ничого! Нэ дратуй мэнэ, чухонэць!

– Сам-то хохол! – пожал плечами рядовой.

– Погукай лэйтенанта. Скажы – нимци минамы жбурляють по одному й тому мисци вжэ мынут пъятнадцять. Нэхай сам идэ глянэ. Запамъятав?

– Запомнил.

– Хэй! Стий!

– Чего?

– На махры, покурыш там… Дылда нерусская…

Кирьян Василич в этот момент тоже сворачивал козью ногу, озабоченный двумя заботами – как бы не прямое попадание и как там дурак Ежов. Хотя чего он дурак-то? Немцы, наверняка, высмотрели их сразу. Под таким-то светом… Подпустили на пристрелянное место и давай лупить, сволочи.

Немцы долбили долго, с полчаса, не меньше. Но прекратили. Дед тихим голосом позвал:

– Эй, майор! Жив ли?

Из воронки, где отлеживались Леонидыч, танкист и фон Шальбург, ответили:

– Живы. Все. И целы. Олег как на невесту навалился на фрица.

– У нас тоже все ладненько. Как там ежиная шайка?

– Не знаю… Отстали они. Ну что, дернемся?

– Погоди. Подождем еще минут двадцать. Немцы все свои цейсы сейчас прозыривают.

– Тоже верно. Олег, да слезь ты с него. Придушишь ведь.

В воронке Леонидыча послышалась возня, потом кто-то застонал.

Дед встревожено спросил:

– Чего еще?

– Да ничего… Олег фону руку отдавил.

– Ерундовина… – успокоился дед. – Нам сейчас его ноги целые нужны, да башка.

– А остальное? – из темноты доносился приглушенный голос Микрюкова.

– Позвоночник еще. Как несущая конструкция… Чтобы башка его дурная в трусы не упала. А вот руки ему ни к чему. Бесполезный инструмент. И даже вредный, я бы сказал.

В этот момент разговора, заведенного более ради поддержания измученных девчонок, находившихся уже в полукоматозном состоянии от всего происходящего с ними, в небе что-то застрекотало, зашуршало, а потом мелькнула гигантская черная тень.

– Мамочки! – вздрогнула Рита.

– Это еще чего? – удивился дед.

Стрекотание внезапно оборвалось.

– Ведьмы… – подал голос Леонидыч.

– Чего? Майор, ты это… – озаботился душевным состоянием Микрюкова Кирьян Васильевич.

Из соседней воронки раздался смешок.

– Это немцы так наши ПО-2 прозвали – 'Ночные ведьмы'. Учебный самолетик из фанеры. Скорость – сто двадцать, максимум сто сорок километров в час. А ежели сильный встречный ветер – в воздухе зависает.

– Ночными ведьмами немцы женский авиаполк называли… А самолет – швейной машинкой, – внезапно подала голос Рита.

– Разве бабы летать умеют? – еще больше удивился дед. – Я думал только на метлах.

Месяц вдруг решил спрятаться в облаке. Дед, сразу посерьезнев, не мог этот упустить момент:

– Так, бабы… Как летаете – потом покажете. А сейчас ножками, ножками да по земельке!

Они выползли из воронки и, согнувшись в три погибели, побежали дальше, перепрыгивая и спотыкаясь об издолбленную землю.

Кирьян Васильевич бежал первый. Именно он со всей дури и влетел грудью и животом в натянутую колючку. Сначала, правда, не понял – удар, спружинило, затрещало тонким железом справа и слева и вцепилось в телогрейку.

Девки налетели в темноте прямо на него.

А с той стороны колючки кто-то закричал:

– Стой, кто идет?

– Наши! Девчат, наши!

А потом уже вдаль:

– Свои мы! Сынки! Свои! Партизаны мы!

Девчонки же старательно выпутывали когтистые крючья из телогрейки и ватных штанов деда. А по тому месту – откуда они уже выскочили опять забили минометы немцев.

– Какие еще, туды твою в качель, свои? Пароль!

– Да какой пароль, не знаем мы! Свои мы, сынок! – какая то ниточка у деда внутри готова была вот-вот лопнуть. Он, от чего-то, едва держался от радости на ногах. Колючая проволока еще помогала.

– Стрельну сейчас! – пригрозили из окопов.

– Не стреляйте! – крикнула тонким голосом Маринка. – Мы, правда, свои! Мы партизаны!

– Тю… Баба! – удивился голос. – Эй, а ну матюгом загни!

– Я не умею! – крикнула Маринка в ответ

– Чего?

– Я! Не! Умею!

– Я умею… -

Дед не стал просить затыкать уши на этот раз. Он матюгнулся так, что могли бы покраснеть листья на деревьях, если бы деревья тут были. Упомянул он непременную мать, и прочие фольклорные слова:

– Подхвостие ты дьяволие, курвенный долдон, персидского царя клоповская шелупина, вошь отшмаренная, прибитый рваной титькою куродрищ!

Некоторые загибы были такими, что с той стороны раздавалось только удивленное кряхтение.

Дед ругался с минуту, не больше. За эту минуту пропали и слезы из глаз.

– Ишь ты… Моряк, что ли?

– С печки бряк!

– Тогда руки в небо и стой спокойно!

Из траншеи выскочили несколько бойцов и оттащили рогатины с колючкой, так, что образовался проход.

– Вот и ладушки, – сказал дед, спрыгивая в траншею. – Кто у вас тут старший?

– Лейтенант Костяев. Вы кто такие?

– Лейтенант, ты это… Девочек покорми. Да от оглоедов своих побереги. Дело у нас важно. А я назад.

– Чего? – поднял брови лейтенант. – Куда еще назад?

– Дорогой ты мой. Там у меня еще семь человек.

– И тэж бабы? – насмешливо подал кто-то голос из темноты.

– Слюсаренко!

– А я чого! Я мовчу!

Дед продолжил:

– Немец там. Важный. Командир бригады. Которая против вас оборону тут держит. Дай пару бойцов тогда, коли не веришь. А?

Лейтенант подумал, покрутил черный ус…

– Слюсаренко! Петерс!

– Чего? – отозвался латыш.

От прибалтийского акцента, четко выделявшего согласные и слога, Рита вздрогнула.

– Пойдете с партизаном… Как тебя?

– Дедом зови… – пожал плечами унтер-офицер.

– С дедом в общем.

Рита вцепилась в изорванную телогрейку Кирьяна Васильевича:

– Дедушка, не бросай нас тут!

– Девоньки, у своих мы, у своих!

– Кирьян Васильевич! Вы же ранены! – забеспокоилась Маринка, заметив кровь неизвестного бойца на лице деда.

– Ерунда на ерунде ерундила да ерундой поерундовывала! – отшутился дед. – Ладошку о колючку раскровянил. Лейтенант, звать-то тебя как?

– Го… Игорь.

– А по батюшке?

– Геннадьевич, а чего? Тьфу ты…

– Слышь, Геннадич. Покорми девочек моих, да спать уложи. – А потом повернулся к Рите:

– Скоро мы, скоро!

И исчез в темноте вместе с двумя бойцами.

Лейтенант опять покрутил смоляные усы, от чего стал похожим на кота, и отрывисто приказал:

– За мной!

Чавкая по болотной грязи усталыми ногами, они через несколько минут были в его натопленной землянке. По пути лейтенант Костяев выцепил какого-то бойца и приказал ему доставить каши с ужина. Рита с Мариной уселись на укрытые одеялом нары, а лейтенант плеснул им из своей фляги чего-то остро пахнущего. Чего – они не узнали. Потому как немедленно уснули в тепле и не слышали, как усатый лейтенант улыбнулся, отчего стал похожим на кота еще больше, и накрыл их своей шинелью. А потом долго ругался на припозднившегося красноармейца с холодной овсянкой и в наказание послал того на НП батальона.

А дед с бойцами в это время полз по земле навстречу хлопкам минометных мин. Внезапно на немецкой высоте что-то взорвалось, и она моментально вспыхнула грохотом выстрелов.

– Илюминация прям… – сказал хохол Слюсаренко, видавший однажды подобное в детстве, на ярмарке в Полтаве.

– Фейерверк! – поправил его Петер.